Текст книги "Былинки"

Былинки
Юрий Каранин

© Юрий Каранин, 2024

ISBN 978-5-0062-3801-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

КАРАНИН Юрий Сергеевич

БЫЛИНКИ

Рассказы для детей школьного возраста

3 авт. Листа

Былинки
Рассказики для детей школьного возраста
1

Былинки – это не «пыль на ветру», а были. Что ни на есть, настоящие. И название этому придумал сам мой папа. Только былинки это – были, – как бы сказать, – местного значения. Как правило, они мало, кому интересны. Разве, что родителям, чтобы было, за что воспитывать, а порой, и наказывать.

И мне пришлось с его доводами согласиться.

– Любишь же ты небылицы выдумывать. – Выслушав отчет, как я провел день, потрепал он меня по голове. Он часто так делает. – Вырастешь, – а, вдруг да, писателем станешь? Только, где же это видано, друг ты мой ситный, чтобы молния от людей убегала, в том числе, и шаровая? Любая молния человека скорее испепелит, чем убегать станет. Это же такая СИЛИЩА.

– И, вовсе, это – никакая и не небылица, а самая настоящая быль. – На этот раз я имел полное право обидеться.

– Быль? – Вот тут-то мне про Бородино и пришлось «поучительную лекцию» выслушать. А за одно, многое узнать и о былях, и о былинках, и много, чего еще.

А еще папа посоветовал мне замечать все интересное, и, если увижу что-то интересное, записывать, или просто помечать в записной книжке, или на попутном листке. «Если через какое-то время вспомнишь об этой записи, это и стоит к людям на обозрение выносить. А, если нет, то, – извини, брат, – это – просто, мусор. Но, в любом случае, это может помочь тебе в жизни, поскольку будет воспитывать: во-первых, – наблюдательность; во-вторых – память; в-третьих – воспитает у тебя собранность, – чего тебе так в жизни не хватает».

Он еще не назвал, в-четвертых: я люблю, слушаюсь и очень уважаю папу. Он – большой начальник, много знает и умеет, и уважаемый многими человек.

2

Если бы он еще знал, как все это сложно. Особенно вспомнить, что все интересное надо наблюдать и записывать.

По крайней мере, вернувшись в город, я сразу же сел за стол, и набросал список всего того, что могло быть интересным.

Вот он.

1.Змеенок.

2.Сова.

3.Будильник.

4.Ворона-рыболов.

5.«Чингачкук – Большой Змей».

6.Молох.

7.По грибы.

8.Лось.

Ага, чуть не забыл 9.Слоник.

А еще 10. Молния. Или даже молнии, поскольку этим и прошлым летом невольно становился свидетелем нескольких непонятных проявлении молний.

Конечно, если покопаться в памяти, то можно многое вспомнить, но я еще помню предупреждение о мусоре, за который надо извиняться.

С чувством выполненного долга я уже хотел убрать тетрадь в тумбочку, но папа огорченно покачал головой:

– Нет, друг ты мой ситный, так, когда вдруг вернешься к своим каракулям, ты уже ничего не вспомнишь. Хотя бы тезисно изложи суть, а еще лучше, если постараешься все описать. Если вдруг поймешь, что это – не твое, тогда, – сам понимаешь, – что надо делать.

– А что? – Растерялся я.

– Другое дело искать. А уж если начнет получаться, то я покажу это моему хорошо знакомому, и тогда он скажет, «стоит ли овчинка выделки».

– А ты?

– А я, просматривая твои тетради по литературе, ловлю себя на мысли, что из этого у тебя толк может получиться. – И тяжело так вздохнул. – Чего не вышло из меня. И твой прадедушка стихи писал. И неплохо, говорят, писал, да время было тяжелое, – и ему не хватило времени довести стихи до совершенства.

3

Не знаю, каким и нюхом я догадался, что именно сегодня папа спросит о моих писательских «успехах».

Я, конечно, понял, что он увидел у меня на тумбочке «общую тетрадь» большого размера. Такую трудно потеряться.

«Ах! Если бы это был компьютер, или ноутбук. Но если тратить отведенное время еще и на это, то где его, это время, взять? А поиграть? К тому же, я еще плохо умею печатать. Родители пообещали, что если я подтяну свои оценки, и подучусь печатать, то тогда они подумают над моим предложением. А мое предложение в том и состояло, чтобы заносить мои мысли не в тетрадку, а в компьютер. Тогда уж точно ничего не потеряется. А без этого еще как потеряются, если я и сейчас с трудом разбираю свои каракули. А родители только рассмеялись: «Если у тебя сейчас не хватило сил аккуратно написать десять слов, то ничего-то из тебя не получится».

«Наверное, они, как всегда, правы. Мои мечты снова прахом разбиваются о рифы моего быта». – И это была первая, записанная мною мысль. Возможно, она и не совсем моя, или совсем не моя, но тетрадь была прилежно прибрана на низ стопки тетрадей в тумбочке. До лучших времен.

Кто же знал, что эти времена совсем скоро наступят.

В город снова привезли слоника. Конечно, вместе с цирком.

Слоник

Былинка первая, хотя в списке стояла девятой

1. «Доброе утро, мальчики»

– Доброе утро, мальчики. – Конечно, было далеко не утро. Да

и к нам шла не Малинка. Маринка, конечно, но какая-то сама не своя. Так любой взрослый, кто Маринку хоть чуточку знает, сказал бы.

И я тоже так подумал. Только подумал, но язык-то трепать не захотел, ведь, все же, это была Маринка. Пока она шла от угла до поленницы, где мы обычно и собирались, Маринка столько слов наговорила. Но об одном и том же.

– Мальчики. Ужас-то какой. Кому только и рассказать? Я вся так и обмерла от горя. А вы чего тут сидите – прохлаждаетесь, и никуда не бежите?

– Дать бы тебе по шеям. Жаль, что ты девчонка. Куда бежать и зачем? Толком-то можешь сказать? – Толька, он же Звездная Медведица, к костру не пошагал, но, явно выказывая желание дать кое-кому по шеям, с поленницы спрыгнул.

Маринка, само собой разумеется, – сразу же в слезы. А почему разумеется, да еще и само собой? Только потому, что она – девчонка? Но сама баба Нина не раз говорила, что Маринка – вовсе, не девочка, а самый что ни на есть чертенок, и даже супарень. Что это такое, я не знаю, но не может же родная бабушка обидное о внучке говорить? – Ей бы в куклы играть, а она целые дни с мальчишками хороводится.

Чертенок – это понятно, и не обидно, – Маринка – человек маркой, – со слов ее бабушки, – бывает порой домой «заявится», что и белого места на ней не найдешь, и потом ее баушка Нина целый вечер в ванне отмачивает да оттирает. Но так бывает совсем не каждый день, – и после обязательной в таком разе головомойки утром она выходит к нам такой, совершенно аккуратненькой, что иногда из-за нее драки у нас случаются. Просто малинкой выходит. Жаль, малинники все уже опустошены, и не с чем Малинку сравнивать.

Малинка – это не мы придумали. Считай, до четвертого класса Марина не выговаривала букву «Р». Совсем не выговаривала, пока ее собака не напугала. Вместо «Р» у нее всегда «Л» выходила – да так четко, что все, от мала и до велика, зовут ее только Малинкой. Даже в то лето, когда ее привезли в дачный поселок, а правильней, в деревню, поневоле превратившуюся в дачный поселок, совсем другим человеком.

Совсем другой. Я, например, три месяца заикался, когда меня напугала соседская собака. А Марина, наоборот, букву «Р» обрела, так еще такую чистую, что диву можно даваться. Хотя и Чертенком, и Малинкой так и осталась. И слезы у нее все так те близко к глазам обитали. Но она, как бы, сразу стала взрослой-взрослой. И среди парней началось пока еще скрытое соперничество.

2. Слоник…

Толька – Звездная Медведица, как и все мальчишки в Мире, не может терпеть девичьих слез, хотя дернуть кого-нибудь за косу – к этому руки, как и у всех, у него сами тянулись. А, если учесть, что он старше самого старшего из нашей дюжины на год, и сильнее, соответственно, то и авторитет его был непререкаем. К тому же, он обзавелся старшим братом, который печатал в «Пионерской правде» и в «Костре», кажется, разные там граммы. Мегаграммы, например. Это такие, когда из слова заменой одной буквы на другую другое слова получается. И дальше – по цепочке. Валера и меня к этому уже год приучает, но для этого надо много слов знать, как Академик, как минимум. Академик – это Веня Зорин. Этот, в отличие от остальных умудряется возвращаться домой даже с чистыми руками и без прорех на одежде, за что его всегда нам в пример ставят. А еще он – круглый отличник. И только мы знаем, каким он бывает отличником, когда нашкодить случается, трико, например, узлом завязать, или в брюки лягушку посадить, да мало лм, как можно шкоду сотворить. Но это не мешает нам называть его Академиком, – правда, со «смыслом», – потому что он читает толстые словари, и знает много, чего. А еще говорит убедительно.

Я так не могу. Звездная Медведица – тоже. Почему я о нем, а не о Малинке? Потому, что единственное, – перед, чем он всегда пасует, – так, это Маринкины слезы.

Он и сейчас был готов спасовать, но слишком уж натурально Маринка слезы лить умеет.

А Маринка сейчас – словно туча недельной давности: льет и льет, льет и льет.

– Долго еще будешь мокроту разводить? Дрова подмочим, – погонят нас отсюда.– Но ничего нового мы от него, конечно, не услышали. Услышала бы Маринка. Обычно она снисходительно фыркала: «Смотри, как бы сам не подмочил», но сегодня она только увеличила слякоть.

Да так, что и остальные не выдержали. Остальные – это десять человек, или, по-вашему, – дюжина, если добавить к нам Тольку и Марину. Сначала «во впереглядку поиграли», затем Академика поперед вытолкнули. – Выручай. – И он не за словами в карман полез. – Мариночка, может, хватит, в конце концов? Или решила до конца над нами потешаться?

– Чего-чего? – Опешила Маринка. – Потешаться? Эх, вы, лопухи несчастные! Потешаться, говоришь? Сидите тут, и ничего не знаете. – Не помог, получается, Академик, – слезы пуще прежнего – и я так прикинул, – больше чем в три струи, полились.

– А ну ее! Не хочет говорить, – и не надо. Тоже нам принцесса на горошине. Айда купаться. – Презрительно сплюнул под ноги Малявка – младший брат Тольки. – Баба Саня последние погожие дни обещает.

– Уймись, Малявка. Успеем еще накупаться до синевы. – Толька ловко отвесил брату легкий подзатыльник. – Слушай, Мариночка. Если будешь и дальше продолжать реветь, то мы так никогда и не узнаем, что же все-таки случилось.

– Сло… сло… слоник пропал. – И уже новый потоп был готов залить всю землю.

– Стоп, Марина! Стоп! – Толька от неожиданности даже «строгим» именем ее назвал, что случается весьма редко. – Как это, слоник пропал?

– А откуда я знаю? Я вместе с дядей Лешей слоника покормить шла. Бабушка лычея морковного нарезала, и мне отдала. Приходим. – Увлеклась Маринка, – даже слезы пропали. – А ворота открыты, и слоника там нет.

Дядя Леша – это укротитель в цирке. А еще он дальний родственник Малинке, – Так себе – седьмая вода на киселе, но и такое родство давало нам право погладить слоника и угощать его разными вкусностями.

Дядя Леша – это убедительно, но рано я про слезы подумал, – Малинка-то снова начала часто-часто всхлипывать.

Нет, сначала я должен сказать, кто такой слоник.

Слоник – это слоненок. Маленький, Его привезли к нам в город на гастроли вместе с цирком, где выступает его мать. Временами и его выпускают на арену, где ему позволяют пошалить: хоботом кидать на трибуны воздушные шарики, или, даже, водой полить из хобота. И, оказывается, слоник…

3. … пропал

Слоник, и на самом деле, пропал.

– А слониха где? – До такого вопроса и другие могли бы додуматься, но додумался только Академик.

– На месте она. Волнуется, трубит постоянно. Дядя Леша боится, что она легко может выломать ограждение, и вырваться на волю.

– И что тогда? Она найдет слоненка, и успокоится. И, вообще, ее надо выпустить. – С Академиком спорить трудно, – у него – логика железная. Почти во всех случаях.

– А если не найдет? – И это логично. – Если слониха не выламывает ограждение, значит, она не знает, где искать. Слышите, как она волнуется? – Я бы даже и не пытался спорить с логикой Малинки. – Она же начнет крушить все направо и налево. Все деревню разнесет.

«Направо и налево – это плохо».

– А кто скажет, что хорошо? Искать слоника надо, пока слониха бед не наделала. К овину сначала? – И уже понятно каждому, что последний вопрос – и не вопрос даже, а потому, не сговариваясь, рванули мы к заброшенному овину, «как угорелые».

Рванули – это слишком громко сказано, а «угорелые» – это и вовсе не про нас.

4. Абориген

Потому как, возникло перед нами что-то в брезентовом дождевике. – А чего ее жалеть? Деревня давно уже неперспективная. – Мало того, что слова слышались из-под съехавшего на глаза капюшона, так и голос исходил от прошедшего мимо нас минут пять назад человека, … который ещё ни разу не возвращался назад так рано. И сгорбленную фигуру коего мы, если баба Саня не ошиблась, мы должны были через час примерно увидеть в отдалении на реке. И не часом раньше.

Не знаю, как по остальным, а по мне, так, прогулялась струя холодного ветра, никак, принесенная… слонихой.

«И с чего это?», – чтобы унять противную дрожь, спросил я сам себя.

А и правда, с чего бы это? Можно было удивиться, если бы этот выцветший от дождя и солнца дождевик не прошествовал бы мимо нас в один из дней. С привычными удочками на плече, и пластмассовым ведерком в левой руке.

Конечно, как я уже говорил, он никогда не возвращался назад. Но проходил всегда, и всегда бросал привычное: «Здорово, мелюзга». – Необидно, и, по-своему, почтительно так, бросал. И сегодня мы уже слышали это приветствие.

Только сейчас мы услышали от него нечто новое. – Нечего ее жалеть, говорю. Скоро ее и так и этак разнесут. Днем раньше, днем позже, какая разница? – А слышать такое от Аборигена – это уж извините. Аборигеном-то этого селянина прозвали за то, что он сам регулярно говаривал: «Я – абориген здесь. Старше меня здесь из мужицкого населения уже никого не сыскать. А это означает, что и меня вперед ногами должны увезти именно отсюда».

И то – правда. Уже и старушек-то можно по пальцам одной руки пересчитать. На таковых, конечно, и вторая рука понадобится, если летом считать. Но они – дачницы, – и, стало быть, городские теперь.

Не подумайте, что думку такую мне ветром навеяло. И не слонихой тоже. Голос ее от овина все еще доносится, но становится с каждой минутой тише и тише.

«Никак, слоненок нашелся?».

Нет, конечно. Толька, наверное, первым понял это, и незаметно, бочком, прошмыгнул в обход Аборигена.

А близнецы сначала назад попятились, и уже с безопасного расстояния «дуплетом», или нет, – «дуэтом», – спросили. – Дядя, вам что? Некогда нам лясы точить. – А это-то они любят, – услышат от кого-нибудь что-то заковыристое, – и вворачивают, куда ни попадя.

Но на этот раз они попали в самую «десятку», но только для Аборигена и это – «в молоко». Не сразу, конечно, но, задумчиво взирая, как обтекает его с обеих сторон «мелюзга», изловчился-таки в самый последний момент ухватить меня за рукав.

– Нечего ее жалеть, говорю. Скоро ее и так и этак разнесут. Днем раньше, днем позже, какая разница? – Повторил он три раза, как заведенный, – «даже уши начали увядать». – Вот это да! Абориген не боится, что и его изба может попасть «под раздачу»? Или он надеется, что до его дома слониха не доберется?

А, может, и не доберется? Далеко, однако, до его избы. Когда-то деревня была большой, – обязательно устанешь, пока из одного конца в другой идти, или бежать надо. «Чижика», или «попа» гонять. И, конечно, когда в магазин пошлют, например, или по воду – до вкусной воды, а это, как раз, до избы Аборигена.

Расстояния от начала до конца теми же остались, а деревни уже нет, – от одного ряда только шесть домов осталось, другой, – что ближе к реке, – еще держится, но и здесь каждые два из трех – временные дачи. Их, конечно, еще долго не снесут, потому что этот ряд – защитная зона для буферного водохранилища, но редко, кто тут сможет жить.

Папа, например, уже давно объявления изучает, где дачи продаются.

Я потянул, было, рукав из цепкого захвата, но Абориген еще крепче стиснул пальцы, – и мои уши, прямо-таки, заныли от предчувствия, что Абориген норовит уже и до них добраться. – А куда это вы таким кагалом, как нахлестанные?

– Дядя отпусти. Я и так от ребят отстал.

Я снова потянул к себе рукав. Бесполезно. – Чем быстрее скажешь, тем быстрее догонять побежишь. Что за спешка такая? Никак, опять чью-то дачу обнесли?

– Мы дачи не обносим.

Что греха таить? При царе Косаре это было. Один единственный раз. И, конечно же, мы попались. Точнее, не попались, – убежали, кто куда. Я тогда через ров с водой перепрыгнул, – с «олимпийским» рекордом. Больше я повторить его не мог. Конечно, за мной больше собака не гналась. Убежали, но нас, все равно, раскусили, и наказали, «естэсно».

И тогда мы поклялись «На сады и дачи – ни ногой», и хотя знали, где что всегда слаще, клятву свою держали до «последнего патрона».

– Допустим, я поверил. – Абориген, только что, глазами все карманы не обыскал. – А куда так бегете?

Честно сказать, я не совсем понимал, почему этого селянина все называли Аборигеном. Все, в том числе и он сам.

Аборигены, как я всю сознательную жизнь представлял, живут где-нибудь в Африке, а еще они – индейцы в Америке. А еще когда-то съели Кука. Однако наш Абориген ни на кого из них не походил, и Кука не съедал. А то, что в город не собирается переезжать, так немало здесь таких «аборигенов. Их всех тоже аборигенами звать,

– Слоненок пропал. – Я снова потянул рукав. – Не слышите что ли?

– Кого не слышу? – Он тут же – «ухо по ветру». – Слониха, никак?

– Слониха. – Торжествующе кивнул я головой. – Слоненка зовет. Я же говорю, что слоник пропал.

– Складнее врать не научился? Слоненок не иголка, – его в стогу не спрячешь.

«А что? Это хорошая подсказка». – Хотя деревню почти всю расселили, а точнее, вселили в две многоэтажки, но некоторые переселенные все еще держали в своих дворах скотину, – и потому кое-где можно было увидеть одинокие стожки. Туда и мог податься слоник.

– Чего замолчал? Что-то более умное придумал? Увезли ваших слонов, и все тут. Так что, не ври мне. Не посмотрю, что твой батька – начальник. Признавайся, чью дачу обнесли. … Молчишь? А вон и сварщик. Сейчас у него и спросим. Как жизнь, Петрович? Вагончик отремонтировал?

– Нет, еще. Позавчера пришлось срочно в Ярославль смотаться, – свата в больницу положили с инсультом. Мне, поди-ка, каждый час звонили, – с ремонтом торопили. Слонов-то уже на новом месте ждут. Так и не дождался, когда свату лучше станет. Вернулся час назад, – перекусил, и сразу к трейлеру.

– Выходит, не обманывает парень? – Обескураженно пробормотал Абориген, и отпустил рукав из горсти. – Говорит, что слоненок пропал.

– То-то, – слышу, – слониха тоскливо трубит. Пошли, посмотрим. – И, не дожидаясь согласия, сварщик направился к овину, однако заметил на плече Аборигена удочки. – А ты, никак, на рыбалку нацелился? – И тут же сменил тему. – Когда переезжать-то собираешься?

– Когда избенка в яму сползет, или пока дрова не закончатся, тут буду жить.

– Зря. Рыбалка, можно сказать, рядом. Печь топить, воду носить не надо. И не говори, что вода в городе – мертвая. Четыре колодца уже к середине лета в деревне опустели, – совсем мертвыми стали, да и на вашем краю вода уже не та стала.

– Предупредили уже. – Нехотя, согласился Абориген. – Я, пожалуй, в партизаны уйду. – И почему-то подмигнул мне левым глазом. – Сначала, все равно, дачников выкурят, и только потом до меня спрос дойдет.

4. А деревня-то неперспективная

Жалко деревню, но папе все проще оправдываться стало, что она, так и так, исподволь умирает.

– Почему? Кому она мешает? Только потому, что гравий понадобился? А где ребята будут лето проводить?

Я, конечно, с мамой был солидарен. Полностью.

«Свободу детям! Свободу детям!». Скандировал я, конечно, про себя, потому что и у отца была своя правда:

– Ты же сама понимаешь, что городу все больше и больше требуется буферный накопитель воды.

Что такое «буферный» я не понял, но то, что на окраине города появится озеро, или хотя бы водохранилище, я приветствовал обеими руками. Вот где накупаемся по самое горлышко!

Наша семья переехала в город раньше других. Жаль, что в центр города: река была рядом, но купаться в ней какой-то надзор запрещал даже зимой, и никого это не может радовать? Разве, что рыбаков, которые, похоже, не уходят с реки даже ночью.

Я прислушивался к разговору размашисто шагающих впереди сварщика и Аборигена, и медленно «жалел» местных ребят, – для их семей места в тех двух домах не нашлось. Их, вообще, переселяют на другой конец города – без реки под боком, без карьеров и рощ рядом, в которых с закрытыми глазами можешь найти грибные и ягодные места, и до одури наиграться в войнушку.

«Медленно жалеть» учил меня папа: «Старайся думать не скоропалительно, и на все смотреть с разных аспектов. Возьмем твоих друзей. С одной стороны, их лишают привычных мест обитания, – это, – с чем я полностью согласен, – плохо. Но с другой стороны, они получают жилье со всеми удобствами. А, кто не хочет перебираться в город, получат возможность переехать в другую деревню. Тут, конечно, их возможности не всегда совпадут с их желаниями. Но это же, все равно, лучше, чем ютиться в устаревающих развалюхах».

Ему-то хорошо аргументировать. Теперь, когда деревню отнесли к городу, и людей начали сселять в окрестные многоэтажки, таких, что переезжать не хотят, только на пол-улицы и набирается. Это те, к кому еще торфяники и карьеры не скоро подберутся. Карьеры и торфяники – полная противоположность друг другу, или одно – следствие другого. Когда-то, когда еще папа «пешком под стол ходил», рядом с болотом нашли залежи ПГС, или песочно-гравийной смеси, по-научному. Что-то тогда не рассчитали, а вода из реки быстро отыскивала себе русла, – и старые карьеры пришлось забросить, а на их месте со временем образовалось еще одно болото. А теперь снова вспомнили о залежах. К тому же, и новые технологии разработали, а главное, городу, позарез, понадобился тот самый буферный накопитель воды. Ну, и гравий тоже.

***

Я и не предполагал, что летом столько в деревне народу обитает. Обитает, – это моей бабушки словечко. Живет – мало, а обитает – много. Я понял, что если на огородах, то обитают. Нет, совсем не понятно. Те не живут, разве?

А тут, у овина, большая такая толпа собралась, как на праздник, или еще одна деревня сюда сбежалась: мальчишек в сторону оттеснили, шепчутся, и в дверь овина поочередно через Толькину голову заглядывают.

– Когда понял, меня чуть Кондратий не обнял. – Испуг дяди Леши понять можно, но как дядя Кондратий может обнять, если его здесь нет. Знаю я его, хотя он – из Выселок, но он вчера вечером в город проехал на своей «таратайке».

Так я дяде Леше и сказал, а он мою голову взвихрил, и хитро так усмехнулся.

– Не того ты Кондратия знаешь, парень, – и то – хлеб. А парня спасать надо.

«Неужели, уже началось, и слониха озверела, и начала на людей нападать?».

– Как бы он картофельной ботвы не наелся.

«Кто из нас картофельной ботвы может наесться?».

– Коровы картофельную ботву не едят, как бы. Вот для колорадских жуков она деликатес. – Голос, кажется, Аборигена, но говорил не он.

«Совсем не понятно. Коров-то в деревне всего две остались, но кто из их хозяев станет картофельную ботву есть? Путают что-то».

– Молод еще, и не из нашенских краев. Наши и то, бывает, картофельной ботвы наедятся, а потом и маются всю ночь.

– Вот и я думаю.

Я оглянулся на голос, и обомлел. – Дядя Кондрат? Но он же …, Я сам видел. И уж совсем непонятно, зачем он дядю Леша должен обнимать?

Увы, на моё сообщение все снова только хитро переглянулись, и каждый готов был превратить мою голову в «воронье гнездо», как сказала бы бабушка. Но ее рядом не нашлось, да и голову почему-то трепать передумали. Только еще раз кто-то усмехнулся: «Это хорошо, что с Кондратием не знаком, и еще сто лет не знакомься». Как же не знаком, если его рукой потрогать можно?

Пока я о Кондратии размышлял, а потом обходил стороной «зажужжавших аки улей» селян, снова опоздал и одним глазком на слониху глянуть, и до картофельного поля добежать. Выскочил из-за угла овина, а Толька-то с Малявкой до конца поля добежали, и уже оттуда кричат: «Нет тут никаких его следов», и руками машут. – «Видим, видим. К лесу его следы ведут, похоже».

– Фу, от сердца отлегло. Если бы слоненок ботвы картофельной наелся, отравиться мог бы.

– А это обязательно? – Понятно, что это близняшки решили уточнить. – А почему тогда колорадские жуки ее едят? А от картошки никто не умирает, и только нахваливают.

– Помидоры тоже едят. В стародавние времена их даже отравой сильной считали. А получилось, что на ядовитых кустах растут вкуснейшие и совсем неядовитые плоды. Понятно, братаны?

– Поняли. – Ответил один, а кто, – не пойму, – оба – одно лицо, – близняшек даже их родители часто путают, стригут по-разному, но волосы не хуже сорняков растут. Хотя, похоже, братаны ничего не поняли. – А зачем тогда слоненок в лес пошел?

– И то правда, что ему в лесу делать? – Сдвинул кепку набекрень, и почесал макушку головы сварщик. – Возле стожков его ищите. Наелся сена свежего, и дрыхнет. Ладно, пошли, Алексей. Доделывать работу надо.

– Не в лес, а на ручей, наверно. – Догадалась Маринка. – Ну, конечно же, тут самая короткая дорога к нему. И в лес. – Ручьем зовется тоже речка. Метра полтора шириной, но не пересыхающая и не замерзающая никогда, даже в сильные морозы. Когда-то из нее даже брали воду, но когда снова взялись за карьеры, вода в нем стала грязной и невкусной.

– Марина, добежите, посмотрите? – И получив согласие, крикнул уже в спину удаляющегося сварщика, – Сейчас слониху докормлю, только, и догоню.

Дядя Леша пошел к овину, и, как по команде, все разошлись по своим делам.

Все, да не все. Мы-то остались. И Толька тут же начал возвращать в свои руки бразды правления.