Текст книги "Бомбардир"

Не принимая навязанного сабельного боя, я широко размахивал секирой, не давая приблизиться на длину сабли. Есть! Отсек разбойнику справа руку выше локтя. Этот уже не в счет. Двое кинулись с разных сторон, времени для замаха секирой не было. Я просто ткнул острым концом лезвия левого в живот, а правого – обратным ходом секиры тупым концом древка в лицо. Левый упал, а правый продолжал тупо размахивать саблей.

Я взмахнул секирой, пират с развороченной грудью упал. Повернувшись в сторону, я увидел, как на боцмана наседают двое пиратов. Не мешкая, с ходу секирой чуть не развалил надвое одного урода, ударив поперек спины, второго удачно зарезал боцман.

Мы встали спиной к спине и продолжали обороняться. Нос судна уже был захвачен пиратами, на палубе еще кипел бой, на корме, похоже, обстановка складывалась в нашу пользу. Мы с боцманом прошлись по палубе; он прикрывал мой тыл, я же вращал над головой секиру. Сверкающее лезвие не давало приблизиться врагам, я же отсекал попадающие в жуткую мясорубку ноги, руки, головы – все, куда попадала секира. Я уже весь был в крови, слава богу – чужой, рукоятка стала скользкой от крови, но я был готов сражаться за свободу до конца. Постепенно мы добрались до кормы. Здесь яростно сражались за свои жизни Винченцо, его помощник и один из матросов.

Взбежав по лестнице, я снизу вверх вонзил здоровенному пирату в подбородок острие секиры, едва выдернув из падающего пирата секиру, широким замахом снес голову другому. Двух оставшихся прикончили купец со товарищами. Я посмотрел на палубу – там еще вовсю кипел бой. Надо помогать.

Обернувшись к купцу, увидел, как они обреченно смотрели на правый борт. Господи, я же совсем в горячке боя забыл о второй галере. Если на палубу хлынет вторая волна пиратов, нам не устоять. На палубе наших осталось не больше десятка, нас на корме четверо – все уже устали. Кое-кто ранен, но держится на ногах. Но галера вела себя странно: стоя буквально рядом, в десяти-пятнадцати метрах, она рыскала по курсу, и было впечатление, что пираты не горят желанием высадиться на палубу нашей посудины. В чем дело?

Я осмотрел море и толкнул локтем Винченцо. Вот она, причина. К нам на всех парусах спешило турецкое боевое судно.

Было оно еще далековато, милях в двух, но шло ходко. На корме развевался зеленый османский флаг, пушечные порты открыты.

Вероятно, корабль патрулировал побережье в районе Кариб, и наша пушечная стрельба привлекла их внимание. На галере поняли, что ситуация меняется с точностью до наоборот, теперь их могут захватить. Раздался свисток. На галере опустились весла, и она стала удаляться от нас. Вперед, на палубу, надо добивать оставшихся пиратов. С удвоенной энергией мы бросились вниз по лестнице, сходу врубились в дерущихся. Хоть это и не по-рыцарски, я всадил лезвие секиры сзади пирату, проделав в спине огромную дыру. Второй пират успел извернуться и саданул меня наотмашь саблей. На древке секиры, которой я чудом успел прикрыться, осталась глубокая зарубка. Ударить второй раз я уже не дал, лезвием секиры чирканул по шее – ударил фонтан крови, пират закатил глаза и рухнул на палубу, и без этого залитую кровью и скользкую. Мои товарищи тоже времени даром не теряли. Через несколько минут на палубе остались только убитые и раненые пираты, которых добивали матросы. Оглянулся – галера от правого борта ушла, в ее сторону направлялся турецкий фрегат. Подошел к левому борту – несколько пиратов на галере рубили веревки с абордажными крючками, что стягивали наши суда. Надо им помешать. Я подозвал Винченцо, тот понял без слов:

– За мной!

Все вместе мы ринулись на галеру, сделать это было очень легко, ее палуба была ниже нашей на полтора метра. Пираты, завидя нас, бросились на корму, пытаясь организовать оборону. Не тут-то было, секирой я эту оборону проломил, убив одного и ранив двоих.

Трое оставшихся просто бросили оружие и сдались. Не мудрствуя лукаво, их просто бросили в море: доплывут до берега – их счастье, нет – не повезло.

Снизу, из-под палубы раздавались крики. Я заглянул туда – Матерь Божья! На скамейках сидели прикованные цепями рабы, у всех во рту торчали деревянные кляпы, лишь нескольким удалось освободиться от них. Винченцо заглянул тоже и в испуге отшатнулся. Изможденные лица, исполосованные кнутом голые спины, а какая вонь! Прикованные цепями к лавкам гребцы испражнялись на днище судна, запах был еще тот. Я вдруг понял, что подобная судьба могла не обойти и меня. Я подскочил к лавкам. Гребцы в ужасе отшатнулись. Ну конечно, весь с головы до ног залитый кровью, в руке секира, взгляд бешеный.

– Спокойно, пираты убиты. Кто-нибудь понимает по-русски или по-татарски?

– Да, да, господин, – раздалось в нескольких местах.

– Сейчас я вас освобожу. Пока сидеть в трюме тихо, на палубу не выходить, рядом турецкий фрегат. Если не хотите снова попасть на галеры – слушать и выполнять, что я скажу; будете свободны. Сейчас переведите все, что я сказал, своим товарищам.

Я несколько раз ударил секирой по цепям, освобождая пленников. Затем поднялся на палубу галеры.

Вдалеке, милях в трех, шел бой. Турецкий фрегат окутывался клубами порохового дыма, затем доносился глухой звук пушечного залпа. Похоже, второй галере приходил конец. Мы перешли на свое судно. Зрелище, представшее перед нашими глазами, ужасало. Повсюду убитые матросы и пираты, палуба залита кровью, свисали перерубленные ванты. Я осмотрел оставшихся – вместе со мной шесть человек. Мы просто не сможем управляться с судном, для постановки и уборки парусов надо, по крайней мере человек пятнадцать, плюс на руле кто-то должен стоять. На лице Винченцо читались похожие мысли.

– Сам Господь Бог послал тебя ко мне – от болячки избавил. Здесь, на корабле секирой махал, как норманн, из пушек стрелял исправно – боцман уже рассказал. Кто ты есть, Юрий? Лекарь или воин?

– Винченцо, это я тебе спасибо сказать должен, что из плена освободил, долг платежом красен – так говорят на Руси, вот и я помог. Что делать будем – людей осталось мало.

– Ума не приложу, – вздохнул купец.

– У нас есть два варианта: поскольку галера наш военный трофей, можно невольников взять на корабль. Помогут с парусами до Венеции. Или пусть галера под веслами идет и тянет нас на буксире.

Винченцо задумался:

– А если рабы поднимут бунт, сами захватят наш корабль и товары?

– Оружия им давать, конечно, нельзя, но в обмен на свободу они будут делать все, что мы скажем. До Варны недалеко, дойдем и на буксире, там галеру можно продать – тебе же новый экипаж нанимать надо. Поговорим с невольниками, кто-то домой пойдет, а кто-то может и на судах остаться.

– Хорошо, у тебя получается с ними говорить, иди!

Я спустился на галеру.

– Всем слушать. Мы с купеческого корабля. Все пираты галеры убиты. К сожалению, и у нас в команде осталось мало людей. Сейчас все поднимайтесь на наше судно. Надо убрать убитых и смыть кровь. Затем все переходите снова на галеру, от нас будет рулевой и капитан. На буксире наш корабль вы ведете в Варну – вон он город, – я показал рукой. – Там галеру, как военный трофей, продаем. Кто из вас хочет, может остаться на нашем судне и влиться в экипаж как свободный человек, получать за работу деньги. Кто не хочет – может из Варны оправляться домой сам. Кто знает языки – переводите соседям.

В трюме заговорили. Немудрено – здесь, в гребцах были и белые, и негры, и два узкоглазых: то ли вьетнамца, то ли еще кто. После недолгих переговоров от невольников выступил крепкий мужчина лет сорока. Как только он заговорил, все смолкли; видимо, он пользовался авторитетом.

– Мы согласны с вашим предложением. Большинство идут к вам в команду. Многих в своих странах не ждут, да и страны сейчас под османами. Сами до дома вряд ли доберутся.

– Быть посему. Сейчас приберите у себя на палубе, и человек двадцать – на наше судно. Заодно можете попить и поесть. Старший над вами будет – я указал пальцем на говорившего со мной.

– Ираклий, – подсказал тот.

Невольники стали выходить на палубу, морщась от солнца. Ираклий не дал прохлаждаться, отсчитал двадцать человек, они стали сбрасывать в море трупы пиратов и отмывать палубу от крови. Я тоже перелез на купеческое судно.

– Убитых пиратов можете выкинуть за борт, коли новая одежда подойдет и не выпачкана кровью, оставьте себе, а то в порту всех распугаете.

Мы собрали своих убитых. Невольники с галеры нам помогали, завернули их в холстины и привязали к ногам пушечные ядра.

Помолились и спустили в воду. Во все века и во всех странах так хоронили моряков. Безымянная братская могила – любой океан и любое море.

Очистив палубу от трупов, стали отмывать от крови. Боцман сам, где мог, заменял или связывал такелажи. Судно постепенно приобретало благопристойный вид. После авральной приборки все галерники перешли к нам. Мы дали им вволю напиться и покушать. С Ираклием решили, что к ним на судно перейду я и наш рулевой, тянем на буксире судно в Варну. Винченцо с остальными остается на своем судне, здесь тоже кто-то должен стоять на руле. Обрубили веревки с абордажными крючьями, галерники перешли к себе, мы спустились тоже.

Постепенно течение стало разделять наши суда, между бортами уже три, затем пять метров. Ираклий скомандовал:

– Весла на воду!

Осторожно, дабы не сломать весла о наше судно, мы продвинулись вперед. Закрепили сброшенный нам канат.

Поскольку Варна виднелась вдалеке, и штурман был не нужен, двинулись к порту. Ираклий взял в рот свисток, по его свистку гребцы дружно опускали весла в воду. На каждом весле сидело по три человека. Сначала галера стояла на месте, тяжеловат был для нее наш груз, но постепенно купеческое судно сдвинулось с места и, набирая ход, поплыли в Варну.

В порт входили уже в сумерках, но лучше в порту, чем оставаться в открытом море. Если задует ветер, мы будем почти неуправляемы. Не хватало нам еще сесть на камни; медленно подобрались к причалу, отшвартовались. Через несколько минут на пирсе появился турецкий чиновник в синем мундире и красной феске в сопровождении двух солдат.

С каравеллы спустился Винченцо, поклонился подошедшим.

– Просим укрытия, на нас напали марокканские пираты, ваше военное судно помогло нам отбиться от пиратов. К сожалению, наш экипаж неполон – многие полегли в схватке. Нам необходим небольшой ремонт.

– Продавать что-нибудь будете?

– Только галеру как военный трофей!

Глаза турка жадно сверкнули.

– Платите портовый сбор.

Винченцо отсчитал деньги. Турок отвел его в сторону, вероятно опасаясь своих же солдат, и о чем-то горячо стал спорить с венецианцем.

Затем турок развернулся и ушел.

– Что он от тебя хотел?

– Чтобы я продал галеру ему. Но уж больно цена смехотворно мала.

– Продай, неужели мы здесь будем терять время на продаже этой посудины. Экипаж укомплектуем галерниками, быстро починимся – повреждения невелики, да и в дорогу.

Винченцо задумчиво покивал головой.

– Надо подумать, с утра все за ремонт, сейчас отдыхать.

Галерники перебрались на палубу и через несколько минут уснули. Последовал их примеру и я, уж очень утомительный день был, впечатлений полно.

С утра пришел тот же турок, но уже без эскорта солдат. Снова переговоры с купцом; наконец, они ударили по рукам и разошлись.

– Что, продал?

– Да, сегодня турок добавил в цене, завтра принесет деньги. Занимайтесь ремонтом.

Боцман раздавал из шкиперской бухты веревки, матросы показывали, что и как делать. Галерники все делали споро, компенсируя неумение старанием. Каждый хотел побыстрее убраться из порта.

Хоть город Варна и болгарский, но власть в городе турецкая, давно уже Болгария под турецким владычеством. К вечеру ремонт почти закончили, все без сил повалились отдыхать. Хорошо, что погода благоприятствовала, было солнечно, тепло, сухо.

Утром, как только команда позавтракала, пришел турок с двумя слугами. В каюте капитана пересчитали деньги, составили купчую, и турок ушел. Мы тотчас бросили швартовы и вышли из гавани. В бухте лавировали на одном переднем косом парусе, у команды не было опыта, выйдя в открытое море, поставили все паруса.

Винченцо потренировал команду, пару раз убирая и ставя паруса вновь. К вечеру на траверзе справа оставили Бургас. Пройдя еще пару часов, бросили недалеко от берега якорь. Штурмана у нас не было, и рисковать венецианец не стал. Еще через пару дней подошли к бывшему Константинополю, ныне захваченному турками и переименованному в Стамбул. Впереди был пролив Босфор. Ночь стояли на якоре, турки перегораживали пролив здоровенной железной цепью, а на берегах с обеих сторон стояли крепости с мощными пушками. Никто бесконтрольно не мог пройти пролив. Утречком на лодке подплыл турецкий чиновник в неизменной красной феске.

После приветствия старому знакомому купцу:

– Хороша ли была торговля? – Винченцо уплатил сбор за проход пролива.

Массивная цепь опустилась на дно пролива, и мы вошли в пролив. С обеих сторон тянулись улицы Стамбула, блестели купола Айя-Софии.

Команда столпилась у берегов и разглядывала город – бывший Царьград, бывший Константинополь, нынешний Стамбул. Кто с восторгом, кто с любопытством, кто с ненавистью. Много турки причинили зла и Европе, и России, и Кавказу. Не было у соседей повода любить Османскую империю. За пару дней прошли Мраморное море, повернули на север, в Адриатику. Винченцо повеселел. Хотя пираты водились и здесь, но все-таки встречались реже; близок был его родной город. Cлева проплывали покрытые мхами холмы Италии.

Еще несколько дней – и мы швартуемся в Венеции. Серые дома затейливой постройки, вместо улиц – каналы, по которым снуют узкие лодки.

– Каналы не везде, только в береговой части города, сам увидишь.

Оставив судно на помощника, мы сошли на берег. Винченцо нашел гондольера, и мы не спеша поплыли по улицам. Странные ощущения: по улице – и на лодке. Над тобой нависают дома, сушится на веревках белье.

– Ну вот я и дома! – вскричал купец.

Мы причалили к крыльцу или, если будет угодно – к маленькой пристани, перебрались из гондолы на ступеньки. Винченцо яростно заколотил в дверь:

– Хозяин приехал, встречайте!

Двери распахнулись, слуги стали кланяться и перетащили из гондолы наш багаж. Собственно из моего багажа был только один потрепанный сундучок с медицинскими инструментами.

После обильного застолья и возлияний меня отвели в отведенную комнату. Взглянув в окно, я еще раз подивился речной глади вместо улицы и рухнул в постель.

Пару дней я ничего не делал, пока Винченцо занимался товарами и кораблем. На третий день Винченцо заявил:

– Я нашел для тебя подходящий дом – ты сможешь там жить и вести прием больных. Дом сдается в аренду, я уже внес залог. Поедем смотреть.

Дом располагался не на канале, а на суше, на обычной улице, если это устраивало больше. В два этажа, узкий, высокий, под черепичной красной крышей. Дом был с мебелью и даже с двумя слугами. Хозяин их оставил приглядывать за домом, сам отправился по делам в Индию.

Известное дело – только дорога туда занимала три месяца. Дом мне понравился, я распорядился освободить одну из комнат первого этажа, там я планировал сделать что-то вроде операционной, все остальное меня устраивало. Винченцо оставил мешочек с дукатами на первое время и, пообещав заглянуть завтра, уехал. Один из слуг сносно мог говорить по-английски. Он и привел меня к знакомому плотнику, где я заказал операционный стол, деревянный, конечно. Затем я посетил торговую площадь, купил опиум, в аптеке – спирт. Причем аптекарь удивился, что я взял так много – целых пять литров.

Через несколько дней приемно-операционная была готова. Тянуть время было не в моих интересах. Надо было отдавать долг Винченцо, да и жить на что-то надо. Знакомых у меня не было, а вот загвоздка одна была – язык! Я не знал итальянского. Правда, Винченцо прислал мне своего слугу-полиглота, который говорил почти на всех европейских языках. В институте я учил латинский, который лежит в основе итальянского, но все равно это языки разные – как русский и украинский, скажем. Понять с пятое на десятое можно, но в разговоре с больным с пятого на десятое не пойдет, ведь самое важное иногда – грамотно расспросить человека, и самым важным может оказаться и второе, и пятое, и девятое. Я занимался разговорным итальянским каждый день, выходил на улицы, слушал речь, для меня это было жизненно важно.

Глава 11

Три недели я как проклятый изучал разговорный итальянский, понимая, что без языка не будет работы. Даже думать я заставлял себя на итальянском. Сначала было чрезвычайно тяжело, затем полегче. Со слугами в доме я старался говорить только по-итальянски, лишь иногда вставляя английское словечко и требуя его перевода. Конечно, за такой срок я не стал говорить хорошо, понимал уже все, но говорил с угадываемым чужеземным акцентом, приблизительно как кавказец, приехавший с юга торговать на Дорогомиловском рынке в Москве. Пока Винченцо не уехал по своим делам – а все корабельные походы длятся долго, – я попросил его ввести меня в круг купцов, рекламируя как знаменитого врача.

– Не врача, – поправил Винченцо. – В Европе давно, уже лет сто, когда говорят про хирурга, то это те, кто оперирует, а врач лечит мазями, пилюлями, сушеными тараканами и прочим. Так как тебя представлять?

– Тогда хирургом. Я думаю, что врачей в Венеции полно, хирургов мало, а моего уровня нет и вовсе.

– Договорились. И еще – повесь красочную вывеску, чтобы каждый, кто умеет читать – а это в основном люди дворянских фамилий или богатые, – проезжая мимо твоего дома, запоминали, что здесь живет хирург. Когда понадобится – сразу вспомнят.

И верно, из моего века я помнил, что реклама – двигатель торговли. Начал спрашивать слуг – где мне найти художника, нарисовать вывеску. С трудом, через знакомых, меня познакомили с живописцем. Жил он в подвале, жил бедновато, судя по обстановке. Сам был одет живописно, но одежда явно просила замены. Я представился:

– Кожин, хирург, пришел просить вас нарисовать мне вывеску.

– Рембрандт Хармс ван Рейн, свободный живописец из Голландии.

Я онемел. Передо мной стоял один из величайших художников Средневековья, его картины выставлялись в лучших и знатнейших музеях и галереях мира; картины – изредка попадавшие на аукционы, стоили миллионы – жил в подвале, жил в нищете. Как несправедлива жизнь!

– Так чего вы хотели?

– Написать вывеску, любезный.

Я рассказал, что должно быть изображено на вывеске, какая надпись.

– Да, понятно, синьор. К завтрашнему вечеру будет готово, и я сам принесу ее вам. Скажите адрес.

Я назвал адрес. Художник помялся:

– Вывеска будет стоить один эскудо, деньги я хочу получить авансом. Надо купить краску.

В углу я заметил холст, накрытый тряпкой.

– А что там?

– Там две мои картины, одна уже закончена, вторая пока в работе.

– Можно посмотреть?

Художник откинул тряпицу. В темном подвале как будто засияло солнце. Это была одна из самых знаменитых картин художника – «Портрет Титуса», в типичных для Рембрандта золотисто-красных тонах. Рядом стоял незаконченный натюрморт.

– Сколько стоит портрет?

– Зачем он вам, синьор? Мне его заказали, но не выкупили, теперь вот пылится в мастерской. Натюрморты еще как-то покупают, вот и пишу. А вы и вправду желаете купить? Я недорого отдам эту картину – всего три золотых дуката.

Я развязал кошелек, отсчитал пять золотых монет – три за портрет, два авансом за натюрморт.

– Устроит?

– Да, синьор. – Художник заулыбался. – Теперь я смогу рассчитаться с долгами и вернуться на родину, в Голландию.

Мы скрепили сделку рукопожатием; я снял портрет, сунул его под мышку. Рембрандт семенил рядом.

– …знаю одного хорошего краснодеревщика, он делает хорошие рамы, не прислать ли его синьору?

Я вышел на улицу, взглянул на портрет при солнечном свете – и подпись Рембрандта на месте. Художник клятвенно заверил, что как только закончит натюрморт, сам доставит его по известному ему уже адресу.

Придя домой, достал бутылку вина, налил в стаканчик и стал любоваться приобретением. Очень, очень ценное приобретение, великолепная картина. Да это просто редкая удача – купить картину великого голландца! Ходят богатые снобы и не знают, мимо чего прошли. Повезло, несказанно повезло! Я допил бутылку, аккуратно пристроил портрет на стене. Теперь, просыпаясь, я буду первым делом видеть шедевр.

Сказать Винченцо, что ли? Оценит ли? Это не купил-перевез-продал. Быстрого обогащения не получится. Искусство не всегда сиюмоментно, иногда величие гения способны оценить только потомки, иногда далекие.

Ни завтра к вечеру, ни послезавтра вывески не было. Подождав еще день, пошел в мастерскую к художнику сам. Незаконченный натюрморт так и стол в углу, вывески в ближайших углах не наблюдалось тоже. Художник, не обращая внимания на мой приход, сосредоточенно писал на холсте.

– Стойте так! Чуть левее голову.

Постояв так с полчаса, я подошел к художнику. Ешкин кот! На холсте был я собственной персоной. Лицо – точная копия, одежда, правда, не моя – богаче, с жабо и синим камзолом. Художник меня явно приукрасил. Фона пока не было. Но за этим дело, я думаю, не станет.

– Вот! – Художник гордо посмотрел на меня. – Скоро портрет будет готов. Еще пара дней…

– Господин Рембрандт, я заказывал вывеску!

– Да что вывеска – успеем, давно не встречал такую фактуру, как я мог не написать? Синьор, наберитесь терпения.

Ну что с ним поделаешь? С великими не поспоришь. Подождем, тем более, у меня никогда не было портрета, а уж кисти известного художника – и подавно.

«Ладно, – идя домой, размышлял я. – Пусть будет портрет, а вывеска – ну днем раньше, днем позже».

Работа над портретом затянулась на пару месяцев. Хорошо, что я понял, что вывески мне от Рембрандта не видать, и подстраховался у другого художника, порекомендованного местным аптекарем. Тот не заморачивался, что сказано, то и сделал, точно в срок.

Винченцо сдержал слово – вывел меня в свет. На состоявшуюся вечеринку захватил и меня. Купцы порешили свои торговые дела и приступили к делу более приятному – танцам, вину. В зале на балкончике играл небольшой оркестр, синьоры приглашали синьорит. Я не танцевал, присматривался, как это делали другие. Мой приятель Винценцо не пропускал ни одного танца и подошел ко мне раскрасневшийся.

– Чего стоишь, не танцуешь?

– Не умею танцевать ваши танцы. Пока посмотрю.

– Присматривайся, но не очень долго, посмотри, какие дамы, и, по-моему, некоторых ты не оставил равнодушными.

Конечно, почти все итальянцы брюнеты, да и мелковаты телосложением. Не заметить блондина ростом метр восемьдесят было трудновато. Одет я был по итальянской моде, выбрит, в отличие от русских купцов или мастеровых. До Петра на Руси чужеземцев и узнавали по выбритому лицу. Иногда я замечал на себе любопытные женские взгляды.

К одной из женщин, что сидела за столиком, я подошел сам, вежливо поклонился, спросил разрешения присесть. И подошел не из-за мужских желаний, а просто увидел на руке липому. Дама искусно прикрывала липому то веером, то другой рукой, но глаза врача не обманешь.

– Синьорита, прошу меня извинить, я могу помочь вам избавиться от этой штуковины. – Я указал на липому.

Дама покраснела и убрала руку со стола:

– Нет-нет, со мной все в порядке.

Ну что же, зачем быть нахальным, было бы предложено. Однако через пару дней дамочка заявилась ко мне, хотя адреса я не давал. Смущаясь и краснея, она поздоровалась и попросила извинить ее за легкомысленный отказ. Так-то лучше.

После осмотра я предложил вырезать липому прямо сейчас. Дама что-то лепетала о том, что она боится, но я пообещал постараться сделать не больно, предложил для храбрости стакан вина, предварительно накапав туда настойки опия. Когда прошло полчаса, достаточных для действия лекарства, я сделал небольшой разрез, вылущил липому из ложа, аккуратно зашил рану конским волосом, забинтовал.

Я не зря бегал в Москве учиться к пластическим хирургам. Такой шовчик после заживления будет почти незаметным. Наказав даме завтра и несколько последующих дней ходить на перевязки и не мочить повязку, я проводил ее до выхода, где ждала коляска.

Несколько дней дама аккуратно посещала меня для перевязок. Через неделю я снял швы. Шовчик был просто загляденье – аккуратный, пока красный, но я пообещал даме, что через пару месяцев он станет незаметным.

Дама расплатилась, бурно проявила свой итальянский темперамент водопадом комплиментов. Первый пациент есть! Начало в Венеции положено.

Через несколько дней появился второй – торговец кожами с сильным порезом руки, – соскочил нож, он вспомнил меня по вывеске. Потихоньку я набирал пациентов. Но работа была невелика по объему и довольно рутинная.

Однажды я гулял по центру города, впереди остановилась коляска; поддерживаемая слугой, из нее вышла молодая синьора. Лицо ее было бы красиво, если бы его не портил нос – довольно некрасивый, да еще и с бородавкой на кончике. Я стал мысленно прикидывать ход операции, когда меня толкнул слуга:

– Чего пялишься на госпожу? Хочешь неприятностей от дожа?

– При чем здесь дож?

– Невежа, это одна из дочерей дожа.

Ах, вот оно что! Стоило крепко подумать, прежде чем предлагать свои услуги. В случае удачи – понятно, но в противном случае – галеры будут еще не самым тяжким наказанием.

Я решил рискнуть. Дождавшись, когда синьорита выйдет из магазина, я приблизился, вежливо поклонился, взмахнув шляпой.

– Осмелюсь побеспокоить ваше высочество, я хирург и могу попробовать исправить ваш нос.

– Кто вы такой? Я вас не знаю.

Я еще раз взмахнул шляпой:

– Кожин, Юрий Кожин, хирург из Московии.

– Не слышала о таком, оставь адрес моему слуге, я подумаю.

Поклонившись, я отошел. Слуга толкнул локтем и прошипел:

– Ты хорошо подумал, деревенщина?

Через день к моему дому подкатил экипаж. Слуги проводили ко мне знатного господина. Во взгляде и поведении чувствовалась властность, привычка повелевать. Одет во все черное, на шее массивная золотая цепь, пальцы унизаны перстнями.

– Я управляющий дворцом дожа, любимая дочь властителя сказала отцу, что на улице к ней подошел хирург и предложил свои услуги. Правда ли это?

– Правда, я не отказываюсь от своих слов.

– Знаешь ли ты, что дож приглашал лучших медиков еще несколько лет назад, даже привозил из Франции и Англии, никто даже не взялся.

– Не знаю, но я берусь.

– Тебя одолела гордыня, как ты можешь обещать несчастной девочке то, за что не взялись самые знаменитые медики?

– В конце концов хуже, чем есть, не будет, а я рискую многим.

– Нет, не многим, ты просто рискуешь своей головой. После услышанного ты все-таки хочешь рискнуть?

– Я не переменил своего решения.

– Хорошо, я передам твои слова дожу. Кто может засвидетельствовать твое мастерство?

Я перечислил несколько человек, в первую очередь Винченцо.

– Да, я знаю синьора Винченцо, это достойный человек.

Прошло два дня. Ближе к вечеру к дому подъехала карета, и уже знакомый управляющий дворцом дожа Джузеппе Витарди вошел в дом.

– Вас приглашает к себе дож. Пожалуйста, оденьтесь поприличней, и прошу в карету.

Он окинул скептическим взглядом мое жилье и вышел. Быстро, по-армейски я переоделся в свое лучшее платье – выбор-то был невелик – и сел в карету. Ехали недолго, буквально несколько минут, въехали во двор, но не с парадного входа. Джузеппе долго вел меня по запутанным коридорам. Наконец мы зашли в небольшой зал.

Очень, очень богатый. По стенам висели картины – в основном портреты предков дожа. Шитые золотом тяжелые шторы прикрывали окна, создавая в зале полумрак. Потолок расписан фресками на библейские темы. Мраморный пол укрыт толстенным, явно мусульманской работы ковром. У дальней стены, за столом из палисандра сидел уже пожилой, сухощавый и почти седой дож. Внимательный взгляд карих глаз тщательно осмотрел меня, я склонился в поклоне.

– Ты дерзкий человек, хирург. Мне сказали, что ты из Московии. Это правда?

– Да, ваше величество.

– У тебя была такая обширная практика, что ты готов взяться исправить ошибку природы у моей любимой дочери?

– Да, ваше величество.

– Я рискую лицом дочери, ты в случае неуспеха рискуешь всем, ты это понимаешь?

– Да, ваше величество, я ставлю ее нос против своей головы.

Дож склонил голову в раздумье, затем дернул за шнурок звонка. В зал зашла дочь.

– Посмотри еще раз. Может, ты переменишь свое мнение?

Я приблизился и впился взглядом в лицо. Так, сделаю разрез так и так, бородавку уберу вместе с небольшим лоскутом кожи, кости носа придется сломать и создать новую форму. Сложно, но вполне вероятно.

– Да, ваше величество, я берусь, с одним условием.

– Ты очень дерзок, чужеземец; ставить условия дожу – это верх наглости.

– Я исправлю нос, но до тех пор, пока он не заживет, вы не сможете увидеть свою дочь, она будет находиться в моем доме.

Дож подумал, кивнул головой:

– Ну тогда и у меня будет условие – пока дочь не выздоровеет, ты не выйдешь из дома, у дверей будет охрана, пищу и питье вам будут привозить из дворца, никто не должен знать или видеть дочь.

Я поклонился:

– Согласен, когда приступаем?

Тут вмешалась девушка:

– Завтра, я хочу быстрей!

Решили начать завтра. Провожая меня, Джузеппе бросил:

– Твой итальянский ужасен, чужеземец, благодари дожа, что он очень любит свою младшую дочь, иначе он тебя бы не слушал. Немногие из венецианцев могут лицезреть дожа, ты же удостоился аудиенции.

На следующий день в неприметной карете привезли пациентку. Зайдя внутрь, у дверей стали два стража с длинными мечами у пояса и мушкетами на плече. Мои слуги со страхом смотрели на них. Джузеппе пояснил:

– Ваши слуги могут беспрепятственно заходить и выходить. Вас же, синьор, не выпустят ни под каким предлогом, а чужих не пустят в дом. Сменять вовремя стражей, кормить их – моя прямая забота, у вас же должна болеть голова только об одном – прекрасной Джульетте.

Хм, Джульетта. Это навевало определенные ассоциации с трагедиями Шекспира, да и страсти, похоже, начнут разгораться нешуточные.

Я еще раз осмотрел Джульетту, как мог, успокоил девушку, при этом категорически потребовал выполнять все мои требования и до моего разрешения не смотреться в зеркало.

– А как же я буду расчесываться?

– На ощупь, милая синьорита, а впрочем, несколько дней вам будет не до расчески.

Я еще раз проверил инструменты, материалы. Случись чего-то не хватит, ассистентов нет. Положил перед собой листок бумаги, где заранее наметил линии разрезов, налил Джульетте стакан вина с опием. Когда увидел, что опий уже начал действовать, помог взобраться на стол. Подкрашенным спиртом нанес линии разрезов, перекрестился и, глубоко вздохнув – как-то само вырвалось, приступил к операции. Джульетта терпеливо молчала. Я резал, ломал щипцами нос, долотом удалял излишки на носовых костях, аккуратно все ушил, затолкав в нос ватные тампоны для придания носу правильной формы. Дышать теперь Джульетте придется только ртом. Неудобно, конечно, придется дней десять потерпеть. Наконец наложил повязки, помог встать со стола и почти перенес в соседнюю комнату.