Текст книги "И слов свечение"

«Я наблюдаю за движеньем…»

 
Я наблюдаю за движеньем
Теней, что движутся по стенам.
И думаю над предложеньем
В строке письма последней к Вам.
 
 
Движение теней, их созерцанье
Наводит на меня зеленую тоску.
Я вспоминаю грустные прощанья,
Я вспоминаю школьную доску.
 
 
И прошлое ползет неумолимо,
Мне душу нежно теребя,
И строки тихо проползают мимо:
«Когда-то в детстве я любил тебя».
 

«Сегодня утро кажется тревожней…»

 
Сегодня утро кажется тревожней,
Чем было в воскресенье и вчера.
Все выглядит гораздо безнадежней,
Дождь льет с утра и до утра.
 
 
За окнами промокла зелень,
И по стеклу стекают, торопясь, ручьи.
Когда же наконец мы сменим
Все пораженья на усталые ничьи,
 
 
Не говоря уж о больших победах.
До них, как видно, очень далеко.
Запутавшись в привычных вечных бедах,
Я сознаю, как расстоянье велико.
 
 
Похоже, бесконечность между нами,
И мы ее не в силах сократить,
А только удаляем ее сами,
Чтоб легче было прошлое забыть.
 
 
Забыть все то, что было с нами
В те времена, что поросли травой.
Те зимы запорошены снегами,
Те лета смытые морской водой.
 

«Я не люблю людей, по улицам бегущих…»

 
Я не люблю людей, по улицам бегущих —
Кто в шортах, или в adidas трусах,
Смотреть противно на непьющих,
Их жизнь спортивная проходит на весах.
 
 
Они считают килограммы,
Что потеряют на бегу,
А я глотаю спирта граммы,
Чем, думаю, здоровье сберегу.
 
 
Сижу себе в кафе и наблюдаю,
Как жутко медленно бегут,
И, тихо дремля, засыпаю,
Держа в руках плетеный кнут.
 
 
Но, к сожаленью, нету права
Свободных граждан им стегать,
Нет у меня на них управы,
Не лучше ль тихо выпивать.
 

«Алма-Аты, казахи в баре…»

 
Алма-Аты, казахи в баре,
Откуда-то я слышу звуки блюза.
Внутри горит, как при пожаре.
Я, видимо, себе и всем обуза.
 
 
Я не могу, наверно, жить с людьми,
Делить их грусть и жизни радость.
Я говорю себе: пойми
И испытай хотя бы жалость.
 
 
Но только чувствую усталость
От слов, улыбок, их любви.
Мне веры в Бога не хватает малость.
Я говорю себе: уйди, порви.
 
 
Но не могу в ногах и пальцах вялость,
Как в страшном сне вас режут на куски.
У боли только страх и жалость.
И скованы мы только от тоски.
 

«Но как дойти до самой сути…»

 
Но как дойти до самой сути,
Когда ленивая зима
Засыплет серебристой ртутью,
В ознобе находясь сама.
 
 
Мне холодно. Накрывшись одеялом,
Я продолжаю поиски причин.
Я их ищу в большом и малом,
Устало вышибая клином клин.
 
 
Я понимаю только, что дойти до сути
Дано Богам, упрямым, не простым.
И градусник разбить, чтобы дотронуться до ртути,
Как без огня увидеть дым.
 

Редкие встречи. Два этюда

 
Я никогда не посвящал тебе стихи,
Хотя ты самый близкий друг.
И трудно передать, и не хватает слов
Сказать, что чувствую к тебе так вдруг.
 
 
Мы редко видимся. То ты в полете,
То я в Воронеже на стройке,
Давай увидимся хотя бы в самолете,
Иль где-нибудь на полпути, у барной стойки.
 
 
Я расскажу тебе о том, как я сказал,
Ты вспомнишь города и веси,
Где ты бывал, я не бывал,
Ну что ты нос повесил.
 
 
Наступят времена получше,
Когда мы сможем дольше поболтать,
Когда мы заживем намного лучше,
И нам не надо будет, незачем летать.
 

«Мы в детстве все хотели кем-то стать…»

 
Мы в детстве все хотели кем-то стать.
Ты летчиком хотел,
А я в футбол играть.
Ни ты, ни я не преуспел.
 
 
Ты где-то все поешь,
А я тружусь в Воронеже на стройке.
И, в общем, не поймешь,
Где встретимся. Наверное, у барной стойки.
 
 
Мы выпьем пару грамм,
Расскажем про дороги,
С кем счастье делим пополам,
Что жизнь не так плоха. Не обивали мы пороги.
 
 
И нам обоим встреча дорога —
Приятно встретиться нам в новом годе.
Мы вспомним прошлые года,
Поговорим немного о погоде.
 

«Ночь, как всегда, была темна…»

 
Ночь, как всегда, была темна.
И я не слышал колокола звона.
Сквозь сон я видел, как луна
Сошла лениво с небосклона.
 
 
Мне показалось, что луна
Была божественно красива.
И сквозь вуаль была видна
В тумане над водою ива.
 
 
Сквозь ветви чуть струился свет,
Казалось мне, как будто из гробницы
Себе я дал молчания обет,
Чтоб молча забывать их лица:
 
 
Людей похожих на стрекоз,
На бабочек в коробке,
На вазы, на букет из роз,
На пробку от бутылки водки.
 

«О чем бы мне хотелось рассказать?…»

 
О чем бы мне хотелось рассказать?
В ответе слышу я молчанье.
Мне чаще хочется молчать,
Как пред дорогой и прощанием.
 
 
Слова не в состоянии передать,
Что скрыто в наших душах.
Их шепоты пытаюсь разобрать,
Устав, ладонями я закрываю уши.
 
 
Но как бы мне хотелось знать,
Их тайною покрытые желанья,
Свершенья их мне бесполезно ждать.
С годами я устал от ожиданья.
 
 
О чем бы мне хотелось помолчать?
Пожалуй, о счастливом бессознании.
И, может, оду просто написать
И посвятить ее вселенскому молчанью.
 
 
Молчать, перебирать слова,
Не издавая даже звука.
А про себя, наверно, ты права,
Но, тем не менее, какая скука.
 
 
Наш молчаливый диалог
Имеет где-то свою прелесть.
В нем предсказуем эпилог.
Молчанье в диалоге – смелость.
 
 
О бессознании мне приятно вспоминать,
Нередко в нем я коротаю время.
Для бессознания лишь нужна кровать,
Попасть в нее, как в стремя,
 
 
Уткнуться головой в подушку,
Закрыть глаза и имя вспоминать
Того героя, что убил старушку.
Потом, так и не вспомнив, засыпать.
 
 
Во сне ты забываешь имена
Людей, друзей, их лица.
Во сне совсем другие времена.
С бессонницей им даже не сравниться.
 
 
Там празднуют все время Новый год,
А дни рождения почти что ежедневно.
Поминки, майские – все путает народ
Всем легче в бессознании, наверно.
 
 
Еще приятно там стихи слагать.
Там в тишине ни звука.
Из бессознания строки извлекать,
Мне это удовольствие – не мука.
 
 
Там не поймете, где хорей,
Где ямб – они звучат как в песне.
Под них хоть пой, а хочешь пей
И вспоминай подругу с Пресни.
 
 
Не помню ничего. Как звали?
Но помню шепот, помню пруд,
Друг другу руки целовали.
Но в бессознании факты врут,
 
 
Хотя я слышал звон трамвая
Тогда, в предутренней траве.
Скорей всего, не сознавая
Всех чувств к застенчивой вдове.
 

«Порой в уснувшей тишине…»

 
Порой в уснувшей тишине
Я наблюдаю, как вползает утро.
Оно обычно появляется в окне,
Накрывшись простыней из перламутра.
 
 
Я, затаив дыхание, слежу,
Как утро движется по стенам,
И по кровати, где лежу —
Как будто кровь течет по венам.
 
 
Оно садится на постель,
А в зеркале – его же отраженье.
Оно как пудра, нежная пастель,
Шедевр нерукотворный без сомненья.
 
 
Вот, что бы мне хотелось написать:
Как в отраженьи брезжит утро.
Но, так не хочется вставать.
И ленью обволакивает утром.
 

«Я шел с Надеждой по заснеженному льду…»

 
Я шел с Надеждой по заснеженному льду.
Нам в спину дул холодный и попутный ветер,
Я знал, что с ней я никогда не пропаду,
Какую бы преграду на пути ни встретил.
 
 
И мы упрямо двигались вперед,
Я слышал ее теплое дыханье
И опасался, вдруг оно растопит лед,
А нам не хватит времени на наши покаянья.
 
 
Мы шли с Надеждой по заснеженному льду.
И падал снег. Он таял на ее ресницах.
Я знал, что с ней я никогда не пропаду,
А если пропаду, мне наверху простится.
 

«Про одиночество мне нечего сказать…»

 
Про одиночество мне нечего сказать,
Оно само – как золота молчанье,
Желанье от людей, друзей и близких убежать,
Чтобы не дай бог не попросить у них прощенья.
 
 
И жить, как одинокий перст в Раю,
Разглядывая мир сквозь пыль на окнах,
Знать про себя, что я не затаю
За пазухой обид, да пусть я сдохну!
 
 
Проходят так за днями дни,
Неторопливо размышляю, забывая
Друзей. Они теперь, наверное, одни
Живут там, наверху, меня не вспоминая.
 
 
Так как же обрести покой?
Ты в этой одинокой, бренной жизни
Секреты одиночества открой,
Как наслаждаться ролью «третий лишний».
 

«Бывают дни, когда ты чувствуешь благословенье Бога…»

 
Бывают дни, когда ты чувствуешь благословенье Бога,
И нет в душе ни тяжести, ни суеты.
Вы мягко улыбнулись мне почти с порога,
А я для Вас в руках держал цветы.
 
 
Вы суетливо наливали воду в вазу.
В окне заиндевелый лес в снегу, как в вате.
«Хотите кофе?» – прошептали Вы.
«Пожалуй, да», – ответил я не сразу.
Разглядывая Вас, я мысленно писал портрет в квадрате.
 
 
На кухне ни души. И только голос тихий:
«Ну, пейте же, а то совсем остынет».
Я чувствовал внутри себя жару, то холод дикий.
«А может коньяку?», «Спасибо, да, пожалуй, нет».
 
 
И снова тишина, в окне снег падал.
Мне не хотелось думать, говорить,
Как будто я себе обет молчанья задал.
В то утро я не мог Вас не любить.
 

«В Москве ни до кого не дозвониться…»

 
В Москве ни до кого не дозвониться,
Все спят, укрывшись с головой.
Желанье позвонить, чтобы проститься.
Гудки звенят ленивой тишиной.
 
 
Когда проснешься слишком рано,
На одиночество глухое обречен.
Пусть не покажется молчанье странным —
Весь город спит, жарою утомлен,
 
 
Закутан в дым. Он тихо дремлет
Беспечно, позабыв часы.
Настойчивым звонкам не внемлет,
Во сне поставив совесть на весы.
 
 
Пытаюсь с одиночеством дружить,
Оставив всех в постели и покое.
Придется в городе безлюдном жить,
Связав свою судьбу с его судьбою.
 

«В обнимку с ленью просыпаюсь по утрам…»

 
В обнимку с ленью просыпаюсь по утрам.
Не открывая глаз, ищу тебя в постели.
Ты где-то далеко на безымянной параллели,
Мое сознанье бродит где-то там.
 
 
Лень – верная дождя подруга.
Накрывшись простынёю, сладко спит
И терпеливо ждет, когда он постучит,
Мечтая о свиданьи с милым другом.
 
 
Сначала застучит по крыше,
По окнам осторожно постучит,
А лень не шелохнется: хоть и бдит,
Но притворится, якобы не слышит.
 
 
Что может быть прекраснее, чем утро.
Когда тебя охватывает лень,
Ты с грустью сознаешь, что наступает день,
С дождем идет рассвет из перламутра.
 

«В отличие от Вас я побывал на Марсе…»

 
В отличие от Вас я побывал на Марсе.
Скажу вам по секрету – высший класс.
Я встретил женщину и испытал катарсис:
Мы целовались с ней. И кое-что другое, много раз.
 
 
Я побывал с ней в караоке-барах,
Там, не поверите, идет такой гудёж!
Там нет ни молодых, ни старых,
Там все целуются и не увидишь кислых рож.
 

«Я слышал, что игра не стоит свеч…»

 
Я слышал, что игра не стоит свеч
И размышлял над этой фразой,
А смысл ее – спокойствие сберечь,
И не бежать, как угорелый, сразу.
 
 
Вам обещают золотые горы,
Вам обещают райские сады?
Не забывайте заповедей Торы,
И мудростей в страницах Агады.
 
 
Желанье жить, не суетиться,
Не тратя Ваше время зря,
Не бойся с нелюбимыми проститься,
Мораль: живите просто для себя.
 
 
Мораль: старайтесь не влюбиться,
Поверь, игра не стоит свеч,
Прав тот, кто этого боится,
Для смелых нужен щит и меч.
 

«В Париже все мне кажется знакомым…»

 
В Париже все мне кажется знакомым:
И Saint-Germain, и Lipp через дорогу,
И только утро что-то стало новым —
При всем желании вспомнить не смогу.
 
 
Передо мной проходят незнакомцы,
Их лица и шаги плывут в рапиде,
Сквозь облака с трудом проглядывает солнце —
Я рано встал и ты, надеюсь, не в обиде.
 
 
Как просто посторонним быть
И взглядом измерять пропорции фигуры
Тех лиц, с которых воду нам не пить.
И незаметно проникать в суть человеческой натуры.
 

«Терпенье мне завещано Богами…»

 
Терпенье мне завещано Богами
Навечно. И я с ним живу.
Стараюсь ужинать с врагами,
На помощь близких не зову.
 
 
Терпенье молчаливо, одиноко,
И разделить его возможно лишь с собой.
Ему предела нет и срока.
Лишь молча покивает головой,
 
 
Как в знак покорности судьбе
И приходящего несчастья,
Или чужого счастья не себе
И бесполезности причастья.
 
 
Терпенье грусти и унынья,
Что накрывает с головой,
Смотрю на окна в инее
И сознаю, что я живой.
 

«Я в ожидании нахожусь годами…»

 
Я в ожидании нахожусь годами,
Награду жду за мой сизифов труд.
А жаль – она ведь за горами,
И вряд ли скоро будет тут.
 
 
Терпение усталое лениво
Мне шепчет: «Жди и верь»,
Я виски пью неторопливо
И краем глаза все смотрю на дверь.
 
 
Все жду, когда ж придет награда
С улыбкой доброй на лице,
Шепнет: «Тебя я видеть рада,
Прости, жаль, что не раньше, а в конце.
 
 
Но ты, пожалуйста, пойми,
Я тоже занята была делами,
Поэтому не хмурься, а возьми.
Какие счеты между нами!
 
 
Да, понимаю, ты устал,
И голова твоя прилично поседела,
Но разве важно, что ты долго ждал?
У ожидания не может быть предела»
 

«Я размышляю в темноте…»

 
Я размышляю в темноте,
Как будто потеряв сознанье.
И мысли вязнут в суете,
Ответы оставляя без вниманья.
 
 
Хочу понять, откуда взялся страх.
Происхождение его необъяснимо.
Я только слышу, будто эхо, прах
И мысли проползают мимо.
 
 
Они усталы и слегка грустны,
Но наблюдать за ними бесполезно.
Причины их рожденья неясны,
А чувство любопытства неуместно.
 
 
Наверно, в них таится знак
Какой-то тайны неизвестной.
Раскрыть ее не позволяет мрак,
Лишь можно прикоснуться нежно.
 

«Я снова принялся писать…»

 
Я снова принялся писать,
Мне, видимо, не спится,
Причину не дано мне знать.
Во сне я часто вижу чьи-то лица.
 
 
Пуститься б в незнакомый путь,
Наверно, там трава до горизонта,
В которой я смогу уснуть,
Не слыша канонады с фронта.
 
 
Так непривычна тишина.
Во сне я вижу стебли, листья.
Так много, как моя вина.
Я вспоминаю чьи-то лица,
 
 
Но кто они, я не могу понять,
Скорей всего, мне просто снится
Окно в снегу, моя кровать
И снова – лица, лица…
 

«Внутри меня застыла пустота…»

 
Внутри меня застыла пустота:
Ни мысли, ни души, ни тела,
Как поле чистого листа —
Во мне все просто онемело.
 
 
Ночь новогодняя сегодня впереди.
Я утро в сумраке встречаю.
Шепчу себе: ты боль не береди,
Иначе плохо кончится, я знаю.
 
 
Остановить себя мне не хватает сил,
Я продолжаю сыпать соль на раны,
Хотя вчера я вроде бы не пил,
Мне кажется, по большей мере, странно.
 
 
Я должен чувствовать хоть что-то,
Ведь это Новый год.
Его не зря придумал кто-то,
В нем ожидаемы свершенья, взлеты…
 

«В том городе, где довелось родиться…»

 
В том городе, где довелось родиться,
Есть у меня всего одна беда:
Мне в нем ночами никогда не спится,
Вот и сейчас из крана капает вода.
 
 
И за окном опять звенит трамвай,
И все скребут замерзший снег лопатой.
Внутри мне слышен голос: «Не вставай,
Лежи спокойно и заткни лишь уши ватой».
 
 
Пустые мысли, путаясь, блуждали в голове,
О бесполезности судьбы и грусти,
И пальцы липли к одеялу, как к халве.
И стекла в серебристом инее, как в дусте.
 
 
Так я и не уснул ни на минуту,
Мечтая о песке, морской волне.
И создавалось ощущение уюта,
И было хорошо, спокойно мне.
 
 
Постель была мне будто бы каютой
В несуществующем, конечно, корабле.
 

«В чулане по стенам в пыли висели…»

 
В чулане по стенам в пыли висели
Корыта и тазы, не побоявшись высоты и тишины.
В коробке старой из-под вермишели
Нашел я письма от отца с войны.
 
 
Я помню, спрятался от всех, как без сознания.
Как с тайным страхом я зажег свечу,
Чтоб только рассмотреть слова и знаки препинания.
Я думал, твердо наизусть те строчки заучу.
 
 
Часами стоя на коленях, не меняя позы,
Смотрел на стеарин – прозрачный как кристалл.
Как падал он на строчки, словно слезы,
И, остывая, превращался в пьедестал.
 
 
Перебирая письма, словно четки,
Я строчки бисера по буквам разбирал.
И, шевеля губами, видел четко
Мгновенье, где он смертью храбрых пал.
 

«Предновогодние сомненья…»

 
Предновогодние сомненья.
Что предвещает мне луна —
В году грядущем обновленья
Мне почему-то не видна.
 
 
Все те же снежные пейзажи
Я наблюдаю из окна,
В камине вижу горы сажи,
Под пеплом я не вижу дна.
 
 
Вдали за дверью вижу елку,
Я вижу свечи на столе.
Блуждаю мыслями без толка,
Пытаясь разглядеть огонь в золе.
 
 
И постепенно возвращаюсь
К ее сиятельству луне…
Я к ней, как к близкой, обращаюсь:
Ты можешь быть добрей ко мне?
 
 
Я так устал от ожиданья,
Чего пока не знаю сам.
Скорей всего себе признанья,
А может быть признанья Вам.
 
 
Признанья в невозможности усталой,
Как жизнь мою хоть как-то изменить.
Я думаю с надеждой вялой:
Смогу ли я себя совсем забыть,
 
 
Как будто я не существую?
Пусть тот, другой живет во мне.
Я буду рад, не протестую.
Я ж буду тот пейзаж в окне.
 

«Я ненавижу и жару, и Юг…»

 
Я ненавижу и жару, и Юг
Неважно где: в раю иль Краснодаре,
Я предпочту им завыванье вьюг
Или бокал вина в прохладном баре.
 
 
Жара и духота наводят на дурные мысли,
В песке повсюду вижу потные тела,
Зады и груди в воздухе повисли,
Но мне не хочется раздеть их догола.
 
 
Но людям нравится песка тепло,
Им нравится купаться кучей в море,
Их коллективно писать в море увлекло —
В кругу ныряющих друзей ты забываешь горе.
 
 
Когда я вижу их, хочу бежать на Север,
Где реки и пруды покрыты льдом,
Где летом нет жары. В полях трава и клевер.
Вот там бы я хотел себе построить дом.
 

«Лениво просыпаются в Париже…»

 
Лениво просыпаются в Париже.
И стены, будто в пыли зеркала.
В их отражении тебя я вижу,
Постель, в которой ты вчера спала.
 
 
И город мой совсем необитаем:
За окнами пустующий бульвар.
Мы утром разницу едва ли замечаем:
Напротив ранний Липп, а может бар.
 
 
Сегодня, кажется, какой-то день недели.
Такое утро может быть по четвергам.
Какой же смысл, скажите, в самом деле,
В подсчете дней, дарованных не вам.
 
 
Когда-нибудь проснувшись без меня,
Вы сядете в кафе напротив Липпа.
И вспомните те дни, прощая, не виня
Больного одиночеством и гриппом.
 

«Любовь и грусть, как близнецы…»

 
Любовь и грусть, как близнецы.
Всегда нежны и неразлучны.
Блаженства и тоски творцы,
Их тайною покрытые сады нескучны.
 
 
В них побродить не всем дано —
Аллеи темные, поросшие кустами.
В фонтанах белое игристое вино,
Трава в росе не кошена местами.
 
 
Кто побывал в них, не забудет
Той небывалой красоты.
И жизнь его, наверно, будет
Живым примером вечной простоты.
 

«Проходят дни, меня не замечая…»

 
Проходят дни, меня не замечая,
Толпой беспечной движутся они.
Смотрю им вслед, жалея, их прощаю,
Они хотя бы вместе, не одни.
 
 
Я ж их лениво наблюдаю,
Ночами пробую понять.
Они бредут с какого края?
И есть ли смысл их мне считать?
 
 
Они похожи друг на друга.
Что ждать от них, лучше не знать.
Как выхода из замкнутого круга,
Где вход в него, нам не понять.
 
 
Нам остается только наблюдать
Их шествие ленивое по льду,
И с легкой грустью сознавать,
Что я не сплю, а я в бреду.
 
 
Хотя в полу-сознании теплится надежда,
Что это шествие, наверно, в честь Крещенья.
Я вижу: сброшены на лед одежды
С тел, что замерзли в наслаждении.
 

«Все больше чувствую я скуку…»

 
Все больше чувствую я скуку,
Когда я слушаю людей.
Терпенье переходит в муку,
Внутри меня шевелится злодей.
 
 
Иль хочется исчезнуть незаметно
Куда-нибудь, где можно подремать.
Или забиться в угол неприметно,
Или залезть тихонько под кровать.
 
 
Там, в темноте, под потолком матраса,
О чем-нибудь под нос себе шептать.
И там, в пыли, писать рассказ,
И незаметно засыпать.
 
 
Сквозь сон далёкий слышать хохот
И голоса гостей, как будто бы в пыли.
И музыку, похожую на топот,
Как в дискотеке острова Бали.
 
 
«Проснись, дружок родной, пора прощаться, —
Сквозь сон мой чей-то голос изнутри, —
– Нам грустно с Вами расставаться,
Как пляшут девки, только посмотри!»
 
 
Открыл глаза я в полной темноте.
Наверное, ушли. Там, наверху, ни звука.
Я под кроватью в пыльной теплоте.
Пора вставать. Какая мука!
 

«Я рано каждый день встаю…»

 
Я рано каждый день встаю,
Ночами сплю пунктиром,
И город сонным застаю,
Зевающим спросонья милым.
 
 
В кафе Де Марко ни души,
Куда они все задевались?
А музыка орет, хоть лампочки туши!
Дурные мысли незаметно крались
 
 
О том, как я устал бежать
По замкнутому кем-то кругу,
Как скучно ничего не ждать
И нечего сказать себе и другу.
 
 
А за окном Садовое кольцо,
Окно сквозь тюль в тумане,
Мне кажется в дверях твоё лицо,
И пустота в моём стакане.
 

«Муха Клава…»

 
Муха Клава.
Она жила на кухне у Петра.
Ей было лет уже немало,
Хотя на вид была бодра.
 
 
Однажды Клава рано встала
И по клеёнке тихо поползла.
Ей нравился рисунок на клеёнке.
На ней зеленая трава росла.
 
 
– Как будто бы была покрашена зеленкой, —
Такие мысли Клаве в голову пришли.
Цвет яркий странно действовал на Клаву.
Ей вдруг хотелось, чтоб ее нашли,
 
 
Еще хотелось хоть немного славы —
Не прозябать же в Петиной глуши,
У Пети-алкаша спать на диване.
Чего-нибудь хотелось для души!
Ее влекло туда, к нирване…
 
 
– На кухне Пети где ее найти? —
Лениво размышляла Клава,
– Так можно и с ума сойти!
В ушах ее, как эхо, крики «Браво!»
 
 
Так, ползая, всё думала о прошлом:
Тяжелом детстве, пьянице-отце.
Сегодня это ей казалось пошлым.
Мелькали мысли о дворце.
 
 
Так, ползая в траве клеёнки,
Она на лужу набрела
И ощутила запах самогонки.
Из лужи, не подумав, попила.
 
 
И ножки Клавы подкосились,
Расправив крылья, Клава поплыла.
– Хочу взлететь! – сказала Клава, силясь,
Но, к сожаленью, так и не смогла.
 
 
Ей было так приятно быть хмельной,
Не думать ни о чем, и даже не о славе.
И пьяный голос услыхать родной:
– Ты нажралась, наверно, Клава.
 
 
Стакан спросонья Петя не увидел сразу:
– Отдай стакан, будь человеком, сука, Клавдия, кончай! —
Налил себе он из бутылки в вазу
И выпил, прошептав омонское «Бонзай».
 
 
И снова повалился на диван,
Уткнувшись головой в подушку,
Бессвязно бормоча: – Куда ты, сука, спрятала стакан?
Проснусь и превращу тебя в лягушку.
 
 
Но Клава сладко задремала
И видела себя во сне —
Она была царицей бала,
И Петю – принцем на коне.
 
 
Он слез с коня неторопливо,
Нетвердою походкой подошел
И предложил бутылку пива,
Сказав: – Опохмелись. Цветов я не нашел.
 
 
Потом они в обнимку танцевали,
Петр нежно целовал ее лицо.
И Клавдия, и Петр во сне узнали,
Что счастье в жизни – вместе находиться под хмельцом.
 

«Порой я созерцаю облака…»

 
Порой я созерцаю облака,
Я думаю об улетевших душах,
Пытаюсь разглядеть издалека
Плывущие, как вата, туши.
 
 
Где прячутся они и как живут
В загробном, как из ваты, мире?
И шепотом меня как будто бы зовут,
И звуки еле слышны на клавире.
 
 
Их слушаю, пытаясь разобрать
Их бормотанье шепотов и звуков.
Под них приятно подремать,
Не слушая ни душ, ни сердца стука.