Текст книги "Война и мы"
Автор книги: Юрий Мухин
Жанр: История, Наука и Образование
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 15 (всего у книги 78 страниц) [доступный отрывок для чтения: 25 страниц]
Прохоровка
Следующий рассказ я взял из воспоминаний Лебединцева за 1943 год. Он служит в штабе 48 сп 38 сд. После формирования и обучения их дивизия пешим порядком пошла к фронту, на котором в это время гремела решающая Курская битва.
Лебединцев: «Командир дивизии первоначально даже восхищался выносливостью на марше наших пехотинцев. Но одно дело марш, и совсем иное бой, атака. С 8 по 11 июля мы прошли ночами 115 километров на запад. Путь наш пролегал на Валуйки, Новый Оскол, Корочу. Здесь впервые на нашу колонну были сброшены ночью две бомбы. Сброшены нашими дамами с ночных бомбардировщиков По-2, правда, бомбы не причинили нам вреда. 12 июля мы шли всю ночь и весь день и прошли 70 километров. Именно в этот день произошло самое знаменитое встречное танковое сражение Второй мировой войны под Прохоровкой. Теперь оно увековечено и стало мемориальным, прославив на века наши танковые войска. А тогда до нас доносился только гул самолетов, взрывы бомб, разрывы снарядов и черный дым сгораемого горючего и масел. У меня есть выписки из журналов боевых действий нашего полка и штаба дивизии. Все записи и мое личное наблюдение несколько не вяжутся по времени с проходящими тогда событиями. Наша дивизия, входившая тогда в состав 47-й армии, выдвигалась как резервное соединение для последующего ввода в сражение. Согласно записям за 28 июля указано, что прошли мы Стрельников, Шелоково, Шахово, Заячье Грязное. На протяжении марша видели следы упорных боев и кладбища нашей подбитой бронетанковой техники. Очень хорошо помню то утро, когда наша колонна прошла железнодорожный переезд. Справа было здание вокзала, на котором я прочитал название «Прохоровка». Потом мы спустились в населенный пункт и повернули налево на выезд. На подъеме открылось поле, усеянное танками, и это были наши знаменитые Т-34. По ходу марша я начал считать, и набралось их 180. Конечно, их было значительно больше, я брал в расчет те машины, что были в зоне видимости. Мы были уставшими, но несколько машин мне довелось осмотреть близко. Особенно мне запомнились две машины, выведенные из строя взрывом боеприпасов. На одном танке сорвало башню и, подбросив вверх, перевернуло и положило в перевернутом виде как ковш с рукояткой на старое место. Во второй машине от взрыва внутри боеприпасов оторвало лобовой верхний лист брони, вытолкнуло до половины механика-водителя и броневой лист лег на свое место, «прищемив» пополам танкиста. Голова его была снаружи, а ноги в танке. Других трупов танкистов мы не находили. Уже при выходе с этого поля сражения на перекрестке полевых дорог стояли два немецких «тигра». Тогда мы сильно пожалели, что так дорого нам обошлась та победа. Не помню, но кто-то заверил, что немецкие танкисты под страхом смерти обязаны были эвакуировать свою подбитую технику. Но тогда «тигр» «тигра» не в силах был отбуксировать с поля боя. Это немного нас утешило, но тут перед нами встала другая картина.
На обочине слева штабелем в пять рядов были уложены трупы пехотинцев. Лица многих из них выдавали их восточное происхождение. Длина этого штабеля была 15–20 метров. Хорошо помню, что они были одеты в летнее обмундирование, но обувь с ног уже была снята. После такого зрелища у наших пехотинцев не прибавилось оптимизма. Но на то она и война. Так и не придется мне выяснить обстоятельства дела и соотношение потерь в той битве, а также за счет чего были потери. Слышал, что большинство танков было уничтожено авиацией, а не единоборством танков и самоходных орудий. Да вряд ли теперь найдутся те данные, которые не дают мне покоя много лет. Все в прошлом, все покрыто мраком неизвестности». [Конец цитаты.]
Это в целом будничное описание марша задело меня как танкиста, поскольку танковое сражение под Прохоровкой – сражение, победное для нас, – вызывает все же недоумение в своей организации и виден очевидный налет какой-то безмозглости нашего командования. И поговорка о том, что победитель всегда прав, не успокаивает.
То, что Лебединцев на поле под Прохоровкой не увидел немецких танков, меня не смущает. Во-первых, немецкие танковые дивизии имели мощнейшие ремонтно-эвакуационные службы, во-вторых, в Курской битве танковые дивизии сопровождали подразделения инженерных войск с этими же целями. После победы под Прохоровкой наши войска не заняли поле боя, и немцы утащили свою подбитую технику. Александр Захарович ошибается, когда считает, что «тигра» не мог тащить «тигр», кроме того, на базе «пантер» (T-V) у немцев была ремонтно-эвакуационная машина с мощнейшей лебедкой, которой можно было вытащить подбитый «Тигр» из-под обстрела даже боком.
Да, масса немецких генералов (Манштейн, к примеру) утверждают, что они под Курском чуть ли не победили, а потери, дескать, у них были незначительны. А вот нашим войскам они, дескать, нанесли сокрушительное поражение. При этом тот же Манштейн, объявив в мемуарах о том, какие огромные потери он нанес нашим войскам под Курском, не объясняет, почему после таких успехов его группа армий начала удирать, едва зацепившись за Днепр, да и то ненадолго. Такой вот характерный момент этой шизофрении. Группа армий Манштейна наступала на курский выступ с юга, а с севера его атаковала 9-я немецкая армия Моделя. И в том месте текста своих мемуаров, в котором Манштейн уже не хвастается своими победами, а ругает дурака Гитлера за то, что тот не слушал его умных советов, Манштейн написал: «Когда Модель увидел, что битва в курском поле проиграна, он покончил с собой». Интересно то, что Модель действительно застрелился, но только через два года – 21 апреля 1945 года. Однако, как видите, когда Манштейн писал мемуары, у него была глубокая уверенность, что Моделю полагалось застрелиться именно под Курском, то есть у самого Манштейна от этой битвы сохранилось впечатление как о величайшей трагедии в истории той войны, после которой и ему самому было бы не грех застрелиться. Описав в главе о Курской битве свою блестящую победу в ней, Манштейн в следующей главе сетует, что его группа армий, состоявшая из 42 дивизий, оказалась обессиленной, в частности, «к концу августа только наша группа потеряла семь командиров дивизий, тридцать восемь командиров полков и двести пятьдесят два командира батальонов!». Но Курская битва закончилась 23 августа, следовательно, в группе армий Манштейна в Курской битве погибли: каждый шестой командир дивизии, примерно каждый четвертый командир полка и минимум каждый второй командир батальона.
Гудериан в данном случае более откровенен. Будучи главнокомандующим танковыми войсками Германии, их состояние он безусловно знал. Написав в своих «Воспоминаниях солдата», что в мае 1943 года промышленность рейха довела выпуск танков до 1955 единиц в месяц, он через шесть страниц итожит: «В результате провала наступления «Цитадель» мы потерпели решительное поражение. Бронетанковые войска, пополненные с таким большим трудом, из-за больших потерь в людях и технике на долгое время были выведены из строя. Их своевременное восстановление для ведения оборонительных действий на Восточном фронте, а также для организации обороны на западе на случай десанта, который союзники грозились высадить следующей весной, было поставлено под вопрос. Само собой разумеется, русские поспешили использовать свой успех. И уже больше на Восточном фронте не было спокойных дней. Инициатива полностью перешла к противнику».
Так что два компетентнейших немецких генерала (один косвенно, а другой прямо) свидетельствуют, что потери немцев под Курском были не просто огромными, а и определившими всю войну. Но оправдывает ли это наши потери под Курском и, в частности, огромные потери танкистов и танков под Прохоровкой?
Дело в том, что наши танкисты о том, что у немцев появился танк T-VI с мощной пушкой и толстенной броней, узнали еще в 1942 году и с того же времени имели его образец. Командование танковых войск и танковые командиры РККА не имели права не думать, как с этим танком бороться и как немцы его будут применять. Более того, даже если они и не думали об этом, то бой под Прохоровкой произошел через неделю после начала немецкого наступления, то есть через неделю после того, как наши войска непосредственно увидели немецкую тактику использования тяжелых танков.
Задачей «тигров» была не борьба с пехотой и ее оружием – «тигры» предназначались для уничтожения противотанковых средств на пути продвижения основных немецких танков – Т-Ш и T-IV. А последние уничтожали пулеметы, минометы и стрелков в наших опорных пунктах, чтобы их без потерь захватила идущая за этими танками пехота. То есть «тигры» всегда были впереди немецкой атаки и они прикрывали танки Т-Ш и T-IV. На «тигре» стояла мощнейшая пушка калибра 88 мм с тяжелым снарядом, у «тигра» хотя и был довольно внушительный боезапас (92 выстрела), но все же ведь и он был ограничен. Стрелять из этой пушки по мелкой группе наших солдат, по пулемету, по миномету было расточительно и неоправданно, цель «тигра» – наши противотанковые и дивизионные пушки и гаубицы, но самая соблазнительная цель – наши танки. Они броню «тигра», особенно лобовую, пробить не могли, а он своей пушкой их броню проламывал чуть ли не с любого расстояния.
Поэтому когда Ротмистров бросил навстречу немецкому танковому клину наши танковые бригады, то он сделал то, о чем немцы и мечтали, – он выдал «тиграм» ту цель, для которой они и создавались. И немцы намолотили наших танков как в страду. Не безнаказанно, конечно, но потери наши войска понесли огромные.
Может, я не прав, может, что-то до сих пор не знаю, но мне непонятно, зачем нужен был встречный танковый бой, зачем надо было нашими Т-34 атаковать в лоб атакующую немецкую армаду? Почему нельзя было ее пропустить на выставляемые перед ней противотанковые минные поля и артиллерийские позиции, а танковой армии Ротмистрова расступиться и наносить удар не в лоб, а во фланги и в тыл – туда, где находились немецкие танки Т-Ш и T-IV? С первыми наши Т-34 справлялись бы без больших проблем, а их у немцев, по уверениям Манштейна, было до половины от числа всех танков. Почему надо было делать то, что немцы и ожидали? Правда, они не ожидали, что у нас тут окажется так много танков, но это слабое утешение.
Между прочим, когда в «Дуэли» началась дискуссия по отдельным рассказам А.З. Лебединцева, он свои воспоминания о виденном под Прохоровкой дополнил следующими размышлениями: «Я знал о том, что командующий 5-й гвардейской армией генерал Ротмистров П.А. был отстранен от командования переставшей существовать армией и больше Верховный не назначал его командующим, но не знал о том, как на битву под Прохоровкой реагировал И.В. Сталин. На днях от военных историков узнал и это. Вот его слова, сказанные Ротмистрову: «Что же ты, му…к, танковую армию за пятнадцать минут спалил?» В последующем Ротмистров использовался в основном в помощниках танковых и общевойсковых начальников да на преподавательской работе, в чем гораздо больше преуспел, став и доктором, и профессором, возглавляя длительное время Академию БТВ. На этих должностях он преуспел и в воинских званиях вплоть до Главного танкового маршала. Но геройство получил только в 1965 году к 20-летию Победы, вместе с действительно достойными этого отличия Толбухиным и Ватутиным, когда уже 12 лет Сталин был в мире ином. Тогда как другие его коллеги – Рыбалко и Лелюшенко получили по две Золотые Звезды на поле брани. Я далек от мысли, что, окажись и они впервые в той ситуации перед вражескими «тиграми», могли бы изменить результат к лучшему. А все же, все же…»
Заканчивая обсуждения эпизода с Прохоровкой, оценим еще раз тупость командира 38-й дивизии. Горбатов заставлял свои дивизии проводить маршем мимо немецких трупов, а у этого хватило ума провести дивизию мимо наших сгоревших танков и тел убитых советских солдат…
Прорыв немецкой обороны
Но вот 38-я стрелковая дивизия, в которой А.З. Лебединцев начал служить в 48-м стрелковом полку ПНШ, пройдя Прохоровку, подошла к фронту и начала прорывать немецкую оборону.
Лебединцев: «Послали разведку и, конечно, не смогли взять «языка». Командир 48 сп майор Бунтин тут же отстранил Гусева и назначил меня начальником разведки, не спросив согласия или моего мнения. Возражать в боевой обстановке было бестактно, и я смирился. Подготовка к наступлению шла неорганизованно, командир полка совершенно не знал своих обязанностей, орал на подчиненных. Прорыв обороны противника был назначен на 7 часов 30 минут после получасовой артиллерийской подготовки только одной штатной артиллерии и минометами дивизии, что составляло только 30 орудий на километр фронта прорыва, а уже тогда практиковались 300 стволов на километр прорыва при артиллерийской подготовке не менее часа.
Я находился на наблюдательном пункте командира, когда последними «прорычали» «катюши» не столько для плотности огня, а как сигнал атаки. И полезла наша пехота из своих глубоких траншей. Рядом шли взводные командиры и чуть сзади командиры рот. Бунтин на радостях начала атаки крикнул в землянку, которая располагалась на обратном скате: «Адъютант, чарочку за успех 2-го батальона», – и бросился этот успех «обмывать». Но в этот момент раздались залпы нескольких артиллерийских дивизионов противника по хорошо пристрелянным рубежам, на которые уже вышла наша пехота, а за ней и наши орудия сопровождения. Я успел крикнуть: «Уж заодно и за упокой этого батальона». Залп разрывов немецких снарядов и мин привел комполка в чувство, и он увидел своими глазами, что творится в овраге, который разделял наши и вражеские траншеи. А там, после разрывов первого залпа, все перемешалось: люди, лошади от упряжек сорокапяток, перевернутые орудия, брошенные минометы. Живые подхватывали раненых, здоровые принялись окапываться на линии разрывов. До этого мне всегда приходилось бывать только в цепи, а не наблюдать со стороны, а это совсем не одно и то же. Бунтин принялся по телефону бранить командиров батальонов отборным матом, так как больше ничего не мог сказать и посоветовать.
Немцы прекратили сплошной огонь и перешли на методический обстрел наших зарывающихся цепей. Атака, как и следовало ожидать, была сорвана. А тут комдив наседает по телефону с вопросами: «Насколько продвинулись? Почему не докладываете?» А командир полка и сказать ничего не может. Я подсказал, что наша артиллерия и минометы не подавили ни пулеметы, ни артиллерию противника на позициях, и Бунтин начал приводить эти аргументы комдиву, как школяр – с подсказки. Через некоторое время комдив Скляров сказал, что будет повторный артналет и нужно снова поднять людей в атаку. Но я редко встречал, чтобы пехотная цепь снова поднялась, если сам командир не пойдет с ней вместе. Так получилось и в этот раз. На 16 часов была снова назначена атака с короткой артподготовкой. Начальник штаба, чтобы не быть в стороне от дел, порекомендовал в качестве «толкачей» меня и лейтенанта Ламко послать во 2-й батальон, чтобы мы заставили пойти в атаку ротных, комбата и сами приняли в ней участие. Начальник штаба в тактике разбирался не больше, чем сам командир, но положение обязывало его «вносить предложения». «Словчить» мы не могли, ибо весь наш путь был на виду командно-наблюдательного пункта.
Мы спустились в траншею и по ней проследовали до КНП командира батальона старшего лейтенанта Лихолая. Он все еще находился в той траншее, откуда солдаты пошли в атаку. Мы передали ему приказ командира полка передвинуть свой КНП вперед, но он и не подумал это делать, заявив, что сменит его тогда, когда будет захвачена первая траншея противника. Мы тут же передали ответ комбата Бунтину, и у них началась телефонная перебранка и угрозы. Начался артналет, и мы пошли вперед до мест расположения командиров рот, которые заявили, что им не поднять людей в атаку, так как немецкие пулеметы в ДЗОТах не подавлены и такая атака это верная гибель. Командир роты спасался от минометного огня в углубленной воронке, а мы лежали рядом. Вокруг рвались снаряды и мины, над головами взвизгивали пули. Один снаряд не взорвался, упав рядом с Тихоном Федоровичем Ламко. Это была болванка 105-мм немецкого орудия, использующаяся как бронебойный снаряд. Мой друг ухватил снаряд руками, чтобы отбросить, и тут же выронил, так как он оказался горячим. Все это происходило на глазах отца-командира.
Захватив зачем-то этот снаряд, мы ползком вернулись к обрыву, потом в полный рост прошли в траншею и предъявили командиру полка эту «визитную карточку» (снаряд). Он грубо заявил: «Сам все видел». Уже за этот первый день боев я понял, «кто есть кто»…
Между прочим, этот самый Лихолай окончил войну майором с орденами Красного Знамени, Отечественной войны и Александра Невского. Его многократно перебрасывали из полка в полк, чередуя награждения с отстранениями от командования. Командовал он, может быть, только третью часть своего пребывания в полках, а все остальное время находился в полковых резервах офицеров.
Всю наступившую ночь выносили убитых и раненых с поля боя и готовились к новым атакам, которые намечались с утра следующего дня. Артиллерии и минометам на позиции подвозились боеприпасы. В соседнем 343-м полку одной из рот, укомплектованной зэками, удалось захватить первую траншею противника. Но немцы закрепились во второй траншее и начали забрасывать наших воинов своими ручными гранатами, которые имели длинную деревянную рукоятку, а у наших ручных гранат РГД металлическая рукоятка была в три раза короче и летела на небольшое расстояние. У наших солдат всегда бывал недолет. Бывшие «урки» стали наращивать рукоятки своих гранат палками и добрасывать их в немецкую траншею.
В 1985 году, будучи с 1981 года председателем совета ветеранов-однополчан дивизии, я организовал встречу «на колесах» ста ветеранов дивизии, которую начали именно с этого поля боя. Участники боев прошли пешком все места, связанные с теми бесплодными атаками, и нашли остатки наших и немецких окопов и наблюдательных пунктов. Мы с Тихоном Федоровичем прошли свой путь тогдашних «толкачей», находили гильзы, осколки снарядов и мин и шрамы окопов, сохранившиеся только на скатах, поскольку остальные были распаханы. Местные механизаторы рассказывали о том, как много они выпахивали солдатских костей в послевоенные годы, сколько тракторов подорвалось тогда на минах. Много раз поднимался вопрос об установке на постаменте станкового пулемета на этом месте, чтобы он стал памятью погибшей на этом поле пехоте и пулеметчикам. А погибло здесь много, очень много.
По далеко не полным данным из боевых донесений тех двух дней боев: 431 человек был убит и 1516 человек ранены. И это потери только из двух полков дивизии, так как 29-й полк был в резерве командарма, а наш 3-й батальон в резерве комкора. Только одних офицеров в те двое суток боев мы потеряли 285 человек убитыми и ранеными. Следующий день боев никаких успехов нам не принес. Да и кем было воевать?
Давайте произведем некоторые расчеты. У нас в дивизии на второй день боя осталось пять стрелковых батальонов и в каждом по три стрелковые роты по 82 человека, что составит 1230 человек; пять пулеметных рот по 48 человек – 240 человек; и по роте автоматчиков в двух полках численностью 70 человек, итого 140. Всего «активных штыков» мы имели 1540 человек, а потеряли за второй день 1929 человек. Но потери, кроме пехоты, несли артиллеристы, минометчики, противотанкисты, саперы, связисты, химики и даже транспортники и снабженцы. Следует оговориться, что их потери по сравнению с пехотой были во много раз меньше. К примеру, 48-й стрелковый полк только убитыми, с 8.8.1943 по 31.12.1944 года потерял 1657 человек, от численности по сокращенному штату в 1552 человек это 104 %. А артиллерийский полк за это же время потерял 133 человека убитыми от его штатной численности 923 человека, что составило только 15 %. Но учитывать надо не только это. В стрелковом полку имелись, кроме стрелков, пулеметчиков и автоматчиков: батарея 120-мм минометов; батарея 76-мм орудий ПА и 45-мм батарея ПТО; три взвода ПТО и три минроты в стрелковых батальонах; рота связи и саперный взвод, которые тоже несли примерно такие же потери, как родственные им подразделения дивизии, то есть примерно по 15 %. С учетом этого потери самой пехоты и пулеметчиков окажутся несравнимо большими. Пехотинца хватало на одну-две атаки, и счастье было, если человек получал ранение, а то ведь немало погибали от пули или осколка в первой же атаке.
В связи с этим я много разговаривал с ветеранами, имевшими ранения многократно. Вот один пример – командир взвода конной разведки 29-го полка лейтенант Исаев Виктор Федорович 1913 г.р. За время войны был шесть раз ранен, хотя и служил в полку, которым командовал его родной брат. Когда я спросил его, как он выжил после шести ранений, то он ответил, что выжил благодаря этим же ранениям, так как в госпиталях он пролежал в общей сложности почти полтора года. А за это время сколько погибало людей на переднем крае? Второй пример – полковник Мягков Олег Николаевич, который возглавлял группу ветеранов 29-го полка. Начал он в этом полку старшим лейтенантом, командиром роты автоматчиков, потом был заместителем командира и командиром батальона, а закончил майором, заместителем командира полка. Он был награжден двумя орденами Красного Знамени, орденом Отечественной войны, Красной Звезды и медалью «За отвагу». За время войны он имел восемь ранений, которые внесены в его послужной список: 22.7.41; 2.4.43; 8.8.43; 9.8.43; 29.8.43; 9.9.43; 1.1.44; 20.8.44 г. Только в августе 1943 года он трижды был ранен, но не покидал поле боя. Во всех армиях мира такое расценивалось как признак высочайшей доблести и такие герои награждались за это высшими знаками отличия. Но наши отцы-командиры об этом понятия не имели. Олег Николаевич сделал очень много для прославления своего полка в годы войны и для однополчан-одесситов в послевоенные годы…
Итак, после двухдневных безуспешных боев мы вернулись на свои позиции и вели обычную оборону до 17 августа. В ночь на 18 августа противник бесцельно забрасывал нас минами всю ночь. Мне это показалось странным, и я перед утром пошел с разведчиками вперед. Немецкие окопы оказались пустыми. В дальнейшем все разведчики, да и командиры стрелковых подразделений будут знать, что ночная артиллерийская и минометная стрельба со стороны немцев означает, что немцы расстреливают свои боеприпасы, выложенные на огневых позициях. У них не было принято перевозить боеприпасы при отходе, а чтобы они не попадали в наши руки, немцы выстреливали их в нашу сторону. В нашей армии это не практиковалось ввиду всегдашней недостачи боеприпасов, да и планово отступать нам уже не приходилось.
Первым населенным пунктом, который оставили немцы, был Бездрик. В нем функционировал спиртовой завод, и наши тыловики раздобыли на нем спирта для «командирского стола». За разведчиками следовали подразделения полка. Выйдя из урочища в западном направлении, мы увидели город Сумы. Яркое утреннее солнце освещало купол собора в центре. Редкая стрельба слышалась справа и слева. Как после выяснилось, слева наносила удар наша крупная танковая группировка на Ахтырку, что и вынудило немцев отвести свои войска за реку Псел. Так зачем же мы наступали, заранее зная, что такими малыми силами и без танков и артиллерии нам не прорвать вражеской обороны?
Ответ на этот вопрос был заложен в принципе нашего командования. Заключался он в следующем: на направлении главного удара создаются ударные группы войск из гвардейских частей, укомплектованных, в основном, русскоязычными бойцами, имеющими боевые навыки, и опытными командирами, а поддерживают их артиллерийскими дивизиями прорыва РВГКА. На участках прорыва создавались плотности в 300 артиллерийских и минометных стволов на один километр фронта и с несколькими боекомплектами снарядов, чтобы час и более молотить по вражеской обороне до атаки, а после сопровождать артогнем пехоту до прорыва ее на глубину семи километров и более. Атаку пехоты обычно поддерживали танки НПП (непосредственной поддержки пехоты) и авиация бомбовыми и штурмовыми ударами по пехотным резервам, артиллерийским позициям и узлам управления немцев. После прорыва тактической зоны вводились подвижные соединения и объединения из танковых корпусов и армий и кавалерийские соединения. Это принципиальный оперативный прием прорыва.
Но чтобы противник не снимал тактические и оперативные резервы с неатакуемых направлений и не бросал их на главное, командование требовало наступать и на второстепенных направлениях. Вот так и поступили с нашей и другими дивизиями 8 и 9 августа. За два дня мы потеряли две тысячи человек не за понюшку табака». [Конец цитаты.]
Тоскливо читать о том, как кадровое офицерство тупо гоняло пехоту фактически на расстрел до тех пор, пока от стрелков никого не оставалось. В этом описании двухдневных боев у нашего командования начисто отсутствует хотя бы проблеск мысли.
Да, это разумно, когда при прорыве на одном участке фронта на остальных участках не дают противнику перебросить резервы к месту прорыва. Но для этого на второстепенных участках фронта противнику необходимо нанести потери. Только для компенсации потерь ему нужны резервы в данном месте. А какая помощь своим войскам в месте прорыва может быть оказана посылкой своей пехоты на гибель от немецких пулеметов в других местах фронта? Какую помощь войскам, прорывающимся на Ахтырку, оказала 38-я стрелковая дивизия и 47-я армия? Для реальной помощи эта армия должна была прорвать фронт, войти в тыл к немцам с нанесением им таких потерь, которые бы они могли компенсировать только резервами. Но этого сделано не было.
Александр Захарович объясняет, что причина в отсутствии танков и артиллерии. Согласно тем шаблонам, по которым действовало данное советское командование, это так. Но в этом ли дело?
Вот, скажем, фельдмаршал Манштейн описывает, как он взял в 1941 году Крым через Перекоп и узкий Ишуньский перешеек.
«Численное превосходство было на стороне оборонявшихся русских, а не на стороне наступающих немцев. Шести дивизиям 11-й армии уже очень скоро противостояли 8 советских стрелковых и 4 кавалерийские дивизии, так как 16 октября русские эвакуировали безуспешно осаждавшуюся 4-й румынской армией крепость Одессу и перебросили защищавшую ее армию по морю в Крым. И хотя наша авиация сообщила, что потоплены советские суда общим тоннажем 32 000 т, все же большинство транспортов из Одессы добралось до Севастополя и портов на западном берегу Крыма. Первые из дивизий этой армии вскоре после начала нашего наступления и появились на фронте.
Немецкая артиллерия имела превосходство перед артиллерией противника и эффективно поддерживала пехоту. Но со стороны противника на северо-западном побережье Крыма и на южном берегу Сиваша действовали бронированные батареи береговой артиллерии, неуязвимые пока что для немецкой артиллерии. В то время как Советы для контратак располагали многочисленными танками, 11-я армия не имела ни одного.
Командование не имело к тому же никаких возможностей облегчить войскам тяжелую задачу наступления какими-либо тактическими мероприятиями. О внезапном нападении на противника в этой обстановке не могло быть и речи. Противник ожидал наступления на хорошо оборудованных оборонительных позициях. Как и под Перекопом, всякая возможность охвата или хотя бы ведения фланкирующего огня была исключена, так как фронт упирался с одной стороны в Сиваш, а с другой – в море. Наступление должно было вестись только фронтально, как бы по трем узким каналам, на которые перешеек был разделен расположенными здесь озерами.
Ширина этих полос допускала сначала введение в бой только трех дивизий (73, 46 и 22 ид) 54 ак, в то время как 30 ак мог вступить в бой только тогда, когда будет занято некоторое пространство южнее перешейков».
В целом Манштейн объективно описал трудности, стоявшие перед ним, но поскольку он все же большой брехун, то у меня вызывает некоторое сомнение в том, что у Манштейна в Крыму не было ни одного танка. Дело в том, что все немецкие генералы, когда пишут о танках, упоминают в своих мемуарах только о немецких танковых дивизиях как таковых и молчат о танковых батальонах резерва главного командования. Эти батальоны были вооружены очень неплохими французскими трофейными танками, а этих танков немцы взяли у французов больше, чем к 1941 году построили своих. И немцы на французских танках участвовали в боях с 22 июня 1941 года, о чем есть упоминания наших артиллеристов.
Манштейн прорвался в Крым за счет артиллерии, и он пишет, что немецкая артиллерия имела превосходство над нашей. Но это было превосходство не в количестве стволов, а в том, как немецкие офицеры свою артиллерию использовали.
Вот А.З. Лебединцев пишет, что для прорыва требовалось 300 стволов на километр фронта, а у них было всего 30. Вообще-то даже в 1944 году для прорыва немецкой обороны (скажем, в Белоруссии) хватало и 80, в конечном итоге это зависело не только от наличия артиллерии, но и от того, в чьих она руках. Чтобы вы поняли, что хотел от артиллерии Александр Захарович, приведу цитату из воспоминаний А.В. Невского, который служил комбатом дивизионного батальона связи 2-й стрелковой дивизии, о прорыве фронта под Ленинградом 14. 01.1944 г.: «Только я успел доложить генералу о выполнении своей задачи, началась артиллерийская канонада, загремел «бог войны», такой музыки мы никогда не слыхали, длилась она 1 час 50 минут. За огневым валом пошла пехота, связисты потянули провода в условиях исключительно полного бездорожья, последнее обстоятельство произошло по «вине» артиллерии. Артиллерия в полном смысле вспахала всю линию немецкой обороны как по фронту, так и в глубину обороны на 6 километров.
Никаких проволочных заграждений, ни дотов, ни дзотов, ни окопов не оказалось, после чего вполне естественно было, что в этой зоне мы не видели ни одного немца».
Тут уместен вопрос, а были ли немцы в этой полосе до артподготовки? Дело в том, что немцы, почувствовав или узнав, что их ожидает, покидали свои укрепления и уходили в свой тыл на вторую линию обороны. И делали это с 1941 года. Во время прорыва немецкой обороны под Ростовом осенью 1941 года опытный маршал Тимошенко заподозрил это, приказал артподготовку не проводить и послал разведку. Оказывается, немцы отошли на восемь километров. Тогда их догнали и провели артподготовку сразу по второй линии обороны.
Сами немцы никогда не считали количества своих орудийных стволов на километр фронта, никогда безумно не перепахивали землю в полосе нашей обороны. Ведь используемые нашими артиллеристами приемы – это реликты Первой мировой войны. Но тогда такая артподготовка была простительна – тогда были еще неразвиты электроника, оптика, авиация – базы средств артиллерийской разведки. Однако ко Второй мировой войне ситуация резко изменилась, техника шагнула вперед, и немцы, кроме прекрасной оптики, применяли радиоразведку, звукометрическую разведку и, особенно эффективно, разведку целей и корректировку артиллерийского огня с помощью авиации.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
