Текст книги "Осколок"

Глава 6. Первенец

В воскресенье с утра можно было поехать в офис. Поглядеть бумаги, скопившиеся за время командировки, сверить дебеты с кредитами, вызвать Виталика – заместителя и пополоскать ему мозги за какое-нибудь упущение, позвонить vip-клиентам или начальству – справиться о здоровье и планах. Короче, поунижаться слегка, холопски улыбаясь в трубку телефона. Бизнес есть бизнес – таковы правила. Не напомнишь о себе – забудут, суки.

Но я не стал этого делать. Не было настроения. Встал, и поехал к отцу. Тот, как всегда, при наступлении лета уезжал со своей женой в деревню и жил там до снега. Старики вообще обожают дачи и деревни. Почему казалось бы? Может, потому что деревенские корни у большинства? Но я знаю очень много людей истинно городских в третьем и более поколении. Все равно, по достижении возраста пятьдесят-шестьдесят, их тянет в деревню.

И покупают себе дачи, старые дома и мучительно их восстанавливают, возделывая неблагодарную почву, карачась ежедневно в грядках с клубникой, огурцами и луком. И это их заводит так, что они уже не могут остановиться – работают, работают, работают, считая это все отдыхом. Мучительно пашут, зверски, не считаясь с уже подорванным здоровьем. Словно, мало наработались в жизни, словно в этом есть какой-то смысл?

Да где он, папа? В земле что ли? А папа смотрит на тебя выцветшими от возраста добрыми глазами, прячет за спину мозолистые сухие руки и виновато отвечает, что ты приезжай летом – увидишь, какая вишня будет, а кабачки вырастут с поросенка, и еще маленькие арбузы в теплице… И глаза счастливые. И понимаешь, что ты ничего не понимаешь в этой жизни. И логика тут бессильна.

А эта долбанная картошка? Люди, вы меня понимаете? Мучились ли вы весной, под девятое мая, сажая ее, горбатились ли летом, в самый зной, окучивая ее по два раза, и умирали ли вы холодной осенью на ее раскопках? Я думаю, чаша сия не миновала в нашей стране никого.

– Да, будь проклят этот Христофор Колумб, открывший Америку, будьте прокляты конкистадоры и пираты-мореходы, и Петр, ети его мать, Первый, и, вообще, все кто причастен к ее появлению в России! – думаем мы, ползая под осенним дождем по боровкам, и выкапывая скользкие розовые клубни из коричневой грязи.

А дождь, как нарочно, не утихает… А загон все не кончается. И все уже на пределе. Все сосредоточены так, словно совершают геройский поступок – восходят на Эверест или переплывают Черное море. А потом искренне гордятся тем, что сделали. Искренне! При этом у большинства из копателей Мерседес или Лэндкрузер, и они владельцы или топ-менеджеры крупных фирм, и картошки этой они могут купить столько, что хватит завалить весь родительский участок толщиной метра в два или три… Но! Родители – это свято. Родителям надо помогать, даже в таком бессмысленном занятии.

– Ты посмотри, я сюда вот «белый налив» посадил, лет через десять, думаю, яблочки будем кушать, – гордо отвечал семидесятилетний отец ( три инсульта, атеросклероз и еще, хрен знает что), на мой вопрос: как ты себя чувствуешь? Рядом безумно скакал, болтая хвостом и ушами, его старый лабрадор Бим. И глаза этого собака были похожи на отцовские – в них светилась радость, кураж и вера в будущее.

Они рады, они снова в деревне. Кончилась бесконечная, промозглая, хворая зима, с ее тяжкой дорожной грязью, скользкими ледяными тротуарами, вечной серостью в запотевших окнах квартир, долгими ночами и ненавистным электрическим светом, сумрачными вечерами и днями, с опостылевшим до одури, отечественными телесериалами. Думали – никогда не кончится это безобразие, а вот, поди ж ты…

Кончилась зимища! Пережили, перевалили гряду. Там, впереди яркое солнце, зелень трав и деревьев, голубое небо и надежды.

И старики воспряли духом, и послали на хер докторов, что зимой категорически запрещали им дачный героизм. И были правы! Снова жизнь, снова еще чуть-чуть, снова мы кому-то нужны – хотя бы этим деревьям, растениям и животным, чтобы они порадовали всех свежим яблочком, сливой или огурцом или даже крупным лобастым щенком от деревенской суки Лары.

Мне хорошо с отцом. Мне хорошо видеть его довольным. Он мой главный канат, что связывает меня с землей. Он мой ребенок – первенец. Дочь второй ребенок, а отец первый. Когда-то, после смерти матери, он растерялся и совсем сник – я вытаскивал его, как мог, и вложил в него много сердца. Так что он – ребенок. А нашим детям должно быть хорошо! Это закон. Им должно быть лучше, чем нам. Для того и живем.

Мы с отцом тихо разговаривали, сидя на крылечке. Покуривали. Тамара, отцовская жена, тихо поругивала его за лишние сигареты. Чвиркали в скворечнике скворцы. Старая собака Бим валялась бревном у наших ног, и мне было спокойно. Отец улыбался и трогал меня за руку. И рука эта была тяжелая и твердая, как рука самого господа бога.

Ничего – жизнь продолжается. Надо жить опять. Ну вот, хотя бы для того, чтобы помогать этим старикам прожить еще один год, дожить до нового лета и посадить новую картошку и лук. Чтобы появился еще один щенок-лобан в деревне, и все дружно думали – куда бы его пристроить и пристроили бы. Чтобы снова есть варенье из вишни и пить чай на крыльце этого доброго дома. Надо жить.

Не надо строить немыслимые планы и искать глобального смысла. Вот для них и живи. А там, что уж будет…

Ведь есть еще дочь, и не все у нее просто в жизни и, значит, ей тоже нужна поддержка и тоже нужно от тебя что-то.

Отдавай и живи. Не давай в долг – отдавай. Ничего не надо взамен, ничего. Просто так. И забывай о том, что отдал, и не ощущай себя гордым и важным, оставь тщеславие свое, и постоянно проси господа о том, чтобы все, кто тебе дороги, жили как можно дольше и счастливее. Ведь чем дольше и лучше они живут, тем спокойнее будет тебе.

А спокойствие собственной души? Да что может быть важнее для человека?

Душевное равновесие – суть всей нашей жизни. Человек всегда рвется на части. Не себя надо бояться порвать – свою душу и совесть. Они нас не оставят в покое. Когда мир в душе, и совесть молчит, и есть ощущение, что все правильно сделал – это хорошо.

Прости меня, папа, за то, что редко приезжаю к тебе. Ведь ты ждешь меня – я знаю. И в душе ты очень гордишься мной, а когда я приезжаю на новой, еще более крутой машине, думаешь: «Главное не деревья ( я их много насажал), главное не построенный дом ( и это было не раз), главное – какого сына вырастил, а! Не стыдно людям в глаза смотреть… Мужик! Настоящий мужик! Эх, Сережка, как же я тебя люблю!»

И все у тебя, папа, хорошо. Не беспокойся за меня – я сильный, я выдержу, я прорвусь, я встану с колен, я выплыву… Из всякой передряги. Ты, главное, здоровье береги, а обо мне не думай. Я пока еще здоровый и бабы меня любят.

Так, я думал, когда ехал вечером от отца. Ехал умиротворенный с каким-то комком нежности в горле, и хотелось заплакать, да не плакалось – словно гранитная преграда стояла перед светлым морем моих слез и голубыми озерами моих глаз.

Ведь это ты, отец, учил меня когда-то: «Мужчины не плачут! Это не-воз-можно!»

И тогда я заплакал внутрь, в себя, в свое большое, теплое сердце. Слезы были легки и промывали чистотой мою истерзанную неверием душу.

Прости меня, папа, я тебя люблю!

Глава 7. Как хорошо быть генеральным!

Утро понедельника всегда начинается одинаково. С бодрого голоса по мобильному.

– Сергей Саныч, здравствуйте! – Виталик, мой заместитель, звонит всегда, каждое утро буднего дня, видимо для того, чтобы удостовериться, не подох ли я, часом, и не пора ли ему занимать мое кресло руководителя в уютном солнечном кабинете главного офиса.

Виталий молод – двадцать восемь, и, в целом, разбирается в предмете и методе нашей работы не хуже своего шефа. Он, в отличие от меня – пердуна – дилетанта из советских времен, – коммерсант по жизни.

Вот бывает же такое. Взял и родился коммерсантом – все время чем-то торговал, кого-то облапошивал, перед кем-то гнулся и считал прибыли, уменьшая при этом издержки.

Правда, не всегда Виталию везло, и как поднимала его судьба, так и опускала до самого плинтуса, но стойкость и ванько-встанькость в нем была отменная. Лично мне Виталик был многим обязан, и, если бы не я, давным-давно бы его схомячило наше олигархическое семейство, коему собственно и принадлежала руководимая мною фирма.

– Какие проблемы, родной? – я уже встал и варил себе крепкий кофе. Времени было восемь утра, но зам был уже на месте. Иногда мне казалось, что он вообще не уходит с работы – поразительная работоспособность!

А проблемы были. Мелкие, правда, но были. Посыпались вдруг гарантийные случаи с электроаппаратурой, предприятия – перевозчики отказывали в машинах ( а с завода надо было вывозить штук тридцать электродвигателей), а самое главное, не хватало денег для оплаты товара в установленные заводом сроки.

Хотелось сказать: «Бля, Виталя, всегда одно и то же, да етит твою мать!». Но я не сказал. Пообещал, что скоро буду в конторе и разберусь. Попил кофейку и пошел за машиной.

Моя жизнь часто проходила по рельсам замства. Еще в армии я сначала замещал свихнувшегося от контузии командира отделения, потом стал замкомвзвода и пошло-поехало.

Зам, зам, зам. Всякого дерьма – зам. Постепенно я начал паниковать и подозревать, что это несмываемое клеймо вечно второго стало для меня пожизненным.

Ан, и нет! Выбился таки Афоня в люди! И выбился, совершенно этого не желая.

Работал я, как всегда, замом. Заместителем директора крупной фирмы по общим и иным не больно конкретным вопросам. Жил – не тужил. Отдельный кабинет в углу третьего этажа. Странные обязанности, которых никто не понимал, контроль только у генерального. Нормально. Скучал только сильно.

Призывает меня два года назад директор и молвит, что-то типа: «Один ты у меня остался. Последний патрон в обойме. Старики все при деле, а молодежь не дозрела, да и дозреет ли – неведомо».

Надо сказать, принцип подбора кадров в конторе был обычным – главное исполнительность. Ну и набрали исполнительных ребятишек после институтов, а исполнительность, как известно, сродни бессловесности, бесхребетности и отсутствию склонности к принятию решений, а самое главное исполнительность – не позволяет накапливать опыт. А опыт руководителю – самая главная поддержка.

Детки наши вроде и подросли уже, а начальников из них, ну не получается, хоть убей. Молодежь что ли такая? Вроде контора довольно демократичная, а толку никакого.

Вот и рулили старики – мужики лет сорока с небольшим. Но, поскольку фирма расширялась, и появлялись дочерние общества, все старички потихоньку уходили директорами в отдельные предприятия. Я им завидовал, но специфика моей работы, не давала мне шансов на «собственное» коммерческое предприятие.

Но черед мой таки настал.

– Давай, создавай новое предприятие с нуля в соседнем областном центре и начинай торговать электродвигателями нашего завода «Элекс». Тема новая вылезла. Прибыльное дело, – говорит мне директор ( он же хозяин) нашего холдинга Хворостовский.

Мы обговорили детали, а их было много: моя зарплата, моя машина, и почему собственно прибыльное дело. Я вдохновился – хозяин умел вдохновлять. Дело было действительно перспективное и прибыльное, если, конечно, все сойдется.

– А ты на что? Сойдется, – директор был полон энтузиазма и потирал ладони, очки его сверкали, как пенсне Лаврентия Берия, – нормально все. Откатим туда-сюда, люди вверху есть. Хорошие (он поднял палец вверх) люди! Давай-давай!!! – сказал он, еще с молоду, мне очень знакомое русское словосочетание.

– Когда начинать? – спросил я, не ожидая, впрочем, иного ответа, кроме обычного слова «вчера»… и не ошибся.

– Ну, вчера, так вчера. А чего в соседней области, не здесь?

– Так надо пока. Потом, если все срастется, в Ярик переедешь.

Вышел я и не понял – радоваться или плакать. Соседняя N-ская область, хоть и находилась от нас за восемьдесят километров, была совершенно другой. Когда-то во времена перестройки она упала на колени и с них более не поднималась, как не вливали в нее инвестиции москвичи и наши ярославцы.

Ну, поехал на следующий день туда.

Приехал. и, е-ты-мое! Сразу же угодил колесом своей нежной и горячо любимой «Тойоты» в огромную яму на центральной Советской (естественно!) улице. И потом еще долго уворачивался от них, лавируя меж измученных бездорожьем легковушек и опасно переваливающихся автобусов.

Отметил, что областной город смешон. Развалившиеся деревяшки, косые заборы в центральных районах, стесанный до щебенки асфальт и тут же евростекляшка универмага и рекламные щиты с жуткими заграничными словами и аляповатыми раздетыми красавицами. И даже огромный телевизор на въезде, под которым стоял кособокий ларек с надписью «Сникерс». Улицы узки и забиты транспортом, снующим между провалами и оградами водопроводных раскопок.

Сравнивая свой город и этот – любишь родину все сильнее.

Когда-то давно мне казалось, что мой Ярославль тихая провинция, но это было до тех пор, пока я не стал ездить по городам Центра и Севера. Начав с Владимира и, побывав, и даже пожив во всех областных городах наших северного и северо-западного регионов, я понял, что живу гораздо лучше жителей этих мест и сетовать на судьбу, подарившую мне Ярославль в качестве родины, не стоит.

Долго ли – коротко ли, учредил я фирму, пошлялся по налоговым, статистикам и социальным фондам, потом нашел подходящий офис и склады. Потихоньку нашел и народ. Не скрою – это было самым сложным. Ведь народ подходящий – это самое главное! Кадры решают все. Утверждаю это с полной безапелляционностью и стопроцентной уверенностью. Соберешь хорошую команду – она сама все сделает.

Язык у меня подвешен, уговаривать я умею, и, … короче, через месяц-полтора у меня уже вовсю стрекотали принтеры и факсы, звонили телефоны и ревел под окном собственный (в лизинг) погрузчик, таская моторы в склад. А рядом с ними люди – семнадцать человек работающих – менеджеры по продажам, бухгалтеры, кладовщики, водители. На здании, как флаг наших будущих побед, красовался огромный баннер с названием нашей фирмы и изображением электромотора «Элекс».

Еще пять месяцев ударного труда. Нервы, налаживание контактов, выпрашивание кредитов и займов, водка в кабаках с разной снабженческой швалью, проводы и встречи, командировки в регионы, первые налоговые штрафы, первые откаты, установка стеллажей в складах, первые рекламации на продукцию и т.п. и т.д.

Пошло-поехало! Обороты увеличились втрое, а потом и впятеро. Клиент попер!

Что, просто? В общем-то, ничего сложного, если ничего не делать самому, а смотреть со стороны. Но кто считал мои седые волосы?

И вот я генеральный директор.

Когда потихоньку начинает отпадать обязанность все делать самому, когда люди начинают чувствовать свою незаменимость и уверенность – наступает такое время, когда ты вдруг осознаешь, что тебе, в общем-то, нечего делать.

Механизм запущен и работает. Всю черную работу можно перевалить на замов, они пашут, ругаются с поставщиками, торгуются с клиентами, чморят подчиненных и т.п.

А ты? Из рубахи – парня в джинсах, вечно мотающегося по учреждениям и клиентам, ты потихоньку становишься для людей неким жупелом, идолом в галстуке, сродни божеству – мудрый и справедливый, грозный и беспощадный. И отныне имя твое – шеф.

Морда шефа постоянно носит очень озабоченное выражение, и по твоему лицу сотрудники утром пытаются угадать или, даже точнее, – уловить твое настроение . В духе – не в духе? Оно – это настроение крайне важно, потому, что они от него зависят. И прохождение договоров, бумаг, и придирки, организация транспорта, и разборы полетов, оплата переработки, дни за свой счет – короче, все то, что и составляет рабочий ритм человека.

Все здесь зависит от меня. Они не знают, как хрупко их хорошее настроение. Я могу вдруг резко встать и пройтись по офису. Наорать на, не успевшего закрыть окно флеш-игрушки, менеджера, зашипеть на завскладом, вовремя не доставшего какую-нибудь рохлю или стремянку, цыкнуть на, заскочившего погреться, водилу. А потом вдруг усесться на стуле наоборот и завести душевные беседы, как свой, среди своих. Ободрить слабых и обогреть несчастных, сидя в центре офиса продаж и находясь естественно в центре внимания.

Короче, господа, я отметил, что начал скучать. А чтоб не скучать, стал придумывать себе такие вот вышеперечисленные игры.

Любят ли меня люди? Не знаю. Мне все равно. Ей богу! Все равно. Я увереннее их, потому что я их породил. До этого они были никем, отдельными личностями, а теперь – коллектив. Команда!

Мне кажется, никто не любит начальников. Это в крови, это затаенная классовая ненависть, это вечная зависть и желание твоего падения с пьедестала.

И я был таким. И я не любил начальников.

Но теперь я другой. Божок, фюллер, блин!

А ведь это и есть власть! Ее плоды. То, к чему так рвутся люди, затаптывая ногами головы слабых и нерасторопных.

А стоило ли? А стоит ли?

Стоит – думаю я, вставая не в семь, как раньше, а в девять. Стоит – думаю я, когда включаю обогрев кожаных сидений в хорошей иномарке. Стоит – думаю я, расплачиваясь за нелимитированный бензин служебной карточкой «Славнефти». Стоит, – думаю я в день зарплаты, когда кассирша приносит мне отдельный толстенький пакетик и тихим интимным голосом сообщает сумму.

О, какая это хорошая сумма!

Я избранный. У меня есть пропуск в VIP – ложу на хоккей, кабинет, персональная машина. Меня приглашают в рестораны, боулинги и даже сауны. На презентации, на корпоративки к партнерам. Меня даже пытаются подкупить! Я трачу намного меньше моих бедных сотрудников, потому что трачу не свои, а представительские деньги. Я знаю такие тайны, что мама дорогая!

Я стал громче смеяться. Говорить резко и грубовато – внушительно. Научился отказывать. Познал простое правило. Приказал – поворачивайся и уходи. Или говори: свободен. Не вступай в полемику. Последнее слово твое и хотят люди или не хотят – они это слово исполнят. На этом стоял и стоит весь мир.

А что там за всем этим?

Что, что? Да работа за всем этим. Виталик, Валера, Галя и Надя, и еще куча людей, три офиса – в Ярославле, N-ске и Питере и сорок четыре миллиона оборота…

Ебтить мать, иногда подумаешь утречком, а где я есть, и куда собственно мне ехать на работу? Не на какую-то там улицу, а в какой, собственно, из трех городов? И те, кто понимает в географии, представляют себе, что города эти весьма и весьма не близко друг от друга.

При всем при этом, дрючат меня олигархи наши как хотят, и за каждую недополученную копейку члены «святого семейства» шипят, надувая щеки, и постоянно напоминают о высокой зарплате, что мне платят. Попрекают, суки, куском хлеба, а сами обожрались уже тем хлебом, что я для них заработал, и уж не знают, на что им потратить деньги – особняки, яхты и порши-кайены у них уже есть.

– Ну, что Виталий? Никто не звонил? – я зашел в кабинет отдела продаж, поздоровался с людьми и увлек зама к себе в кабинет.

– Рассказывай, как вы тут без меня?

– Плохо, – как всегда, грустно ответил Виталик. Я смотрел в эти «безнадежные карие вишни» моего заместителя и думал, как же я все-таки люблю вас – идиоты, вы мои дорогие. И никому вас не отдам, и буду продолжать рвать глотку на хозяйских коврах, и буду получать пиздюли, и буду отстаивать каждого из вас, перед кем бы то ни было.

Потому что они мои, я их родитель, я их создатель. Я практически господь бог, а бог обязан любить тех, кого он создал. У бога тоже есть обязанности.

И я обязан любить их. И я буду это делать, пока гребаные олигархи не разлучат нас.

Глава 8. Халява.

Разобравшись кое-как в расхристанном нашем хозяйстве, поскрипев зубами, и порычав на, ни в чем не повинного, Виталия, я наконец-то, полностью вступил в права генерального и, откинувшись в кресле, оглядел свой обширный стол руководителя.

Там, в письменном приборе была воткнута маленькая карточка-приглашение.

«Уважаемый Сергей Саныч! Приглашаю Вас на торжество, посвященное моему юбилею, в ресторане «Джек Воробей» 16 мая сего года в 17-00. Антонов М.И.»

Прикольно! Олигархи вспомнили, что я существую не только для накачек и извлечения из меня прибыли и приглашают меня в свой интимный кружок на тусовку.

Михал Ионыч, что отмечал сегодня свои пятьдесят, был двоюродным братом хозяина и возглавлял одно из самых крупных наших предприятий. Мы с ним были не друзья. И это мягко сказано, потому что Михал Ионыч меня не любил.

Вот просто – не любил и все. За что – непонятно, но это продолжалось уже давно – все шесть лет моей работы в холдинге. Вообще-то, мне было это по барабану, тем более, что Ионыч не любил на этом свете никого, кроме, может быть, себя и своего отпрыска-недоросля, вечно влипавшего в разные истории, из которых мне часто приходилось его вытаскивать. Но все-таки он был в «семье», а я не был, и мог запросто меня гнобить без особого моего на, то разрешения. Чем собственно и занимался на частых совещаниях и курултаях компании.

И поэтому приглашение его было, немного странным.

– Виталя, зайди! – я вызвал заместителя по внутренней связи, и тот с готовностью возник передо мной еще до того, как я положил трубку.

– Это чо?

– Мне передали для Вас, Сергей Саныч, еще в четверг. Я в головном офисе был – вот и передали.

– Кто? Сам?

– Не-е… Секретарша Анюта. Сказала, что Михаил Ионович просил непременно Вас быть.

– Ладно, иди, – парень испарился, как джин.

Ни хрена не понимаю. Зачем это? Неужто, в ближний круг присматривают? Не похоже. Подвох какой-то, наверное. Да и хрен, с ним с подвохом. Разберемся на месте. Халява же! Тем более, что отказаться невозможно.

Е-мое! А костюм-то выходной у жены. Бля-я, как мне туда не хотелось! Не было сил на установление истины в ее полном, так сказать, ракурсе и подробностях.

Не поеду. Лучше, новый куплю. Точно, поеду в перерыве в «Пассаж» и куплю новый. И так пора, подрасполнел чуть-чуть. Пусть два выходных костюма будет.

Успокоив себя, я взялся за толстую папку «На подпись» и пододвинул ее поближе. Дела.

В центральном торговом центре «Пассаж» было тихо и малолюдно. Кусались цены и молоденькие продавщицы, подперев прелестными попками прилавки, мило щебетали в стекляшках, с надеждой посматривая на редких покупателей, проходивших мимо их хрустальных витрин.

Я зашел в какой-то бутик модной швейцарской одежды (то ли «Штрелсон», то ли «Селсон» – убей не знаю) и быстренько попал в юные хищные лапки с розовыми коготками. Лапок было не меньше шести. Они тискали и облизывали меня профессионально – не нажимая, а уговаривая. Мы примерили штуки три симпатичных серых костюмчика. Последний сидел как влитой – мне даже самому понравилось. Я дал отмашку: «Берем!» и лапки от меня отцепились. Осталась одна пара, которая ненавязчиво потянула меня к кассе.

Костюм был недешев, и это чувствовалось по нервным поднятиям и опусканиям длинных девичьих ресниц, принадлежавших обладательнице розовых коготков. Но в моем портмоне лежало несколько весьма удобных пластиковых карт, и в них было сосредоточено очень неплохое мое финансовое положение.

Так что скоро реснички успокоились и, когда немалая сумма за новый костюмчик благополучно перевелась, радостно поднялись, открыв большие и немного глупые глаза.

О, как я люблю эти счастливые и наивные глаза! Как легко сделать женщину счастливой! Надо просто купить ей что-нибудь дорогое или дать денег – и все. Или у нее купить! В этот момент девушку легко можно склеить. Ты Крез, ты Мачо, ты Крутыш и богатый Папик! Ах, я бы ему отдалась!

Но клеить мне никого не хотелось. Наклеил я таких козочек в своей жизни достаточно и посему, улыбнувшись ласково этим слегка разочарованным глазкам, покинул этот денежный пылесос с большим пакетом под мышкой.

Ровно в семнадцать ноль-ноль я открывал двери самого, наверное, модного в Ярике ресторана. «Джек Воробей» находился в удачном месте – центр, набережная, стрелка, остров. Очень в тему.

Убранство его было весьма изысканным и, в то же время, была в этом кабаке легкая душевность, что ли, антипарадность, что так располагает к питию всякого русского человека. Интим и легкий налет бардака. Не знаю, не могу это выразить. Там всегда была живая музыка, причем весьма оригинальная, пела певица, танцевали пары, и поздно вечером часто демонстрировался цензурный стриптиз – девочки топлесс. Под вечер, под то количество спиртного, что уже было выпито, это было в самый раз. И вызывало новую жажду, что и было на руку его владельцам. Впрочем, все было прилично и ощущения грязи никогда не оставалось.

– Ой, Сергей Саныч! Ой, как мы рады! – меня встретила жена юбиляра Лариса. Она тоже работала у нас, и мы, как ни странно, друг к другу относились неплохо. Она взяла меня чуть-чуть под руку и повела к своему ненаглядному Мише. Там, я обменялся с юбиляром крепким рукопожатием и вручил подарок – отличный набор английских трубок и табака.

Юбиляр – громадный мужик в белоснежном костюме был уже здорово под шофе и полез обниматься. Я сказал, как я рад – он тоже, мы чуть погоготали. Потом он отставил меня в сторону и стал обниматься с другими гостями. Ну, все нормально. Главное теперь, сесть за столы, принять три рюмки и все закрутится само собой.

Закон любого торжества неумолим. Сначала все чувствуют себя неловко, чопорно. Все в строгих костюма и не помятых еще роскошных платьях, стол блистает золотом чаш с чудными фруктами и белоснежной скатертью. Изысканные блюда расположены строго по правилам геометрии Эвклида. Все слегка натянуты, ждут, не знают – куда себя девать, здороваются со знакомыми, представляются их женам и пытаются стать немного незаметнее.

Я не исключение. Здесь все шишки – наши ли олигархи, приглашенные ли бонзы. Есть и известные (по телевизору) лица, красивые и некрасивые дамы, золотая молодежь. И это мне не особо нравится. Понимаю, конечно: полезные знакомства, правила бизнеса и т.п. Но, с каким удовольствием я бы променял всю эту пантовую церемонию, на тусовку с себе подобными – и по статусу, и по мыслям, и по интересам. Но таких здесь не было, да и не могло быть, поэтому я, притулившись у стены, ожидал начала второй стадии праздника.

Вторая стадия, это когда все уже за столами. Первые рюмки, тосты. Все в пиджаках и с салфетками на коленях. Все еще помнят, как пользоваться ножом и как открываются устрицы. Все чинно и тихо. Немного скучно. Каждый стесняется налить себе из стоящей напротив бутылки и посматривает на соседей. Женщины скромно просят наливать поменьше и мало улыбаются. Кто-то невидимый, царящий над пиршеством, немного давит на совесть.

Еще вторая стадия не началась, как я услышал обращенное ко мне женское: «Извините, а где тут курят? Не проводите ли Вы меня?»

Я обернулся. И вздрогнул. Передо мной стояла очень красивая высокая женщина, лет тридцати, стройная, с черными, как смоль, волосами, уложенными в каре, что обрамляли ее бледное лицо в виде шапочки с ушками. Волосы были шикарные – отливали чистотой и естественным блеском. Острый носик, большие насмешливые глаза (левый чуть косил, из-за чего они казались еще более насмешливыми) и изогнутые вопросительно брови – ласточки. Ярко-розовые пухлые губки, слегка открывали влажный блеск идеальных зубов. Тонкое черно-белое платье, облегало ( не обтягивало, а спадало, что ли на…) все прелести идеальной фигуры так, что казалось – под ним совершенно ничего нет.

Пробило. Такие женщины не могут не пробить. Эротика. В этой женщине была самая настоящая эротика. Красивая и непонятная субстанция. Как непонятна, вообще, любая женщина, чем-то цепляющая нас из миллиона проходящих мимо.

Но я был бы не я, если бы стушевался перед какой-нибудь женщиной. Секунда, и лицо мое расплылось в обаятельной и неотразимой улыбке. Взяв женщину под локоток, и весело сказав что-то типа: «Естественно!» я увлек ее на открытую палубу нашего ресторана.

Она засмеялась так легко и заразительно, что мы быстро познакомились – ничто так не сближает вначале, как сигаретка, огонек зажигалки и склоненные друг к другу головы.

– А Вы кто? – спросила она, – такой чужой тут всем, скромный? Вы родственник Мишин? Или друг?

– Э-э! И не друг и не враг, а так… Работаем в одной компании. Честно сказать, не знаю, зачем он меня пригласил – для очистки совести может?

Мы представились. Ее звали Алиса. А была она врачом – психиатром областного наркодиспансера и, по совместительству, женой Мишиного приятеля – бизнесмена. Муж, по ее данным, не смог сегодня придти – уехал по делам в Берлин. Но юбиляр настоял, чтобы Алиса была на торжестве – и вот она здесь.

– А кто у нас муж? Случаем, не волшебник? – я начинал игру.

– Это как сказать. Мыслинский Миша. Знаете такого?

– Кто ж не знает, Мыслинского? Знакомы шапочно. Первый в городе олигарх. Депутат и байкер. Слухи ходят, и темное прошлое у него есть? – я сделал шутливо-озабоченное лицо. Кто такой Мыслинский, я хорошо знал. Встречались, было дело. Теперь этот сокол летал очень высоко. Да мне то что, с ним детей крестить? Не хрен жену в одиночестве на тусовки отправлять…

– У него все есть, – подтвердила она.

– Муж – то хоть не ревнивый? – подмигивая, спросил я, – ухаживать можно?

– Не-а, не ревнивый! – она весело встряхнула головой, – разрешаю. Вы интересный.

– Чем же, это?

– В Вас что-то есть. Я же психолог, я обязана разбираться в людях. На Вас еще нет этого лака или парафина, что на каждом из присутствующих. Вы живой еще…

– Спасибо и на этом. Значит ли это, что я – живой, нахожусь среди зомби? Ведь они меня съедят, тогда после третьей рюмашки? – я засмеялся, а она серьезно посмотрела мне в глаза и ответила: «Съедят, если позволите – они любят есть людей»

Я не успел ответить ей что-нибудь, как нас позвали за столы, и вторая стадия праздника началась.

То ли оттого, что я все время глазел на Алису, что сидела по диагонали напротив меня, то ли оттого что все уже истомились ждать настоящего праздника, вторая церемониальная стадия быстренько переросла в третью.

О! Третья стадия это уже настоящий праздник. В принципе, ради нее торжества и собираются. Она, по моим наблюдениям, начинается после третьей рюмки. Гости начинают громче говорить, смелеют, мужчины подмигивают женщинам и откровенно флиртуют, пока, правда, вербально. А женщины становятся румяными и уже не останавливают мужчин, когда те наливают им полные бокалы вина или, даже ( по ошибке, конечно) водочки. Уже сняты эти глупые пиджаки и распущены узлы галстуков, уже случаются первые проливы вина или минералки на белоснежные скатерти, первые вилки падают под стол. Но это никого не огорчает. Уже все, что не делается – все правильно! Начинается непосредственно праздник.

Самое главное, для устроителей, чтобы третья стадия сохранялась как можно дольше – дольше смеялись, играли, флиртовали, танцевали и даже пели. Главное, чтоб не наступила четвертая. И когда это получается – можно утром сказать друг другу: «А что Лара – праздник-то удался?» А Лара ответит: «Удался, Мишенька. На славу удался!» Это как: «Христос-то воскрес, Абрамовна? – Воистину воскрес, Петровна!».