Текст книги "Тринадцатый апостол"

Глава 12
ХАРОН ИВАНОВИЧ ХАРРИСОН

Семенов очень хорошо, в мельчайших подробностях, помнил тот день, когда его назначили старшим апостолом – начальником поезда. Он хотя и прокатался простым присяжным заседателем целых полгода, но мало представлял себе, чем же в первую очередь «старшой» должен заниматься.

Вернее, не представлял, как начальнику хватает на все времени. Ему казалось, что его бывший «старшой» – майор Семчин – занимался абсолютно всем: председательствовал на «судилищах», визировал приговоры, готовил приказы и постановления, контролировал работу охраны, кухни и медпункта, гонял разгильдяев из банно-прачечного блока и т.д. и т.п. Даже стенгазету Поездка редактировал. И когда Семчин умудрялся спать, Семенову, измученному донельзя сонной болезнью, даже не представлялось. И Семчиным он просто восхищался.

Но в первый же день после своего назначения старшим Семенов понял, что одного восхищения мало. Тут больше уместно благоговейное почитание…

Будучи назначенным начальником Поездка взамен слегшего с чахоткой Семчина (не было у майора времени заниматься своим здоровьем, не было), Семенов целый день сидел за столом и тупо подписывал бумажки.

Ему-то казалось, что первым делом надо «построить» все службы, провести генеральную проверку всех подразделений, назначить собрание, выступить с пламенной речью о задачах и о долге, а на деле… На деле пришлось весь день разбираться с недостачей матрасов на складе, со счетами за радиотелефон и почту, оформлять перерасход угля за счет недопоставок мазута, ходить на склад и лично подписывать акты о списании ржавых ведер и о постановке на баланс Поездка какой-то мудреной фиговины с мудрым названием «импульсный генератор» (кстати, Семенов до сих пор не мог врубиться, зачем эта штука на Поездке нужна) и т.д. и т.п. К вечеру он взвыл, кинул в завхоза калькулятором и, позорно сбежав из командирского вагона, заперся у себя в купе, где и напился до чертиков.

Но постепенно привык и научился хозяйствовать, ловко спихивая свою работу на подчиненных. Тем не менее из первых своих неудачных опытов хозяйствования сделал важный вывод: пусть все на Поездке провалится к чертям, пусть охрана перепьется, пусть целый вагон передерется, пусть даже десяток подконвойных уйдет в самоволку, но хозвагон должен остаться. И не просто остаться, а функционировать. Иначе – всему хана…

В хозвагоне постоянно шла грызня из-за «площадей». «Банщики» воевали с медпунктом за крохотную каптерку, кладовщик плел интриги против завхоза, пытаясь выселить его из уютного кабинета в административный вагон, уборщики демонстративно оставляли швабры-ведра посреди узкого прохода, объясняя, что у спецконтингента «инструмент» хранить нельзя – воруют.

Поэтому заходить в хозвагон Семенов не любил – тут же к нему приставали с жалобами и доносами. Но сейчас был особый случай.

Единственным, кого в хозвагоне не трогали, на кого не стучали и кого не пытались выселить или хотя бы ужать в площади, был Харон Иваныч Харрисон. Харитон Ильич Харитонов по паспорту. Бывший «погранец», сверхсрочник, исполнявший на Поездке должность радиста, по совместительству – штатный экзекутор, а попросту – палач.

Харон был ярым битломаном. В его радиорубке, уютненькой такой комнатушке, заставленной самой классной японской аппаратурой, все стены, не занятые стеллажами с компакт-дисками, были превращены в настоящий иконостас. Только вместо ликов святых на них были «битлы». Харон знал про них все, он собрал всю возможную литературу про легендарную ливерпульскую четверку, он выучил биографию каждого назубок, и разбуди его ночью, спроси: «Где Джон Леннон встречал Рождество 1963 года»? – он выдал бы расписание утра, дня и ночи великого «битла» поминутно.

Семенов ему не раз предлагал, мол, напиши ты про них книгу, утри нос западным битломанам. Или программу на радио сделай, лучше – серию программ. У меня знакомые на «Голосе России» есть – помогут. Но Харон только скромно отнекивался, хотя книгу писал. По ночам писал, язык от усердия высунув. И программу для радио готовил. Раз по сто переписывал, переделывал. Даже на ситаре играть научился под это дело. Отсюда и прозвище – Харрисон. И не потому, что Харитон любил его больше других, просто внешне был похож. То же треугольное личико, тот же прямой носик, пышные усы, улыбка, только вот глаза… В глазах Харона была такая жуткая тьма…

Семенов никогда не верил в судьбу и пребывал в уверенности, что жизнь человека складывается из соотношения миллионов случайностей. И приводил пример из своей жизни: «Не оставь я тогда кейс в московском метро, не пришел бы в „Бюро находок“. Не встретил бы Наташку, не назначил бы ей свидание, не женился бы на ней. Вернулся бы из командировки в свою Тмутаракань, сочетался бы законным браком с Люськой, за одной партой в школе сидели, с детства нас „жених и невеста“ дразнили, завел бы кучу детей и до сих инженерил бы на своем судоремонтном. И даже в ту командировку я попал случайно – наш начснаб приболел. И где вы видите судьбу? Нет судьбы, все решил случай».

Но Харон в семеновскую теорию случайностей не вписывался никаким боком. На Хароне словно фатальная печать смерти была. На всей его биографии.

Родился он в декабре 1980-го, как раз в тот день убили Леннона. Мать его, три года мечтавшая о сыне, так и не увидела своего первенца – умерла при родах. Как не увидел его и отец. Погиб, глупо погиб. Отличный спортсмен – лыжник, чемпион России, он приехал из Сибири в Москву на похороны Высоцкого. Купил букет алых роз, шел, плача, на Таганку прощаться… Его сбил пьяный водила фургона «Мороженое» с симпатичным таким пингвинчиком на борту. Не вписался в поворот и выехал на тротуар.

Три трупа, слава Богу, сразу, никто не мучался. «У папани моего смерть была сладкая, – „шутил“ потом Харитон, – его грузовик с мороженым переехал». И смеялся так, что дрожь по телу…

Харитоном его назвала бабка – Евдокия Матвеевна. В честь деда. Внука она обожала и делала все, чтобы сирота ни в чем не нуждался. Пенсионеркой устроилась на две работы, в «сухие» горбачевские времена приторговывала самогоном, ночами очередь за водкой, сигаретами занимала, потом очередь продавала. Она умерла 1 сентября, отвела внука первый раз в первый класс, села дома на диванчик и умерла со счастливой улыбкой. Харитоша в тот день долго ждал бабушку на пороге школы после уроков. Волновался, плакал, то и дело бегал в учительскую звонить. Домой его отвела молодая учительница. Открыв дверь, она сразу сообразила, в чем дело, сказала, что дома никого нет, и отвела мальчика в местный Дом пионеров – в игротеку. Мертвую бабушку Харитон увидел только на кладбище.

Учительница и усыновила мальчика. Ей долго пришлось бегать по разным конторам, жилищным управам, опекунским советам, доказывая, что делает это не из-за желания получить освободившуюся жилплощадь. Жирные тетки в ЖЭУ чуть ли не в открытую требовали от нее взятку, а дядя из опекунского совета намекнул, что «за пару палок можно справочку и устроить». Помог бывший тренер отца Харитона. Он набил морду любвеобильному «опекуну», записал на диктофон ЖЭУшных теток и сдал кассету в милицию, а последнюю проблему – незамужнее положение учительницы – решил, женившись на ней. Сначала фиктивно, потом – по-настоящему.

Когда началась «заваруха» на таджикской границе, он записался добровольцем и поехал на далекую заставу с женой и детьми (Лариса родила ему двух чудных дочек) инструктором по альпинизму. Харитон, отслужив в армии, поехал туда же – сверхсрочником.

В день своего тридцатилетия он осиротел во второй раз. Он с нетерпением ожидал окончания смены, чтобы рвануть домой, к праздничному столу, к любимой семье, когда узнал, что ничего этого уже нет. Басмачи ночью обошли с нашей стороны заставу и напали на военный городок. После короткого боя, в ходе которого, отстреливаясь до последнего патрона, погиб отчим Харитонова, бандиты согнали всех выживших на площадь и вырезали всех оставшихся мужчин. Женщин предложили обменять на «духов», захваченных после разгрома банды Рамзан Хана.

Но обмен не получился. Харитон тогда сидел в радиобудке дежурным и первым услышал страшную новость. Басмачи, обкурившись дури, изнасиловали заложниц – жен и дочерей погранцев, даже десятилетних девочек, а потом согнали их в медчасть и закидали гранатами.

Он не плакал. Он просто пошел к КПП и, не дав охране опомниться, в упор расстрелял автобус, где сидели ждавшие обмена «духи». Потом аккуратно положил «калаш» на землю и пошел сдаваться. Его судил трибунал. За «духов» оправдали, но дали три года… за порчу казенного имущества – за автобус. На каторгу он так и не попал, его направили на Поездок к Семенову. На те же три года. Но штрафником его никто не считал. Официально он числился «расконвойником» – радистом, на деле же…

– Вот что, Харитоша, – сказал Семенов, отхлебнув крепкого кофе, – для тебя клиент сегодня есть.

Харон понимающе кивнул.

– Зуев. Из блатных, второй вагон. Редкостный урод, три «мокрухи» на нем, но адвокат у него, сука, больно мудрый. Отмазывал.

– В чем провинился?

– Он с еще одним уродом в карты проигрался. Ну вот, за долг взялись апостола «замочить» – Стрельцова.

– А второй – что за урод?

– Да так, наркоман, дерьмо, я его в карцер для острастки оформил. Да и кишка слаба у него на «мокруху». А вот Зуев может…

– Документик имеется?

Семенов молча достал из кармана лист с текстом, завизированный тринадцатью подписями, и протянул Харону. Тот внимательно прочитал и спрятал в нагрудный карман. Папку с личным делом Зуева положил в сейф.

– Когда?

– Сегодня и побыстрей!

– Несчастный случай? Необходимая самооборона? Попытка к бегству или демонстративно?

– Лучше бы при попытке, но демонстративно, чтобы народу побольше видело. Впрочем, думай сам, у нас остановка через полчаса, Зуева я дежурным по кухне поставил. Успеешь?..

– Не впервой. Сделаем.

Семенов знал, что Харрисон сделает. По части провокаций и различных «штучек» он был просто асом. Предстоящую операцию он продумывал до мельчайших подробностей, играя на людской психологии, на человеческих пороках. А потому перед «экзекуцией» просил с личным делом «объекта» ознакомить.

Вора в законе Трушина он пристрелил при самообороне. Просто обозвал его пидором и, дождавшись, пока тот кинется на него с заточкой, всадил в оскаленную рожу урки всю обойму. Хитрюгу Савидзе, который на ловушки не попадался и сухим мог выйти из любых ситуаций, застрелил в медчасти, когда тот пытался обнять медсестру – защита персонала от нападения. Пойди он в киллеры профессиональные – отбоя бы от клиентов не было.

– Ну что ж, коллеги, – произнес Семенов, вставая из-за праздничного стола с бокалом неразбавленного спирта в руке. – Давайте выпьем по полной за наш профессиональный праздник: «День учреждения института господ присяжных заседателей», за труд наш нелегкий, за избавление страны нашей многострадальной от скверны, нечисти и погани, за…

– Товарищ майор, Сергей Михалыч! – В столовую с перекошенной рожей ворвался дежурный по Поездку прапорщик Борщин. – ЧП у нас! Попытка к бегству!

– Групповая? – кратко спросил Семенов, не опуская бокала.

– Нет, одиночка.

– Кто?

– Зуев со «второго» «блатного».

– Как?

– Повздорил с охранником – отказывался относить на пищепункт посуду после обеда. В смысле, что он «блатной», что ему не положено. Охранник его силком на платформу выволок, а он свалил его и побежал…

– Кто пресек побег?

– Харрисон, ой, это, как его – расконвойный Харитонов. Он случайно по вагону проходил, ну и увидел. Разбил окно и из табельного… – Борщин перевел дух и не без гордости добавил: – Все в цель. Три в спину, одна в голову!

– Ладно, – махнул рукой Семенов, – сейчас подойду. Ну-с, коллеги, не портить же такой тост из-за какого-то… инцидента. Повторюсь: давайте выпьем за очистку России от скверны!

Глава 13
ТАЕЖНЫЙ РАЙ

Семенов в жизни вообще мало чего боялся, ну разве что зубных врачей. А уж на Поездке, где он был, что называется, и царь и бог, и подавно. Но порой и ему приходилось прятаться. Вот и сегодня он, словно нашкодивший мальчишка, скрывающийся от злой училки, потихоньку, мелкими перебежками пробирался в свой вагон, моля Бога, чтобы тот сжалился и дал бы наконец Семенову выспаться. Чтобы хозблок не прислал опять ходоков с жалобой, чтобы начальник охраны не вздумал именно сейчас, глубокой ночью, сдавать оружейку охране под именную семеновскую печать, чтобы женсовет Поездка не подкараулил бы его в тамбуре с петицией по поводу добавочного «банного дня».

Господь все-таки послал Семенову «испытание» в лице завхоза с кипой отчетов и бланков на подпись, но Семенов препятствие это на пути к вожделенной койке преодолел на удивление легко. Он лишь глянул на завхоза невыспавшимся зверем, тот все понял и моментально испарился.

Перед тем как нырнуть под одеяло, Семенов с трудно поддающимся описанию наслаждением выдернул из сети вилки селектора и внутреннего телефона. А потом торжественно поклялся, что никакие причины, никакие силы, никакие события на земле, под землей, в небесах и в космосе не заставят его сегодня пожертвовать сном. Пусть все летит к чертям, пусть спецконтингент устроит драку, пусть охрана перепьется, пусть хозвагон загорится, Семенов будет спать. До девяти утра, нет, даже до полдесятого. Он заслужил это время, ведь может же он спокойно выспаться хоть раз в неделю, ведь должна же быть в мире хоть какая-то справедливость?!!

Но выспаться Семенову так и не довелось. Буксы вагонов истошно завизжали, как сотня дисковых пил, включенных одновременно в сопровождении хора из тысячи сексуально озабоченных котов, тут же визжание перешло в загробный скрежет. От таких звуков и мертвый проснулся бы, но Семенов лишь перевернулся на другой бок, и даже когда от резкого торможения с верхней полки на него посыпались папки с документами и разное личное барахло, он лишь натянул одеяло на голову.

Но тут затренькал сотовый телефон – экстренный вызов. Просто человек Сергей Семенов мысленно плюнул и продолжил дрыхнуть, но старый служака, старший апостол и начальник поезда майор Семенов, чертыхнувшись, засунул руку под подушку, вытащил черную коробочку мобильника, вытянул зубами антенну и процедил в «говорилку»:

– Начальник поезда Семенов. Кто у аппарата?

В трубке затрещало, и взволнованный голос зачастил:

– Товарищ майор, ой, господин, ой, това… тьфу. Сергей Михайлович, это дежурный ночной смены, лейтенант Кривин.

Семенов едва удержался, чтобы не сделать разнос дежурному за внеуставное обращение, но передумал. Сам не раз путался, с начальством общаясь. У них там чуть ли не каждый месяц распоряжение новое, как по-уставному обращаться: то по-старому – товарищ, то по-новому – господин, то снова товарищ, то вот какой-то мудрец «ваше высокоблагородие» даже предложил. Охранники целый месяц выговаривать учились, пока новое распоряжение не пришло…

– Ну что там, Кривин, у тебя стряслось? Почему поезд встал?

– ЧП у нас, товарищ майор, танк на рельсах!

– Ты что, сдурел?!! – гаркнул Семенов, на самом деле понимая, что Кривин врать не будет, и раз говорит, на рельсах танк – значит, на самом деле танк. Просто ему нужно было пару секунд паузы, чтобы сообразить, что делать.

– Ей-богу, господин майор, танк! Т-72, прямо на разъезде, пушкой в нашу сторону.

– А семафор?

– Семафор разбит.

– Станция?

– Не отвечает!

– Тогда какого хрена! – Семенов в бешенстве едва «говорилку» не оторвал. – Караул в ружье.

– Това… тьфу, Сергей Михайлович, я хотел, но они требуют с вами связи. Лично!

– Кто они? Какой связи? Ты толком объяснить можешь?

– Да ни хрена он не может! – вдруг раздался в трубке хриплый голос. – Капитан Семенов, будьте на месте, никуда не выходите, за вами сейчас придут. Командование Поездком беру на себя я. Не дергайся, капитан!

– Майор, – совершенно ошалело поправил Семенов, судорожно цепляя на себя кобуру с «бульдогом».

– Майор?!! – взорвалось в трубке. – Ну, блин, Серега, поздравляю! Пузырь с тебя! Да не ссы, Ивин это, Вовка Ивин. Не узнал? Богатым будешь! Я тут твой Поездок захватил, ты уж дай команду, чтобы твои орлы не палили. Свои мы, свои! Сейчас у тебя буду…

Ивин… Вовка Ивин. Семенов бросил в угол кобуру и безвольно упал на койку. Нет, третьего захода с Ивиным Семенов не вынесет, если только прикинуться «зашитым»?

Он подключил селектор, вызвал все посты и объявил: «Учебная тревога, огня не открывать». Через пару минут по коридору уже грохотали сапоги, дверь с грохотом сдвинулась (Ивин ничего не мог делать тихо), пахнуло запахом мороза, сосны и можжевеловой водки.

– Сережка! Друган! Зайка мой! Майор, надо же, майор! Поздравляю! Ганка, тащи же поросенка. Серега, ну где же стаканы?!!

Родина позвала Владимира Ивина исполнить свой долг, сняв с бабы. В буквальном смысле! Ивин – красавец отставник, руководитель крупного мясомолочного предприятия только-только «уговорил» молоденькую практиканточку-зоотехника и, накачав коньяком, страстно отлюбил ее в сауне, расположенной почему-то в телятнике.

Там-то его и взяли. Трое ребят в камуфляже и черных масках долго и настойчиво стучались, затем выбили дверь сауны. И тут же почтительно отошли, пропустив долговязого блондина в кожаном плаще и ковбойской шляпе. Тот по достоинству оценил позу и азарт, с которыми Ивин пользовал юную специалистку по части звериных душ, тактично прикрыл дверцу, вежливо попросив:

– Владимир Палыч, закончите с обсуждением этого серьезного вопроса, будьте добры на пару минут для беседы. Я жду вас в машине…

Ивин, надо отдать ему должное, дело до победного конца довел, оделся, галантно поцеловал даме ручку и вышел на мороз. Больше его в родном хозяйстве не видели, той же ночью он был доставлен в Москву в очень солидную контору. Там седой щупленький дядя в очках, буквально утопавший за огромным столом красного дерева, с ходу предложил Ивину два варианта: либо 10 лет лагерей за приписки, самоуправство и прочие злоупотребления (все документы и улики были предъявлены), либо Ивин немедленно едет на БАМ и организует… новую русскую каторгу. И указал на большую служебную записку, отправленную год назад Ивиным президенту. В ней аргументировано доказывалось, что главные богатства России лежат за Уралом и если не валять дурака, а правильно использовать рабочую силу…

– Зайка мой! – заорал Ивин и кинулся через стол обнимать очкарика. – Да что ж ты, лапа, раньше молчал?! Зачем же меня под конвоем везти, ты бы свистнул, я б сам прискакал. Так это ж мечта моя. Я ж – сибиряк!

Очкарик смущенно улыбнулся, потирая чуть придавленную гигантом шею, тут же заменил недоглядевшую охрану (уже на следующий день смена, дежурившая в кабинете, в полном составе отправилась на таджикскую границу). Но несмотря на экстренность, на БАМ Ивин поехал поездом. «Тайгу хочу посмотреть, – объяснил он, – какая она теперь, тайга…»

Он за полгода наладил систему новой русской каторги. И не только по БАМу, по всему Дальнему Востоку. Его боялись губернаторы, только от упоминания его фамилии падали в обморок мэры. На производствах Ивина летели ко всем чертям нормы и расценки, люди выдавали на-гора такие объемы продукции, что даже самые смелые экономисты верить отказывались. Но приезжали комиссии и убеждались, что все правильно. А потом…

Говорят, президент долго колебался… Ему было очень жалко Ивина. Но закон суров. Ивин набил морду начальнику КДВО, как-то так получалось, что интересы двух ведомств – МВД и МО – сталкивались даже на необъятных просторах Сибири. А потом прострелил ему ляжку на дуэли. Правда, перед этим трахнул его молодую супругу. А потом только в одном лагере неделю держал оборону против целого мотострелкового полка. Урки просили: «Палыч, дай нам стволы, мы их в капусту порубим». Но уркам оружия Ивин не дал, и когда мотострелки начали стрелять на поражение, приказал сдаться. Он не струсил, он не хотел, чтобы русские снова проливали кровь русских.

Его осудили, но нашли какие-то отмазки для амнистии и назначили начальником лагеря на реке Мультагай.

Там-то Семенов с ним и познакомился. Надо же, всего полгода назад, а кажется, столько времени прошло.

– Поверь мне, капитан, – втолковывал Семенову Ивин, развалясь на санях, – время вышек и колючей проволоки давно прошло. Нет Сталина, сдох он без покаяния, и система его сдохла. Да, у меня есть вышки, проволока есть, сам увидишь, но другое дело – как сделать и где поставить…

Семенов тогда гнал в лагерь №2017 на реке Мультагай две сотни «временно прописанных» – высланных из Москвы, Питера, Саратова и Нижнего Новгорода бомжей, проституток, прочих деклассированных элементов. Среди них – три десятка урок, ранее сидевших.

Семенову Ивин сразу понравился. Тот деловито прошелся вдоль шеренги люмпенов и, подобно Басову из фильма про Шурика, начал выкрикивать: «Плотники, штукатуры, слесаря, нормировщики, мотористы»… Он назвал штук двадцать разных профессий, но из шеренги вышло человек от силы тридцать.

Ивин ехидно улыбнулся. По взмаху его руки к вышедшим из строя тут же подбежали люди. На снег полетели зэковские шапки, фуфайки, стеганки. Через пару минут «добровольцы» были обряжены в яркие пуховики, унты и пышные енотовые шапки.

– Ну что ж, нет специалистов, будем учить, – подмигнул Семенову Ивин. – На первый-второй рассчитайся. Первые номера – в карьер, вторые – на лесоповал. Обед? Обед будет для тех, кто выполнит норму! Все, запомните, все остальные вопросы через бригадиров…

Ивин долго ходил вдоль шеренги отдельно построенных урок, интересовался статьей, сроками, запоминал. Потом лично, сам, снял с каждого наручники.

– У меня в наручниках не ходят, – объяснил он, улыбаясь. – Глупости это. Сейчас, братки, вы пойдете на взрывные работы. Бригадиры вас уже ждут. Там покажете свою крутость. И запомните: бежать отсюда невозможно, да и незачем. Впрочем, сами увидите…

Только в поселке Веселый, раскинувшемся на высоком берегу реки Мультагай, Семенов понял, почему Ивин совершенно не заботился об охране лагеря. Бежать здесь было некуда…

До ближайшей станции от КПП Веселого было ровно 280 км. Гражданин, замеченный за пределами лагеря на расстоянии 5 км в рабочее время, подвергался принародной экзекуции по филейным местам в размере 20 кнутов (по 4 кнута за каждый километр). Невыполнение плана на 10% каралось той же мерой. Зато перевыполнение…

На территории Веселого царил сухой закон. Нарушение его каралось жестко; гражданин, замеченный в потреблении любых спиртосодержащих веществ, сам шел на площадь, оголял задницу и укладывался на козлы. Врачиха, взяв кровь из вены провинившегося, определяла процент алкоголя в крови и выносила вердикт: 30 кнутов, 40, 70…

Да, пить на земле Веселого, раскинувшегося по генплану на 280 гектаров, воспрещалось, но… А кто запрещал пить на воде? К пристани Мультагая днем был пришвартован списанный речной пароход. Откуда он здесь появился, когда и как – никто не знал. По крайней мере Ивин клялся, что выбрал под лагерь это место только благодаря этому пароходу. Так вот, в 20.00, как только местная кочегарка испускала победный вопль об окончании рабочего дня, к пристани летели толпы. Злые мужики, обряженные в пиратов (Ивин, блин, книжек начитался, вот и придумал), но с вполне современными автоматами на пузах проверяли входные билеты, подписанные лично начальником лагеря за:

трудовые успехи;

перевыполнение плана;

рационализаторство;

творческие находки;

товарищество;

решение бытовых проблем;

народное творчество, и т.д., и т.п.

В 21.00 пароход, пыхтя угольным дымом в девственное дальневосточное небо, отплывал на середину реки, и…

– Дорогие сограждане, – обычно «открывалку» – вступительную речь – говорил сам Ивин, редко упускавший возможность посетить пароход, – давайте отдохнем. Вы поработали, мы – оценили. Мы тоже работали, надеюсь, вы это тоже оценили. Так гуляй, братва!

В небо взмывала ракета, в тот же момент открывались бары, хлопали бутылочные пробки, пенилось в кружки пиво, столы ломились от закусок, выходили к мужчинам разодетые, как фотомодели, ослепительные дамы – бывшие вокзальные шлюхи… Бильярд, кегельбан, зал игровых автоматов, казино.

Всю ночь на пароходе гремела музыка и играл свет на зависть неудачникам, не заработавшим ударным трудом «проходок» на этот праздник жизни.

В 6 часов утра опять взмывала ввысь ракета. Сразу же закрывались все «источники», начинали работать сауна и вытрезвители. Ровно в 8 утра счастливчики возвращались на берег…

– Зайк, поверь мне. Я, честное слово, не понимаю, зачем Сталин морил голодом миллионы людей-зэков, – размышлял Ивин, почесывая пузо на полатях сауны. – Вот смотри, Семенов, у меня все сыты, у меня ж, если план выполняешь, – «шведский стол». И у меня все трезвы, днем по крайней мере, все вкалывают, кто как может. Я ж не заставляю слесаря валить деревья, а плотника точить железки. У меня для каждого есть работа и щедрая, очень щедрая оплата. Ты знаешь, чем забит мой служебный сейф? Баксами, марками, юанями и прочей ихней валютой. Потому что никакая валюта, окромя «ивинек», здесь не нужна. Только на мои «ивинки» они смогут оттянуться здесь по-человечески. И вот ходят они, ходят, меняют по курсу. А курс я устанавливаю. Сам! Ты думаешь, я сдам их государству? Фигушки! На эту валюту я такого здесь накуплю, я такой коммунизм здесь построю…

Вдруг Ивин посерьезнел. Он сел на лавку, окатил себя холодной водой и спросил:

– А ты знаешь, Семенов, что уже больше восьмидесяти человек, которые могут уже сейчас вернуться по месту прежней прописки в Москву, Питер, написали мне заявление на постоянную прописку. Здесь! В поселке Веселый на реке Мультагай. Восемьдесят! Слушай, а может, я правильно все делаю? Оставил бы ты мне пару сотен работничков получше. Да знаю я, что разнарядка у тебя. Ну придумай что-нибудь. Задумал я, понимаешь, пристань расширить и новый консервный завод построить, а рук рабочих не хватает. И баб, баб побольше, у меня мужики-красавцы в холостяках ходят, без баб дурить начинают. Хоть шлюх, хоть «венеричек», у меня знаешь какие гинекологи!

– Цыган возьмешь? – предложил Семенов. – Целый вагон даю! Лучший ансамбль в России, такую самодеятельность наладишь!