Текст книги "Гермиона"

Китайская ваза

В каждой семье, наверное, есть какая-то особенно ценная вещь, которую детям запрещают трогать. У нас это была большая китайская ваза, которую мой папа привёз из заграничной командировки. Она возвышалась на серванте в зале и была почти всегда пуста, как музейный экспонат. Снаружи лаковый фарфор был украшен множеством изящных тонких узоров, а изнутри покрыт чем-то похожим на серебристую рыбью чешую.

Когда родители оставляли нас с братом одних, они строго наказывали вазу не трогать. Мой брат старше меня на пять лет, ко времени повествования ему исполнилось десять. Ссорились мы редко, поэтому нас не боялись оставлять дома одних. Кроме того, я всегда слушался своего старшего брата.

Однажды родители с самого утра ушли в гости к знакомым, а мы с Сашей решили поиграть в прятки. Все потайные места в квартире нам были более-менее известны, поэтому вскоре нам наскучило делать вид, что мы по-настоящему прячемся или ищем. Тогда Саша попросил меня минутку постоять в ванной комнате, чтобы дать ему возможность спрятаться хорошенько, и когда я вышел его искать, то понял, что без его же помощи я Сашу не найду – брат точно испарился. Я заглянул во все известные мне места, даже под кровать, но брата нигде не было.

– Сдаюсь, – растерянно пробормотал я и в ту же секунду услышал едва сдерживаемый смех, который доносился откуда-то сверху. Я приподнялся на цыпочки, удивлённо повертел головой и вдруг увидел Сашу, который пластом лежал на серванте и хохотал. В восхищении я присвистнул – вот это да! Мой брат открыл ещё одно потайное место. Саша продолжал давиться смехом и вдруг неаккуратно задел рукой китайскую вазу, она потеряла равновесие, шлепнулась о пол и разбилась. Точнее, не совсем разбилась, а раскололась на две половинки. Саша резко перестал хохотать и бледный соскочил на пол. Мы были напуганы. Папа говорил, что эта ваза стоит огромных денег. Я молчал, а Александр, нахмурившись, пытался приставить одну половинку к другой. Наконец он посмотрел на часы, о чем-то быстро задумался, потом достал из стола суперклей и, как мог, вазу склеил, поставил её на место. На меня он старался не смотреть, но когда работа была закончена, каким-то нехорошим голосом произнёс:

– Не вздумай рассказать об этом родителям.

Потом оценивающе взглянул на меня и, заметив мою растерянность, прибавил:

– Если расскажешь, свалю всё на тебя. Учти. И больше я с тобой не останусь. Ты меня понял?

Я молчал. На китайской вазе появился ещё один крохотный «узорчик» -трещина. Он не был заметен издали, но вблизи… Я присел на диван и от обиды на брата расплакался. А у него на лице появилась какая-то вызывающая усмешка. Так мы и просидели до прихода родителей молча. Они вернулись из гостей очень радостные. Слышно было ещё с порога. Первая в комнату влетела мама. Тут же запахло цветами и мандаринами. У неё в руке был огромный букет роз и кулёк с фруктами. Она по очереди расцеловала нас и сунула каждому по мандаринке. Затем вошёл папа. Он был в прекрасном расположении духа и что-то напевал себе под нос.

– Этот букет цветов мне подарил папа, – торжественно объявила мама и подошла к серванту. – Их нужно поставить в китайскую вазу. Но сначала нальем в неё немного воды.

Я оторопел. У меня из руки выпал мандарин. Я потянулся было за ним, но вдруг встретился взглядом с мамой и густо покраснел. Мама посмотрела на меня, потом перевела взгляд на брата, затем снова на меня. Саша по-прежнему с вызовом улыбался, однако его глаза, превратившиеся вдруг в узкие щелочки, выдавали, что ему было очень невесело. Почему-то в то мгновение его лицо напомнило мне склеенную китайскую вазу. Я уже готов был расплакаться, как мама неожиданно развернулась и ушла на кухню.

– Впрочем, эта ваза для таких цветов слишком велика, – донеслось до нас. – Я их поставлю в другую вазу, поменьше.

Я глубоко вздохнул и с гневом взглянул на брата. Он, как ни в чём не бывало, так мне показалось, с аппетитом поглощал мандарин.

В ту ночь я не сомкнул глаз. Мне мерещились мандарины, китайская ваза, Сашино лицо. У меня подскочила температура, и я начал бредить. Всю ночь около меня просидела мама. Она поила меня яблочным соком, давала мёд, прикладывала к голове мокрое полотенце. Я не выдержал и, расплакавшись, всё ей рассказал. Она ласково погладила меня по волосам и тихо шепнула, что обо всём догадалась.

– Ты ведь не хотел выдавать брата? – спросила она. Я молча кивнул. – Но ты мучился, от того что не сказал правду, и поэтому заболел?

Я снова кивнул.

– Откуда ты это всё знаешь? – удивился я.

– Лица людей иногда говорят больше, чем уста. Ты не волнуйся, – ободрила она меня. – За то, что ты раскаялся, к тебе вернутся силы. Завтра ты будешь здоров. Ранка твоя заживёт, и ты будешь крепче, чем был. У раскаяния большая сила. Спи, – шепнула она. – А с Сашей я поговорю завтра. Я заглядывала к нему в комнату. Он притворяется, что спит. Хотя я точно знаю, что теперь ему очень стыдно.

Я закрыл глаза и вскоре заснул. А утром ко мне подошёл Александр и попросил прощения. Глаза у брата были красные и заплаканные, как будто он всю ночь не спал. Перед завтраком он признался родителям в том, что случилось на самом деле.

Квекли

В небольшом болоте недалеко от деревни жила очень гордая и вздорная жаба по имени Квекли. На самом деле её звали, конечно, по-другому, смешно и ласково: Квакля, но она сама настояла на том, чтобы окружающие ее лягушки обращались к ней на английский манер и на «вы». И на то, по её мнению, были причины. По-своему Квекли любила родные места, которые, с одной стороны, ограничивались камышом, а с другой – полуистлевшей затопленной лодкой. По-своему любила своих сородичей, от весны до осени занятых хоровым пением, но больше всего на свете она любила саму себя.

Когда-то очень давно, когда камыш ещё не рос так густо, а с лодки рыбачили деревенские мальчишки, её бабушка, умирая, поведала старинное жабье предание, в котором говорилось о всемирном потопе и о некой чудесной лягушке, спасшей Ноев ковчег. По преданию выходило, что озорная мышь, находившаяся вблизи спасаемых тварей, нечаянно прогрызла в днище корабля дырочку, и Ноев ковчег стал тонуть. Звери не знали, как спастись. Кошка отыскала разбойницу-мышь и изрядно потрепала её, однако этого было недостаточно – вода фонтанчиком била через днище и заполняла Ноев ковчег. Корабль спасла лягушка, которая бросилась в воду и заткнула отверстие своим телом. Таким образом, жизнь на земле была спасена. Бабуля прибавила, что где-то на белом свете даже имеется памятник знаменитой лягушке, и что некоторые люди поклоняются ей как божеству. С этими словами старая жаба отошла в мир иной. А наша вздорная и гордая Квекли вскоре после этого стала подозрительно высокомерно раздувать щёки и отдельно от хора брезгливо поквакивать, подчёркивая тем самым свою исключительность. И бережно хранимое всем лягушачьим родом жабье предание в её устах с тех пор зазвучало иначе. Текст менялся день ото дня, подгонялся под саму Квекли, и совсем скоро молодые лягушата, ещё вчера бывшие глупыми головастиками, к великому изумлению узнавали, что, оказывается, живут рядом с легендарной жабой Квекли, спасшей от погибели всё живое. Указывая перепончатыми лапками на остов затонувшей рыбацкой лодки, лягушата шептались, что это, наверное, и есть печально знаменитый Ноев ковчег.

По воскресным дням Квекли собирала молодёжь вокруг себя и, надевая маску старой мудрой жабы, Большой Мамы всех окрестных болот, скрипучим голосом начинала своё повествование:

– Когда я была молода и очень ква-ква-ква… красива…

Молодые лягушата выползали из воды на зелёные плотинки кувшинок и лилий и восторженно смотрели на живую легенду.

– Так вот, когда я была молода и ква-ква-ква… невозможно красива, – продолжала Квекли, – за мной ухаживал один ква-ква-ква… кавалер – молодой аллигатор каких-то там островов. И пригласил он меня в свадебное путешествие на ква-ква-ква… квалифицированном многопалубном корабле Ноевом ковчеге… М-да, – расплывалась в сладкой улыбке врунья. – Так на чём я остановилась? Ах, да. Был там среди прочих ква-ква… пассажиров вредный мышь, то есть крыс, огромный зубастый крыс, которого все боялись. Так вот, этот крыс, а точнее, огромный зубастый бобрище прогрыз большую дыру на дне корабля. И мы стали тонуть.

– Ква-ква, тонуть… – эхом прокатывалось среди слушающей публики. – А наша Большая Мама… всех спасёт… ух, сейчас начнётся самое интересное! – уважительно пришёптывала молодёжь.

– Так вот, – продолжала Квекли. – Стали мы тонуть. Всякой твари было по паре. Слоны, верблюды, тигры бросились ко мне за помощью, пали на колени и стали умолять меня спасти их от гибели.

– Даже тигры – и на колени, – неслось с восхищённым придыханием со всех концов болота.

– Так вот, – продолжала великая лгунья, – приказала я этим полосатым кошкам изловить бобра, а сама – что ж… бросилась в воду и заткнула пробоину на корабле. – И Квекли показала всем, как она может раздуваться.

– Браво, брависсимо! Уважаемая Квекли, расскажите, пожалуйста, про человека.

– Ах, человек, – снисходительно бросала Большая Мама. – Человек – это такая, ква-ква, скотина, которую нужно постоянно подхлёстывать, чтобы она не завязла… ква-ква… ну вы понимаете, в чем.

– Ха-ква-ква! Ха-ква-ква! – покатывались со смеху озорные лягушата, а жабы постарше молча хмурились и, качая головами, спешили покинуть место дерзалища. Как бы чего не вышло, всё-таки, Человек!

– Так вот, человек упал передо мной на колени, – не на шутку разошлась Квекли. – И объявил весь наш квакучий род священным и неприкосновенным.

– Ура! Ура! Да здравствует Большая Мама!

Молодые лягушата забирались на плотинки и делали в воздухе сальто.

Однажды во время очередного лягушачьего представления на болоте появился человек. Это был деревенский хулиган Васька Рыжий, который возвращался с рыбалки. Васька ненавидел лягушек и издевался над ними. Взрослые, конечно, ругали его за это, однако, мальчик исправляться не хотел и при всяком удобном случае озорничал. Василий появился на болоте в ту минуту, когда Квекли, в блаженстве закрыв глаза и погрузившись в транс, в очередной раз вещала сородичам о том, какая всё-таки, скотина этот человек. Василий не понимал лягушачьего языка, он лишь увидел сборище возбуждённо квакающих лягушек и приметил одну из них – огромную, толстую, с полузакрытыми глазами, которая, в отличие от остальных, не испугалась и не плюхнулась в воду.

Так Квекли оказалась в тёмном заплечном мешке вместе с другими живыми снарядами. С той поры на болоте Большую Маму никто не видел, однако её предание о Ноевом ковчеге живо до сих пор.

Кот-вольнодумец

Весной в нашем дворе появился рыжий кот-бродяга. Выглядел он настоящим разбойником – левого глаза не было, вероятно, потерял его в какой-нибудь схватке; бока были сильно ободраны так, что шерсть местами свисала клочьями; а на правую заднюю лапу он слегка хромал. И, тем не менее, все коты в округе его побаивались. Одним словом, бывалый! Как только он появлялся у люка теплотрассы, куда сердобольные жильцы дома подкидывали кошачью еду, все дворовые коты уважительно расступались, прижимая уши и испуганно косясь на пришлого чужака, и терпеливо ждали, когда одноглазый разбойник насытится избранными яствами, и лишь потом подъедали остатки. Удивительно, что никто из котов даже не пытался с ним задираться, хотя по внешнему виду многие из них выглядели и осанистее, и крупнее. Вероятно, было в этом не раз подранном хулигане что-то такое, что сразу отпугивало сородичей от желания помериться силами.

Жильцы, подкармливавшие бездомных кошек, отнеслись к новичку с неприязнью, потому что львиная доля еды доставалась именно ему, непонятно откуда явившемуся бродяге. Но однажды я стал свидетелем поистине бесстрашного поступка этого неказистого с виду кота. Дело в том, что в феврале-марте начинались активные собачьи свадьбы, во время которых целые стаи клыкастых, возбуждённых, огромных псов шныряли по дворам, преследуя какую-нибудь крохотную безобидную самочку. Собак этих боялись даже люди, не говоря о котах, которые, заметив стаю издали, тут же ныряли в подвальные щели или взлетали на деревья точно птицы. Наблюдал я за отчаянным поступком бывалого издали, потому как и сам побаивался псов во время собачьих свадебных гулянок. Псы были агрессивны, непредсказуемы, словно теряли остатки своего разума.

Итак, в один из тёплых мартовских дней в нашем дворе появилась стая собак, преследующих крошечную самочку пекинесика. В передних рядах возвышались собаки благородных кровей: улизнувший вместе с поводком и ошейником от хозяина огромный чёрный ротвейлер; молоденький самец сторожевой немецкой овчарки, тащивший за собою металлическую цепь, и узкогрудый мраморный дог, за которым, огрызаясь, бежали полукровки-дворняги. Подняв вверх свою приплюснутую мордочку, самка пекинесика задавала темп и направление движения всей свадебной кавалькаде. Заметив псов, дворовые коты тут же испарились. Один только рыжий с невозмутимым видом продолжал хрустеть куриными потрохами, вываленными на люк теплотрассы главной кошатницей нашего дома Валентиной Ивановной, одинокой старушкой с первого этажа. Привлечённая аппетитными запахами, самка пекинесика бесстрашно и по-собачьи высокомерно подошла к люку, окинула небрежным взглядом своих охранников и уже готова была тявкнуть на потерявшего всякое уважение к собачьему племени дерзкого кота, как тот вдруг изогнулся, вздыбился, прижал уши и зашипел с такой яростью, что собачка завизжала и трусливо метнулась под ноги ротвеллера. Такой дерзости от кота собачья публика явно не ожидала. Вперед бесстрашно выдвинулся ротвеллер. Раскрыв свою огромную пасть, он попытался схватить наглого кота, однако рыжий увернулся с необычайной ловкостью и по-боксёрски резкими движениями передних лап атаковал противника когтями по носу. Говорят, что нос – самое чувствительное место у собаки, и это правда. Ротвейлер взвыл от боли, и вся собачья банда, вероятно, решив, что их вожак столкнулся с каким-то очень страшным и сильным зверем неизвестной породы, бросилась врассыпную. Однако рыжему и этого показалось мало. Провозгласив воинственный клич, он в несколько прыжков настиг нерасторопную самочку, двинул ей по спине с такой силой, что собачка заголосила от ужаса и, окончательно потеряв достоинство, рванула в сторону соседних домов, увлекая за собой всех ухажёров. А бывалый, прихрамывая, вернулся к недоеденным потрохам и преспокойно продолжил трапезу.

Дерзкий поступок бродяги произвёл впечатление на жильцов нашего дома. Те, кто своими глазами видел происходившее, незамедлительно изменили мнение о новичке. Старушка Валентина Ивановна, наблюдавшая за сценой из окна квартиры, вышла на улицу и решительно заявила всем, кто был в эту минуту во дворе, что отныне она берёт одноглазого сироту на поруки и готова предоставить ему постоянное место жительства в собственной квартире.

– С таким котом, – провозгласила старушка, – мне никакая охранная сигнализация не нужна.

Вечером Валентина Ивановна приманила сироту специально купленными для этого свежими окуньками, налила на кухне миску молока, и, заперев приёмыша в квартире, отправилась к соседям за советом, как лучше назвать героя, чтобы он не обиделся и стал откликаться на новое имя. Решено было наградить его благородным прозвищем Кутузов, по причине особого героизма и отсутствия одного глаза. Кажется, сама судьба в лице Валентины Ивановны улыбнулась рыжему бродяге.

Должен признаться, что не только мне, но и другим жильцам дома было немного жаль потерять свободолюбивого полудикого кота с таким ярким независимым характером и увидеть его обласканным, чистым, расчёсанным, мурлыкающим на коленях у старушки. Это было возмутительно! Кот был дорог нам именно как хулиган и бродяга, живущий вольною кочевою жизнью цыгана.

Впрочем, в первую же свою «счастливую» ночь Кутузов показал истинный характер. Как выяснилось утром, съев рыбу и выпив молоко, сирота ненадолго вздремнул, а ближе к ночи, когда хозяйка заснула, рыжего потянуло на привычное воровское дело. Он запрыгнул на газовую плиту, где стояла сковорода с тушёным мясом, бесшумно отодвинул крышку, дерзко употребил всё мясо, хладнокровно вылизал сковороду до блеска и удрал через форточку на улицу. Утром о разбойничьем поступке Кутузова было известно всему нашему дому. Обескураженная таким вероломным поведением сироты, Валентина Ивановна жаловалась на приёмыша всем прохожим – и знакомым, и незнакомым. Старушка плакала и признавалась, что со всем сердечным теплом отнеслась к бродяге, а взамен получила страшное предательство. Кто-то сочувственно кивал головой и соглашался с Валентиной Ивановной, уверяя, что все коты мошенники и негодяи, что усатым и полосатым нельзя доверять, особенно сковородки с тушёным мясом. Кто-то посмеивался над наивной старушкой, пригревшей рыжего чертягу, но в душе ликовал, что кот не променял цыганскую душу на уют и тепло домашнего очага. Однако самого вольнодумца Кутузова это, очевидно, менее всех волновало. Он по-прежнему пользовался безукоризненным уважением со стороны своих усатых сородичей, не боялся ни голода, ни холодов, жил как придётся на улице, питался тем, что подбрасывали люди, иногда ловил зазевавшихся птиц, а вот собаки… О, эти грозные воители улиц! С той поры они обходили наш двор стороной, очевидно, получив по своему собачьему радио сообщение о лихом рыжем звере неизвестной породы.

Кстати, на ласковое «кис-кис» или новую кличку Кутузов наш бродяга не реагировал. Быть может, окрести его Валентина Ивановна как-то иначе – Пират, Бывалый, Стенька Разин или Емелюшка Пугачёв, – кот стал бы вести себя по-другому. Хотя, не думаю… Он словно явил собою давно забытую кошачью натуру, так хорошо прозвучавшую у литературного классика – «кошка, гуляющая сама по себе».

Умная крыса

Историю о главной корабельной крысе, о которой моряки слагают легенды, я услышал от отца, когда мне было лет восемь. В детстве трудно отделить правду от вымысла, поэтому все отцовские морские байки я принимал за чистую монету. Впрочем, история об умной корабельной крысе и тогда, и сейчас не вызывала и не вызывает у меня сомнения в правдивости.

Мой отец много курил, а не курить или даже курить поменьше не мог. Поэтому, когда отправлялся в очередной рейс на торговом судне, брал с собой огромное количество папирос, которые едва умещались в рундучке, на котором он отдыхал между вахтами в радиорубке. Для удобства отец хранил папиросы штабелями без упаковок, – захотелось отравить себя табачком, сунул не глядя руку, вытащил из рундука папиросу и… дыми, сколько желается.

Однажды судно оказалось недалеко от берегов Турции. Рейс был долгим, и капитан принял решение остановиться в турецком порту. Отец сдал вахту коллеге-радисту, а сам отправился отдыхать в кубрик. Сунув, как обычно, руку в тайничок, отец почувствовал какую-то пустоту и, шаря на ощупь, наткнулся на каких-то омерзительных скользких тварей. Вытащив их в пригоршне вместе с безнадёжно испорченными табачными изделиями, он обнаружил крошечных слепых крысят. Это означало одно – главная корабельная крыса обнаглела настолько, что прогрызла в табаке гнездо для потомства и родила крысят практически под Человеком. Моего отца это возмутило. И хотя он много раз слышал от старых моряков истории о некоей мифической крысе, считающей себя чуть ли не хозяйкой судна, отец выбросил крысят за борт через открытый иллюминатор и тут же об этом инциденте позабыл.

Вскоре команда судна сошла на турецкий берег. Первым делом моряки отправились на знаменитый восточный базар. В то время в Турции можно было приобрести за небольшие деньги хорошие кожаные изделия, бывшие в моде у наших соотечественников. Всю полученную у капитана валюту отец истратил на роскошное лайковое пальто для мамы и кожаный плащ для себя. Купленные вещи он аккуратно повесил в металлическом шкафу кубрика.

На другой день судно отправилось к родным берегам. В нейтральных водах моряки начали паковать чемоданы. Когда отец открыл шкаф, для того чтобы достать кожаные изделия, он застыл в неприятном изумлении. Его глазам предстала совершенно разбойничья картина. Все вещи были безобразно обглоданы. Один из соседей по кубрику, старший помощник капитана, сразу догадался, чьи это проделки.

– Да, – почёсывая затылок, проговорил он. – Как видно, сильно ты насолил ей.

– Кому – ей? – недоуменно спросил отец.

– Ну как кому? – усмехнулся тот. – Хозяйке судна, главной корабельной крысе.

Тут, наконец, и до отца дошло, чья это была разбойничья работа и почему умная тварь проделала это только с его вещами. Вероятно, она по запаху определила, что вещи принадлежат убийце её деток, проникла в металлический шкаф и отомстила обидчику. Отец поделился своими соображениями со старпомом, а тот лишь развёл руками. В кубрике было три металлических шкафа, и в каждом из них находились чьи-то купленные в турецком порту кожаные вещи. Крыса наказала только моего отца.

Сейчас мне трудно сказать, насколько правдива эта история. Впрочем, в моих детских воспоминаниях сохранилось то, как мама долго успокаивала отца после того разорительного рейса, то, как всей семьёй мы ходили в специализированный магазин «Альбатрос», где покупали на специальные морские деньги кожаное пальто для мамы и плащ для отца.

Выходит, что всё это было правдой…