Текст книги "Генеральская мафия – от Кутузова до Жукова"

Грызня внутри армии

Когда-то мне, начальнику цеха, поссорившемуся с парторгом цеха, директор объяснил, что существует правило, по которому в таких случаях (если вышестоящее начальство вовремя не успело принять меры и ссора разрослась) выгоняют с работы обоих. Почему обоих, почему начальство не разберется и не выгонит только виноватого? Потому что к такому моменту уже вся организация разделится на два лагеря сторонников поссорившихся, и эти сторонники начнут враждовать между собой.

Технически эта вражда заключалась в выдвижении на ключевые посты своих сторонников и дискредитации сторонников противной стороны. «На гражданке» дерущиеся стороны засыпают инстанции доносами, любые ошибки противной стороны выдают за преступления, противная сторона «подставляется», заслуги «своих» непомерно раздуваются. В армии точно так же, поскольку это следует из логики такой борьбы. И страшно то, что организация свои задачи отодвигает на второй план, а для ее членов главным становится победа в этой междоусобной борьбе.

Если уволить только виновного и кого-то из поссорившихся начальников оставить, то получится, что один из лагерей победил. Сторонники победителя начнут «добивать» оставшихся сторонников уволенного, те будут сопротивляться, в результате еще долгие годы вместо продуктивной работы в организации будут дрязги и дрязги. Поэтому и выгоняют обоих и ставят новых руководителей, у которых нет сторонников и которые мирят всех тем, что одинаково ровно и требовательно относятся к обеим, ранее враждовавшим, сторонам. Вот такая примерно теория вопроса.

Обе Западные русские армии отводили в глубь России два равных по чину авторитета с диаметрально противоположным взглядом на то, как надо действовать: Барклай де Толли заманивал французов в глубь страны и уклонялся от так желаемого Наполеоном генерального сражения, а Багратион настаивал на том, чтобы такое сражение французам дать. Все 90 генералов армии и старшие офицеры волей-неволей разделились на два лагеря по этому вопросу И это было принципиально.

Смотрите, предположим, сторонники Багратиона ввязывались в бой, рядом сторонник Барклая видел возможность, как помочь этот бой выиграть. Не будь разделения на сторонников отступления и боя, этот сторонник Барклая немедленно бы помог, но в данном случае, если он поможет и бой будет выигран, он со своим мнением, что нужно отступать, окажется трусом: почему же ты отступал раньше, если можно было победить? Люди таковы, что найдут способ не помочь, лишь бы их правота восторжествовала. Вражда авторитетов армии по взглядам на ход кампании, отсутствие единого взгляда на цель кампании лишали армию единства как такового.

Ермолов вспоминал о причине недостаточного успеха в бою под Гуттштадтом в 1807 г.: «Причиною, что диспозиция не выполнена, был генерал-майор Сакен. Он не пришел в назначенное время, отговариваясь далеким обходом и будто бы ожидал повелений. Но общий был слух, что, имея неудовольствие на главнокомандующего, он нарочно сделал, чтобы лишить его успеха в предприятии. Многие чрезвычайно негодовали, что упущен благоприятнейший случай уничтожить целый неприятельский корпус». В разгар боя Сакен остановил свои колонны «на отдых», и только через два часа, узнав об этом, Беннигсен погнал Сакена вперед, но было поздно – французы прорвались. То есть такие «подставы» в армии были не редкостью.

В 1812 г. одновременно и Багратиона, и Барклая менять не было необходимости, поскольку командование армии реорганизовалось – приезжали главнокомандующий Кутузов и назначенный к нему начальником штаба Беннигсен. Мог Кутузов примирить стороны и пресечь все распри? Мог! Мог даже не Кутузов, а просто любой генерал, даже в малых чинах и малоизвестный, назначенный на этот пост. Но этот генерал должен был обладать определенным свойством.

Это исключительная самоотверженность – отказ от всего личного (славы, денег, почета) и полная самоотдача в служении цели, стоящей перед армией. (Цель армии на тот момент была в уничтожении наполеоновских захватчиков.) В своей самоотверженности обмануть подчиненных невозможно – никакая хитрость и никакая красивая болтовня не помогут, самоотверженным надо быть. И когда ты такой, то автоматически будешь делать то, что заставит любых подчиненных подчиниться тебе беспрекословно, безусловно и с радостью.

Во-первых, ты всегда будешь подчиненных выслушивать, как их предложения по твоему решению – по тому, что тебе делать, так и критику своего решения. Почему? Любое решение несет в себе риск: на вид прекрасное может оказаться гибельным, на вид глупое может оказаться победным. Подчиненные понимают, что это твоя обязанность – взять риск за принятое решение на себя, но ты их выслушал, и хотя и принял не то решение, что они предлагали, но это твои права и, повторяю, твоя обязанность. А ты понимаешь их – они своими советами хотят, чтобы получилось как лучше, и с искренней благодарностью будешь эти советы принимать и обдумывать. И если предложение дельное, то легко откажешься от своего и примешь их решение. Но, повторю, принятие на себя риска за неудачный бой – это ОБЯЗАННОСТЬ полководца.

Вот посмотрите, сколько презрения к Кутузову в несколько витиеватых словах Беннигсена, сказанных на совете в Филях: «Если бы не подвергался сомнению предлагаемый суждению предмет, не было бы нужды сзывать совет, а еще менее надобно было бы его мнение». Думаю, это мало кто понимал и понимает до сих пор – Кутузов публично отказался от своей обязанности принимать риск своего полководческого решения на себя, публично переложил его на подчиненных. И этим в глазах настоящего полководца опустил себя «ниже плинтуса». Да, Кутузов имел право собрать этих генералов и задать тот вопрос, который задал, это было бы обычное и понятное Беннигсену совещание. Но закончить его Кутузов обязан был словами: «Я всех выслушал, и Я принимаю решение вот такое!» Не они голосованием, а он ОДИН, и не решение большинства, а то решение, которое ОН и только ОН, полководец, считает правильным! И вообще молчать об этом совещании!

Ведь, объявив о совете, Кутузов храбрейших генералов Барклая де Толли, Дохтурова, Уварова, Остермана и Раевского, неважно, из каких соображений, но высказавших свое мнение по его же просьбе, превратил в трусов, не желающих защищать Москву, и из-за которых он, Кутузов, великий полководец, вынужден Москву оставить.

И второе, что автоматически начал бы делать самоотверженный командующий, это всячески поднимать авторитет всех своих подчиненных. Человек, который имеет обязанность совершить дело с помощью организации и добросовестно старается эту обязанность исполнить, сразу начинает понимать, что исполняют его дело его непосредственные подчиненные, а хорошо они его могут исполнить только тогда, когда твоим непосредственным подчиненным безусловно верят их подчиненные. Самоотверженный начальник никогда не будет компрометировать своих непосредственных подчиненных (да и любых других). Даже если он их снимает с должности за неспособность исполнять обязанности. Он не будет участвовать ни в каких интригах, ни по подрыву чьего-либо авторитета, ни по утверждению собственного, у него не будет любимчиков, у него будет только один критерий оценки подчиненных – деловой.

Кутузов был прямой противоположностью того идеального начальника, которого я описал. Непомерное желание славы при осознании отсутствия прав на эту славу. Сознание того, что он не способен победить Наполеона, при непомерном желании быть главнокомандующим русских войск. И уверенность, что всего желаемого он может добиться своей хитростью, обманом.

Кутузову приписывают фразу, в подлинность которой можно поверить: «Я не о том думаю, как бы разбить Наполеона, а о том, как его обмануть». Сарказм истории в том, что как раз Наполеона ему ни разу не удалось обмануть, Кутузов обманывал только своих, обманывал всех – от царя до своих подчиненных. Суворов, знавший Кутузова и видевший в нем человека очень хитрого, говорил: «Его и Рибас не обманет», – имея в виду испанца де Рибаса, бывшего во времена Суворова на русской службе и имевшего репутацию человека хитрого и изворотливого.

Кутузов ехал принимать армию не для победы над Наполеоном, а для победы над остальными полководцами армии в деле прославления себя, любимого. Естественно, что для этого ему надо было обзавестись преданными себе людьми и скомпрометировать остальных полководцев – Багратиона, Барклая де Толли и навязанного ему царем Беннигсена. Причем начал Кутузов этим заниматься еще на подъезде к армии.

Барклай де Толли, недовольный нераспорядительностью атамана Платова и квартирмейстера Толя, уволил их из армии и отправил в тыл. Кутузов по дороге из Москвы привез их обратно, вернув Платову его должность командующего казаками, а Толь быстро сделался его доверенным лицом и любимцем. Это был плевок в лицо Барклая де Толли. Причем Платов стал как бы человеком Кутузова, но, как только речь зашла о репутации самого Кутузова, он немедленно сдал «своего человека». Обозначая удар во фланг Наполеону в Бородинской битве, Кутузов, как вы помните, послал 1-й кавалерийский корпус Уварова и казаков Платова на готовых к отражению этого наскока французов. Заведомо бессмысленная операция закончилась потерями своих войск, брать на себя ответственность за этот глупый рейд Кутузов не собирался и свалил все на кавалеристов. Но если он в своем рапорте царю Уварова хоть как-то защищает, то на Платова бессовестно валит всю вину за неудачу: «Говоря о 1-м кавалерийском корпусе, я имею долг присовокупить вашему императорскому величеству, что генерал-лейтенант Уваров по усердию своему к службе его величества, сколько ни желал в сражении 26 августа при Бородино что-либо важное предпринять с порученным ему корпусом, но не мог совершить того, как бы ему желалось, потому что казаки, кои вместе с кавалерийским корпусом должны были действовать и без коих не можно ему было приступить к делу, в сей день, так сказать, не действовали». В результате атаман Платов ни за Бородинскую битву, ни вообще за всю войну 1812 года не получил ни единой награды, а остальные четыре казачьих генерала не были награждены за Бородино.

Армия начала делиться. Власть Кутузова, дававшая ему право награждать и давать царю характеристики на генералов, волей-неволей заставляла генералов выслуживаться перед Кутузовым. Вы видели, как на совете в Филях Остерман-Толстой, которого никто за язык не тянул, полез компрометировать Беннигсена глупейшим вопросом только потому, что мнение Беннигсена расходилось с мнением Кутузова. Причем Кутузов занялся компрометацией своих конкурентов сразу же по прибытии в армию, еще до Бородино.

Установился вопиющий бардак в штабах, и этот бардак продолжался весь период командования Кутузова. Ермолов пишет: «С прибытием к армиям князя Кутузова известны мне были неприятности, делаемые им Барклаю де Толли, который негодовал на беспорядок в делах, принявших необыкновенный ход. Сначала приказания князя отдавались начальникам главного штаба, мне и генерал-адъютанту графу Сен-При, чрез полковника Кайсарова, исправляющего при нем должность дежурного, чрез многих других, и даже чрез капитана Скобелева, нередко одни другим противоречащие, из которых происходили недоразумения, запутанности и неприятные объяснения. Случалось иногда, что приказания доставлялись непосредственно к корпусным и частным начальникам, которые, приступая к исполнению, извещали для доклада главнокомандующим, когда войска выступали из лагеря или возвращались. Приказания объявляемы были также генерал-квартирмейстером 2-й армии Толем, гвардии полковником князем Кудашевым». (Князь Кудашев был зятем Кутузова.)

Надо понять, что творил Кутузов. Его прямыми подчиненными были Багратион и Барклай де Толли, и все приказы Кутузов обязан был направлять им, а уж они давали бы свои приказы своим подчиненным. Кутузов же, раздувая междоусобицу, игнорировал Багратиона и Барклая де Толли, посылая через своих любимцев приказания непосредственно подчиненным командующих армиями.

Один из тогдашних работников штаба Кутузова, следовательно, прямой подчиненный Беннигсена Н. Дурново, записал в дневнике: «Наш главный штаб также в открытой войне с главным штабом фельдмаршала. Можно ли надеяться победить неприятеля, пока происходит междоусобная война?»

После оставления Москвы

Вообще, когда читаешь подробности командования «выдающегося полководца», остается чувство какой-то мелочной подлости. Вот пример.

Оставляя Москву, армия Кутузова прошла ее с запада, а вышла на востоке – на Владимир. Барклай де Толли полагал такое направление более правильным и сосредоточение русских сил в районе Владимира более удобным, поскольку оно позволяло сохранять свободное сообщение с Петербургом. Затем несколько изменили направление – на Рязань.

Однако в связи с тем, что Москва была сожжена и Наполеон был не в состоянии в ней долго сидеть, Беннигсен задумался над вопросом: что Наполеон будет делать? И пришел к выводу, что Наполеон уйдет из России. Но как? Дорога, по которой он пришел, была разорена, следовательно, Наполеон выберет другую дорогу для отхода – ту, на которой сможет прокормить свою орду. То есть Наполеон будет возвращаться южнее, и если он выйдет на Калугу, то может вполне благополучно вернуться из России вместе с награбленным. Отсюда следовало, что для обессиливания Наполеона необходимо заставить его вернуться той дорогой, по которой он пришел, а для этого нужно не допустить его выход из Москвы на юго-запад. А для этого, в свою очередь, нужно переместить армию в район дороги на Калугу.

Но для этого нужно было вернуться назад, пройдя вокруг Москвы, в которой уже были французы. Наполеон легко мог ударом из Москвы перехватить войска и ударом во фланг разгромить русскую армию. Однако, рассуждал Беннигсен, Москва не сдалась, условий сдачи не оговорила, и по законам войны французы имеют право грабить ее три дня. Следовательно, они этим и займутся, а Наполеон просто не сможет отвлечь армию от грабежа, и получается, что этот маневр может быть удачным. План Беннигсена был принят, но это был план Беннигсена, а не Кутузова. И сначала Кутузов делает то, что непонятно было Ермолову: «Смелое и решительное фланговое сие движение, по близости неприятеля небезопасное, совершено беспрепятственно, и армия в самое ненастное время, гнусными проселочными дорогами была у города Подольска. Здесь без всякой надобности князь Кутузов пробыл двое суток, не переходя на Калужскую дорогу не от того, что уверен он не был, что неприятель не может предупредить его». Тогда отчего? Ермолов об этом промолчал. Не оттого ли, что Кутузов ждал, чтобы Наполеон ударом из Москвы сорвал план Беннигсена?

Не получилось, пришлось Кутузову выйти к Тарутино без противодействия со стороны Наполеона. И вот тогда Кутузов стал уверять всех, что этот блестящий план придумал полковник Толь. Кто угодно, но не Беннигсен!

Ну вот как объяснить то, что сам Кутузов приписывал эту идею Толю?

Беннигсен упорно искал способы нанести вред Наполеону, а Кутузов – уклониться от всякого столкновения с врагом: «По совершении армиею флангового движения, когда прибыла она в город Подольск, генерал барон Беннигсен предполагал расположиться у г. Боровска или в укрепленном при Малоярославце лагере. Нет сомнения, что сие беспокоило бы неприятеля и нам доставало выгоды, особенно когда его кавалерия истощалась от недостатка фуража, когда умножившиеся партизаны наши наносили ей вред и истребление. Невзирая на это, кажется не совсем бесполезно было уклониться от сего предложения, ибо неприятель пребывание наше у Тарутина сносил терпеливее, нежели у Малоярославца или паче у Боровска». Чтобы Беннигсен не надоедал, Кутузов принял меры: «После производства князя Кутузова генерал-фельдмаршалом за Бородинское сражение нашел он нужным иметь при себе дежурного генерала с намерением, как угадывать легко, не допускать близкого участия в делах (по новому положению о действующих армиях) генерала барона Беннигсена, к которому отношения его были очень неприязненны, но звание, последним носимое, необходимо к нему приближало».

Однако первым не выдержал не Беннигсен, а Барклай де Толли: «22-го числа сентября военный министр генерал Барклай де Толли оставил армию и чрез Калугу отправился далее. Не стало терпения его: видел с досадою продолжающиеся беспорядки, негодовал за недоверчивое к нему расположение, невнимательность к его представлениям». К этому сообщению Ермолов сделал примечание: «Имевши много случаев узнать твердый характер его и чрезвычайное терпение, я с удивлением увидел слезы на глазах его, которые он скрыть старался. Сильны должны быть огорчения!» Еще бы, Барклай столько делал для Отечества и вынужден был покинуть армию из-за Кутузова!

А упорный немец Беннигсен продолжал жаждать боя с Наполеоном. И тут к укрепленному лагерю под Тарутино, в котором находилась русская армия, подошел авангард Наполеона под командованием маршала Мюрата. Не в силах сам что-либо предпринять против всей русской армии, Мюрат сам укрепился невдалеке. «По сведениям, доставленным партизанами, видно было, что неприятельский авангард, состоящий в команде неаполитанского короля Мюрата, до самой Москвы не имел никаких войск в подкрепление и потому не мог вовремя иметь помощи», – сообщает Ермолов. С фронта и с правого фланга позиции Мюрата ограждали речки, но слева был только достаточно проходимый лес, и этот лес позволял незаметно зайти Мюрату в тыл. Беннигсен провел тщательную разведку расположения французов, разработал план и тщательно подготовил операцию (даже задержав ее на сутки), а поскольку предполагалось напасть на сонных французов, то выдвижение всех участвовавших войск должно было проходить строго по времени.

Хотя для этого боя выделили наряд войск армии в 36 тыс. человек, Кутузов отказался командовать боем, остался в тылу, и войска в атаку повел сам Беннигсен. Для того, кто знает, как ведут себя трусливые бюрократы, мотив поведения Кутузова как на ладони: если будет одержана победа, то Кутузов будет героем, одержавшим ее, – ведь под его чутким руководством она одержана, если же будет неудача, то виноват будет Беннигсен – он же непосредственно командовал.

С фронта по левому флангу французов должны были ударить два пехотных корпуса – Дохтурова и Милорадовича – с большим количеством кавалерии в резерве. Операция начиналась ночью, под ее покровом и скрытно, прикрываясь лесом на левом фланге Мюрата, глубоко в тыл французам должны были выйти кавалерийский корпус с казаками впереди, а за ними два пехотных корпуса – впереди корпус Багговута, а за ним корпус Остермана-Толсто-го. Эти корпуса, выйдя параллельно рубежу атаки, должны были повернуть налево, пройти через прикрывавший их от французов лес и одновременно со всеми ударить по лагерю французов.

На рассвете казаки вышли к намеченному рубежу атаки и не могли ждать: если бы французы проснулись, атака казаков на выстроившуюся пехоту была бы бессмысленной. И казаки ударили по тылу французов точно по плану. Начали атаку и войска Дохтурова и Милорадовича, справа прошел сквозь лес и атаковал французов Багговут, но практически сразу же был убит.

Интриги Кутузова против Беннигсена властвуют, судя по всему, в умах всех историков. Вот и историк, написавший статью в Википедию, сообщает, что в бою под Тарутином не удалось полностью разгромить Мюрата потому, что «Беннигсен, не склонный к импровизациям на поле боя, не решился действовать частью сил, отдал приказ отойти». Но кому Беннигсен дал приказ отойти, историк не сообщает, зато ниже тут же пишет, что из глубокого тыла «…Кутузов приказал остановить войска Милорадовича, хотя французы отступали и можно еще было отрезать отдельные части». Причем Кутузов дал этот приказ якобы «вследствие неудачи обходных колонн». А что это за неудачи были? Неудачи казаков? Но Ермолов, участник этого боя, сообщает: «Казаки с храбрым полковником Сысоевым бросились на пушки и взяли несколько орудий». Да, был убит Багговут, но его корпус атаковал и сражался. Остается еще один корпус из состава обходных колонн, любимца Кутузова Остермана-Толсто-го. О нем Ермолов пишет: «IV-й корпус генерал-лейтенанта графа Остермана, по недостатку распорядительности с его стороны, не прибыл вовремя к своему назначению и в деле почти не участвовал». Багговут, которому идти было дальше, успел, а Остерман-Толстой не успел! Не хотел Остерман победы конкурента Кутузова! Это я подчеркиваю, чтобы показать, как бывает, когда в организации идут дрязги в высшем руководстве и организация делится на враждующие лагеря.

Еще Ермолов пишет, что находившееся в резерве Кутузова «огромное количество кавалерии нашей близко к центру и на левом крыле казалось более собранным для парада, красуясь стройностию более, нежели быстротою движения. Можно было не допустить неприятеля соединить рассеянную по частям его пехоту, обойти и стать на пути его отступлению, ибо между лагерем его и лесом было немалое пространство. Неприятелю дано время собрать войска, свезти с разных сторон артиллерию, дойти беспрепятственно до лесу и пролегающею чрез него дорогою отступить чрез селение Вороново».

Так при чем тут Беннигсен? Находившийся рядом с ним Н. Дурново записал в дневнике за эти дни: «Лишь только наши войска выдвинулись вперед, как мы увидели на нашем правом фланге Орлова-Денисова с его казаками. Они спустились с холма и ударили неприятеля во фланг. На нашем правом фланге и в центре победа была уже обеспечена. Иначе обстояло дело на левом фланге. Две французские колонны ударили нам во фланг. Генерал Беннигсен с большим трудом добрался туда. Французы имели стрелков в лесу, и их артиллерия обстреливала дорогу, по которой мы шли. Однако Беннигсен решился. Он получил сильную контузию в правую ногу ядром, которое убило лошадь аудитора Бестужева и вырвало ему кусок мяса из правой ноги. Вообще ядра свистели вокруг нас…Несмотря на контузию, Беннигсен прибыл на наш левый фланг и выдвинул вперед корпус графа Остермана, который находился на опушке леса. Он вынудил неприятеля отступить. С этого момента победа стала полной. Неприятель был разбит, и его преследовали по всем пунктам.

…Утром мы отправились к генералу Беннигсену. Он был в постели и сильно страдал от ран».

Подсчитали трофеи. По данным Ермолова, «неприятель потерял 22 орудия, до 2000 пленных, весь обоз и экипажи Мюрата, короля неаполитанского». (Это при том, что до момента, когда Кутузов приказал прекратить бой, в нем из всей армии успело принять участие всего 5 тыс. пехоты и 7 тыс. кавалерии.)

И вот тут Кутузов, конечно, не оплошал. Ермолов сообщает: «…из слое его легко мог понять, в каком смысле готовился он сделать донесение государю. На другой день, не дожидая рапорта генерала Беннигсена, который по начертанному им плану предводил войска, назначенные к атаке, и начал сражение, не сказавши ему ничего, отправил донесение. С сего времени неприязнь между ними усилилась». Разумеется, Кутузов стал победителем при Тарутино и получил за этот бой шпагу с алмазами. Хотя, отдадим должное Александру I, царь и Беннигсена в конце концов наградил «Алмазными знаками» к ордену Святого Андрея Первозванного.

После победы под Тарутино Н. Дурново сделал в дневнике запись: «Неприятель оставил нас в покое. Он полагает, что мы имеем какой-либо замысел, тогда как фельдмаршал просто боится сделать малейшее движение: он сидит в Тарутино, как медведь в берлоге, и не хочет оттуда выйти».

Между тем бардак в штабе, переполненном клевретами Кутузова, усиливался. Старый знакомый Кутузова, храбрый генерал Коновницын, был назначен дежурным генералом, на этой должности Коновницын начал валить всю свою работу на Ермолова. Тот дважды подает рапорт с просьбой перевода его в армию, Кутузов отказывает, Ермолов сетует: «…итак, остался я принадлежать главной квартире, свидетелем чванства разных лиц, возникающей знатности, интриг, пронырства и происков».

Может, тут Ермолов в чем-то и врет, поскольку, все же отказываясь принимать решение по бумагам, по которым решение должен был принимать дежурный генерал Коновницын, он сам участвовал в штабных дрязгах. Но то, что в штабе Кутузова был полный бардак, хорошо видно из таких событий.