Текст книги "Семеро Тайных"

– Люди могут быть всякими… Но как придумать так, чтобы стали хорошими?

Горнило скупо улыбнулся, жестом указал Олегу на хлеб и сыр.

– Для сына купца ты живешь небогато, – заметил Олег.

– Купцы бывают разные, – ответил Горнило. – Правда, мой был довольно богатым… Ты ешь, не стесняйся! Я молод и силен, завтра должен перековать тройку коней, так что будут и хлеб, и сыр!

На миг мелькнула мысль унести со стола далекого богача хорошие яства, устроили бы пир с этим добрым человеком, но посмотрел на довольного кузнеца, в сердце кольнуло сомнение.

Не стоит обесценивать дар кузнеца. Так он предложил чужаку половину своего богатства, и когда тот принял, то хозяин чувствует в полной силе свою доброту и щедрость. А появись на столе жареный кабан, щедрые дары кузнеца сразу померкнут.

Глава 12

Олег проснулся от стука в дверь, крика:

– Горнило! Открой дверь, несчастный!

Постель кузнеца была пуста, Олег вскочил, чувствуя себя снова свежим и готовым к любым неожиданностям. На пороге встал грузный мужчина в богатой одежде, отшатнулся, увидев Олега:

– А ты кто?

– Гость, – ответил Олег лаконично. – Что надо?

Мужчина оглянулся, за его спиной начали останавливаться любопытные. Двери в соседних домах приоткрылись, выглянули женщины. Одна, прислушавшись, указала на далекую хижину, откуда уже поднимался сизый дымок – Горнило пораньше разжег горн.

Мужчина тоже понял, что кузнец спозаранку уже взялся за работу, но лишь отступил на шаг, прокричал громко, обращаясь как к Олегу, так и ко всем, кто жадно вслушивался:

– Я хочу, чтобы сегодня же его здесь не было!.. Он задолжал мне двадцать серебряных монет!.. Последние пять он взял под заклад этой своей конуры! Теперь она моя!

Олег удивился:

– Зачем такому богатому человеку такая лачуга?

– Я здесь поставлю свою конюшню, – ответил мужчина гордо.

Он удалился, прохожие начали расходиться. Женщина, что указывала на кузницу, подошла к Олегу. Глаза ее были печальные.

– Ты его гость?.. У Горнила горе, но он такой, тебе не покажет, чтобы не огорчать.

– Ему придется уйти?

– Да. А то и вовсе из города.

– Может быть, – сказал Олег задумчиво, – это и хорошо. Человек должен видеть мир. Особенно мужчина. Правда, Горнило не похож на тех, кто любит ходить даже на соседнюю улицу. А правда, что у него отец был богатым купцом?

Женщина скорбно улыбнулась:

– Не просто богатым.

– Да?

– Очень богатым! Но он оставил все свои земли, дома, стада, все-все имущество – другим.

– Он не любил сына?

Она в растерянности пожала плечами:

– Да нет, любил… Мне было уже двенадцать лет, когда он умер, а Горнилу было десять лет… Отец всегда с ним играл, учил грамоте, но когда пришла пора помирать, он собрал всю родню, а это чуть ли не треть восточной части города, и сказал: «Пусть моя родня, где расположены мои земли, мои дома и мои стада, возьмет из них все, что пожелает, и пусть все, что пожелает, отдаст Горнилу». Ну, понятно, что они взяли себе все, не оставив ему ничего, кроме самого жалкого клочка земли, где теперь его лачужка. Да и ту уже, считай, отобрали… И кто бы отбирал! Если чужой, то как-то понятно, но когда родной дядя?

Она сердито плюнула под ноги, застеснялась и, закрыв лицо платком, поспешно засеменила вдоль улицы. Олег проводил ее задумчивым взором, посмотрел на небо – солнце уже высоко, мысли вернулись к книге на дне мешка, и ноги сами понесли обратно в дом.

Горнило вернулся перед обедом. Усталый, пропахший горячим железом и покрытый копотью, обрадовался, увидев Олега:

– Решил задержаться?.. Вот и хорошо! Гость в дом – бог в дом. Отдохни, я сейчас принесу холодной воды из колодца, а хлеб и сыр у нас еще остались…

– Я воды уже принес, – сообщил Олег. – После обеда я пойду, но сперва хочу дождаться возвращения твоего дяди.

Горнило помрачнел, глаза его погасли. Молча подошел к кадке с водой, долго плескался. Смывая пот и копоть, из-за которой и получил прозвище, вытерся насухо, глаза прятал, а голос прозвучал приниженно, словно это он сам совершил недостойное:

– Я все-таки думал, что мой дядя не станет вот так… Он сказал, что приведет власти?

– Ровно в полдень, – подтвердил Олег.

Горнило сел за стол, локти разъезжались на столешнице, словно держали непомерную тяжесть. Губы раздвинула виноватая улыбка:

– Прости, я не хотел, чтобы ты знал о моих бедах. У тебя тяжелая дорога, ты должен уходить с легким сердцем.

Он умолк, брови его начали подниматься. С улицы нарастали голоса, крики, затем послышались тяжелые шаги, когда в ногу идут гридни в тяжелых доспехах. В дверь требовательно постучали. Горнило медленно поднялся, на лице было обреченное выражение.

Олег встал легко, в два шага пересек комнату. Дверь распахнулась, он вышел за порог, щурясь от яркого солнца. Улицу запрудил народ, а впереди стоял тот самый грузный человек, одетый еще богаче. За его спиной пятеро стражей, а с ними немолодой угрюмый человек, явно из числа княжеских управителей.

За спиной Олега появился Горнило, вышел и встал рядом. Дядя закричал гневно:

– Ты все еще здесь?.. Нет, мое терпение лопнуло! Я помогал тебе, как мог, но сейчас не могу больше разоряться. Этот дом и этот участок земли теперь мои, ибо ты брал деньги при свидетелях, уважаемых людях, и они подтверждают!

Угрюмый управитель нехотя кивнул, он смотрел на Горнила сочувствующе, но правда есть правда, на ней общество держится.

Горнило развел руками, Олег ткнул его в бок, шагнул вперед:

– А теперь послушайте меня!..

Голос его был сильный, злой, легко перекрыл шум, даже крики разносчиков на близком базаре. Все взгляды уставились на этого красноголового чужака, молодого, но с таким суровым лицом, что каждый дал бы ему лет вдвое больше.

– Ты кто? – крикнул дядя рассерженно. – И чего вмешиваешься?

– Я тот, – ответил Олег, – кто умеет слушать. И умеет понимать простые вещи. Сложные пока нет, а вот простые… Когда отец этого человека умирал, что он сказал?

Все непонимающе смотрели, потом Олег увидел, как у многих губы зашевелились, многие бормотали слова умирающего купца, пытаясь отыскать в них скрытый смысл, потом снова уставились на него с недоумением, что быстро перешло в подозрение.

Олег вскинул руку:

– Напоминаю! Он сказал: пусть моя родня, что живет на моих землях, возьмет все то, что пожелает… так он сказал?.. вот-вот, а дальше он сказал, что пусть то, что они пожелают, отдадут Горнилу. Зачем он так сказал? Да потому, что его любимому сыну Горнилу было тогда лишь десять лет, сам он распорядиться не сумел бы, а попроси умирающий распоряжаться за Горнила его родне, вашей жадной стае, вы ж все равно растащили бы так, что у него не осталось бы и этой лачуги! Потому купец, зная вашу жадность, а жадность ослепляет, составил свое завещание так, чтобы вы считали его имущество своим собственным, заботились о нем, берегли и умножали. Но вот сейчас Горнило уже окреп, умеет отличить правду от кривды, его любят в городе за трудолюбие и честность… и, я думаю, пора вам всем, жадный вы и слепой народ, узреть истинный смысл завещания. Повторяю, воля умирающего была такова: пусть родня, что живет на его землях, возьмет все то, что пожелает, а все то, что пожелает, отдаст Горнилу. Так что дядя прав, эта лачуга – отныне его. Но все его земли, как и остальной родни, весь скот, все дома и все, что в них, отныне принадлежат этому человеку, Горнилу Закопченному!

Он видел, как на него смотрят как на сумасшедшего, даже по спине пробежал холодок, что на этот раз камни полетят покрупнее, иные не понимают даже простых истин, но вдруг угрюмый управитель улыбнулся, весело и удивленно посмотрел на Олега, что-то сказал стражу. Тот вскинул брови, затем внезапно захохотал, толкнул другого. В толпе кто-то сообразил тоже, начал возбужденно объяснять другим. Головы качались, послышались удивленные вскрики, аханье. Смех, громкие восторженные вопли, а дядя растерянно оглядывался, все еще не понимая, ибо жадность ослепляет, потом к нему наклонился один из родственников. И Олег видел, как румяные щеки дяди покрыла смертельная бледность.

Управитель шагнул вперед, повернулся к толпе лицом и вскинул руки:

– Слушайте все!.. Как управитель и городской судья, свидетельствую, что истинный смысл завещания состоял… состоит в том, что родня должна была сразу же отдать Горнилу то, что желала себе. Но они, ослепленные жадностью, не поняли завещание… не захотели понять, все забрали себе. Посему все надлежит вернуть кузнецу Горнилу по прозвищу Закопченный… Не думаю, что он долго проносит это прозвище… А также Горнило вправе потребовать у ответчиков пеню за пользование своей землей, своими стадами, своими домами.

Горнило стоял ошарашенный, жалко хлопал глазами. Ему весело орали, лезли поздравлять. Городская стража сдерживала людей, на случай если Горнилу надо отвечать, а один с длинной седой бородой сказал с горечью:

– Как же нам должно быть стыдно, что мы такие… А со стороны-то все видно!

– Со стороны всегда виднее, – крикнули из толпы, оправдываясь.

– Но мы помнили эти слова двадцать пять лет, – сказал старик. – Повторяли их, удивляясь черствости отца, обделившего собственного сына, но не заметили второй смысл, более важный… Почему? Да потому, что все мы желаем для себя то, что должны желать для других.

– Такова порода людская…

– Да, но если это знать, если это помнить, то можно…

Олег не дослушал, незаметно отступал, спина его уперлась в дверной косяк, он вдвинулся в проем, тихохонько затворил дверь. В комнатке было чисто и свежо, он на цыпочках перебежал на другую сторону, вылез в окно, двор мал, зато задами можно вовсе выбраться из города, а когда Олег перелез через пару плетней и один забор, ощутил, что теперь может спокойно предаться размышлениям, восторженная толпа не помешает.

Из этого случая, подумал он хмуро, можно сделать и другой вывод, более глубокий: иные вещи даются нам только на время, но мы этого не знаем. И не только вещи, но и чувства, желания, страсти… Можно и третий, совсем уж глубокий: когда поймешь, что владеешь чужим, тогда только и верни истинному владельцу… Но это уже заумно, а пока что предстоит самому понять какие-то простейшие истины, а потом еще убедить самых могучих колдунов им следовать!

Он уже видел широко распахнутые ворота, оттуда из зеленого простора взъезжали тяжело груженные телеги. Стражи ворот заспорили с возчиками о мыте, Олег решил было, что его уход останется незамеченным. Хоть и рыжий, но у всех сперва дело, а уж потом удовольствие – швырнуть камнем в рыжего, однако сзади застучали копыта, он отступил, давая дорогу, но сердце сжалось, предчувствуя неприятности.

Всадники догнали, загородили дорогу. Следом подъехала открытая повозка, возчик рывком натянул вожжи. Кони захрапели и остановились, роняя пену. Из повозки на Олега смотрел грузный человек, которого называли управителем города, он же в случае с Горнилом выявил себя еще и как городской судья.

– Меня зовут Миротвердом, – назвался управитель. – Я занимаюсь этим городом в отсутствие князя. Да и при нем… ибо он то расширяет пределы, то занят охотой, то на скачках… Ты сделал доброе дело, незнакомец! Горнила все знали и любили за добрый нрав. Он всегда готов отдать последнюю рубашку.

– Случайно, – пробормотал Олег. – Просто, как там сказали, со стороны виднее.

– Может быть, – согласился Миротверд. – Может быть, просто повезло. Но может быть и так, что у тебя дар замечать то, что не замечают другие?

– Вряд ли, – ответил Олег горько. – Скорее у меня дар не видеть то, что ясно каждому.

– Тогда ты мудрец, – сказал управитель с веселой уверенностью.

А дружинник добавил знающе:

– Вы ж все, глядя на звезды, в ямы падаете.

Миротверд захохотал, словно Олег пошутил, хотя лицо этого молодого волхва было невеселое.

– Ладно, – сказал он, отсмеявшись, – у меня есть тут одна заноза… Не разделишь ли со мной трапезу?

Олег оглянулся на рослых гридней. Не слезая с коней, они беседовали со стражами ворот, но взгляды всех троих были направлены в эту сторону.

– У меня есть выбор? – поинтересовался Олег.

Миротверд с сожалением развел руками:

– Увы… есть. Ты восстановил справедливость, ничего не нарушив, ничего не сломав. К сожалению, у меня это удается чаще всего кнутом и плетью, а то и виселицей. Конечно же, ты волен отмахнуться от нас и идти своей дорогой, а мы только извинимся вдогонку, что побеспокоили.

Олег всмотрелся в лицо этого явно неглупого человека. Явно не врет, не станет ради минутной выгоды портить о себе мнение как о человеке справедливом. А может быть, и в самом деле не подлый, что удивительно для человека в его должности.

– Ладно, – сказал Олег, – говори. Но я не могу задерживаться. А из города должен уйти прямо сейчас.

– Понимаю, – кивнул Миротверд, – от попоек голова болит, а после такого случая выпить придется море… Эй, ребята! Коня нашему другу!.. Ты-то хоть на коне ездить умеешь?

– Малость, – ответил Олег, вспоминая, как Мрак похваливал, что волхв умеет летать на Змее, на Рухе, на ковре, скоро и на коне ездить научится. – Если конь смирный.

– Хорошо, – сказал Миротверд с огромным облегчением. – А то если шибко умный…

– На коне и умный ездить может, – обронил Олег осторожно.

– Это смотря насколько умный, – возразил Миротверд. – Если уж очень грамотный, то и ложкой мимо рта в ухо попадает.

Коня подвели мигом, уже оседланного, не то чтобы смирного, но слишком могучего и тяжелого, чтобы горазд был на выбрыки и пакости. Миротверд ответил загадочно:

– Это совсем рядом.

По мановению его длани одного из коней подвели к огромной каменной колоде, высота почти до пояса, Миротверд взобрался на вершину камня, там были даже выдолблены ступеньки, конь недовольно всхрапнул, в следующее мгновение управитель был уже в седле.

– На повозке не проехать, – буркнул он.

Олег взапрыгнул на коня, как делал Мрак, в последний момент сообразил, что надо бы тоже с камня, ухитрился даже плюхнуться мешком, ухватился обеими руками за луку седла, что у всех конников считается позором, все же глаза управителя расширились в удивлении.

Конь, недовольный, что на спину плюхнулась такая тяжесть, попытался пойти боком, Олег стиснул толстые горячие бока коленями, стараясь делать это незаметно, на лице держал рассеянную улыбку, из-за чего перестарался: конь захрипел, пошатнулся. Олег поспешно разжал колени, начал похлопывать по шее, гладить:

– Хороший, хороший… Ты замечательный!

Теперь на него смотрели с удивлением не только Миротверд, но и его гридни. Олег ерзал, готовый взять несчастного коня на плечи и так идти.

Глава 13

Лес темнел впереди и справа, но Миротверд повернул коня вдоль левой стены. Когда град остался позади, Олег рассмотрел быстро приближающуюся пустошь. На той стороне поднимались уродливые скалы, древние, изъеденные временем.

Миротверд скакал рядом, стремя в стремя. Лицо его стало серьезным, нос заострился, глаза рассерженно блестели из темных впадин.

– Вон те развалины! – крикнул он. – Видишь скалы?.. Это не скалы, а остатки древних стен. Там был город, очень большой город. Волхвы говорят, самый первый на земле.

– Так говорят многие, – ответил Олег.

– Наши развалины все знают! – крикнул Миротверд горделиво.

– Да-да, конечно, – согласился Олег.

Развалины самого первого города он уже встречал дважды или трижды только за первое лето, когда вышли из Леса. Все в разных краях, но лучше помалкивать, эти люди не поверят, что по ту сторону леса тоже живут люди.

Зелень внизу скользнула назад, земля пошла почти красная, явно железной руды вдоволь… «Может быть, – подумал Олег хмуро, – от множества железа, что носили на себе люди».

Земля уплотнилась, незаметно перешла в камень, подковы при каждом шаге высекали искры. Мертвую тишину не нарушали ни крики птиц, ни шорох мелких зверьков, ни даже стрекот вездесущих кузнечиков.

Скалы раздвинулись, всадники въехали на каменное плато. Широкие плиты пощербило, но по ровным квадратам Олег понял, что древние строители откуда-то натащили глыб и уложили так плотно, что и сейчас почти ни один стебель не протискивается в щели.

На той стороне плато, что явно было либо двором, либо вовсе залом дворца, высилась огромная статуя в два человеческих роста. Ветер и дожди за сотни лет сгладили лицо, но на Олега все равно пахнуло жестокостью и властностью. Человек стоял с повелительно вытянутой рукой. Указательный палец указывал куда-то на восток, куда как раз направлялся Олег, да все мешали. Ногой древний повелитель попирал невиданного зверя, целиком состоящего из рогов, зубов и шипов, грудь покрывали доспехи, но голова, похоже, была без шлема.

Гридни поспрыгивали с коней, помогли сойти Миротверду. Он отсапывался, лицо раскраснелось, а когда заговорил, все еще отдувался:

– Если ты… грамоте обучен…

– Не всей, – признался Олег, – только самому краешку. Краешку краешка!

– Это как?

– Читать-писать умею.

Брови Миротверда всползли на лоб, а что же тебе еще, читалось в глазах, но молча подвел к статуе. По основанию причудливой вязью шли наполовину стертые знаки. К счастью, ветер и дожди в первую очередь обрушивались на голову статуи, а здесь Олег мог разобрать всю надпись.

– Ты понимаешь? – спросил Миротверд.

– Только слова, – ответил Олег осторожно, – но не смысл.

– Та же беда со всеми, – вздохнул Миротверд.

За их спинами гридни сочувствующе сопели. На широкой плите было написано просто: «Ударь здесь». Присмотревшись, Олег различил следы ударов, но настолько крохотные, что удивленно покачал головой:

– Так мало пробовали…

– Мало? – огрызнулся Миротверд. – Да это только сегодня никакой дурак еще не пришел с молотом! А то их тут как жуков у навозной кучи! Уже не одно поколение как бараны стучит лбами!.. Просто сама плита черт знает из какого камня, другую бы давно измолотили в пыль! А как только на престол восходит новый правитель, он присылает сюда лучших умельцев, а те что только не вытворяют!.. Но плита даже не треснула. Да где там треснуть, царапин незримо. Потом, конечно, разочаровавшись, правитель отзывает мастеров, на другие дела нужны, терема да дворцы украшать, но время от времени возвращаются, пробуют снова…

Олег внимательно оглядел плиту.

А стоит ли? Если написано: ударь… А если было бы написано: бейся головой в стену?.. Или прыгай с обрыва на камни?

Гридни хохотнули, Миротверд развел руками:

– Конечно, уже подумывали, что какой-то древний шутник мог позабавиться… Отыскал плиту, которую сам не смог разбить, вот и решил другим тоже свинью подложить. С другой стороны, шел слух, что некий древний правитель запрятал свои несметные сокровища! И кто их найдет, тот станет… если не властелином мира, то все равно кем-то станет!

Один из гридней, поколебавшись, взял боевой топор поудобнее и принялся долбить обухом. Другие наблюдали с жадным интересом. Похоже, все уже пытались не по одному разу, но все-таки вдруг да повезет…

Олег внимательно смотрел на пьедестал, поднял взор вверх, задержал на суровом каменном лице. Невидящие глаза вперились в простор с такой проникающей мощью, что Олег невольно оглянулся. Там темно-зеленый бор, могучие деревья, хотя в те времена там тоже могли выситься стены соперничающего града.

– Это был правитель, – проговорил он медленно, – а не землекоп. Он смотрел вдаль, а не под ноги.

На него все еще смотрели с ожиданием, не понимая. Он поморщился, ибо сказал вроде бы все понятно, умному достаточно, но опять забыл, что это достаточно умному, но не человеку с топором в руке и не правителю, который должен уметь править целой страной.

– Да-да, – согласился Миротверд. – Это был не простой правитель, а могучий и богатый. И что же?

– Правители не смотрят под ноги, – терпеливо повторил Олег. – Им в голову не может прийти, что вы станете колотиться о камень под его ногами.

– А что он хотел?

– Он указал, – ответил Олег коротко.

Миротверд даже шею вытянул, оба гридня привстали на цыпочках, смотрели в сторону леса. Там над кронами взвилась стая галок, покружились, исчезли. Третий мерно лупил железом по камню, не мог сидеть без дела, молодец.

– Но там ничего нет, – сказал наконец Миротверд. – А если и есть… Я слышал, что мы не единственные в мире… но откуда узнать, на что он указывает?

– Он еще и сказал, – ответил Олег снова кратко.

Под недоумевающими взглядами он медленно побрел по каменным плитам, шагах в семи остановился, топнул ногой. Присмотревшись, Миротверд и гридни увидели тень руки статуи. Указующий перст упирался в середину этой плиты.

Миротверд ахнул:

– Боги!.. Да что же это… Неужто все поколения смотрели и не видели?.. Ребята, быстро топоры, веревки, ломы, ваги! Скачите в крепость, тащите все, охрану побольше!

Гридень, который колотил, сказал быстро:

– Сперва надо самим попробовать!.. Мы топорами подденем. А если уж такая тяжелая, тогда и кликнем на помощь.

Олег смотрел безучастно, как все четверо бросились, торопясь и толкаясь, к плите, били обухами, но мешали один другому, пока один, прицелившись, не ударил обухом тяжелого топора сильно и точно в самую середину плиты.

Хрустнуло, словно проломилась скорлупа гигантского яйца. Черная трещина пробежала быстрая, как ящерка, разветвилась. Обломки чуть просели, словно внизу была пустота.

Кто-то вскрикнул, тут же поддели лезвиями топоров. Самый крупный обломок вытащили, остальные глыбы освобожденно рухнули в темноту. Из глубины пахнуло странно теплым воздухом, необычными запахами. Миротверд пал на брюхо, всматривался в темень. Камни словно растворились во тьме, ни стука, ни плеска, ни шороха.

Гридень сбегал к коням, вернулся с длинным арканом. Торопясь, ему надели петлю на пояс, Миротверд зажег факел, а гридень начал опускаться в подземное хранилище.

Остальные держали веревку, то и дело с великим изумлением оглядывались на молодого, все еще невеселого парня в волчьей шкуре. Даже не поведет глазом в сторону открывшегося хода!

Миротверд сказал срывающимся голосом:

– Не знаю… даже если ничего не отыщем, все равно прославимся…

А гридень рядом просипел простуженным голосом:

– Да, мы сумели…

– Он сумел, – поправил Миротверд. – Но мы все сделали!

Веревка в их руках скользила рывками. Из дыры доносились вскрики, желтое пятно света иногда показывалось в темном проеме, все слабело и слабело. Когда в руках остался конец аркана, третий гридень сбегал к коням, принес все оставшиеся, связали накрепко, веревка снова пошла короткими осторожными рывками вниз.

Олег ожидал, что, когда все четыре аркана подойдут к концу, Миротверд опомнится, так почти и было, но взгляд управителя зацепился за пояс старшего гридня, и тот поспешно снял, пояс был длинный, шелковый, такие же и у других, а когда связали их тоже, спуск смельчака продолжался.

Наконец им пришлось лечь на животы, веревку держали в вытянутых вниз руках. Олег видел их побелевшие от напряжения лица. Веревка раскачивалась, из темной дыры вроде бы доносился далекий крик, затихал, потом слабые звуки слышались снова.

Внезапно Миротверд вскрикнул:

– Тащим!

Они с трудом встали на колени, держа веревку на вытянутых руках, на лицах были страх и сумасшедшая надежда, словно из этой темной норы могло появиться невероятное счастье для всех людей на свете.

Веревка шла медленно. Кольца ложились одно на другое, и, когда там вырос целый холмик, Олег смутно удивился, что опускаться пришлось так глубоко. Наконец гридни весело заорали, в темном проеме что-то мелькнуло, исчезло, а еще через пару саженей веревки появилась лохматая голова.

Гридень с трудом перевалился через край, его подхватили и оттащили. Он лежал на спине, жадно хватал мокрым ртом воздух. Лицо было в крупных каплях пота, на лбу и висках надулись толстые, как пиявки, жилки. Когда он разжал кулак, Миротверд вскрикнул.

На ладони блистали золотые монеты и драгоценный камень немыслимой чистоты! Монеты были странные, четырехугольные, но толстые, с непонятными знаками, камень походил на рубин, но только походил, от рубина отличался так же, как великолепный боевой конь от мелкой селянской коняги.

– Я только… – прохрипел воин с укором, – только сумел дотянуться… до верхушки горы из злата… Вы что же, не могли опустить хоть чуть ниже?.. Там же этого злата и каменьев… цельные горы!.. Только внизу темно… Сколько там… не узреть…

– А факел? – сказал Миротверд. – Бросил бы факел!

– Он сгорел, – прохрипел воин, с трудом восстанавливая дыхание, – когда я увидел вершинку этой… золотой горы… А зачерпнул уже по памяти… Раскачался и…

Один из гридней сказал, не отрывая жадных глаз от золота и камня в ладони Миротверда:

– Рисковый! Мог бы и оторваться. Мы ж тебя еле-еле держали! Пояса уже начали распускаться.

Олег смотрел на их счастливые лица, выпученные в восторге глаза, а в сердце были недоумение и горечь. Не потому ли он спокоен, что уже видел сокровище побольше, противников посильнее, миры диковиннее, и теперь ничто не взволнует…

Как заставить их пойти за ним, стучало в висках так, что вздрагивал от острых уколов. Я могу расколоть землю, приподнять край неба, могу сдвинуть гору… или даже горный хребет, но не могу заставить даже самого слабого человечка поступить так, а не иначе!

Таргитай мог, мелькнуло тоскливое. Он целые племена ссадил с коней, заставил заниматься землепашеством. Но Таргитай мог заставить делать только то, во что верит сам, а верит лишь в то, что понимает… а какое понятие у дурака? Только и того, что человеческие жертвы стали приносить не Мечу – символу конных набегов, а теперь живьем закапывают в Матерь-сыру землю, чтоб-де урожай был хорош, пшеница вовремя поспела, чтоб свиньи не потолочили…

Потому и стал Таргитай богом, что дурак, дурак простому люду понятнее. Он говорит на их языке, а если язык подвешен хорошо, умеет петь и играть… просто божественно, то народ за таким идет, слушает, верит, а своим поклонением превращает в бога. Но как, оставаясь человеком, – ибо мудрый не сможет стать богом, – как убедить людей жить по-людски, а не по-зверски?