Текст книги "Крылья"

В тот же миг грянул пушечный выстрел. Несмотря на все кульбиты нашего корабля (как позже выяснилось, одну из пушек сорвало с места, и она каталась по нижней палубе, круша все на своем пути), кому-то из бомбардиров удалось выполнить свой долг, и он всадил чудовищу в шею второе ядро. Дракон рванулся назад, так и не достав зубами мачты; как видно, решив, что с него хватит, он собрался уйти в глубину. Однако его голова и шея успели запутаться в оборванном такелаже, и он поневоле потянул нас за собой. Корабль резко накренился влево; откушенная фок-мачта с шумом свалилась в воду. Едва успев высунуть голову из-под паруса, я тут же покатилась к левому борту, заматываясь, как в кокон, в липкую от драконьей крови парусину (не будь ее, крылья помогли бы мне удержаться); с каждым оборотом эфес шпаги больно впивался в бедро.

– Рубить мачту! – заорал боцман. – Опрокинемся к… – С вашего позволения, я не буду цитировать фразу полностью.

Лежа в беспомощности у борта, я видела, как двое матросов, оскальзываясь на все больше кренящейся палубе и хватаясь за нее руками, подобрались к грот-мачте, держа тяжелые топоры на длинных рукоятках. Один из них уперся ногой в мачту, чтобы не скользить вниз; второму опоры не осталось, но он, сорвав с себя кушак, оказавшийся довольно длинным, намотал один конец на левое запястье, а второй бросил товарищу. Тот тоже намотал кушак на левую руку, и так, в связке, они заработали топорами: пока один замахивался, второй наносил удар. Я даже не представляла себе, что массивными топорами можно молотить с такой скоростью. Щепки летели во все стороны.

Корабль, однако, все сильнее заваливался на бок, и у меня были серьезные сомнения, что они успеют. А если успеют… черт, да ведь мачта рухнет прямо на меня! Я тщетно барахталась в своих пеленах, пытаясь освободиться. Если бы со мной были мои метательные ножи! Но они остались в каюте вместе с жакетом – я уже много дней не надевала его из-за жары. Поняв, что быстро размотать мокрый парус не удастся, я попыталась ползти вдоль борта, изгибаясь как гусеница. Получалось не очень хорошо.

Крен стал критическим; я чувствовала, что еще чуть-чуть – и мы перевернемся. Но тут дракон решил сменить тактику, мотая головой и пытаясь перекусить туго натянувшиеся ванты. Большого успеха, однако, это ему не принесло. Канаты застревали между коническими зубами, только один из них лопнул, подарив нам небольшое уменьшение крена. Потеряв терпение, дракон снова потянул назад и в воду. Мачта затрещала; матросы, один из которых уже практически висел на кушаке, продолжали колотить по ней. Мне наконец удалось высвободить правую руку, и я дважды оттолкнулась ею от палубы, помогая себе ползти. Треск стал громче, и мачта рухнула.

К счастью, я уже успела отползти достаточно, и она меня не задела, хотя и разбила фальшборт всего в паре локтей от моих спутанных ног. Этот удар смягчил рывок выпрямляющегося корабля, но все равно меня подбросило вверх, как из катапульты. Однако я каким-то чудом успела ухватиться свободной рукой за болтающийся после сноса фальшборта леер. Меня крутануло по короткой дуге и перебросило за борт. Я повисла над водой на одной руке; корабль все еще раскачивался, и меня несколько раз ударило о корпус. Сама удивляюсь, как мне удалось не разжать пальцы.

– Помогите! – крикнула я. Но то ли у матросов были проблемы поважнее, то ли они не слишком хотели мне помочь, во всяком случае, я не могла висеть слишком долго и ждать. «Если я упаду в воду, мне конец, – сказала я себе. – Даже если меня не съест дракон, в этом коконе я сразу утону. Но я не упаду. Нужно просто спокойно, без паники освободить левую руку».

Я напрягла крылья, стараясь растянуть парусину. Через несколько мгновений мне удалось вытащить руку наружу и перехватить канат. Я чуть повисела на ней, давая отдых правой, а затем, подтягиваясь на руках, добралась до палубы. Здесь, однако, возникла новая проблема – мои ноги все еще были спутаны, и я никак не могла влезть на борт. Наконец мне удалось, раскачавшись, забросить на палубу обе ноги разом. Еще один рывок – и я наконец оказалась на горизонтальной поверхности. Для верности я откатилась подальше от края и лишь после этого окончательно распутала свой кокон.

Какое-то время я просто лежала, распростершись на палубе, больше ни на что у меня сил не осталось. Затем почувствовала саднящую боль в правой ладони; взглянув на нее, я увидела, что она вся в крови. Я уперлась крыльями в доски палубы, помогая себе встать.

Лишившийся обеих мачт бриг представлял собой странное зрелище. Этакая баржа с нелепо торчащим бугшпритом; кливера, естественно, теперь полоскались в воде, а разбросанные по палубе паруса и канаты выглядели так, словно хулиганы сорвали сушившееся в переулке белье. Вот только пятна крови на этом белье и розовые лужи на палубе наводили на мысль, что простым хулиганством здесь не ограничилось. Как я поняла позже, эта кровь была не только драконьей.

В первый момент меня удивило, что на палубе почти никого не было; затем я услышала крики и подошла к левому борту. В воде среди обломков плавали несколько матросов. Похоже, один из них был мертв – я видела лишь его спину со вздувшейся пузырем робой, голова и конечности были под водой. Но куда более странное зрелище представляла собой грот-мачта, которая, рассекая волны, быстро удалялась от корабля. Вот она клюнула клотиком, задирая обломанный конец; еще некоторое время он, торча под углом, чертил по воде пенный след, а затем встал вертикально и рывком ушел в глубину. Пена была розовой: раны дракона продолжали кровоточить.

Очень быстро всех уцелевших, оказавшихся за бортом, втащили на корабль. Я тоже бросила канат кому-то из них, и этим кем-то оказался сам капитан. Увидев меня, он злобно повращал глазами, но ничего не сказал. Тем более что на палубу выбирались уже и другие пассажиры, осознавшие, что бой кончился, и желавшие узнать наши потери.

Потери команды оказались довольно умеренными, учитывая, с каким врагом мы имели дело, – двоих матросов убило мачтой, один разбился, упав с нее на палубу, одного на нижней палубе раздавило сорванной пушкой, и еще пятерых членов экипажа так и не нашли – очевидно, они утонули, выброшенные за борт ранеными или в бессознательном состоянии. Среди этих пятерых оказался и первый помощник капитана. Еще четверо на верхней палубе и шестеро на нижней отделались переломами. Двое пассажиров тоже сломали руку и один – ногу; точнее, не один, а одна, та самая жирная купчиха, что меня чрезвычайно порадовало. Несколько аньйо получили мелкие травмы – вывихи, растяжения, ушибы. В общем, в строю оставались еще четыре десятка моряков – вполне достаточная численность экипажа, да вот только работы для них больше не было. Лишившись мачт, гордый бриг о девятнадцати пушках превратился в беспомощную игрушку океана.

– Сколько мы будем так дрейфовать – неизвестно, – подвел итог капитан, обращаясь к пассажирам и команде. – Мы в открытом океане между Инйалгдаром и Глар-Цу, на веслах до берега не добраться. Но здесь проходят морские пути, рано или поздно кого-нибудь встретим. В этих широтах полно рыбы, а у нас есть снасти – это позволит растянуть пищевые запасы. А вот пресную воду взять негде. Поэтому отныне вводится норма: матросы будут получать по две трети пинты в день, все прочие – по полпинты.

– Что? Полпинты в такую жару?! – послышались возмущенные крики пассажиров.

– Для желающих охладиться воды полный океан, – отрезал капитан. – Вот только пить ее нельзя.

– С чего это какой-то матрос будет получать больше нас? – воскликнул кто-то из пассажиров. – Мы платили за проезд первым классом!

– С того, что матросы работают, а вы прохлаждаетесь. Впрочем, могу выдать вам всю вашу долю сразу, и выпейте ее хоть за один день. На четвертый день ваш высохший труп отправится на корм рыбам. Еще вопросы есть?

К сожалению, еще вопросы были. И обратился с ними гантрус, который уже предлагал отправить меня за борт. Он интересовался, какие еще доказательства требуются капитану после того, как разгневанные боги послали морское чудовище. Забавная все-таки штука – суеверия. С точки зрения гантруса, беда, случившаяся с нами, неудивительна, потому что крылатой предоставили права высшей касты. А ранайцы в Ллойете, когда до них дойдет весть о судьбе брига, скажут, что это неудивительно, потому что перед отплытием на мачте сидела йувва. Самое смешное, что историю с йуввой я попросту выдумала, но сообщи им кто теперь об этом – они не поверят, потому что правдивость истории «доказана» постигшим корабль бедствием. Представители других народов, наверное, нашли бы свои «бесспорные» предзнаменования…

Капитан не стал вступать в теологический спор и попросту посоветовал гантрусу заткнуться. Однако едва чужеземец оскорбленно замолчал, раздался еще один голос. Говоривший, скорее всего, не понимал по-гантруски, но мысль его работала в сходном направлении:

– Капитан, а почему добропорядочные ранайцы должны делиться последней водой не пойми с кем? Я имею в виду крылатую и этих вот закутанных. – Он брезгливо покосился в сторону гантрусов. – Ладно, пока все шло нормально, мы могли играть в эти игры с равноправием, но теперь каждая капля важна для нашего выживания. Я против того, чтобы давать им воду. Море все спишет.

Это сказал не полуграмотный ремесленник, а один из торговцев, чей бизнес, вероятно, напрямую зависел от «закутанных». И хотя я испытала мгновенное злорадство по поводу гантрусов, которые так хотели разделаться со мной, а теперь сами получили по той же мерке, на самом деле радоваться было нечему, ибо сразу несколько голосов согласно загудели.

– Иди сюда, ты, ублюдок! – не выдержала я, выхватывая шпагу. – У меня тоже нет желания делиться с тобой водой!

Сам автор идеи был безоружен (по крайней мере, в данный момент), но двое пассажиров обнажили свои шпаги, и явно не для того, чтобы сражаться на моей стороне. Один из гантрусов, как видно, тоже почуял неладное, и в руке у него сверкнул длинный кривой нож.

– Тихо все! – выдергивая из-за пояса пистолет, рявкнул капитан. Он уже успел переодеться и вооружиться после невольного купания. – Оружие в ножны! Слушайте меня внимательно: если кто-то еще на этом корабле заикнется на тему сокращения расхода воды за чужой счет, я сокращу расход воды за его собственный! Пуля из этого пистолета оставляет дыру в осьмушку локтя! Это всем ясно? Не слышу!

– Ясно, ясно… – нестройно откликнулись пассажиры. Я тоже кивнула: «Ясно!», убирая в ножны шпагу. Я, конечно, больше всех выигрывала от позиции капитана и все же на какую-то долю секунды почувствовала разочарование, что мне не удастся всадить клинок в брюхо ни одному из этих «добропорядочных ранайцев».

Потянулись тоскливые дни дрейфа. Пассажиры прятались по каютам от жары, стараясь как можно меньше двигаться и не потеть, но это помогало мало. Небо оставалось безоблачным, и ничто не защищало нас от немилосердно палящего солнца. В полдень доски палубы раскалялись настолько, что их жар ощущался даже сквозь обувь, а в каютах стояла такая тяжелая, теплая духота, что я удивлялась, как еще не покрылась поджаристой корочкой, словно йитл в духовке. А ведь по ранайскому календарю шел лишь второй месяц весны! Но в тропиках практически не ощущается смена времен года. Вдобавок ко всему ветер совсем стих; в такой штиль и корабли с мачтами обречены на бессильный томительный дрейф, а это значило, что на прибытие помощи в ближайшее время рассчитывать не приходится. Лопасти крутильного компаса уныло висели без движения, и вряд ли от крыльчатки под килем было больше пользы. Подозреваю, что и на педалях никто не сидел – все же такой труд требует повышенного расхода воды; к тому же при ясном небе определять наше положение можно было и по светилам.

На палубе поставили бочку, в которой каждые несколько часов меняли воду (естественно, морскую); любой желающий мог подойти и макнуть туда голову или даже окунуться целиком, что было проще, чем спускаться за борт. Поначалу для этого раздевались, а после бултыхались и в одежде. В каютах, наверное, все валялись голыми, но на палубу выходили, непременно накинув что-то на себя – жестокие солнечные ожоги быстро научили тех, кто не следовал этому правилу. Выяснилось, что у гантрусов мода на хламиды возникла не просто так.

Но если от жары хоть как-то помогали купания, то от жажды спасения не было. Пить хотелось даже во сне. Полагаю, не только мне все время снились вариации одного и того же кошмара – долгое блуждание по пустыне, потом наконец находится колодец или оазис, и вот я жадно глотаю воду или даже какой-нибудь экзотический напиток, но рот по-прежнему остается пересохшим… Ежедневная рыба, сваренная в морской воде, лишь усиливала наши страдания; впрочем, будь она жареной, было бы еще хуже. Я стала отказываться от еды, и не я одна. Есть действительно совершенно не хотелось.

Мне к тому же досаждали громкие страдальческие стоны купчихи: оказалось, что ее каюта рядом с моей. В первые полчаса эти звуки доставляли мне мстительное удовольствие, но вскоре я уже готова была лезть от них на стенку. Если в первые дни она явно стонала от боли, то потом, по-моему, просто из принципа. Жара, жажда, вечный запах вареной рыбы и стоны за стеной – все, что нужно для увеселительной морской прогулки!

Я, наверное, все же страдала меньше других – не только из-за природной теплолюбивости, но и потому, что могла обмахиваться крыльями. Но по ночам все-таки выбиралась из каюты проветриться. Я, конечно, не одна была такая умная, поэтому, чтобы избегать встреч с остальными прогуливавшимися по палубе, облюбовала себе место на высокой, огражденной балюстрадой корме. Неподалеку теплился граненый кормовой фонарь, бросая желтые отблески на воду. В небе горели крупные тропические звезды.

Прошло несколько ночей, прежде чем я заметила, что с этими звездами что-то не так. Я не могла найти ни одного известного мне созвездия и, лишь вглядевшись внимательно, убедилась, что некоторые из них все еще видны, просто они оказались не на своих привычных местах, а спустились гораздо ниже к южному горизонту. Другие созвездия, очевидно, и вовсе оставались за горизонтом в течение всей ночи. Зато в северной части небосвода сияло множество незнакомых звезд, в том числе и новых Глаз Твурков.

Разглядывая небо, я услышала, как скрипнули доски у меня за спиной, и поспешно схватилась за эфес: уж не подбираются ли враги, решившие разделаться со мной под покровом ночи? Но это оказался капитан. В руках он держал какой-то прибор, похожий на большой разведенный циркуль с полукруглой шкалой – наверное, секстант или астролябию, я не раз читала о них в книгах, но не знала, как они выглядят. Некоторое время он наводил окуляр прибора то на одну, то на другую точку в небе (очевидно, на звезды), затем принялся при свете фонаря что-то царапать грифелем на листе бумаги, прижав его к перилам балюстрады. На меня он не обращал внимания. Дождавшись, пока он закончит, я вежливо окликнула его:

– Господин капитан!

– Чего тебе? – откликнулся он неприветливо. Возможно, он и впрямь только что меня заметил.

– Мы ведь пересекаем экватор, так?

Он немного помолчал, затем, очевидно, решил, что правду не скроешь, раз уж она написана на небе.

– По моим расчетам, пересекли еще вчера, – хмуро констатировал он.

– Но почему? Как в штиль нас могло отнести так далеко на север?

– Мы попали в течение Зарлангур, – нехотя пояснил капитан. – Самое сильное в этой части океана.

– Выходит, с каждым днем нас все дальше уносит от морских путей, связывающих северные порты Инйалгдара и Глар-Цу?

– Зато несет в сторону Йертаншехе, а там наши колонии, и туда тоже ходят корабли.

– До сих пор освоена лишь небольшая часть Йертаншехе и далеко не все острова. Говорят, не все острова даже открыты, – заметила я.

– Ну а от меня что ты хочешь? – раздраженно воскликнул капитан. – Чтобы я повернул течение, или вырастил новые мачты, или мановением руки перенес нас в Лац?

– Я все понимаю, – вздохнула я. – Просто делюсь опасениями.

– Не вздумай делиться еще с кем-нибудь, – пробурчал он.

– На этом корабле я не страдаю от избытка собеседников, – усмехнулась я. – Да и какая разница? У других глаз не меньше, чем у меня.

– Зато о мозгах этого не скажешь, – проворчал капитан.

Не думаю, что он специально хотел сделать мне комплимент – скорее прорвалось презрение моряка к «сухопутным йитлам».

Помолчав, капитан добавил:

– Не уверен, что хоть один из них разбирается в навигации настолько, чтобы отличить звезды северного неба от звезд южного.

У меня, впрочем, такая уверенность была. Интуиция почему-то подсказывала мне, что Каайле разбирается и в навигации, и много в чем еще. Вот кого было бы любопытно расспросить… Но не после того брезгливого взгляда.

Следующие дни были так похожи друг на друга, что я не могу даже приблизительно сказать, сколько их было. Все тот же штиль, жара, соленая рыба, слепящий блеск солнца в спокойной воде… и злобные взгляды, кидаемые на меня не только пассажирами, но и некоторыми матросами, когда мне доводилось встретиться с кем-нибудь из них на палубе.

Но вот в одну прекрасную ночь (оказавшуюся, впрочем, не столь прекрасной впоследствии) я проснулась от полузабытого ощущения свежести. Высунувшись в открытый иллюминатор, я первым делом обратила внимание на багровый серп Лла, который, в отличие от предыдущих ночей, висел в небе не четко вырезанной долькой, а мутным продолговатым пятном. По ущербному лику Лла скользили пока еще полупрозрачные облака – и, судя по их скорости, ветер наверху был приличный. Затем на юге, где не было видно звезд, сверкнула зарница, на мгновение озарив набрякшие тучи; некоторое время спустя донеслось отдаленное погромыхивание. С юга шла гроза, а возможно, и шторм.

Жара и духота так измучили меня, что в первый момент я не почувствовала ничего, кроме радости; к тому же ливень – это пресная вода, и если экипаж будет достаточно расторопен, чтобы вытащить на палубу все открытые емкости… О качке я при этом как-то не подумала. Сбросив скомканную пропотевшую простыню, я растянулась на койке, надеясь проснуться полной сил, а не измученной, как в предыдущие дни.

Разбудил меня грохот в дверь. Это был не стук, а именно грохот; сквозь сон он казался мне громом грозы, но, проснувшись наконец, я убедилась, что дела обстоят намного хуже.

– Открывай, вйофново отродье! – услышала я голос чертова ремесленника. – Мы все равно сломаем дверь!

Я взглянула на дверь, вздрагивавшую от ударов, затем бросила мгновенный взгляд в иллюминатор. Светало; на уровне моря солнце еще скрывалось за горизонтом, но в вышине его лучи уже окрасили багрово-фиолетовым края черно-синих туч, нависших почти над самым кораблем. Сильной волны еще не было, но тут и там грозно вспенивались барашки.

Я растерянно оглянулась, ища, чем бы забаррикадировать дверь.

Увы, вся немногочисленная мебель в каюте была привинчена.

– Что вам нужно? – крикнула я, поспешно натягивая штаны и выхватывая шпагу.

– Довольно бед ты навлекла на корабль! – раздалось из-за двери. – Теперь еще и шторм!

Оценив расстановку сил, – а врагов явно было не один и не два, – я попыталась воззвать к их благоразумию:

– Если бы я даже и могла такое сделать, зачем бы я стала вредить кораблю, на котором плыву сама?

– А кто тебя знает! – последовал железный ответ. – Может быть, сам дьявол поможет тебе спастись!

– В таком случае какой смысл вам сюда ломиться? Если дьявол ни при чем, то я невиновна, а если он защищает меня, вам со мной не справиться.

Я удовлетворенно замолчала, полагая, что этот аргумент сразит их наповал. В самом деле, трудно было на это что-то возразить.

Увы, у них возражение нашлось моментально:

– Не заговаривай нам зубы! – и на дверь обрушились новые удары.

Что ж, оставалось только драться. Я встала напротив двери, приготовившись пронзить шпагой первого, кто ворвется. Через несколько секунд щеколду вырвало из косяка и дверь резко распахнулась.

Тот, кто ее выбил, видимо, сам не ожидал такого эффекта и растянулся на полу у моих ног. Я могла пригвоздить его к полу, но не сделала этого – то ли подсознательно сработали остатки дуэльного кодекса, не позволяющего колоть лежачего, то ли просто здравый смысл подсказал, что остающиеся на ногах представляют большую опасность. Все происходило настолько быстро, что теперь я уже не могу сказать, о чем думала в тот момент.

Следующим оказался тот самый ремесленник, причем, похоже, в дверь его просто пропихнули. Я с превеликим удовольствием устремила шпагу ему в грудь, но он с проворством йитла метнулся в сторону и прижался к стене, а на мою шпагу напоролся дородный торговец. Даже пронзенный насквозь, он чуть не повалил меня. Мне пришлось отступить, и я едва успела выдернуть шпагу, чтобы встретить следующего врага. Это оказался матрос с топором на длинной ручке; мне пришлось уклониться от удара, который я никак не смогла бы парировать, но, пока противник, поворачиваясь, делал новый замах, я скользнула в другую сторону и проткнула его сбоку. За это время в каюте оказались еще двое – пассажир со шпагой и матрос с саблей. Как я знала из книг, такие сабли обычно применяются в абордажном бою. Это было уже действительно скверно. Однако они явно не упражнялись прежде в парном бою и больше мешали, чем помогали друг другу. Но все же сабля – это сабля, шпагой ее не отразишь, а для маневра в тесной каюте мало места. Только тут я подумала о метательных ножах, но они были в жакете, а жакет – в шкафу недалеко от двери; я же дралась уже почти возле иллюминатора. Мне удалось обманным финтом спровоцировать рубящий удар матроса и уйти из-под него влево, под руку пассажира, одновременно отбивая вверх его шпагу. Маневр был рискованным, но оправдал себя – матрос, пытаясь достать меня, не смог вовремя остановить руку и ранил своего союзника в предплечье. Тот с проклятием шарахнулся назад, выронив оружие, а я рванулась мимо него к шкафу, готовясь следующим ударом проткнуть уже поднявшегося с пола первого из ворвавшихся, который загораживал мне путь. За это мгновение, по моей прикидке, матрос уже не успевал сделать серьезный замах – в худшем случае он успел бы уколоть меня острым концом сабли, но не серьезно ранить.

Но он поступил иначе. Сильный рывок за правое крыло отбросил меня назад. Прыгая и уворачиваясь, я инстинктивно помогала себе крыльями сохранять равновесие, а лучше было бы держать их сложенными за спиной… Одно дело рассуждать о пользе лишней пары конечностей в теории и другое – использовать их в реальном бою. На самом-то деле при грамотном подходе крылья можно превратить в грозное оружие, но беда в том, что меня не учили специальной технике боя, предназначенной для крылатых. Такой техники просто не существует или, во всяком случае, мне о ней ничего не известно. Крылатых во все времена было слишком мало, чтобы сформировать собственную культуру, особенно крылатых с нормально развитыми крыльями…

Но, естественно, в тот миг мне было не до философских размышлений. Будь у меня шпага в левой руке, – а я одинаково хорошо владею обеими, – я бы тут же вонзила ее в бок матросу. Но она была в правой, и я никак не могла вывернуть ее для укола. Мне удалось лишь хлестнуть его шпагой по лицу, до крови рассекая щеку, – увы, он успел мотнуть головой, и в глаз я не попала. Но его это не остановило. Продолжая крепко держать меня за крыло выше первого сустава, он замахнулся саблей с явным намерением снести мне голову. Все, что я еще успела сделать, – ударить его коленом в пах. Он охнул, но рука с саблей дернулась в ранее выбранном направлении.

И в этот момент грохнул выстрел. Голова матроса взорвалась, как гнилой йовул, когда по нему ударят палкой. Осколки костей, клочья волос, брызги крови и ошметки мозга – все это полетело во все стороны, в том числе и мне в лицо. Сабля скользнула плашмя по моему голому плечу, не причинив вреда; пальцы, сжимавшие крыло, конвульсивно дернулись и разжались. Труп стал падать на меня; я инстинктивно отпихнула его обеими руками, не выпуская шпаги, и он рухнул навзничь.

В дверях каюты стоял капитан. В каждой руке у него было по пистолету; один из них дымился, второй смотрел в сторону коридора, где, очевидно, оставались другие мои враги – в каюте их в тот момент было двое, включая раненого и исключая убитых. На поясе капитана висела внушительного вида сабля.

– Кто-то желает быть следующим? – осведомился капитан, направляя заряженный пистолет в каюту, затем снова в коридор. – Если кто забыл, бунт на корабле карается смертью. Оружие на пол, если хотите жить.

«Капитан – второй после бога на корабле!» – говорят илсудрумские моряки. На что ранайские отвечают: «Бог первый на небе, а на корабле первый – капитан!» И все же он был один, и у него была только одна пуля и сабля, а дисциплина была слишком подорвана этим долгим мучительным дрейфом. Хуже всего было то, что среди линчевателей оказались члены экипажа – уж если они нарушили приказ капитана, что говорить о пассажирах. В первый момент после выстрела и властного окрика капитана кто-то бросил оружие, но таковые оказались в меньшинстве, и прочие не спешили последовать их примеру. Не решались они, впрочем, и напасть – теперь уже не только на меня, но и на своего шкипера. Стало совсем тихо. Пауза затягивалась. Опасно затягивалась.

И вдруг тишину раскололи частые удары тревожного колокола.

– Шквал! – услышала я. – Шквал по левому борту! Капитан бросил короткий взгляд в иллюминатор за моей спиной, и то, что он там увидел, понравилось ему еще меньше, чем зрелище в моей каюте.

– Все по местам! – гаркнул он. – Пассажирам пристегнуться к койкам и молиться!

Двое моих врагов, находившихся в каюте, проследили направление взгляда капитана и, изменившись в лице, торопливо прошмыгнули в коридор. Я, брезгливо переступая босыми ногами через трупы и лужи крови, подошла к своей койке, подобрала скомканную простыню и наконец стерла с лица и груди липкую мерзость. Почему-то в тот момент именно это казалось мне самым важным. Когда я бросила это импровизированное полотенце-, из кровавых складок на меня смотрел глаз матроса.

Этот мертвый взгляд словно вернул меня к реальности, напомнив, что проблемы не кончились. Я посмотрела в иллюминатор.

На нас шла сплошная стена воды. Высотой, наверное, локтей тридцать, если не больше. Ее слегка вогнутая поверхность глянцевито лоснилась, а наверху кипела ярящаяся пена.

Я слышала топот бегущих по коридору и палубе ног. Когда я отвернулась от иллюминатора, капитана уже не было видно. Мне совсем не хотелось оставаться в каюте с тремя мертвецами и выбитой дверью, но времени на поиски иного прибежища, похоже, не оставалось. Я упала на койку и кое-как затянула ремни.

Затем я услышала шум, словно где-то закипали тысячи больших котлов. А затем корабль осел вниз, резко завалился набок и помчался вверх. У меня перехватило дыхание от этого кульбита, ремни врезались в тело. С треском распахнулись дверцы шкафа, в коридор, звеня и кувыркаясь, вылетела миска, а за нею туда же покатились трупы…

Если бы у нас были мачты, нас бы наверняка опрокинуло. Но без них центр тяжести находился куда ближе к килю. Поэтому уже на гребне волны бриг выровнялся, а затем завалился на левый борт и помчался вниз по спине волны. Ощущение было такое, что мы валимся в пропасть. Мои крылья непроизвольно напряглись, словно пытаясь удержать меня в воздухе…

Наконец жуткий спуск с горы закончился, но оказались мы отнюдь не на равнине. Таких огромных валов больше не было, но за авангардом шквала шел шторм.

Хватаясь за стены, я все-таки выбралась из своей каюты. Шторм может затянуться на несколько дней, и оставаться все это время среди трупов и размазанной повсюду крови… Оказавшись в кренящемся с боку на бок коридоре, я услышала, как в конце его со скрипом распахивается дверь. Затем корабль завалился на другой бок, и дверь захлопнулась. На следующей волне все повторилось. Шарахаясь зигзагами от стены к стене, я поспешила туда.

На сей раз мне наконец повезло. Каюта и впрямь оказалась пустой, хотя и не нежилой – как видно, она принадлежала убитому мной пассажиру. Я вошла внутрь и заперлась.

В этой каюте я провела три дня. Все это время шторм продолжал бушевать, и за эти дни я не видела ни одного аньйо, как, разумеется, никто не видел и меня. Мне даже не пришлось выбираться за водой – хоть предыдущий хозяин помещения и оказался достаточно невежествен, чтобы верить, будто убийство крылатой может остановить бурю (а может, просто нашел удобный повод сорвать злость), но в практической сметке ему трудно было отказать: он умудрился запасти здоровенную бутыль воды, и, когда я ее нашла, в ней оставалось еще пинты четыре. Что до еды, то во время этой жуткой качки одна мысль о таковой вызывала у меня дурноту. Так что из каюты я выходила только, чтобы… ну, вы понимаете. Кстати, это тоже непросто делать в шторм.

К вечеру третьего дня буря вроде бы начала стихать. Дождь уже не хлестал в иллюминатор, который, правда, периодически окатывало пеной волн, но и те уже словно подустали и исполняли свою работу только по обязанности, без прежнего энтузиазма. Я валялась в полудреме, пристегнутая к койке, и тщетно пыталась заснуть: больше делать все равно было нечего. Корабль в очередной раз задрал нос, карабкаясь на волну, потом скользнул вниз…

И вдруг койка резко толкнула меня в ребра, и я не столько даже услышала, сколько всем телом ощутила раздирающий треск. Мне не надо было объяснять, что это значит. Отбросив ремни, я кое-как оделась, подхватила шпагу и выскочила из каюты. Из дверей слева и справа высовывались встрепанные головы, кто-то спрашивал, что случилось, кто-то выскакивал в коридор полураздетым…

Когда я выбежала на палубу, бриг уже заметно опустил нос и с каждой секундой зарывался все глубже. Если бы скала, на которую мы напоролись, подвернулась нам в более спокойную погоду, корабль бы так и остался на ней, как насекомое на булавке, и мог продержаться в таком виде довольно долго; но в шторм следующая же волна сняла нас с рифа, обнажив здоровенную, судя по скорости погружения, пробоину в носовой части… Воистину это был несчастливый рейс!

Колокол трезвонил как сумасшедший, полуголые пассажиры в панике метались в полумраке по мокрой кренящейся палубе. На меня, узнав, зыркали безумными глазами – как я сказала, в эти три дня меня никто не видел, и, должно быть, на судне и впрямь решили, что меня унес дьявол. Но теперь уже никто не пытался сводить со мной счеты.

Кто-то не удержал равновесия и с криком свалился за борт, но на это не обратили внимания. Матросы, подгоняемые отборной бранью капитана, готовили к спуску шлюпки, пинками и кулаками пытаясь навести порядок среди рвущихся туда пассажиров. Грохнул выстрел, чье-то тело свалилось под ноги дерущихся, его топтали…