Текст книги "Скелет в шкафу"

Глава 11

Тереза через пару минут в самом деле появилась с подносом, две большие чашки и одна поменьше, средняя, как и велел Стельмах, а также на широкой тарелке груда колечек с творогом, хотя еще и прежние восточные сласти мы не оприходовали.

Стельмах взял чашку в обе руки, сделал глоток, мы с Ингрид молча ждали, а он после паузы произнес с удовольствием:

– Люблю кофе… У нас был выбор: пройти через жесточайшую ломку системы, когда на несколько лет будут порваны все связи и воцарятся неизбежная нищета, преступность, голод… или сохранять все как есть, и потом все рухнет уже так страшно и так глубоко, что Россия не выберется из той ямы, а само слово «Россия» станет только географическим понятием. Да, понимаю, нужно было распустить СССР еще раньше, но мы потратили пару лишних лет, стараясь все предусмотреть и ко всему подготовиться.

– Россия слишком велика, – согласился я. – Это не крохотные европейские страны, которые один дворник может держать в чистоте.

– Вот-вот, – сказал он. – Можете себе представить, какая работа была проделана в масштабах страны? Членов партии в СССР четырнадцать миллионов, а либералы, дай им волю, всех бы перебили до единого, вешали бы на столбах, давили бы автомобилями, распарывали кишки и наматывали на деревья, как было в Венгрии, когда вспыхнуло восстание против коммунистов!

Я зябко передернул плечами.

– Были бы уничтожены все ученые, все врачи, все инженеры, как и самые трудоспособные из рабочих… Даже не представляю, как вы решали задачу сохранения кадров.

– Это было самое важное, – ответил он невесело. – Мы исходили из того, что рядовых коммунистов слишком уж много, сумеют дать отпор, да и мы приняли меры, а вот аппаратчиков перебьют обязательно! Нужно было спасти старых испытанных партийцев от возможных репрессий, что хоть и не продлялся долго, но в первые недели могут нанести непоправимый урон. Потому всем кадровикам, начиная от рядовых парторгов на предприятиях и выше-выше, настойчиво порекомендовали уйти со своих постов под предлогом, что нужно резко омолодить кадры. Дескать, влить молодую кровь в их партийные организации, а старым кадрам рекомендовано уйти на хозяйственную работу.

– Как я понимаю, – сказал я, – при строжайшей партийной дисциплине это было проделано везде и очень организованно?

– Да, – ответил он. – Страна все больше теряла запал, но члены партии все еще оставались дисциплинированной армией… Одновременно на должность генсека партии выдвинули самого ничтожнейшего из Политбюро, с которым никто не считался и которого никто не уважал. Этот человек страшился сказать даже слово без санкции тех, кто его поставил, всегда отвечал, что вот сперва посоветуется с Раисой Максимовной…

Ингрид сказала быстро:

– Но как раз тогда академик Сахаров выступил против советской власти!

Он посмотрел на нее с ласковым интересом, как на ребенка, копающего лопаткой деревянный пол у его ног.

– Правда? Он выступил против советской власти?

– Ну да, – ответила она, но уже без уверенности в голосе.

– Академик Сахаров, – повторил он со вкусом. – Ну да, как же, диссидент, противник советской власти, подвергнут репрессиям…

– А что не так?

Он сказал хитрым голосом:

– Академик Сахаров известен как отец водородной бомбы и ярый враг США, а затем как неожиданно осознавший нечто и вставший на сторону США… А как вам его идея, основанная на его точных и скрупулезных расчетах, что нужно заложить на морском дне вдоль побережья Соединенных Штатов ряд атомных зарядов и предъявить США ультиматум типа, если хоть раз гавкнут на нашу страну или посмотрят косо, то рванем! И тогда мощная океанская волна высотой в километр смоет все в Штатах в океан на ту сторону их континента, оставив сухими только пики трех-пяти гор!

Она пробормотала в ужасе:

– Не знала…

Он хмыкнул.

– Да загляните в Вики или в другие открытые источники в инете! И подумайте, мог ли он всю жизнь работать на то, чтобы стереть Штаты с лица земли, а потом вдруг резко переменить взгляды?.. Не-е-ет, это, я уже говорил, с началом подготовки к роспуску Советского Союза во весь рост встала проблема спасения ценных кадров. Лучших из лучших партия всегда привлекала в свои ряды, потому коммунисты должны быть выведены из-под удара, чтобы при роспуске СССР не случилось, как я уже сказал, венгерского варианта, когда коммунистов убивали всех подряд где выстрелами, а где топорами, молотами, вилами, выбрасывали из окон…

Ингрид шумно вздохнула.

– Если так делали в Венгрии, то можно представить себе, что творилось бы в России!

Он кивнул.

– Вот-вот. Нужно было продумать так, чтобы по всей огромной стране суметь спустить пар, не допуская до взрывов!.. Малейший неверный шаг, даже крохотный шажок, и рвануло бы так, что от России осталось бы не больше, чем от Скифии. Потому академик Сахаров выступил с запланированным осуждением политики СССР и был подвергнут демонстративным репрессиям: выслан на свою правительственную дачу, где и продолжал работу, получая помимо всего прочего свои шестьсот рублей за звание академика, а зарплата инженера тогда равнялась ста двадцати рублям. Эти академические шестьсот рублей нельзя было отнять ни при каких обстоятельствах, и даже в тюрьме Сахаров бы получал их… Но, конечно, какая тюрьма, когда он продолжал пользоваться как Кремлевской больницей, так и всеми привилегиями, которые тогда были доступны только членам ЦК КПСС?

– Не знала, – прошептала она убито.

– Точно так же, – сказал он, – были выведены из-под возможного удара и другие значимые фигуры, как в науке, так и в политике, экономике и даже искусстве. На последнем этапе операции, как я уже сказал, на должность генерального секретаря ЦК КПСС решено было выдвинуть самого молодого, самого неавторитетного, кем не жалко пожертвовать.

Я уточнил:

– Тогда всем членам Политбюро было далеко за семьдесят?

– Точно, – сказал он, – а Горбачеву всего пятьдесят с чем-то. Кажется, пятьдесят три! Он представлял не какой-либо значимый регион, а простое сельскохозяйственное Ставрополье, за что его и называли «овечьим королем» высокомерные руководители регионов, где развивалось тяжелое машиностроение, строились атомные ледоколы и могучие крейсеры, самолеты, как военные, так гражданские, а также космическая отрасль…

Ингрид пробормотала нехотя:

– Я была совсем маленькой, но потом спрашивала у отца, почему поставили главой СССР такого ничего не значащего человека, даже ничтожнейшего…

Стельмах спросил с интересом:

– И что ответил?

– Вздохнул и развел руками.

Он сказал, морщась, как от застарелой зубной боли:

– Сейчас стараются не вспоминать тот позор, который был виден всем, но даже Запад смолчал в интересах дела, так как это были первые выборы в СССР президента страны!.. А по стране был горький смех, пошли анекдоты. Суть в том, что на первых выборах президента… демократических выборах!.. предлагалась только одна кандидатура!.. Горбачев. Ни одного другого кандидата. Даже самого провального. Потому что понимали, даже если поймать бродячего пса и выдвинуть его в президенты, то вся страна проголосует за него, а не за Горбачева.

– Стыдно, – пробормотала Ингрид.

– Это было стыдно нам, но не Западу, – сказал он. – Как там говорят: да, это сукин сын, но это наш сукин сын. И вот прошли выборы без выборов, когда президента выбирали из одного человека!.. Нигде в мире не было такой комедии, но Запад молчал, так как Горбачев рушил Россию и коммунистический строй, а это и было для Запада и США главным. И потом, несмотря на его полнейшее ничтожество, его приняли в западном мире как героя, ему надавали премий, грантов, пачки денег и все-все, что полагается в таких случаях в стране капитализма, где материальные блага выше всего на свете, плюс даже Нобелевскую премию!

Мы молчали, ошарашенные не сколько новостью, многое уже знаем, но когда вот так концентрированно, это по мозгам бьет.

– Все верно, – проговорил я. – Нужно было поставить на высший пост человека, которого не жалко. Пусть в него бросают камни, плюют и проклинают. А с его ай-кью, что меньше размера его ботинка, и не понять даже, зачем его выдвинули.

Стельмах уже давно вертел в руках пустую чашку, наконец со вздохом опустил ее на столешницу.

– Все, нужно идти работать. Человек живет до тех пор, пока трудится. И вообще он только тогда человек. Отдыхать любое животное может.

Мы с Ингрид поднялись, когда он встал, я не выдержал, поинтересовался:

– А почему не обнародовать правду? Пусть люди знают, что это была не победа США, а наше собственное решение.

Он поморщился.

– В наших руководителях все еще сидит заскорузлый советский альтруизм. Даже сейчас. Как и тогда, выслушивая оскорбления, что все республики кормят и поят Россию, наши деликатно и себе во вред помалкивали, чтобы не обидеть правдой. Так и сейчас все еще относятся слишком по-отечески к тем, кто продолжает бросаться грязью. Дескать, малые еще, неразумные, что они понимают, потом им же стыдно будет, а мы великая нация, стерпим.

– Дурость, – сказала Ингрид воспламененно.

Он грустно улыбнулся.

– Они в самом деле малые и неразумные. Практически ни одной республики не существовало раньше. Сперва это были территории Российской империи, потом вошли в состав Советского Союза. И лишь когда в КГБ было принято решение выйти из Советского Союза, эти дотационные земли получили самостоятельность. Но чтобы ею научиться пользоваться, недостаточно даже десятка лет… Пока что у них у всех синдром детства, когда родители им всегда должны! И вообще весь мир должен помогать.

Ингрид сказала сердито:

– Это не снимает с них ответственности!

Он кивнул и пошел с веранды в дом. Мы наблюдали через окно, как он там пошел на второй этаж, хватаясь за перила и помогая себе подниматься по ступенькам, но все же двигается достаточно быстро, есть еще порох в пороховницах.

– Пойдем, – сказал я, – наша ниша – гостевой домик. Пока дойдем – есть захочешь, я тебя знаю.

Мои мозги работают в турборежиме, даже когда удается отсечь лавину эсэмэсок, телефонных разговоров, картинок со спутников, что рвется из инета. Все это старается помочь, подсказать, но, блин, слишком уж назойливо, не понимает, почему раньше требовал поднатужиться, выдать еще информации хоть каплю, а сейчас отбиваюсь…

Задействовав несколько сотен тысяч мощных компьютеров, я за несколько минут поставил около сотни экспериментов, создавая компьютерные модели с исправленными генами по методу CRISPR, выбрал десяток наиболее перспективных, когда существа получились достаточно жизнеспособными и пригодными к воспроизведению, дал им возможность эволюционировать в ускоренном режиме.

Из этого десятка семерых остановил, получаются химеры, но в одном случае результат получился наконец-то ожидаемым…

Я запустил процесс эволюции еще быстрее, и тут со стороны кухни прозвенел противный человеческий голос, хуже того, женский:

– Ты чего там застыл, как муха на морозе?

– Работаю, – ответил я.

– Над чем?

Я ответил сердито:

– А поймешь?

– А-а, – сказала она и встала в красивой позе в дверном проеме, – удаленный доступ к своим мышкам?.. И что они говорят?

– Просят ускорить работы над бессмертием.

– Ого!

– А ты думала?.. Сперва сделаем бессмертными мышек, а уже потом начнем осторожненько переносить… применять полученные наработки к человеку. Но надо торопиться, мышиный век – два года.

Она сказала саркастически:

– Понятно, ради мышей чего не сделаешь?..

– Вот-вот. Чего хотела?

– Пройтись по саду.

Я буркнул:

– Кто-то мешает?

– Могут подумать, – сказала она, – что мы поссорились. Пойдем вместе. Если сегодня-завтра примешь какое-то решение, то сразу же улетим обратно. Я в Управление, ты к мышам.

Я вздохнул, поднялся, но все еще вырезал там в своей лаборатории участки кода и заменял другими блоками, чувствуя странную такую раздвоенность, когда я работаю там и одновременно общаюсь с женщиной здесь.

Глава 12

Грегор уже в саду, оставив Стельмаха на Терезу, мощным секатором ровняет живую изгородь, оглянулся, на лице проступила сдержанная улыбка.

– Что-то вы какие-то… обеспокоенные, ребята.

Я кивнул на Ингрид.

– Да вот она в ужасе.

– Что случилось?

– Насмотрелась фильмов, – пояснил я, – что у вас тех, кто слишком много знает, обязательно убивают. Потому у вас одни силовики, а ученых нет. И меня убьете обязательно. А она добрая, хоть и не показывает, а то и ее убьют. Добрым у вас нельзя, добрые все предатели.

Он вскинул в изумлении брови.

– Почему убьют?

– Но мы теперь узнали так много, – сказал я, – так много, что просто и не знаю. Теперь что, с нами случится автомобильная катастрофа? Или чайку с полонием?

Он поморщился.

– А что вы узнали?.. Какой-то невероятный слух… У вас же нет документов, что подтверждают. То, что вы знаете, это меньше, чем слухи про НЛО, которые все хотя бы видели где-то мельком… Главное, документы. Написанные лично главой КГБ, членами Политбюро КПСС, инструкции главе МИДа, послам…

Я переспросил:

– Они тоже знали?

Он покачал головой.

– Зачем? В СССР был порядок, а не демократия. Сказал – выполнил. Лишних вопросов не задавали. Вся операция готовилась несколько лет, а такое могла сохранить в тайне только верхушка КГБ. Никто посторонний не знал, даже генсек КПСС. Потому ЦРУ и все разведки мира жутко изумились, что СССР вдруг рухнул неожиданно для них всех!.. Отдыхайте, собирайтесь с мыслями.

– Спасибо за напутствие, – ответил я. – Вон жена у меня такая волнительная, что теперь целый день спать не будет!.. А ночью есть не встанет.

Он улыбнулся.

– Женщины все такие, если они еще женщины.

– Вы хорошо знаете Стельмаха? – сказал я.

– Еще бы, – ответил он. – Знаете, сколько лет я здесь?.. Все назубок знаю… Как вы догадываетесь, я слышал все, о чем вы говорили. Да, работа такая… Могу добавить, что в девяностом году, можете проверить по вполне открытым и легальным источникам, в России товаров и услуг производилось на семнадцать тысяч пятьсот долларов в расчете на человека.

– Немало, – сказала Ингрид.

– Дело не в том, – заметил он, – много это или мало, а что потреблялось на одиннадцать тысяч восемьсот долларов. А вот в Грузии, к примеру, производилось на десять тысяч шестьсот, а потреблялось на сорок одну тысячу девятьсот!

Он посмотрел на меня, я понял так и не прозвучавший вопрос, ответил послушно:

– Каждый житель России отдавал другим республикам пять тысяч семьсот долларов, а каждый житель Грузии получал от других республик… от России, понятно, тридцать одну тысячу триста долларов… Понимаю, простой народ, даже обнародуй эти цифры, чего тогда не делалось, все равно ничего не понял бы, а экономисты забеспокоились, верно?

Он улыбнулся, довольный, мы с Ингрид вернулись в гостевой домик, где Ингрид сразу же отправилась на кухню, а я включил комп и сделал вид, что начал шарить в инете.

Когда знаешь что искать, то в этом хаосе быстро собираются те крохи, что сами по себе ничего не говорят, но когда в уме держишь некий перечень требований, то выстраиваются довольно быстро и непротиворечиво. Более того, картина получается цельная и точная.

Есть поговорка: один с сошкой, семеро с ложкой, но в СССР сложилась ситуация, что с сошками были только Россия и Белоруссия, а все остальные с ложками. Даже богатейшая якобы Украина тоже с ложкой, потому что прибыль давал только Донбасс, центральные части потребляли больше, чем давали, а больше всего потреблял ничего не производящий запад Украины, который в то же время больше всех требовал независимости.

Прибалтика производила достаточно много, но потребляла неизмеримо больше, так как руководство СССР выставляло ее как некую витрину для Запада. И, конечно, больше всех потребляло Закавказье. Та же Грузия купалась в роскоши, у всех личные дома, автомобили, ежедневные застолья…

Ингрид крикнула из кухни:

– Ты там уже делаешь выводы?

– Не спешу, – ответил я.

– Почему? Ты тормоз?

– А ты безбашенница? – поинтересовался я. – А еще самка!.. Я думаю быстро, но решаю медленно.

Она показалась на пороге кухни, уперев обе руки в бока, как украинка, которой по фигу, на каком ухе у меня тюбетейка.

– А что там решать? – спросила она. – Я вот вижу, что Россия вышла из хаоса разрухи сильной и обновленной! И все из-за того, что впервые перестала кормить нахлебников. Я застала время, когда обладателя даже самого дешевенького «жигуленка» считали богатым человеком, а после того, как «перестали кормить Россию», практически у каждого россиянина появилась иномарка, да и не самая плохонькая, а дайте ему новую модель, да чтоб с наворотами!

Я пробормотал:

– Лошади кушают овес и сено…

Она резко остановилась, посмотрела зверем.

– Что-что?

– А Волга впадает в Каспийское море, – продолжил я. – Так, классику почему-то вспомнил.

Она все равно не поняла, вижу по ее лицу, женщин не остановить, если начинают вести, как они считают, мысль.

– Даже уровень жизни, – сказала она веско, как припечатала, – во всех остальных республиках рухнул на самое дно! Хотя об этом стараются не упоминать. Конечно, приняв прибалтийские страны в Европейский союз и в НАТО, им оттуда постоянно подбрасывают дотации, но все равно Прибалтика обнищала, а ее население сократилось вполовину.

– И что? – спросил я.

Она вскрикнула:

– Ты что, дурак? Он же только что тебе это втемяшивал! Уже все забыл?

Я покачал головой.

– Дело не в этом. В Интернете документов никаких нет, но если собрать вроде бы никак не связанные мелкие факты, то они говорят о том же, что сказал Стельмах. Только без точных доказательств, а как картину, которую можно трактовать так и эдак.

– Я ему верю, – упрямо сказала она.

Я подумал, сдвинул плечами.

– Я тоже.

– Так в чем дело?

– А в том, – ответил я, – что мне нужно было убедиться не в том, как блистательно провел КГБ эту масштабнейшую операцию, а в ее возможной оценке мировым сообществом и возможным влиянием на отношение к России.

Она запнулась, посмотрела непонимающе, глаза стали еще крупнее, круглее и красиво растерянные.

– То есть предавать огласке или нет?

– Вот-вот, – ответил я. – Раньше было нельзя, потом будет нужно, а сейчас мы как раз посредине: фифти-фифти.

Она что-то говорила из кухни, но я уже не слушал, это же какое счастье, когда благодаря удаленному доступу могу работать в своей лаборатории, что и делаю при первой же возможности!

Ингрид принесла кое-что перекусить, две большие чашки с кофе, тут же развернула планшет и смартфон, до предела то и другое, принялась самозабвенно рыться, как курица в огороде, среди необъятного инета.

Через пару часов у нее и у меня уже по блюдцу с крошками от сожранных бутербродов и по две пустые чашки из-под кофе, когда дверь распахнулась в слепяще яркий солнечный день, на пороге появился Грегор.

– Хозяин заканчивает с ужином, – сказал он, – вы приглашены на вечерний кофе.

– Прекрасно, – ответил я бодро. – Ингрид, поднимай задницу! Что-то отяжелела всего после десятка бутербродов.

Она буркнула:

– Уже вечер?.. А солнце еще высоко.

– Летом дни длиннее, – сообщил я ей новость. – А ночи короче. Вставай! Что, без штанги и жизнь не жизнь?

Грегор сказал значительно:

– Если после завтрака он уделил вам на пятнадцать минут больше времени, чем я рассчитывал, то, думаю, после ужина захочет поговорить на близкую ему тему еще дольше.

– Прекрасно, – повторил я. – Я тоже больше люблю говорить, чем работать. А моя супруга так и вовсе… Там она, правда, робела, но тут трещала без умолку. Ингрид, готова?

Грегор улыбнулся и вышел, оставив дверь открытой. Ингрид прошла первой, больно ткнув меня в бок локтем.

– Он с Терезой, – вдруг сказала она без всякой связи, – похоже, в самом деле муж и жена.

– Что, – спросил я скептически, – спят вместе?

– Теперь это ничего не значит, – напомнила она, – как и зубные щетки в одном стакане. Но есть в них что-то общее.

Я сказал ехидно:

– Может быть, учились стрелять у одних и тех же инструкторов?

Она поморщилась.

– Я серьезно. Муж и жена через несколько лет совместной жизни становятся похожими. Не знал?

– И знать не хочу, – отрезал я.

– А зря, – сказала она победно. – В нашей работе такое может пригодиться.

– В вашей, – уточнил я. – В моей уж точно нет.

Она на ходу сорвала пару ягод черники, но есть не стала, в кустах чирикнула мелкая птичка, и ягода прицельно полетела в ее сторону.

Стельмах уже на веранде после трудного рабочего дня и плотного ужина, но и здесь, в расстегнутой до пояса рубашке, все равно застегнут на все пуговицы, пребывание в высших эшелонах власти накладывает отпечаток на всю жизнь.

Он приветствовал нас сдержанной улыбкой, мы поклонились со всей почтительностью, ничуть не показной, а он жестом пригласил за стол. Не знаю, что ест на завтрак, обед и ужин, но сейчас вместе с кофе потребляет восточные сласти, печенье, от которого якобы толстеют, но все равно остается поджарым и худощавым, в то же время это, как понимаю, еще не саркопения.

– Прекрасное чувство, – сказал он, когда работа сделана, а сам выходишь на веранду, где спокойно наслаждаешься чашкой заслуженного кофе!

Мы с Ингрид скромно уселись на уже знакомые места, Тереза принесла и нам по чашке. Стельмах кивнул на горку печенья.

– Тереза сама пекла.

Ингрид сказала восторженно:

– Ой, они даже с виду такие вкусные!

– Мы, – произнес Стельмах, – мужчины, удивляемся, какой в этом смысл, когда дешевле и проще купить у профессионалов, но вот эти существа что-то такое особенное находят в самом процессе. Всегда удивлялся.

– Атавизм, – ответил я. – Миллион лет колдовали у костра, пока мы добывали мамонтов. Вот теперь это поведение закрепилось в крови и генетической памяти.

Тереза гордо задрала носик и ушла, не изволив удостоить ответом, мы с Ингрид взяли по чашке, а я еще и цапнул с тарелки большой кусок рахат-лукума.

Стельмах с интересом рассматривал нас из-под приспущенных век.

– Похоже, – сказал он чуть насмешливо, – вопросы у вас появились нешуточные.

– Заметно? – спросил я.

– Вы не политик, – обронил он, – тех учат даже при выстреле за спиной не шевелить бровью и не менять выражение лица.

– Что да, то да, – ответил я. – Вопросы есть. Думаю, одним из главных препятствий было опасение насчет НАТО?.. Вдруг ударят по распадающемуся Союзу?

Он кивнул, отхлебнул кофе, чуть прижмурился.

– Верно-верно.

– И как?

– Были долгие дебаты, – ответил он мирно, – и насчет НАТО, что с распадом Советского Союза вообще сядет на голову. Нас в тот момент можно было вообще шапками забросать… и все-таки нашим аналитикам удалось доказать, что в НАТО, как и во всей Европе, умных и храбрых не стало больше, а в правительстве и в военных кругах их точно нет…

– После де Голля, – сказал я.

Он кивнул.

– Вы четко улавливаете расклад сил. Да, после де Голля там не было личностей. А те, что создали Евросоюз, по нашим прикидкам, постараются подобрать все те «страны», что «освободились от советской тирании», и на этом погорят.

– Просчитали? – переспросил я. – Уже тогда были уверены?

Он сказал почти весело:

– А мы не погорели, тянуть те страны? То же самое будет и с Евросоюзом. Только мы их о грядущей опасности предупреждать не стали, ха-ха!

Ингрид произнесла осторожно:

– Если бы НАТО напал на Россию и даже захватил, то все равно была бы партизанская война… К тому же побежденных кормить надо, устраивать у них жизнь…

– В такой огромной стране, – заметил я, – НАТО утонул бы точно. К тому же они помнят все время, что ядерные силы России как были, так и остались способными одним ударом сокрушить НАТО и стереть с лица земли Штаты.

Он снова кивнул.

– Верно. Потому мы почти со стопроцентной уверенностью знали, что НАТО не нападет, а постарается подобрать все те страны, что откололись от нас.

Я сказал с сочувствием:

– Это было трудное для вас время.

Он сразу посерьезнел, даже лицо слегка омрачилось, словно то страшное время было только вчера.

– Вы и не представляете, – произнес он тяжелым голосом. – Но все-таки та часть плана получилась безукоризненной: когда рухнул, как все считали, Советский Союз, в Евросоюзе было двенадцать стран. Двенадцать! Но Евросоюз в жадной спешке захапал и вобрал в себя еще тринадцать государств – тринадцать! – а еще хотел было Грузию, Молдавию и Украину, но эти у нас совсем уж под боком, потому мы воспротивились, а были бы те дальше – отдали бы! Сделали бы вид, что не можем тягаться с Евросоюзом и отдали бы!.. И Евросоюз затрещал бы по швам еще раньше.

Я подумал, кивнул.

– Верно, принимая к себе те страны, Евросоюз принял и все их проблемы, о чем не подумал впопыхах. А это бедные страны, капризные и, самое главное, не привыкшие работать так, как работают приученные к капитализму европейцы. Новые члены Евросоюза хотели бы работать, как в СССР, а получать, как в Европе, да еще пользоваться всеми льготами. Стоит учесть, что протестантская Европа приняла после роспуска СССР по большей части православную часть, но по статистике даже католики работают вдвое хуже, чем протестанты, а уж о православных и говорить не хочется…