Текст книги "За тех, кто в море"

– Ну, как, здорово?

В ответ только развожу руками: вопрос излишний.

А на смену мне идет уже следующий наблюдатель. День за днем в различных точках моря погружается гидростат, и когда в конце рейса можно будет обобщить все виденное, наука обогатится новыми данными, и материалы экспедиции можно будет в самом прямом смысле назвать глубокими.

За ужином мне, как перворазнику, была выдана двойная порция полярной окрошки. Она отличалась от нормальной лишь тем, что огурцы в ней были соленые, лук репчатый, укроп сушеный. Квас, картошка и мясо – обыкновенные.

Ритм жизни на «Тунце» был весьма напряженным. Подводные наблюдения входили лишь составным элементом в общий комплекс работ. Ведь один гидростат не может дать полную картину условий жизни обитателей морских глубин. Каждый участник экспедиции, отстояв, или вернее сказать, отсидев свою вахту на дне моря, брался за другие дела, каждый по его специальности. Гидролог во время остановок отправлялся на корму, включал маленькую лебедку, цеплял на тросик батометры, и они один за другим исчезали в глубине, чтобы принести оттуда пробы воды, взятые с разных горизонтов.

Специалисты по гидроакустическим приборам днями и ночами колдовали в рубке над эхолотом и гидролокатором, сравнивая их показания с тем, что видно из гидростата. Ихтиологи, вооружившись ножами, дожидались конца траления, и как только матросы вытряхивали из сети добычу, с решительным видом принимались ее потрошить. Им позарез нужно было узнать, что у каждой рыбы в желудке, какое кушанье ей более всего по вкусу. Все это суммировалось и записывалось в журнал. Светлана Дробышева, как я уже упоминал, брала пробы планктона. Лебедка вытаскивала наверх белый конус сетки, оканчивающийся стеклянным стаканчиком, Светлана бережно переливала его содержимое в баночку, отправлялась в тесную корабельную лабораторию и там подолгу сидела над микроскопом. Мне было очень любопытно узнать, что разглядывает она в этой слегка мутной водичке. Я попросил у нее разрешения тоже взглянуть в микроскоп.

И тут капля воды сразу превратилась в целый мир, населенный странными существами. Одни были необычайно подвижны, и глаз не успевал следить за их беготней, другие же не трогались с места, или очень вяло шевелились.

– Это кого же вы наловили, шустриков и мямликов?

Светлана удивилась такому ненаучному подходу к своим «подопечным» и стала меня просвещать:

– Видите маленьких рачков с ножками, похожими на весла? Это калянус. Другие – с черными точечками – капшак. Ангелочек с двумя крылышками – микроскопический моллюск. А вот эта покрытая волосками палочка называется афродита…

– Афродита, и вдруг мохнатая, забавно!

– Несерьезный вы человек, – засмеялась Светлана, – все время какие-то сравнения ищете. Причем тут богини и герои детских книжек и передач? Это просто-напросто планктон, и все тут. Основную часть его в Баренцевом море составляют рачки. Море наше сравнительно мелководно и богато населено организмами. В различное время года планктон перемещается, а так как он является для рыбы основным продуктом питания, то она всегда образует скопления там, где есть корм. Следовательно, изучение закономерности миграции кормовой базы поможет довольно точно знать, где и когда искать рыбу. Конечно, при этом надо учитывать и результаты авиаразведки, пробных тралений, наблюдения гидрологов и метеорологов…

…Стояли очень тихие дни. Погружения следовали одно за другим. В свободные минуты море доставляло нам маленькие удовольствия – то приплывет тюлень и начнет выныривать у самого борта, с любопытством тараща на нас круглые совиные глаза, то миражи рисуют всякие диковинные картины на гладком однообразии водного простора.

Но однажды нам пришлось и поволноваться. Приплыл бутылконос – небольшой кит, названный так, очевидно, за свою тупую, словно обрубленную морду. Сначала он резвился в отдалении, потом появился возле самого судна и поднырнул под киль. Это уже было опасно – гидростат находился под водой, и кит своей тушей мог оборвать кабель или наделать каких-нибудь других неприятностей. Мы начали на него орать, но он не обратил на нас никакого внимания. Тогда в него стрельнули раза два из ракетницы. Тоже впустую. Потом он в последний раз высунул из воды свою малосимпатичную рожу и исчез.

В иные дни мы были в совершенном одиночестве, если не считать белокрылых глупышей, паривших над мачтами, потом неожиданно оказывались в районе, густо усеянном судами. Они бродили по всем направлениям – брали рыбу. Я поинтересовался у вахтенного штурмана, чем можно объяснить такое неравномерное распределение сил рыболовецкого флота.

– Там, где много рыбы, много и судов. Как они узнают о богатых местах? Ну, конечно, прогнозы получают, а кроме того… Впрочем, сходите в радиорубку и послушайте, как раз сейчас время.

Рубка была наполнена голосами, словно телефонная трубка, в которую включились сразу несколько абонентов. Шла радиолетучка капитанов-промысловиков. Каждый из них докладывал своим коллегам, как у него идут дела, какой улов, стоит ли другим стягиваться в его район. Это работал боевой оперативный штаб мирного флота, где успех выигранного сражения определялся количеством выловленной рыбы. Наш капитан тоже участвовал в совещании, сообщая о результатах пробных тралений.

Связь у рыбаков отличная, вы можете с любого судна отправить радиограмму, например, в Москву, и если у вашего адресата есть телефон, он буквально через две минуты получит через принимающий радиоцентр ваше послание. Я был свидетелем также «вызова врача на дом». Радист объявил по трансляции: – Доктора просят на связь! Немедленно явился наш врач, Владимир Петрович и выслушал сообщение, что на одном из траулеров матрос по неосторожности свалился в трюм и повредил ногу. Потребовав подробно описать состояние больного, доктор осведомился, какими медикаментами располагает судовая аптечка, и тут же назначил курс лечения. Иметь врача в каждом экипаже невозможно – в море одновременно находятся сотни судов. Поэтому роль фельдшера выполняет обычно один из членов команды, прошедший соответствующие курсы. В тяжелых случаях больных пересаживают на корабль, идущий в порт, или на плавбазу, при условии, если, конечно, нет сильного шторма. Штормит Баренцево море, главным образом, в зимние месяцы, летом оно сравнительно тихое, хотя порой и напоминает о своем беспокойном характере. Не миновали его «милостей» и мы. Однажды ночью я вдруг начал ездить по койке – то ноги упрутся в переборку, то голова через подушку перескакивает. Поездил так с час, убедился, что заснуть уже не удастся и, прихватив фотоаппарат, вышел на палубу.

Придавленное низким хмурым небом море стало неуютным и тревожным, крутые свинцово-серые валы мчались навстречу кораблю, грозно потрясая своими пенными султанами. Они с шипением пробегали вдоль борта, поднимаясь вровень с палубой, и стряхивали на нее мелкую водяную пыль. Зрелище было очень красивым, но подавляло своим свирепым могуществом.

Не успел я сделать и двух кадров, как подошел вахтенный и попросил отсюда уйти.

– Смоет, – коротко объяснил он категоричность своего приказа.

– А часто бывают такие случаи?

– Часто не часто, а бывают. Нашего боцмана в прошлом году слизнуло.

– Вытащили?

– Да нет, сам вернулся – повезло. Одна волна его смыла, а другая подхватила и швырнула обратно на палубу. Он, как клещ, в лебедку вцепился, чтобы опять не утащило. Перепугался, конечно, дело не шутейное, а так ничего, полежал с полмесяца пока ушибы залечил… Случай редкий, так что вы уж лучше из ходовой рубки снимайте…

Судно изменило курс, направляясь к невидимому берегу – капитан решил переждать шторм в какой-нибудь губе.

Теперь волны били сбоку в борт и через палубу летели уже целые каскады брызг. Они время от времени завешивали прочно закрепленный стальными расчалками гидростат полупрозрачной кисеей, и тогда он казался таинственным существом, совершенно чужеродным всему, что находилось на палубе.

Чтобы удобнее было снимать это зрелище, пришлось открыть большой прямоугольный иллюминатор и ожидать наиболее живописного момента. Увлеченный своим занятием, я проморгал здоровенную волну, которой корабль поклонился особенно низко. Над баком взвился целый поток зеленой воды, перелетел высоко над палубой и обрушился на рубку, в которой один иллюминатор, как нам уже известно, был открыт. Мне показалось, что надо мной перевернули бочку. Случается, конечно, человеку промокнуть до нитки, но чтобы это произошло в одну секунду…

На завтрак все собрались веселые и мокрые – участники экспедиции и часть команды жили в твиндеке, люк которого выходил в носовую часть судна, и чтобы попасть в кают-компанию, им пришлось пробегать всю палубу, выжидая удобный момент между двумя волнами, но не всем удалось это сделать достаточно проворно.

– Подходяще качает, – произнес кто-то.

– Семь баллов, – уточнил капитан, не признающий неопределенных формулировок.

– А мне сон приснился, – доложила Светлана, – будто я все время прыгаю. Пришла в магазин босоножки покупать и не могу сесть, чтобы примерить – подпрыгиваю. Народ удивляется, а я объясняю: болезнь, мол, такая, и все охают – надо же! Какая жалость! Потом прихожу в институт, с профессором говорю и тоже время от времени подпрыгиваю…

Однако, качка прекратилась, и чай перестал выскакивать из стаканов – вошли в губу. Капитан разрешил спустить шлюпку и сходить на берег. Каждому хотелось воспользоваться возможностью походить по земле.

Причалили к песчаной отмели, поднялись на бугорок и обнаружили одинокий островерхий чум. Кругом безлюдно и пустынно. Стоят длинные нарты, на них увязано что-то завернутое в оленьи шкуры. На брезентовой стене чума шуточная надпись углем:

– «Чум закрыт, все ушли на фронт».

Внутри нехитрая кухонная утварь – чайник, миски, котелок. Ломоть еще не совсем черствого хлеба – значит хозяева ушли недавно. Куда, зачем? Этого мы так и не узнали. За чумом озеро с низкими болотистыми берегами, маленькие мохнатые островки – кочки, на них блеклые цветы. Решили пройти немного дальше, но «Тунец» натужно заревел, над ним взвились ракеты – приказ возвращаться.

Обеспокоенно обсуждая, что могло быть причиной столь поспешного сбора, вернулись на судно. Оказалось, что в наше отсутствие Киселев с капитаном решили и вынужденную стоянку использовать в научных целях – посетить Дальне-Зеленецкую биологическую станцию. «Тунец» перешел в находящуюся неподалеку губу Ярнышную.

Снова спустили шлюпку, выбрались на берег, перевалили сопку, и, миновав поселок, воздвигнутый из сборных домиков, подошли к большому двухэтажному зданию. С башенками, острыми скатами крыш он был скорее похож на сказочный теремок, нежели на биостанцию. Рядом на зеленой лужайке паслись самые обыкновенные овцы, и ничто не напоминало Дальний Север.

В теремке обитали веселые молодые люди, облаченные в белые халаты. Они радостно встретили нежданных гостей и потащили показывать свои лаборатории, заставленные колбами, пробирками, микроскопами и аквариумами. В аквариумах плавали рыбы, носившие на себе явные следы каких-то экспериментов – на их спинах и головах были длинные разрезы, зашитые по всем правилам хирургического искусства.

Побывали мы в музее биостанции, в стеклянные шкафы которого перекочевали из морских глубин многочисленные их обитатели, а затем и в новом здании станции, где вместо паркета сверкала вода. Это был бассейн для наблюдений – в его стенки были вделаны большие окошки, позволяющие следить за поведением рыб.

Вся первая половина дня, таким образом, была посвящена науке, но ученые ведь тоже люди, и после обеда было решено отправиться на другую сторону губы – за цветами и грибами, о которых новые знакомые прожужжали нам все уши.

Запаслись авоськами и мешками и с полчаса карабкались по крутому склону, пока не оказались так высоко над губой, что «Тунец» превратился в игрушечный детский кораблик. За гребнем оказался совсем иной мир – до самого горизонта тянулись покатые невысокие сопки, между ними повсюду сверкали холодным блеском хмурые пятна озер, заросшие по берегам сочной зеленью. Круглые крупные валуны, разбросанные по всему пространству, дополняли пейзаж.

Каменистая почва, покрытая тонким слоем мха и лишайника, была, по существу, сплошной скалой. И на этой скале, прямо на голых камнях торчали грибы, да не какие-нибудь беспородные замухрышки, а самые настоящие подберезовики! Грибов было так много, росли они так часто, что их надо было бы не собирать, а прямо-таки косить.

Сначала мы брали все подряд, потом вытряхнули обратно и стали выбирать крепеньких малышей, словом, привередничали.

Но всему есть предел – мешки и авоськи больше не вмещали. Пришлось снять тельняшки и свитера, и завязать рукава и вороты, как это делают обыкновенно мальчишки, промышляя в чужих садах, но и этого хватило ненадолго. Подавив в душе свойственное человеку от природы стремление к бесконечности, мы взялись за цветы. Их было значительно меньше, чем грибов. Маленькие, невзрачные, они изо всех сил старались хоть чуть-чуть украсить печальное однообразие северного пейзажа. Это им плохо удавалось, и только тонкий нежный аромат, которым был пропитан воздух, напоминал, что и они не зря существуют на свете. Но вот в расщелинах мы обнаружили целые оранжереи – папоротник, колокольчики, ромашки, даже гвоздика. Кто-то нашел большие заросли морошки, и мы полакомились не совсем еще поспевшими оранжевыми ягодами.

Когда мы спустились вниз, уже наступили часы отлива, и пришлось пробираться к шлюпке по мокрым скользким водорослям, именующимся фукусами. Они были усыпаны крупными шариками, стреляющими под ногами, как хлопушки.

Явившись на судно, мы ссыпали грибы в три большие бочки, но кок сказал, что так не годится – их надо почистить и порезать. В результате этой операции из трех бочек, к нашему великому огорчению, получилась только одна, но и этого хватило, чтобы в течение нескольких дней в нашем меню грибной суп чередовался с грибами жареными, а на закуску неизменно подавался тот же продукт, только в соленом виде.

Шторм кончился, «Тунец» вышел в море, и опять начались погружения. Как-то, уже в сумерках, Киселев вылез из гидростата и сказал:

– Очень интересное место, хотите посмотреть?

Я охотно согласился и меня опустили. Глубина небольшая, около сотни метров. Подходя к грунту, включил прожекторы и испугался: гидростат опускался на что-то массивное, ржавое. Мелькнула тревожная мысль: якорь!.. Как бы за него не зацепиться! Но это «что-то «колышется и мягко шуршит по стенкам. Да это же просто ламинарии – большие водоросли.

Их здесь целые заросли. Выключаю свет. Сначала ничего не видно, потом глаза привыкают к темноте. Удивительное зрелище: в туманной фиолетовой мгле медленно качаются призрачные разлапистые пальмы. Их черные неземные силуэты причудливы и непонятны, словно привиделись в бреду.

Проплывают темными расплывчатыми пятнами и растворяются во мраке длинные тени рыб. На широких листьях водорослей синими фосфорическими искорками вспыхивают огоньки. Запрашиваю «верх», отвечают, что это, корненожки – простейшие организмы.

Все тут необыкновенно красиво, полно таинственности и настолько необычно, что становится, признаться, немножко жутковато…

– Проверьте регенерацию, – командует Киселев.

– Исправна, – отвечаю я и смотрю на часы. Это явный обман, но что поделаешь, мы вступили в сговор с инструктором – водолазом, который, отправляя меня на полчаса, не поставил регенератор – воздуха без него хватает на сорок пять минут. Однако, прошло уже пятьдесят… Только теперь замечаю, что трудно дышать и лоб покрылся липким холодным потом.

– Поднимаю! – звучит в динамике испуганный голос инструктора…

Со всхлипом врывается в люк свежая струя воздуха. Черт возьми, до чего он вкусный!

– Как дела?

– Порядок!

– Понимаешь, пошел ужинать и забыл…

Крепкий ты, дьявол, ровно час просидел, если считать подъем…

– Чудак! Да у меня объем легких малый и интересно было – затаив дыхание смотрел, потому и хватило воздуха…

Олег Николаевич узнал все же об этом происшествии, и «врезал «нам обоим по первое число!

…Мы сидим с Киселевым на корме, в уютной рубке гидрологов, В открытую дверь заглядывают последние лучи приплюснутого, уходящего под воду солнца,

– Смотрите, – шутит он, – солнце тоже на погружение пошло, только ему с нами соревноваться трудно – оно в сутки один раз погружается, а мы три, а то и четыре.

Его тонкое лицо сейчас кажется совсем юношеским, только паутинки морщин вокруг хитровато прищуренных глаз выдают возраст.

На горизонте осталась узкая пурпурная кайма. Над морем повисают бледные полярные сумерки. Огромная желтая луна, изрисованная, как глобус, медленно разгорается.

Олег Николаевич неторопливо рассказывает: – Мы накопили много интересных наблюдений. Например, установлено, что треска ночью спит на дне, причем в самых разнообразных позах, а эхолот, между прочим, пишет рыбу только выше двадцати-тридцати сантиметров над грунтом. Вот и проходят над ней рыбаки, «не видя». Значит, нужно совершенствовать подводное телевидение и вооружать им промысловиков. Удалось нам проследить, как рыба подбирается в стаи. Обычно в них бывают экземпляры одинаковых размеров, причем, крупные рыбы образуют небольшие стаи, а мелкие – наоборот. Мальки же большей частью бродят в одиночку, и в целях безопасности зачастую прячутся под куполами медуз, а ведь скажем, Цианея арктика порой имеет зонтик диаметром до двух метров, щупальцы же свисают до двадцати – тридцати. Так у нее под шлейфом порой целый детский сад собирается, правда, она нет-нет да кого-нибудь из них слопает. Приходилось даже видеть, как мальки и под гидростат прятались, может, принимают его за большую медузу?

Раньше капитаны-промысловики часто жаловались, что эхолот распугивает рыбу, даже предпочитали его не включать. С помощью гидростата мы установили, что это «суеверие» ни на чем не основано.

Основная ближайшая задача – расширить районы лова, перенести промысел в океан, а морю надо бы дать отдых. Вот вы четыре раза погружались, видели на дне следы траловых досок?

– Дважды.

– Вот видите! Теперь поразмыслите над одной цифрой. Подсчитано, что только в одном квадрате десять на десять миль с

с 1910 года произведено три миллиона тралений! Дно там буквально перепахано траловыми досками. А океан, по существу, еще не тронут… Наши исследования носят не академический и не спортивный характер, а прикладной. Нам не рекорды нужны, а рыба, рыба на стол трудящимся – на закуску, на заливное, на уху, на что хотите! Ради этого мы и «ныряем».

«…Тунец» шел в Тюва-губу пополнить запасы топлива и пресной воды – ему еще предстоял неблизкий поход в Атлантику. Мой путь был значительно короче – на рейсовом катере до Мурманска, а потом самолетом в Москву.

И тут я вспомнил о неразгаданной загадке – семи звездах.

– Ну это же очень просто, – удивилась Светлана Дробышева: —Помните древнегреческую легенду о Персее? Он похитил голову Горгоны-Медузы и победил морское чудовище, которое хотело растерзать красавицу Андромеду. И то и другое принадлежало богу моря Посейдону. Потом Персей и Андромеда переселились на небеса и стали созвездиями. Первое научное судно ПИНРО было названо «Персей», и когда на его мачте 1 февраля 1923 года взвился экспедиционный флаг, на нем сверкало семь звезд. Это означало, что новый Персей должен взять у моря его тайны и сокровища. И он взял их немало. Более ста экспедиций провело это, известное всему миру, деревянное суденышко. А погибло оно как воин – во время Отечественной войны – “Персей” стал госпиталем и был разбит вражеской бомбой. Но у него есть потомок – новое исследовательское судно “Персей-2”, а флажок с семью звездами стал эмблемой института…

Я распрощался с новыми друзьями, помахал платочком уходящему в дальний путь «Тунцу» и остался на опустевшем пирсе ждать катера.

На этом можно было бы и закончить, но хочется добавить еще несколько слов.

Если жаль расставаться с далекими, полюбившимися краями – оставь там друзей и увидишь еще многое: через некоторое время в Москву пришло письмо, и, читая, мне показалось, что путешествие продолжается. Впечатление это усиливалось еще и тем, что письмо писалось в рейсе не в один день и разными людьми. Вот что в нем было:

«Мы красиво уходили в море – спокойный залив, со всех сторон прощальные гудки, даже солнышко проглядывало. Теперь мы его совсем не видим. На второй же день начался шторм, волны были довольно внушительными – на корме поднимались почти до планшира. В этот день кок выставил на палубу компот – студить. В него заплеснула морская волна, и он стал сладко-соленый, довольно противный. Так его и пили…

…Вчера пересаживали бедного доктора – ему пришла радиограмма, предписывающая срочную явку в институт на сдачу экзаменов. Туман был вокруг совершенно непроницаемый, и в нем мы бродили в поисках РТ-214. Полдня еле ползли, ощупывая туман локатором, и непрерывно гудели. Наконец нашли. Волна была настолько сильная, что капитан не разрешил спускать шлюпку – может разбить. И вот Владимир Петрович стал готовиться к переправе с судна на судно на спасательном плотике. А ведь это просто надутые бортики, а посредине сетка. Одели его в рокан, буксы и сапоги. Вид у него был несчастный и обреченный. Плотик спустили за борт на веревке, и доктор довольно храбро в него спрыгнул. Вахтенный штурман через трансляцию объявил: – Прощай, дорогой Владимир Петрович. Глубина четыреста семьдесят пять метров!

Но все обошлось благополучно. Его потянули на веревке к другому судну, и он еще решался махать рукой, когда оказывался на гребне волны. Что было внизу, между волнами, мы не знаем, но предполагаем, что доктор судорожно цеплялся за бортики. Впрочем, каждый из нас на его месте чувствовал бы себя не веселее.

Старпом, бегал по палубе с киноаппаратом, снимал наиболее острые моменты и был полон решимости довести это «безобразие» до сведения кого-то. Но до берега он остынет, и на этом дело кончится…. (Далее приписка другой рукой): – «Но ведь доктору же нужно было попасть на экзамены! А вообще наши мужчины молодцы, т. е. Владимир Петрович!».

…А сейчас бежим в Атлантику, к Исландии. Горизонт здесь кажется особенно далеким, в Баренцевом море не так, оно как-то уютнее…

…Зашли в сплошной туман. Гудим вторые сутки. Спишь, и даже во сне время от времени оглушает рев гудка…

…Вокруг много сельдяных судов. Сегодня производили обмен трески на селедку – бочка на бочку. Видим, стоит среди тумана дрифтер – это маленькое такое суденышко. Он весь завален бочками – по бортам в два-три ряда и даже под рубкой. Мы подошли к нему метров на пятьдесят – а там ни души. Стали уже поговаривать насчет буксира, но тут один человек появился, а за ним и другие, и все на одно лицо – бородатые. На дрифтерах это обычное явление – ходят долго, команда маленькая, бриться ни к чему. Теперь мы едим винегрет с селедкой. Ну что ж, это вполне заслуженно: мы ведь здесь сделали доброе дело – нашли хорошие косяки сельди и созвали сюда много судов. Вот уж несколько дней они берут в сутки по пятнадцать-двадцать пять тонн…

…Погружений мало – то штормит, то поиски с эхолотом. Около Исландии опускались в зону непонятных записей эхолота, для расшифровки. Но вместо ожидаемой сельди в прозрачной сверкающей голубизне мы обнаружили только роскошных розовых медуз, переливающихся всеми цветами радуги гребневиков и стайки бодрых мальков путассу – эта непромысловая рыба часто путает рыбакам все карты…

…Киселева здорово стукнуло о борт, когда он пошел в зыбь на погружение. После подъема он явился на мостик и продемонстрировал всем свои побитые колени…

…Работали у Шпицбергена. Высаживались на берег, ходили на охоту за утками и куличками, стреляли нырков, видели голубого песца, поймали тюленя – вобщем, масса впечатлений. Жаль, что вас не было с нами, имели бы хороший богатый материал…».

И мне тоже жаль, что я не был с ними, и не был еще в тысяче интереснейших мест.

Право, жаль, что нельзя объять необъятное…

1962 год. В ту пору я – специальный корреспондент журнала «Огонёк»…