Книга: Александр Сергеевич Пушкин. Биография писателя - Юрий Лотман

Стихотворения Александра Пушкина» поступили в продажу 30 декабря 1825 г. Их неслыханный в истории русской литературы успех был общественным фактом. Стихи Пушкина вселяли надежду, напоминая о жизни. В том, как читатели расхватывали тоненький томик стихов, чувствовался знак наступления нового времени: оппозицию романтических героев-одиночек разогнали штыками и картечью - пришло время другой, гораздо более опасной для правительства оппозиции - анонимной и неистребимой оппозиции общественных сил.

Так, с лёгкой руки Лотмана оказалось, что все читатели Пушкина записались в сторонники декабристов, а интерес к его стихам был непременно оппозиционным актом.

Возвращение его было торжественно. Царь беседовал с ним дольше, чем с любым из своих сановников, и после аудиенции во всеуслышание назвал умнейшим человеком России. Общество, подавленное репрессиями, боясь выражать свое недовольство прямо, находило отдушину в тех восторгах, которые расточало возвращенному из ссылки поэту. Торжество Пушкина в Москве 1826 г. было как бы противовесом только что прошедшим тягостным официальным торжествам, связанным с коронацией

Коронационные торжества обязательно «тягостные», поскольку организованы правительством, а общество – обязательно сочувствовало декабристам.

Светский круг таких женщин, XIX в. хранящих дух их братьев и друзей детства, загнанных Николаем в сибирские рудники, не разрушал мира независимости семейственной. Наталью Николаевну затягивало другое светское общество - то, которое связано было с официальным лицом николаевской монархии. Здесь Пушкин был предметом враждебного любопытства, а жена его - объектом лицемерной жалости и ядовитых сплетен. Рабы не любят независимости в других людях.

Как же без обойтись без «рабов», когда речь идёт о русском писателе?

C.С. Уваров, видный государственный деятель николаевской эпохи, автор печально знаменитой формулы «самодержавие, православие, народность», был человеком больших способностей и блестящего, хотя и неглубокого образования.

Формула, конечно, печально знаменитая – но объяснять, почему, автор не станет. Николай I характеризуется категорически негативно. Подчёркивается унижение, причинённое ему декабристами (то самое унижение, когда ты победил и рассеял своих врагов пушками), и интеллектуальная его ничтожность по сравнению с ними же – это очень сомнительно, учитывая то, какие странные вещи эти люди писали в своих манифестах. В общем, достоверность таких оценок требует обоснования, но Лотман себя этим не утруждает. Впрочем, даже будь они предоставлены, они не решили бы главную проблему этой книги - она в том, что это скорее биография декабриста, чем писателя.

Я рекомендую прочитать эту книгу всем без исключения! Хотя бы для того, чтобы понимать культуру того времени, чтобы увидеть цикличность истории и понять, что цензура была всегда.

Искренне советую прочесть эту книгу, чтобы больше узнать о непростой, наполненной большим количеством испытаний жизни Поэта.

Конечно, среди основных сложностей восприятия сего опуса следует выделить бесконечную, слепую любовь Лотмана к солнцу русской поэзии. Эта слепота накладывает отпечаток на каждое его суждение, заставляя неглупого, в общем, человека вовсю использовать двойные стандарты и интерпретировать очевидные суждения как-то совершенно однобоко и выворачивая их наизнанку – все во имя представления Пушкина в наиболее выгодном свете. Представления перед кем? Предисловие широкими мазками рисует картину коммунистической утопии, где школьники и любители российской словесности с одинаковым азартом зачитываются «Биографией писателя». Можете ли вы представить себе хоть одного школьника, который бы взапой читал это сахарное, но все-таки специализированное повествование, потому что душа просит? Я нет. (А если соединить на карте Петербург, Кавказ и Царское село, получится треугольник. Извините.)

Да, от сахарности здесь буквально некуда деваться. Лотман разве что не вкладывает между страниц портрет Пушкина с отпечатком помады от поцелуя, так безгранично влюбленно он пишет. Все это может вызвать разве что раздражение: от высоких чувств мало прока, если они загораживают своей громадой реальные факты. Лотман не удосуживается даже переобуваться на поворотах. Вот он пишет о негодяе-Булгарине, который-де пришел в российскую литературу и журналистику топтать своими грязными сапогами с единственной целью заработать денег, а вот уже с нежностью пишет о том, как наше светило Александр Сергеевич, не щадя живота, учит глупеньких современников, что за писательский и журналистский труд нужно давать авторам денег, а не только почет и славу. Вот он пишет о том, как лицеисты дурно обучались и вовсю разводили крамолу, а вот дрожащим голосом обвиняет Булгарина в отвратительных заключениях, что-де лицейский дух был такой себе, обучали там дурно и крамолу разводили. Вот он пишет с тревожным придыханием о том, что царь опасался и недолюбливал литературу, а вот тут же напоминает, как оскудел литературный мир Петербурга после декабристского восстания, ведь почти все передовые литераторы оказались в нем замешаны. Серьезно, Юрий Михайлович? Вы сами-то себя слышите?

Не менее грустным является тот факт, что противоречивая фигура Пушкина, складываемая Лотманом из разрозненных, нестыкующихся деталей, ко всему прочему никак не вписывается в социум. Лотман честно выделяет целую главу для того, чтобы описать журнально-литературную полемику Пушкина с ~продажными литераторами~ (тм), а еще одну главу – чтобы трепетно поведать читателям, как Пушкин сильно хотел жениться и влюблялся, чтобы жениться, и после женитьбы трогательно называл жену по-русски дурой в письмах, какая романтика. Лотман отказывает Пушкину в не-одиночестве, в какой бы то ни было причастности – и в этом, кажется, главная жестокость и единственная неверная нота в патоке биографии. Пушкин, лишенный чувства семьи, устало презиравший монашеский дух лицея, не принятый декабристами, встретивший конкурентный отпор от столичных литераторов, оказался не способен вообще ни на какие более или менее прочные связи. Как будто не было в его жизни ни Дельвига, ни Вяземского, ни Кюхельбекера, ни Гоголя. Вообще единственный человек, чувства Пушкина к которому Лотман признает, это Николай I, что выглядит особенно иронично в свете разгромной характеристики царя, которую автор тщательно рисует на протяжении всего повествования. Вот так получилось – так Пушкин верил «новому Петру», так искренне ждал от него перемен, что все очевидные знаки высшей немилости считал от лукавого. Поразительная верность.

В итоге книга – не столько биография, сколько вольное авторское видение психологического состояния поэта на протяжении жизни: здесь Пушкин судорожно пытается придумать себе чувство дома, здесь – оголтело лезет под пули, здесь – отчаянно хочет денег, здесь – погружен в размышления о судьбе России. И никогда он не находит поддержки, слишком гениальный для всех этой николаевской швали. «Творческое сверкание пушкинской личности не встречало отклика в среде и эпохе».

Сложная судьба в сложный период истории. И я не знаю, кто тут гений больше - Пушкин или Лотман - ибо так легко последний связывает и рассматривает одно через другое, и, знаете, так доступно, что, наверное, ребенок поймет.