Текст книги "Разбойничий тракт"

Вскочив на кабардинца, Дарган всунул носки сапог в стремена, подобрал поводья. Снова осенив себя крестным знамением, он негромко произнес:

– Отцу и Сыну.

Они уже тронулись в путь, когда из-за угла улицы галопом вылетел Гонтарь. На губах его лошади зависли клоки пены, ее потные бока высоко вздымались. Гонтарь распушил полы черкески, птицей слетел с седла.

– Успел, слава тебе… Собрался, друг? – почти выкрикнул он.

– Уезжаю, – признался Дарган и подумал о том, что Гонтарь имеет право знать о выкопанном кладе. – А что?…

– Я решил поговорить о схроне, – понизил голос тот. – Ты не надумал копнуть в том месте? Глядишь, там чего бы и нашлось.

– Уже покопался, – насупился Дарган, решив, что отпираться не стоит.

Если хозяин подворья поднимет крик по поводу пропажи добра, Гонтарь сразу догадается, кто его присвоил. Ответ придется держать в любом случае, если не здесь и не сейчас, то там, на Тереке, в родной станице.

– И много там оказалось?

– Кое-что есть, но разглядеть толком еще не успел. Ты намекаешь на свою долю?

– Если там много, то да, – не стал куражиться Гонтарь. – А если мало, то пусть все достается тебе. У тебя же эта вот мамзелька объявилась, а я о станичной мамуке еще и не думал.

– Ну, друг, уважил! Я в тебе не сомневался, – облегченно вздохнул Дарган. – Если довезу клад до дома, то твоя доля останется нетронутой. Я сам хотел сказать, когда император меня с парада завернул, что собрался тут покопаться, да не успел тогда, дюже скоро все вышло.

– А я не сомневался в том, что ты не обойдешь то место стороной. По рукам, друг, – встряхнул обшлагами черкески Гонтарь.

– Я же хотел до утра где-то пересидеть, да еще отпускную бумагу надо в штабе брать, – стукая по руке друга, озаботился казак. – А во флигеле теперь не смогу ни поесть, ни поспать.

– Бумаги уж готовы, потому я и спешил, чтобы вас застать, – воскликнул Гонтарь. – Я тебя знаю, взял бы с места в намет, а на первом же посту и завернули бы.

– Как это готовы?! – не поверил Дарган. – Только царь-батюшка решение свое объявил, и уже все написали?

– Мне Горобцов разжевал, что дело твое решал не император, а суд. Самодержец лишь настоял на том, чтобы не назначали виселицу или каторгу, – пояснил друг. – Судейские передали бумаги генералу Ермолову, а тот вручил их сотнику дядюке Назару. Скачи к нему, забирай и с Богом!

– Спасибо тебе, какой уже раз ублажаешь доброй вестью. А я клад без тебя раскопал, – растрогался Дарган. – Но верь, твоя доля не пропала бы.

– Я об этом не думал, – друг понизил голос. – Ты бы не вез добро через границы, а обменял его на ассигнации. С ними спокойнее, да и ходят они везде.

– Опять ты прав, – огладил подбородок Дарган. – Золото у нас не в чести, разве что армянину-лавочнику или какому купцу по дороге за полцены отвалить.

– А тут за полную продать можно. Ко всему, ассигнации не тянут, где хочешь, там и спрячешь, обменяешь на любое добро.

– И снова ты правду гутаришь.

Но тут Гонтарь сменил тему разговора.

– По случаю награждения станичники за Нотр Дамом трапезу устроили, – покосившись на мастерскую, сказал он. – Давай за мной, одного тебя дожидаются.

Гонтарь взлетел в седло, и через мгновение его лошадь с места сорвалась в бешеный галоп. Дарган отпустил поводья кабардинца, конь встряхнул гривой, осел на задние ноги, чтобы тут же прыгнуть вперед лесным оленем. За ним пошел в намет дончак с иноземкой. Краем глаза Дарган заметил, как, сомкнув колени на боках лошади, его жена пригнулась к холке. Ее волосы взвились, рукава платья вздулись колоколом, лишь подол прилип к ногам, словно его зашпилили булавками. Хорунжий почмокал губами и понесся по узким улочкам так, что подковы его скакуна высекали искры из булыжников. Мимо проносились дома с колоннами, портиками и балкончиками, на которых сушилось разноцветное белье. Под слабыми порывами ветра мотылялось оно и на колышках в аккуратных двориках.

Сотня расположилась на просторной лужайке, одним боком прилегавшей к берегу Сены, а другим упиравшейся в корявый лесок, за которым розовели дома. Когда-то на этом месте было болото, но парижане путем множества сточных канавок осушили его и даже разметили под новые постройки, хотя земля и оставалось влажной. Фуршатам не потребовалось забивать колышки, они вокруг торчали во множестве. Друзья остановились у ставки сотника, отмеченной воткнутой в землю пикой с конским крашеным хвостом. Дарган соскочил с седла, бросив поводья подружке, подошел к наспех собранному угощению, состоящему из кусков хлеба с сыром и жареным мясом, разложенных на подстилке. Дядюка Назар возлежал на мохнатой бурке, свернутой в тугой валик. Заметив прибывших, он зыркнул на них черными глазами из-под завитков смоляной папахи.

– А вот и Даргашка объявился, наш дорогой висельник, – радостно воскликнул он, призывая окруживших его казаков обратить внимание на столь важное событие. – Оклемался от царской милости, родственничек?

– Я не дюже и волновался, – ухмыльнулся Дарган. – Если бы в комендатуре удумали что серьезное, то ни в жисть не отпустили бы.

– А чего же ты дожидался-то, удумают или не удумают. Надо было укорачивать черкеску да барсом прыгать на холку любому коню, – подмигнул друг сотника подъесаул Ряднов.

– А мамзельку куда? Разве что с моста и в Сену, как донской казак Стенька Разин персидскую княжну, – догадался сотник. – Из-за этой барышни ты и отдался в руки патрулям. Так, Даргашка?

Дарган покосился на невесту, на полную добра сакву и промолчал. Ему не терпелось получить бумаги и покинуть расположение сотни. Ко всему прочему, было неудобно чувствовать себя провинившимся не по ратному делу, а по бабьему, на которое, случись оно в России, никто бы и внимания особого не обратил. Но у станичников мнение было свое, они знали характер нарушителя. Никто из казаков и в мыслях не допускал, что Дарган без боя мог поддаться гусарам, пусть даже из-за бабы.

Поставив на подстилку еще одну кружку, дядюка Назар указал на место подле себя и предложил:

– Располагайся. Награды отметим да и победу над Наполеоном. Выпьем за то, чтобы эти мусью навсегда забыли дорогу в наши края. А слыхал, Даргашка, что царь-батюшка произвел атамана Платова в генералы и пожаловал ему титул графа?

– Откуда, – нахмурился Дарган. – Я ж в дорогу уехал собираться.

– Аглицкий король пригласил донца к себе в гости, – добавил кто-то из казаков. – Обещал наградить орденом и вручить рыцарский меч. А донцы решили отлить атаману памятник и установить его в Новочеркасске.

– Вот как воевать надо, а ты все больше по бабам.

– Дайте приткнуться и Гонтарю, чтобы не толокся вокруг да около, – позаботился подъесаул.

Гонтарь тут же нырнул между казаками, потянулся было рукой к куску жареного мяса, но сразу отдернул ее, уловив негласный запрет старых вояк. Дарган снова покосился на девушку, на переметную суму.

– Дорога у нас дальняя, успеть бы дотемна до какого ночлега добраться, – он проглотил слюну. – Дядюка Назар, я к тебе за бумагами и за пропуском. Не держал бы ты нас.

– Стало быть, Наполеона помянуть не желаешь? – уставился на него сотник, соображая, что без молодой жены родственник пировать не сядет. Но женщине за мужским столом места не предусматривалось, таков уж обычай.

– Сколько этих наполеонов было и будет, – упрямо нагнул голову Дарган. – Отпускай, дядюка Назар, невместно мне тут торчать.

– Ты ж не украл, не сразбойничал, – сотник пригладил черные усы, подумал, что с расставанием, как с похоронами, затягивать не след. – Твоя воля. Гонтарь, наложи ему в сакву провианту да набери отряд и проводи дружка до выезда из Парижа. – Он вскочил на ноги, обнял молодого станичника, три раза поцеловал. – Но кружку чихиря ты все же осуши. За победу.

– А вторую на дорожку и за здравие тех, кто остается нести службу, – наполняя объемистую чапуру чихирем, подхватил подъесаул Ряднов.

– А французским сладким каором из ихнего города Каор ты закусишь, Бог любит троицу, – добавил Черноус и шустро отыскал походную фляжку. – Да и с собой плеснем, не жалко.

Через полчаса, распушив полы черкесок с двумя рядами на них отливающих золотом газырей, отряд терских казаков в сбитых на затылки лохматых папахах вихрем пронесся по усаженным каштанами парижским улочкам. Шашки стучали ножнами по никогда не чищенным сапогам всадников, на тонких ремнях блестели широкие кинжалы, за плечами прыгали ружейные дула. Вид у темных лицом усатых воинов со сверкавшими из-под завитков шерсти белками был непривычным для этих мест, диковатым. И странным казалось, что рядом с широкоплечим наездником скачет девушка в голубой безрукавке и красном платье. Длинные светлые волосы, отброшенные назад встречным потоком воздуха, не скрывали белого лица красивой европейки, неизвестно какими ветрами занесенной в первобытную орду. Если бы за ней мчались всадники с более светлыми лицами, то она походила бы на освободительницу нации Жанну д'Арк, поднявшую французов против англичан. Прохожие останавливались, смотрели вслед казакам, стремительно уносящимся вдаль, на губах парижан появлялись недоуменные улыбки. Ни один из патрулей не решился преградить путь небольшому отряду, похожему на черную стрелу, выпущенную из арбалета, пока он сам не остановился на окраине города. Впереди лежала мощеная камнем дорога, которая скрывалась в лесном массиве, темневшем на горизонте.

– Дальше скачите сами, – втыкая нагайку за голенище сапога, сказал другу Гонтарь. – Не забудь, Дарган, о чем договорились.

– Не забуду, Гонтарь, даю слово. – Дарган смахнул рукавом пот со лба. – Думаю, ближе к зиме и вы домой вернетесь.

– Это нам неведомо. Передавай добрые слова родным и близким, всем станичникам.

– Передам, братья казаки.

– Саул бул, Дарган.

Всадники понеслись обратно, из-под копыт взмыленных коней в разные стороны брызнули ослепительные искры. Вскоре о недавнем присутствии здесь казачьего отряда напоминал только запах терпкого лошадиного духа да улетающий в никуда дробный стук, но и он быстро затерялся в лабиринтах столицы бывшей империи.

Посмотрев на спутницу, Дарган так и не спросил ее, почему она не захотела прощаться с родными, почему не взяла с собой хотя бы самое необходимое. Он не знал нужных слов, но понимал, что родители не отпустили бы ее, а ухажер в который раз попытался бы удержать. Софи явно была рада таким крутым переменам в жизни, под ее высоко поднятыми бровями продолжало пылать единожды вспыхнувшее пламя любви к избраннику.

Дарган засмеялся, указал рукой на дорогу и сказал:

– Тогда в путь, а удачу мы поймаем сами. Ви, мадемуазель Софи? Теперь я буду звать тебя Софьей, моей Софьюшкой.

– Ви, месье д'Арган, – немедленно отозвалась она и повторила по-русски: – Тогда в путь, удачу… сами.

– Ты, это, учи русский говор, а то заявишься в станицу чурка чуркой, – добродушно выговорил Дарган. – Наши скурехи драчливые, все волосы на голове выдерут.

– Ви, месье.

Дарган гнал кабардинца до тех пор, пока солнечный диск наполовину не опустился за горизонт. Дончак не отставал, расфыркивая пену по сторонам, он громко екал селезенкой – его давно не выводили на прогулки. Но сидевшая на нем всадница притомилась, это было видно по ее бледному лицу и темным кругам под глазами. Когда путники свернули с дороги в небольшую рощицу, женщина облегченно вздохнула.

Спрыгнув с седла, Дарган снял переметную суму, стреножил кабардинца и пустил его на небольшую поляну. Только после этого он подставил плечо, помогая жене сойти на землю. Она сразу же повалилась в траву. Накинув путы и на дончака, Дарган подпустил его к своему коню. Последние лучи позолотили верхушки деревьев, в роще замолкали птичьи голоса. Раздернув ремни на сакве, казак достал хлеб, мясо, сыр, вареные яйца, разложил продукты на попоне.

– Ешь, – мягко полуприказал он невесте. – А потом я укрою тебя буркой, и ты поспишь. Погода вон какая теплая.

– Ви, месье д'Арган, мерси боку…

Софи подползла к наспех собранному столу, запихнула в рот кусок хлеба с мясом и принялась медленно жевать. Лицо ее то и дело подергивалось болезненными судорогами. Глядя на ее страдания, Дарган лишь насмешливо морщил нос. Когда с едой было покончено, он сложил попону и бросил ее под дерево, потом рывком задрал платье на спутнице, не успевшей даже выразить протест по поводу столь беспардонного обхождения, и крепкими пальцами взялся разминать мышцы на ее ногах. Затем Дарган раскинул бурку, перенес жену на нее и подсунул ей под голову все ту же попону.

Убедившись, что Софи провалилась в сон, казак разжег небольшой костерок и вытащил из саквы мешок с драгоценностями. То, что он увидел, снова заставило его напрячься. В ларце лежали в основном золотые монеты, среди которых попадались серьги и кольца с камешками и без них. Внизу отдавали матовой белизной бусы из крупного жемчуга, оправленного в золото и серебро, а в одном из углов светился глубоким небесным светом необычный камень величиной едва ли не с голубиное яйцо, оправленный в серебряную сетку с кольцом на самом верху. Он притягивал внимание куда сильнее, чем все остальные ценности, словно в нем таилась какая-то магическая сила. Дарган не утерпел и стал по очереди натягивать на пальцы кольца с печатками, сравнивая их с перстнем, подаренным императором. Они оказались не одинаковыми, с вензелями, с печатями и без них, но все без исключения по красоте не уступали государеву подарку.

Глава четвертая

На дне ларца белела грамотка; развернув ее, Дарган, который, как и почти все казаки, знал грамоту, с изумлением увидел, что она написана на русском языке старинной вязью. Он прочитал по слогам: «Достояние сие хранить и передавать по наследству в роду князей Скаргиных, пошедшем от новогородского боярина Скарги. Писано в лето семь тысяч сорок четвертое от сотворения мира».

Казак перевел взгляд на драгоценности, в его голове промелькнула мысль, что хозяин парижского подворья, ограбленный им, принимал участие в войне и привез это богатство из России. А может, кто-то из русских путешественников сам заложил сокровища да пропил их в конце концов. Но в том, что ларец имеет русское происхождение, сомнений быть не могло по одной причине – такие ларцы с дубовыми крышками выделывали только мастера из России. А что в его содержимом свое и что наносное, иноземное, видно с первого взгляда, чужое можно и на продажу пустить.

Отобрав золотые монеты с иностранными буквами и гербами, Дарган упаковал их в кусок кожи и отложил сверток в сторону. Он осознавал, что на родине с такими богатствами податься ему будет не к кому, разве что, как верно подметил Гонтарь, в шинок или в лавку с нехитрым товаром, зато с хитрым купцом. А тот себя не обидит, десять раз посмотрит, сколько за них отвалить. Отдавать же добычу за бесценок он не горел желанием.

Затем казак вытащил из ларца камень в серебряной оплетке, похожий на голубиное яйцо, и долго не мог оторвать взгляда от темно-синего света, исходящего из его глубины. Этот свет завораживал, он манил к себе, одновременно успокаивая и как бы добавляя силы. Подумав, казак не стал возвращать необычное изделие на прежнее место, а пристроил пока подле себя.

Покончив с ларцом, Дарган вытащил несколько кожаных свертков, перетянутых нитками из свиных жил. Когда он развернул их, то долго не мог унять радостной дрожи в руках. В одном свертке оказались два золотых кубка, по бокам которых чеканкой были изображены всадники, гарцующие на лихих конях. С одного взгляда казаку стало ясно, что пить из таких могли лишь цари во дворцах. Во втором свертке лежали золотые ложки и вилки с вензелями на черенках, а в третьем под пламенем костра заискрились гранями уложенные друг на друга толстые золотые цепочки с медальонами, в которые были вставлены драгоценные каменья. Плетение было разным, от веревочек до массивных прямоугольничков со светлыми камешками в центре.

В мешке было и еще два свертка, не похожих на другие. Вернее сказать, это были даже не свертки, а увесистые комки, напоминавшие камни-кругляши, обмотанные кусками все той же кожи. Дарган развернул их и снова удивился своей удаче. В одном комке оказалась массивная золотая цепь весом никак не меньше двух с половиной фунтов, составленная как бы из крупных брошей, а во втором – украшенный драгоценными каменьями ажурный то ли амулет, то ли орден с ликом святого в овальной рамочке. Цепь и амулет имели на себе какие-то надписи, но прочитать их Дарган, конечно же, не мог. Обе вещи горели от множества камешков разной величины, обсыпавших их холодными каплями. Казалось, лучи, исходящие от них, прошивали разноцветными стрелами все пространство вокруг.

Полюбовавшись как следует невиданным раньше зрелищем, Дарган задумчиво посмотрел на свою спутницу, разметавшую во сне волосы, и провел рукой по лицу. Кажется, судьба обратилась к нему передом. Он подумал о том, что держать тайну при себе не следует, как только представится возможность, нужно посвятить в нее Софи, чтобы она подсказала достойный выход из положения.

Взглянув на усеянное звездами небо, Дарган упаковал богатство в куски кожи и рассовал его по бокам переметной сумы, на самое дно умостив русские драгоценности. До них очередь должна была дойти в последний момент. Он не стал прятать только серебряное яйцо с густо-синим нутром-«желтком», больше похожим на перезрелую ягоду алычи, а, подобрав его с земли, направился к лошадям, пасущимся на лужку. Заметив хозяина, кабардинец фыркнул, мягкими губами торкнулся в его руки. Дарган взъерошил на нем гриву, о чем-то покумекав, отошел к куче свежего конского навоза и погрузил яйцо в него, после чего покатал его еще и по земле, вернулся к коню и вплел залепленное грязью сокровище в гриву, пропуская конские волосы через колечко, имевшееся на самой верхушке камня. Облегченно вздохнув, словно наконец-то обрел драгоценный оберег от всех бед и несчастий, он отправился спать.

Утром Дарган открыл глаза от тихого шороха. Присев на корточки, Софи разжигала вчерашний костер, подбросив в него новую порцию сухих веточек. Разыскав в поклаже котелок, она пропала за густой зеленью кустов и через некоторое время объявилась снова, держа его, полный воды, на вытянутых руках. Запахло горячей пищей, приправленной сладким дымком. Дарган вскочил с ложа из веток, до хруста потянулся, надел папаху, служившую ночью подушкой, и подошел к жене.

– О, ле гарсон а куй же пенс, – с легкой иронией на лице откликнулась она на прикосновение его рук, быстро встала, обозрела фигуру казака.

– О чем ты там бормочешь? – Дарган подобрал прутик, попытался выкатить картошку из углей, но тут же с губ подружки сорвалось явное предупреждение:

– Но, но, ун копии, – она указала пальцем за кусты. – Лонж, леу, комараде.

– Да я только потрогать, поспела или нет, – запротестовал было он, поняв, о чем она настоятельно просит. И покорно пошел умываться к журчащему неподалеку ручью.

После завтрака Дарган вышел из рощи, осмотрел близкую дорогу. В этот ранний час она была пустынна, и он вернулся, успокоенный. Раздернув края саквы, казак развязал несколько свертков с драгоценностями и подозвал поближе спутницу. Некоторое время на лице Софи, присевшей возле попоны, не отражалось ничего, кроме восхищения, затем она вскинула ресницы и пристально всмотрелась в своего друга. В ее глазах отразилась не только сдерживаемая радость, но и явное беспокойство.

– Это наше, – ответил он на ее немой вопрос, указал на свертки, пошевелил большим и указательным пальцами. – Золото надо обменять на ларжан, понимаешь? Как тебе объяснить… Нам нужны не все сокровища, а ларжан за вот эти цепи с монетами, потому что с деньгами легче будет проскочить пограничные посты. И ты мне поможешь.

– Ви, – словно плавая в тумане, кивнула она. Зрачки женщины начали разгораться, она повторила уже тверже: – Ви, мон херос.

– Когда прискачем в город или в селение, ты погутаришь по-своему с каким-нибудь скупщиком драгоценностей. Остальное заберем с собой, в хозяйстве сгодится все.

– Ви, мон рой, – в восхищении повторила жена. Она обхватила голову Даргана, впилась губами в его губы, не переставая повторять: – Ви, мон рой… мон шер… мон херос.

Кажется, она поняла планы возлюбленного, который оказался не только красивым мужчиной, но и деловым человеком. Отпустив его голову, она осторожно приподняла за конец самую тяжелую золотую цепь, которая весила не меньше двух с половиной фунтов. Разложив ее по длине руки, Софи потыкала пальцем в звенья, скосила взгляд на свою цепочку с цветастым кулоном и весело поцокала языком. Подумав, она присоединила к массивному замку медальон с изображением святого в середине и внезапно побледнела, испуганно сверкнула глазами на собеседника.

– Ле кардиналь, – прошептала она.

– Кардиналь не кардиналь, а продавать надо, – отбирая цепь, рассудительно заметил Дарган. – Деньги нужны, понимаешь, ларжан. Новый дом в станице построить, хозяйством обзавестись. На те деньги, которые я выслужил, только в шинок пару раз сходить получится, а с этим богатством мы как-нибудь поднимемся. Эх, мамзелька, Софьюшка ты моя!… Замечаю, ты мне все больше нравишься, скуреха моя иностранная.

Софи не говорила ничего, она только молча кивала. Единение этих странных спутников становилось все более заметным.

Через полчаса кони мчали обоих по грунтовой дороге, укатанной деревенскими телегами. На всякий случай Дарган свернул именно на нее, потому что в его голове постоянно крутилась мысль о том, что хозяин сокровищ забил тревогу. Если местные власти организовали погоню, то она, скорее всего, должна была направиться по основному тракту, вряд ли кто догадался бы свернуть на проселок. Да и посты, видимо, были расставлены на главных направлениях в гораздо большем количестве. Ко всему, поразмыслив о чем-то своем, на грунтовку указала и его спутница.

Они не задержались ни в одном селении, пролетая их на полном скаку, оба рвались к заветной цели с завидным упорством. И если бы кто присмотрелся со стороны, то непременно заметил бы, что они чем-то неуловимо походили друг на друга.

Ближе к полудню вдали показались шпили соборных колоколен, а потом и красные черепичные крыши жилых домов. Когда до города осталось версты полторы, Дарган остановил кабардинца, вытащил отложенные на продажу драгоценности и молча передал их Софи. Она приняла их, поморщившись от боли в теле, и положила в торбу, которую приторочила к седлу впереди себя. Видно было, что она снова здорово намяла ноги с бедрами, но Дарган лишь ухмыльнулся, не сказав ей ни слова для ободрения. Кони опять понесли всадников вперед.

На небольшой площади, расположенной в центре городка, Дарган отыскал коновязь, спрыгнув с лошади, закрутил поводья вокруг бревна, принял торбу и помог спутнице сойти на землю. Она оглянулась вокруг – время подходило к обеду, площадь начала пустеть. Это означало, что тот человек, который был ей нужен, наверняка сейчас находился дома. Она сделала знак, чтобы спутник последовал за ней, и уверенной походкой направилась к одному из зданий с портиками, колоннами и узенькими окнами, похожими на монастырские. Но вошла в него Софи не через парадный подъезд, а с заднего входа, она вела себя так, будто бывала здесь не раз.

На звонок серебряного колокольчика отозвалась худая консьержка в белоснежном фартуке и таким же чепчике. Жена указала Даргану на лавочку в крохотном дворике, затем наклонилась к уху консьержки и что-то быстро ей сказала. Та пошевелила сухими губами, отошла в сторону, и обе женщины тут же скрылись за дубовыми дверями. Постояв в раздумье минутку, Дарган прошел к указанной лавочке, уселся и настроился ждать подружку. Он не сомневался в ее честности и преданности, но не знал, что за люди живут в этом доме и можно ли им доверять.

Софи вслед за консьержкой поднялась по мраморной лестнице на второй этаж, вошла в просторный зал и по знаку этой женщины опустилась в кресло, стоящее у двери, ведущей в какую-то другую комнату. Прижав к груди сумку с сокровищами, она начала обдумывать, с чего следует начинать разговор, чтобы и волки были сыты и овцы целы. Она пришла к выводу, что мудрствовать особо не следует по одной причине: чем больше стараешься выгадать, тем больше за это платишь. Когда половинки двери раскрылись, она твердой походкой направилась навстречу высокому лысоватому человеку в домашнем халате и мягких тапочках. Увидев прекрасную посетительницу, этот господин растерянно покосился на свою одежду, но она успокоила его.

– Все в порядке, месье Ростиньяк. – Она сделала паузу, наблюдая за мимикой мужчины. – Мой визит не займет слишком много времени.

– Разве что так, – пробурчал вальяжный господин. – Простите, я подумал, что кто-то из моих партнеров перепутал время деловой встречи, и поэтому не стал переодеваться.

– Именно на это я и рассчитывала, – быстро сказала Софи. – Для решения моего вопроса как раз нужна обстановка раскованности.

– Ну что же, проходите.

Владелец роскошного особняка, стоявшего в самом центре городка, отошел в сторону, пропуская в кабинет посетительницу и выпуская из него консьержку. Гостья проскользнула к ореховому столу, присела на стул, сделанный из такого же дерева, и осмотрелась, пока хозяин кабинета давал служанке какие-то поручения. На стенах висели великолепные картины, в основном работы французских и фламандских мастеров, но были среди них и русские, в основном пейзажного характера, а также иконы, составившие иконостас в переднем углу. Софи поняла, что хозяин кабинета, как и многие богатые люди, собирал раритеты. Когда тот занял наконец место за столом, она мило улыбнулась и сразу перешла к делу:

– Месье Ростиньяк, вы знаете, что наша страна переживает не лучшие времена. Мы надеялись, что император Наполеон завоюет мир со всеми его богатствами, осчастливит французскую нацию. Но его и нас постигла неудача.

– Да, мадемуазель, такого страшного удара Франция не знала за всю историю. Даже английская оккупация почти пятисотлетней давности по сравнению с этим бедствием выглядит вполне сносной, хотя я и раньше не любил заносчивых англосаксов и до сих пор их не уважаю, – согласился респектабельный месье. – Страну захватили русские варвары, нам теперь долго не отмыться от такого позора.

– Мы потеряли многие ценности, боюсь, потеряем еще. – Посетительница сделала паузу, готовясь сказать самое главное, ради чего она и пришла. – Но есть люди, которые хотят сохранить богатство, принадлежащее народу Франции, они готовы пойти на все, чтобы сокровища не достались оккупантам. – Софи распахнула веки и вперилась горящими зрачками в глаза господина, сидящего за столом. – Эти люди согласны продать их за русские рубли, ведь рано или поздно варвары покинут нашу страну, здесь их деньги никому не будут нужны.

– Гм, неплохо, мадемуазель, – замешкался захваченный врасплох хозяин кабинета. Он не в силах был заставить себя перейти с патетического настроения, характерного для страстного патриота родины, на хитровато-занудливый стиль общения, присущий обыкновенному ростовщику. – Как я понимаю, вы хотите мне что-то предложить? Позвольте спросить, что же именно?

– Золотые вещи, месье Ростиньяк, прекрасные ювелирные изделия несравненных старинных мастеров Франции, Германии, Испании, которыми пользовались великие монархи этих стран, которые по праву принадлежат только Франции. – Посетительница быстро развернула первый лоскут кожи, под которым скрывались золотые кубки. Отбросив обертку на пол, она выставила шедевры на столешницу. – Вы только посмотрите, месье, какое великолепие может попасть в руки русских, ведь этим кубкам нет цены.

Хозяин кабинета, откинувшийся на спинку стула, медленно наклонился к великолепным золотым изделиям, похлопав себя по карманам, схватил со стопки бумаг очки и набросил их на переносицу. Наверное, он что-то знал об этих кубках, потому что губы его беззвучно зашевелились. Кинув быстрый взгляд на странную посетительницу, господин взял один из них и закрутил в руках, читая надпись и вглядываясь в клейма мастера. В кабинете повисла тишина, нарушаемая лишь сопением хозяина и ерзанием его тапочек по паркету. Это продолжалось так долго, что Софи устала сидеть неподвижно и вынуждена была раза два поменять позу. Наконец месье отставил кубок в сторону и тут же приблизил к себе второй. Снова на лбу у него выступили капли пота, потекли по щекам, скопились на верхней губе. Фыркнув, господин мотнул головой и посмотрел на Софи, сидящую напротив, теперь уже совсем другим взглядом.

– Это все, мадемуазель, или у вас есть что-то еще? – осипшим голосом спросил он.

– Скажите честно, эти вещи вас заинтересовали? – вопросом на вопрос ответила посетительница.

– Да, конечно. Но, понимаете ли, в чем дело… Изделия подобного рода не гуляют по миру по отдельности, к ним обязательно должен быть приложен набор других, сделанных в той же манере и из того же материала.

– Я согласна, вот они.

Посетительница выложила на стол сверток с вилками и ложками, тускло заблестевшими от покрывавшей их пленкой патины в лучах полуденного солнца, пробивающегося сквозь витражи на окнах. Выдернув из-под них кожу, она бросила ее к своим ногам. Теперь Софи была уверена в том, что оберточный материал ей больше не понадобится.

– Посмотрите, это Испания времен Столетней войны. Они вышли из рук ювелира, изготовившего и кубки, и украшали собой сервизы Его и Ее Величеств. – Софи быстро перевернула одну ложку и ткнула пальцем в ее черенок. – Это клеймо королевского двора.

– Я уже и сам это понял, – поправляя очки, признался хозяин кабинета. Он придвинул к себе предметы, не удосужившись их пересчитать. – Простите, мадемуазель, вы приготовили еще какие-либо сюрпризы?

– Пока только этот набор. – Посетительница демонстративно затянула веревкой горловину на обыкновенной торбе для овса, но сидящий за столом господин даже не поморщился. – Если эта сделка пройдет удачно, торг можно будет продолжить.

Хозяин кабинета пожевал губами, слепо разглядывая стену с картинами, среди которых выделялось своей неординарностью полотно английского художника Кузелле «Ночной кошмар». Видно было, что любителя драгоценных раритетов изнутри раздирают противоречивые чувства. Наконец он пристально всмотрелся в посетительницу и спросил:

– Скажите, а что заставило вас прийти именно ко мне?

– Во-первых, вы патриот своей родины, занимаете видное общественное положение, являетесь собирателем национальных ценностей, – растягивая слова, чтобы собеседник сумел проникнуться уважением к себе, начала перечислять она его достоинства. Софи решила не признаваться в том, что знает этого человека, дальнего родственника, общавшегося когда-то с ее родителями, именно поэтому она и посоветовала возлюбленному завернуть на дорогу, ведущую сюда. – Французы боготворят вас как народного спасителя. Во-вторых, к кому прикажете обращаться, когда страна находится в бедственном положении, когда франк девальвировался настолько, что превратился в оберточную бумажку?! И еще одно. – Женщина выдержала солидную паузу. – Я знаю, что вы относитесь к тем очень немногочисленным людям, которым можно доверять без оглядки по сторонам.