Текст книги "Сингомэйкеры"

Глава 12

Сегодня домой заявился сравнительно рано, только-только закончился час пик, все успели поужинать, и кто перед телевизором попивает пивко, кто поспешно включает комп и с разбега бросается в онлайновый мир байм, а я, все-таки не будучи асексуалом, с тоской посмотрел в окно, где к станции метро бегут молоденькие созревшие девчонки, трясут сиськами и попками, начнут сексуалить еще на станции, потом в вагоне, на дискотеку прибегут уже разогретые, с блестящими глазами и сочными ротиками…

Я ругнулся, к окну так и тянет, а еще к телефону, есть с десяток веселых молодых женщин, готовых приехать немедленно, с ними прикольно, легко, удобно, но что-то во мне протестует то ли от старомодности, из-за чего я постоянно чувствую себя обязанным чем-то отплатить, то ли от врожденного недоверия ко всему, что легко достается.

Правда, теперь женщин добиваться не надо, то дикое пещерное время ушло, теперь чаще они добиваются мужчин всеми способами, даже курсы такие и учебники есть, но все равно я осторожен. Тем более, поднимаясь со ступеньки на ступеньку в своей организации, как бы я ни помалкивал о своих успехах, женщины все замечают по косвенным признакам: прекрасной квартире, постоянно обновляемым автомобилям, моим командировкам…

Вздохнув, я включил комп, у меня четырехъядерный, загрузка с отдельной флеш-памяти, так что к работе готов через несколько секунд. Кликнул на значок инета, однако вместо страницы новостей на экране задвигались в эротическом танце голые девушки, сочные и ухоженные, с крупными чуть провисшими сиськами, это сейчас входит в моду, а жопы без намека на тату, ибо татуировки имитируют одежду, а тут сама порочная обнаженность…

Ругнувшись, я восстановил исходную страницу запуска, щелкнул по значку файервола и велел скачать обновления, а то неутомимые хакеры ухитряются взламывать защиту и всобачить рекламу вот так нагло и напрямую. Прошли те золотые времена, когда хакеры просто хулиганили, а теперь ни один пальцем не шелохнет, если хорошо не заплатят. А за возможность разослать вот так прямо на экраны фотографии голых баб с их телефонами и уверениями в полной конфиденциальности – самое то, за что платят. Ведь я, если честно, с полминуты рассматривал их сиськи и жопы, а если напрягу память, то даже сейчас могу вспомнить и телефон, и адрес сайта…

Мысль продолжала обрабатывать идею, я получил на экран не просто голых баб, а именно самых ухоженных и, следовательно, дорогих. Как будто хакеры умеют по каким-то данным определить, у кого самые дорогие компы, из тех, что месяца два-три продаются по бешеной цене, а потом их стоимость падает в три-четыре раза, и они поступают в свободную продажу для рядовых юзеров…

Мелькнула тревожная мысль, что это кто-то из нашей организации так подшутил… хотя подшутил ли, это может быть и какой-то проверкой, нас же все время проверяют и прощупывают, так что держаться надо настороже.

Хотя, если верить спинному мозгу, то у меня стойкое впечатление, что высшему руководству по фигу наш моральный облик. И если бы половые забавы могли повысить работоспособность мозга, то нам бы порекомендовали не только баб с вот такими жопами, но и за счет фирмы обеспечили бы соответствующими животными, инструментами и прочим-прочим.

Но, как известно, перегиб в сексе не просто вредит работе, а сказывается на ней катастрофически. Потому мы все предпочитаем недотрахаться, чем переборщить на этом поприще.

Я тупо уставился на вышедшую на середину экрана строгую девушку в больших роговых очках, скромной блузке и в длинной юбке. Она сообщила мне, что раз я принимаю ее на работу, то могу изменить ей не только облик, но и поправить фигуру.

Ага, мой мозг снова выкинул хитрый финт. Пока я размышлял о хакерах и способах взлома, а затем инсталлировал новую версию файервола, пальцы как бы сами по себе тайком включили Электронную Девушку, и теперь она в центре, а по бокам масса настроек. Ну да, одежду могу сменить на самую легкомысленную, а то и вовсе раздеть догола, волосы в моей воле удлинять, укорачивать, менять цвет, но это все фигня в сравнении с тем, что могу ей сделать вот такие сиськи… нет, сделаем еще больше… еще… Нет, это чересчур, давай посмотрим, в каких пределах можно задавать значение жопы и пилотки…

Заинтересовавшись, девелоперы молодцы, каждый месяц закачивают патчи с новым контентом, я прогнал секретаршу по двум новым комнатам офиса, снова изменил ей вымя, добавил амплитуду раскачивания в определенных позах…

…и ощутив, что довел себя до оргазма, не стал сдерживаться, после чего сбегал в ванну, а затем с чистой совестью и прояснившимися мозгами сел за разработку проекта по навязыванию населению Пакистана новой системы выборов в законодательное собрание.

Потому, проговорил я мысленно, надо быть подозрительным по отношению ко всем-всем! Все хитрые гады, все. Даже Эммануэлла – хитрая лисичка, что так охотно прыгнула в постель.

Лучше всего следить, добавил уже тише, а то вдруг и мысли скоро начнут читать, могут именно «свои».

На другой день с утра весь отдел собрался у Глеба Модестовича, подводили итоги. Его самого то и дело вызывали на связь в отдельную комнату, он уходил бледный и расстроенный, взъерошенный больше обычного. Я страшился и подумать, с кем же разговаривает в такой тайне, а пока его нет, я сам спровоцировал разговор о проблемах пола. Как только огонек разгорелся, я скромно умолк, тихонько сопел в уголке, почтительно слушал, как мичман генералов.

Пришел Глеб Модестович, явно чем-то расстроенный, без внимания и даже очень рассеянно послушал. Почему-то с подозрением посмотрел на меня, но я сама святая невинность, хлопаю глазами и жадно внимаю, как подросток более опытным друзьям, что уже прошли Крым и Рим, теперь делятся безвозмездно опытом.

– Это почему такой интерес к теме? – спросил он с удивлением. – Вроде взрослые люди… Или появилось что-то новое?

Тарасюк со злорадным видом кивнул в мою сторону.

– Да вот наш юный друг полагает, что пришло время еще больше ослабить вожжи.

Глеб Модестович устало фыркнул:

– Куда уж еще?

– Евгений Валентинович полагает, что можно, – заверил Тарасюк.

Глеб Модестович повернулся в мою сторону.

– Так и чуял, – сказал он с мягким укором, – что это вы бросили спичку, Женя! Больно уж овечку изображаете. Что это на вас нашло?

– Озарение, – ответил я скромно. – Озарение нашло.

– Ах вы наш гений! И что же придумали?

– Делая секс общедоступным, – сказал я, – и таким же простым, как почесывание, мы уже сейчас убиваем двух зайцев. Для основной массы населения, большинства, как всегда подчеркивает наш дорогой Роберт Панасович, это как для римского плебса ежедневные хлеб и зрелища, без которых то римское большинство не представляло роскошной жизни…

Глеб Модестович с укором оглянулся на Тарасюка, тот энергично замотал головой, мол, клевета со стороны молодого поколения.

Цибульский вставил ехидно:

– Только мы, как демократы и расчетливые экономисты, заставили плебс самих добывать эти хлеб и зрелища. Мы лишь до предела упростили им работу.

Я кивнул, благодарный за поддержку.

– Вот-вот. А для меньшинства – это низведение секса до такой ерунды, что на него можно вообще не обращать внимания. Вот так мы дали начало движению асексуалов, немыслимому в прошлые десятилетия! Молодые ученые теперь занимаются делом, а не ходят по бабам. Мы стараемся вдолбить в общество, что сексуальное удовольствие можно получить очень просто: мастурбацией, виртуальным сексом, при помощи резиновых кукол… и множеством других способов, не отвлекаясь от дела. Или вообще не обращать внимания на такую ерунду: ночные поллюции сами сбросят вырабатываемые организмом излишки.

Глеб Модестович морщился, но время от времени кивал, словно говорил: я этого не одобряю, но так, увы, есть, человек – свинья, продолжай, только не зарывайся.

– Это понятно, – сказал он наконец. – Но, Женя, что за гадость вы хотите еще легализовать?

– Вы очень точно выражаетесь, – отметил я.

– Насчет гадости?

– Насчет легализации.

– Так что же?

– Инцест, – ответил я. Все затихли, переглядывались, я собрал волю в кулак и сказал с нажимом: – Да, инцест! Да ладно, мне самому такое говорить противно, но ведь нам нужна победа одна на всех, и за ценой не постоим?.. А цена как раз копеечная. Сейчас, когда только и слышишь про гомосексуалистов, когда лесбиянки не сходят с экранов телевизоров, когда трансвеститы… словом, я не могу понять, почему совершенно забыт инцест? Как раз в нем нет противоестественности! Не надо, как в гомосексуализме, трахать мужика или подставлять ему свою задницу. И мать, и сестра – женщины…

Цибульский сказал восторженно:

– Во! Я же сказал – молодое поколение! Со здоровыми инстинктами. Чувствуете?

– М-да, – воскликнул Жуков задумчиво.

Цибульский произнес хищно:

– Продолжайте, Евгений Валентинович! Все так интересно и ново… Простите, Глеб Модестович…

Я показал ему кулак, но все ждут обоснования, я начал на ходу развивать идею, что вообще-то, если по уму, то первыми надо было давно легализовать не гомосексуалов, а простейший инцест, то есть совокупление между кровными родственниками. Ну там брат с сестрой, мать с сыновьями, отец с дочерьми… да и с сыновьями заодно, чего уж ставить рогатки.

– В смысле? – насторожился Жуков.

– Не перебивайте молодое поколение, – возмутился Цибульский. – Все интереснее и интереснее. Я уже прям чувствую прилив нездоровой бодрости и энтузиазма…

– Если вспомнить, – продолжал я, не давая себя сбить с пути, – запрет на инцест был наложен из-за опасности получить больное потомство, мол, если сестра родит от брата, то обязательно урода. Это было все правильно! Но ситуация резко изменилась. Сейчас секс полностью отделен от продолжения рода. Секс – это как зайти в кафе и поесть хорошо приготовленное мороженое, сходить в кино, искупаться в озере или просто почесать спину. Такое можно как со знакомой девушкой, так и с сестренкой. Или мамой. Так что в инцесте сегодня гораздо меньше противоестественного, что смущает в гомосексуализме и прочих перверсиях. Инцест – как раз самое естественное и нормальное, самое здоровое и надежное. Даже более здоровое и надежное, чем с коллегами в офисе, однокурсниками или соратниками.

Жуков прорычал одобрительно:

– Молодец, подметил!.. Особенно насчет с соратниками. Глеб Модестович, возьмите на заметку. А то есть тут некоторые шибко продвинутые.

– Главное, – сказал Цибульский восхищенно, – с ходу! Что значит, знает предмет. И тему. И вообще в ней ас. Когда только все успевает…

– Вот именно, все, – сказал Жуков.

Я снова показал Цибульскому кулак.

– Ты на что намекаешь?

Он испуганно отстранился.

– Я? Ни на что! А ты на что подумал?

Тарасюк почесал репу.

– Эх, – сказал он сокрушенно, – как я просмотрел? Это же на поверхности лежало!

Арнольд Арнольдович довольно ухмыльнулся.

– Свойство могучего ума, – он посмотрел на меня с усмешкой, мол, не принимай это всерьез, – заметить сокровище, через которое другие перешагивают каждый день, не замечая его.

– Евгений Валентинович молодец, – согласился и вечно недовольный Орест Димыч. – Только пусть уточнит, что для продолжения рода все-таки необходимо избегать не только инцеста, но и близкой родственности… Желательно вообще брать жену из другой расы.

Глеб Модестович поморщился.

– Ну, насчет другой расы – это экстремизм.

– Статистика утверждает, – возразил Орест Димыч, – что метисы обладают лучшей жизнестойкостью, чем их родители!

Жуков отмахнулся.

– Да это неважно. Главное, чтобы насчет инцеста запустили в широкое обращение.

Глеб Модестович кривился, члены нашей группы продолжали переглядываться. Арнольд Арнольдович спросил с неловкостью в голосе:

– Это хорошо, когда вот так зубоскалим. Но, как полагаете… есть смысл запустить эту машину всерьез?

– Да, – ответил я автоматически, еще не сообразив, что он имеет в виду под запускаемой машиной. – Надо еще учесть, что некоторая часть общества хотела бы оказаться в рядах продвинутых, в том числе и сексуально, но в то же время чтоб не соприкоснуться с гомосексуализмом, эксгибиционизмом, вуайеризмом и всем прочим. Это по их понятиям – запачкаться.

– А по вашим? – поинтересовался Жуков любезно.

Я посмотрел на него строго.

– А вам это к чему?

– Да так, – ответил он бесстыдно, – я просто любознательный.

– Обойдетесь, – сказал я. – По ночам с фонариком собирайте обо мне сведения.

Цибульский хохотнул:

– А самое главное – инцест всегда под рукой. В смысле в доме. Далеко не ходить! А сейчас народ разлени-и-и-ился. Все ему подай да принеси…

– Еще с ними меньше конфликтов, – добавил Жуков хмуро. – Все-таки родня.

– Свои, – согласился и Цибульский лицемерно. – Всегда помогут друг другу.

Тарасюк слушал-слушал, сказал вдруг:

– Убедили. Пойду трахать внучку.

– С чего вдруг? – уточнил Цибульский с подозрением.

– Бегает передо мной в одних прозрачных трусиках, – объяснил Тарасюк с негодованием. – Провоцирует! А я терпи?

– А сколько ей лет? – спросил Цибульский живо.

– Пятнадцать. А что?

– Малолетних все равно нельзя, – злорадно заметил Цибульский. – Спроси у Евгения Валентиновича.

Тарасюк посмотрел на меня, я развел руками.

– Увы, низзя…

– Почему? Это ж какое удовольствие пропадает! У меня есть еще одна, той двенадцать, а уже глазками так и стреляет. Евгений Валентинович, возьмись за снижение возраста! Они уже все созрели. Пророк Мухаммад вообще малолетками увлекался…

Я подумал, покачал головой.

– Во-первых, у нас на севере не так быстро созревают эти плоды. Во-вторых, надо собрать плоды этого урожая. А потом, когда затихнет и устаканится, можно поднимать новую волну. Но там придется очень осторожно… Нужны гарантии, что детям не будет нанесен ущерб. Со взрослыми проще: сами отвечают за свои поступки, а за несовершеннолетних отвечаем мы.

Арнольд Арнольдович смотрел и слушал очень внимательно, но пропикал таймер, Арнольд Арнольдович сказал нетерпеливо:

– Значит, работу Евгения Валентиновича признаем удовлетворительной?

– Выше, – сказал Цибульский. – Жаль, что у нас только уд и неуд.

Глеб Модестович поднялся, и мы все встали, а я прямо подпрыгнул и едва не встал по стойке «смирно». Почему-то у меня не проходит ощущение, что у нас полувоенная организация.

– Значит, удовлетворительно, – произнес он измученным голосом. – О снижении возраста для совокупления пока думать не стоит. Полагаю, что эта операция и не понадобится. Но пусть лежит в дальнем ящике! Придет беда – достанем.

Дома я сидел перед компом, как верующий перед иконой, прикидывал, куда это меня занесло. До сих пор я искренне полагал, что наша организация прорабатывает разные сценарии того или иного явления, конфликта, стихийного явления или изменения климата, потом подает варианты возможных решений куда-то наверх, а нам переводят какие-то суммы за проделанную работу

Но вчера Глеб Модестович вел себя так, словно именно от нас зависит, будет ли, к примеру, развернута в обществе кампания по легализации инцеста. Весьма самонадеянно, я бы сказал. Или слишком уж он заработался, сам не понял, что говорит.

Тинкнул сигнал, комп сообщает, что принял еще одно письмо, на кухне пискнула плита, доложила, что куриные яйца очень крупные, потому варила их две с половиной минуты вместо двух, зажужжала кофемолка, хрюкнула аська, мол, один из твоих друзей вошел в онлайн, и тут же поступил звуковой сигнал, что кто-то ушел в АФК.

Интересно, мелькнула мысль, как они переговариваются между собой. Ведь переговариваются, гады. Все уже в одной цепи, синхронизируют свои усилия. Все рассчитано так… нет, уже сами рассчитывают так, чтобы к моему приходу было готово, как на плите, так и вода в ванной. Даже не к приходу, а к моменту, как войду в квартиру, кондишен успеет понизить температуру до заданных двадцати четырех, а кофеварка только-только включится, потому что я должен раздеться, быстро ополоснуться в душе, а когда выйду, голенький и шлепая босыми конечностями, на кухне как раз закончит поджариваться бифштекс, в это время включится кофемолка, затем кофеварка…

Едва покончу с бифштексом, в чашку из хромированного носика хлынет черная струйка горячего кофе. А тостер щелкнет, выбросив на лоток два свежеподжаренных хлебца.

На третий день ко мне в кабинет зашел Глеб Модестович. Во взгляде укор и некое неодобрение, однако голос оставался теплым, когда он сказал:

– Ну вот, Евгений Валентинович, можете начинать…

– Что? – спросил я.

– Свою пропаганду инцеста, – ответил он вежливо, но поморщился. – Одобрение сверху получено.

– Э-э-э, – сказал я блеюще, – а как начинать?

– Вам виднее, – заметил он ласково, – теоретик вы наш.

– Все верно, – ответил я уныло, – я ж только теоретик…

– А теперь беритесь, – пояснил он, – за внедрение. Никто не подскажет вам, как лучше внедрять эту пакость в массы.

Я ощутил его почти враждебность, сказал виновато:

– Глеб Модестович, мне инцестовики самому не нравятся! Но мы же выполняем полезную функцию по сглаживанию конфликтов в обществе? Вот и… Или считаете, что не сгладит?

Он вздохнул.

– Сгладит.

– Так что же?

Он посмотрел с укором.

– Евгений Валентинович, да больно уж гадкое это дело. Хотя, конечно, чтобы выдвинуться молодому, нужно браться как раз за такое… ну, за которое не берутся больно чистенькие.

Я пробормотал:

– Я не ради продвижения. Просто была поставлена задача, я предложил решение. Конечно, существуют и другие способы достижения золотого века. Например, всем стать хорошими, честными и замечательными! Только как это сделать? А вот легализация инцеста снизит накал страстей в обществе почти на треть процента.

Он грустно кивнул.

– Я все понимаю. Действуйте!

– Как? – спросил я и поправил себя: – Какие у меня возможности? Чем я располагаю?

– Напишите, – ответил он, – сколько вам понадобится телевизионного времени. В какое время и на каких каналах. В каких печатных органах вам зарезервировать место для пространных статей. Чьи желательно подписи получить: политиков, ученых, актеров, а то и вовсе артистов, шоуменов, депутатов…

Я спросил потрясенно:

– Все это в наших силах?

Он пожал плечами.

– Евгений Валентинович, это же вопросы простой коммерции! Плати – получай время на телеканале. Можно закупить даже место в программе для диспутов. Только подготовьтесь получше. Или кого-нибудь натаскайте, если сами побоитесь запачкаться.

– Я ничего не боюсь, – ответил я и сразу ощутил себя крутым и сильным.

Глава 13

Однако, когда подошло время выступить на телеканале, страх подтачивал, как сто тысяч короедов большой и здоровый с виду дуб. Наконец страх перешел в ужас, а ужас в вообще что-то непотребное с дрожанием коленей.

К счастью, желающих покрасоваться на экранах телевизоров столько, что я с легкостью подобрал за полчаса до выступления целую кучу народа. Причем две трети прямо спрашивали, что говорить и чью сторону держать, это, мол, для того, чтобы я оценил их верность и приглашал в телестудию дальше.

В назначенный час я бледный, едва не падая в обморок, стоял за кулисами и слушал каждое слово, всматривался в пышущие благородным негодованием лица, как с одной стороны, так и с другой. Одни негодовали от расширения разврата, другие возмущались недостатком гражданских свобод и ущемлением прав.

У тех и других достаточно доводов, но если противники оперировали старыми, привычными, заезженными, то апологетов инцеста я вооружил поистине революционными лозунгами, на которые так хорошо клюет молодежь, дал четкое обоснование для людей среднего возраста, а всех занимающихся инцестом объявил отважными революционерами, сбрасывающими оковы тысячелетней тьмы и невежества.

Один из защитников вовремя вспомнил, что это вообще-то при всей революционности еще и обращение к истокам, очищение святого чистого источника, оскверненного и замутненного христианской пропагандой и глупыми запретами. Лот совокуплялся со своими дочерьми, и только это спасло мир и человечество. Все мы – дети инцеста, так что называть инцест чем-то неподобающим – это наезд на Священное Писание!

На другой день тема легализации инцеста попала на все первые полосы газет, о нем заговорили в инете, по радио, начались бурные дискуссии. Глеб Модестович сообщил несколько хмуро, что даже если общество и не примет инцест, то сама горячая тема свое дело сделала: споры достигли такого накала, что наверняка отвлекли на себя внимание горячих голов, а благодаря этому не состоялось несколько десятков демонстраций, пикетов, массовых беспорядков и даже убийств.

Через пару недель ожесточенных обсуждений на всех уровнях прессы и власти я ощутил, что инцест начинает переламывать предубеждение, что это что-то крайне нехорошее. В то же время я чувствовал, что с легализацией несколько труднее, чем с вышедшими из подполья гомосексуалистами или с трансвеститами. Те на виду, им прошлось бороться за легализацию в общественных местах, а инцест происходит, как правило, в семье: мать с сыном, отец с дочерьми, брат с сестрой, все тихо и по-домашнему, на люди и не выносится.

Глеб Модестович кривился, но организовал ряд интервью с видными деятелями искусства, что баловались инцестом, проплатил с десяток статей в прессе и сам удивился, как из скрытого ручейка мгновенно образовалась бурная и широкая река.

Конечно, в первую очередь на поверхность вышли те, кто уже практикует инцест, но в их ряды стали массово вливаться и те, кто раньше ни сном ни духом, как говорится. Я побаивался, что за мной в организации закрепится какая-нибудь дурная кличка, так бывает, коллеги – народ жестокий, но как-то обошлось, хотя острили и посмеивались многие.

Арнольд Арнольдович в мою защиту привел императора Диоклетиана, который в ответ на упреки сына, что отец ввел налог на общественные уборные, поднес ему под нос горсть золотых монет и спросил, чем пахнут. Когда тот ответил, что ничем, Диоклетиан сказал нравоучительно: «А ведь они из говна!» Я кисло улыбался, сравнение не очень-то, но, с другой стороны, Диоклетиан прославился мудростью, один-два изданных им закона на грани фола его величие не портят.

Правда, из всего, что сделал Диоклетиан, помнят именно это знаменитое «Деньги не пахнут!», так что и обо мне могут говорить, что это тот, который маму имел во все щели.

Через пару месяцев, когда инцест окреп, укрепился, когда появились общества инцестлавов и прошли государственную регистрацию, когда начали создавать свои политические партии и свое лобби, на моем дисплее замигала иконка внутренней связи, я увидел крохотное лицо Глеба Модестовича.

Торопливо кликнул, лицо расширилось на весь экран. Растрепанный, с печальными глазами, он посмотрел на меня грустно, словно изобрел атомную бомбу и не знает, что с нею делать, спросил нерешительно:

– Евгений Валентинович, я вас не слишком отрываю?

– Вообще не отрываете, – ответил я бодро.

– Правда?

– Правда-правда!

– Ну смотрите, – сказал он грустно, – а то, если отрываю, вы скажите. У меня, собственно, ничего срочного, но хотелось бы перекинуться парой слов.

– Я весь внимание, – ответил я с готовностью.

Он грустно улыбнулся.

– Я человек из прошлого века, Евгений Валентинович. И больше ценю живое общение.

– Бегу, – сказал я, вылезая из кресла.

– Будьте осторожнее в коридоре, – посоветовал он.

– А что там?

– Да только что пол помыли. Скользко, убиться можно.

– Буду осторожен, – пообещал я.

Через пять минут я уже входил в его кабинет, постучав предварительно и услышав слабое «Открыто». Глеб Модестович утопает в низком кресле, на изогнутом столе три монитора, на всех графики и таблицы, на голове огромная дуга с наушниками.

Он повернулся ко мне вместе с креслом, медленно стащил дугу и, морщась, помассировал красные распухшие уши.

– Садись, Евгений Валентинович.

– Спасибо.

Я сел, он поинтересовался:

– Кофе, чаю?

– Да чего уж тянуть, – ответил я с натужной бодростью, – давайте уж сразу! Что я натворил снова?

Он покачал головой, грустное лицо стало совсем печальным.

– Евгений Валентинович, – проговорил он медленно, мне показалось, что всесильный шеф тщательно подбирает слова, это удивило и насторожило. С одной стороны, льстит, богоподобный шеф снизошел, чтобы объяснить нечто мелкому муравьишке вживую, с другой страшит: для кого подбирают слова, тому не доверяют. – Евгений Валентинович, дорогой… Я очень ценю ваш энтузиазм и вашу неистовую работоспособность…

Он сделал паузу, выбирая палку не слишком тяжелую, чтобы не убить с одного удара, я сказал поспешно:

– Спасибо, шеф! Я счастлив вашей оценкой.

Он кивнул, а как же иначе, я должен быть счастлив, продолжил тем же тоном и так же рассчитывая слова и даже слоги:

– …однако, Евгений Валентинович, как я уже говорил вам… старайтесь не слишком уходить с нашей линии…

– Шеф, но я…

Он прервал нетерпеливым взмахом руки.

– Евгений Валентинович, вы как историк хорошо помните судьбу великого Рима. Необъятная Римская империя раскинулась на весь тогда известный мир, там были лучшие ученые, скульпторы, поэты, музыканты… Римская юриспруденция и сейчас служит основой всей правовой системе, римские дороги и сейчас работают… И вот при том могуществе Рим начал, как мы говорим теперь, наслаждаться жизнью. А то, что раньше считалось распущенностью и развратом, быстро стало нормой. В римском обществе расцвели как инцест, скотоложество, гомосексуализм и лесбиянство… так и все прочие вывихи, я всех даже не знаю. Чем это кончилось, знаете сами. Вот пока все, что я могу сказать.

Я всплеснул руками.

– Глеб Модестович! Охотно принимаю ваше замечание. Ну, как от отца родного!..

Он смотрел с недоверием, но спросил вроде бы с надеждой:

– Правда?

– Истинная, – заверил я. – Если вы про тот инцест, то я про него уже и забыл. Это была одна из задач, я ее решил. Признаю, грубо, но при ее решении не было ни убийств, ни народных волнений, ни всплеска инфляции, ни пересмотра договоров и государственных границ! Даже, как говорится, ни одно животное не пострадало! А сейчас я занимаюсь проблемой сепаратизма в Бельгии. Не менее увлекательно, честное слово.

Он слушал, кивал, наконец вздохнул с великим облегчением.

– Ну тогда все хорошо. Я уж боялся, как бы вы не восхотели продолжать, а то и возглавить это движение. Они собираются выдвигать своего кандидата на президентских выборах! А при думских выборах наверняка преодолеют семипроцентный барьер.

– Не может быть!

– Уверяю вас. Что, передумаете?

Я замотал головой.

– И слушать о них не хочу. Это была всего лишь одна из решенных задач. Уверен, не самая сложная, мне еще предстоит решать и посложнее. Я о них уже и забыл, Глеб Модестович! Ну, почти забыл… Во всяком случае, думаю только о проблеме Бельгии. Все-таки, на мой взгляд, франкоговорящие могут оторвать свою провинцию, и тогда Бельгия вообще перестанет быть Бельгией с одними валлийцами…

Он уже улыбался, сказал кротко:

– Хорошо, Евгений Валентинович, идите работайте. У меня с души вот такой камень свалился.

Он показал руками, какой камень, такой мог бы раздавить и слона, так что Глеб Модестович у нас круче Шварценеггера.

Я вышел, шатаясь так, что задел плечом дверной косяк. Шеф недоволен самой возможностью, что я влез бы в это дело с головой и возглавил бы стремительно растущую партию инцестофилов. Хотя сама по себе идея возглавить движение мне самому кажется великолепной и замечательной, а также грандиозной и многообещающей, но только у меня планы еще грандиознее, а политика в мои планы не входит.

Однако, даже не сказав конкретно, почему именно мне лично заниматься моей идеей не стоит, он дал ясный, как он считает, намек. Увы, ясным кажется только ему. Я слишком прагматичен, у меня отсутствует поэтическое воображение, чтобы я мог вот так уловить некие эфемерные связи и, связав их в некую сеть, получить реальную картину.

Единственное, что приходит в голову, – это совсем уж дикое… У меня всегда так, если нет понятного решения, мысль начинает хаотично метаться, как броуновская частица при быстром нагревании среды, перед глазами пляшут бредовые образы, картинки.

Он закончил многозначительными словами «…чем это закончилось, знаете сами». Значит, ключ к пониманию спрятан здесь. Величие Рима, как все мы знаем, закончилось грандиозным его падением, что всем миром было воспринято как конец света. Рим выглядел вечным и несокрушимым, какой сейчас кажется наша цивилизация, но… пал страшно, необъяснимо. Среди руин драгоценного мрамора, привезенного на кораблях из дальних стран, выросла высокая трава, а затем и дикие деревья. Под их сенью невежественные пастухи пасли коз на Капитолийском холме, где совсем недавно принимались судьбоносные для всего мира решения.

В учебниках истории обычно сообщается об ордах варваров, что взяли и разрушили Рим. Так понятнее школьникам. Гораздо труднее объяснить, что мощь Рима была уничтожена изнутри странной и непонятной религией, христианством, которая казалась просвещенным римлянам абсолютно непонятной и неприемлемой. А эти христиане, называя Рим «вавилонской блудницей», не желали ничего иметь с ним общего, а себя называли сверхчеловеками…

А варвары, уничтожившие Рим, кстати о птичках, все были христианами.

Дальше я додумывать не стал, повеяло вдруг могильным холодом. Не может быть, чтобы все было так страшно. Мы ведь живем в том самом прекрасном Риме с его свободными отношениями!

Прошло с полгода в фирме, однажды меня в очередной раз вызвал Глеб Модестович, я пришел и встал навытяжку. Он устало махнул рукой.

– Перестаньте… Если и дальше так пойдете, скоро я буду перед вами тянуться.

– Что случилось? – спросил я встревоженно.

Он посмотрел мне в глаза и сказал медленно, наблюдая за моей реакцией:

– Вы получили повышение. Помимо роста жалованья, вас ждет допуск на уровень выше. Это значит, что работа станет сложнее, а задачи – масштабнее.

Я пытался справиться с рожей, что расплывается, как жидкое тесто на сковородке, но губы как будто кто тянет за уголки.

– Правда? – спросил я шепотом. – А какие задачи? И масштабы?

Он кивнул.

– Хорошие вопросы. Впрочем, вы неоригинальны. У нас только двое из десяти сперва спрашивают, каким будет жалованье.

– А остальные?

Он хмыкнул.

– Вы не единственный, кто любит работать. Тут есть такие, что просто обожают!

– Я тоже обожаю, – запротестовал я. – Да всякий мужчина обожает ту работу, которая совпадает с его хобби. Глеб Модестович, огромное вам спасибо!

Он отмахнулся.

– Я при чем? Я просто передаю вам решение руководства. Наверху внимательно изучили ваше дело, и уж не знаю сколько было «за», сколько «против», но вас повысили. Быстрее вас продвигался только Жуков, он за первые полгода одолел три ступени!

– Я ни с кем не соревнуюсь, – заверил я счастливо. – Две за полгода – это чудо!.. Что нужно делать в таких случаях? Закатить пир? Позвать нашу фирму?