Текст книги "Труба Иерихона"

Вера в правоту своего дела дисциплинирует как в великом, так и в мелочах. В исламе, самой молодой религии, это доведено чуть ли не до ежедневной утренней гимнастики и занятий с гантелями. По крайней мере, предписано, что с постели надо вставать с правой ноги, а в туалет заходить с левой. Человечек ленив, он постоянно нуждается в насилии со стороны. Дай ребенку волю, он перестанет ходить в школу, а дай волю взрослому – не пойдет на работу, а свернет к доступным бабам. И тот и другой нуждаются, чтобы их заставляли делать «нужное» для них же самих. Вера, будь это религия или учение коммунизма, способна заставить это делать изнутри, не ущемляя достоинства взрослого человека видом надсмотрщика с плетью.

Потому именно американский образ жизни – гибель. Гибель человека в человеке. Превращение в животное, умеющее читать и писать, даже пользоваться компом, но всю мощь науки и техники поставившее на службу своим животненьким инстинктам. С воцарением «американского образа жизни» в человеческое общество пришло Великое Упрощение. Или – Великий Откат в тьму инстинктов.

«Американского образа жизни» как духовной силы просто нет.

ГЛАВА 17

Краснохарев медленно повел по сторонам очами, будто удивляясь, откуда мы все набежали в этот кабинет такие прыткие. Медленно поинтересовался:

– Никто Усачева не видел?.. Он должен мне кое-какие прикидки принести…

– А он задержался в храме, – сказал Коган с ехидцей. – Он теперь стал православным. Назло исламистам.

– В храме? – не понял Краснохарев. – Каком храме?.. А, в том самом, где ставят свечки этому… как его… Павлику Морозову…

Коган удивился:

– Почему Павлику Морозову? А, что отца родного предал? От его веры отказался? Ну и аллюзии у вас, Степан Викторович!

Краснохарев благодушно отмахнулся, не отрывая взгляда от бумаг:

– Сам ты эта… аллюзия. Да при чем тут вера? Молодой больно. Как этот Павлик… У того мозгов было как у авдейкрасивовских героев, что при соплях до полу уже твердо знали, чем хороша советская власть и чем плоха царская… Так и этот, которого на крест… Я не приму веры или учения от человека, который в тридцать три года уже был повешен… или его на кол, не помню, а до этого все годы плел насчет правой и левой щеки. Это ж во сколько лет такое надумал?.. Я, к примеру, в двадцать был еще тупым качком, в двадцать три года – украинским националистом… в тридцать – сайонтистом, или сциентистом, как предпочитают называть другие…

Мирошниченко полюбопытствовал:

– А что это, простите великодушно, за фрукт? Вроде киви или манго?

– Вот видите, даже пресс-секретарь не помнит!.. Эх, молодежь… Так называли тех, кто считал, что все проблемы решит только наука. Как политические, так и моральные, философские, экономические… Да, а в двадцать пять лет я еще стремился успеть получить мастера спорта международного класса. Если не звания грести, то чтоб перед девками хотя бы мускулами трясти. Я тогда твердо знал, что все интели – дураки трусливые, что самые лучшие люди – это Томми Коно, Пол Андерсон…

– А кто это?

– Шварценеггеры тех далеких лет. В восемнадцать лет я был… гм… ну, это мы углубились слишком далеко. Так во сколько лет Христос создал свое учение? В двадцать? Двадцать пять?

Коган сказал насмешливо:

– Но вы же не Христос.

Яузов пробурчал:

– Как эти пархатые защищают один другого, подумать только…

Краснохарев, над головой которого завязалась нелепая дискуссия, морщился и пригибал голову, а я вступился за главу кабинета:

– Все-таки в самом деле больше веришь учению, которое создает человек поживший и повидавший. Который успел побывать и драчливым мальчишкой, и культуристом, и сайонтистом, и алармистом, и националистом… и еще бог знает кем, прежде чем все это осмыслить, понять, что так живут и думают все люди. Да еще успеть создать нечто умное, пригодное как для детей, так и для стариков. Тридцатилетний выше меня прыгнет, поднимет штангу потяжельше, но вот насчет мозгов…

Коган покосился на Яузова, сказал свистящим шепотом:

– Но если предположить, что у тридцатилетнего Христа мозгов было больше, чем у пятидесятилетнего Никольского?

Яузов зарычал, вот он, сионизм в действии, а я возразил:

– У пятидесятилетнего Христа ума было бы больше, чем у тридцатилетнего Христа. Вы с этим согласны? О присутствующих умолчим, мы и так знаем, что мы самые умные на свете! Вот его бы, пятидесятилетнего Христа, я бы послушал внимательнее. Да и наш Степан Викторович к такому бы прислушался… а не к этому Павлику Морозову, мальчишке в коротких штанишках. Хотя бы потому, что пятидесятилетний знает, как мыслят и ведут себя и двадцатилетние, и тридцати, и сорока, и даже смутно догадывается, что думают шестидесятилетние…

На другое утро я проснулся с такой тяжелой головой и вязкой слюной во рту, что верблюд бы позавидовал и долго бы выспрашивал, как мне такое удается. А я всего-то вчера на ночь сожрал три бутерброда с мясом. Увы, ночью мой желудок уже спит, не то что в восемнадцать лет, когда за ночь переваривал и булыжник, а утром еще и вопил от голода…

С полузакрытыми глазами дотащился на кухню. Почти на ощупь отыскал джезву, а дальше весь привычный ритуал совершения кофе, но голова начала очищаться не раньше, чем неинтеллигентно выхлебал чашку, из которой нормальные люди пьют чай. Правда, я крепчайший чай пью из тех, из которых нормальные – компоты…

Итак, на сегодня я договорился встретиться с Жуковским, он в какой-то мере был моим учителем. Тогда, в ранние годы. Старше всего на три года, но начал намного раньше: богатенькие как буратины папа и мама еще с пяти лет обучали разным мудростям, готовили к великим постам. Так что для меня, двадцатилетнего качка с могучими мышцами и одной извилиной, тогда он казался Знайкой из детской книжки.

Итак, разговор с Жуковским, затем… что затем?.. Ага, все та же невидимая миру война в собственном правительстве, в самом себе… Почему не родился в какой-нибудь среднеевропейской стране, где заранее все известно, просчитано, где никто никогда ничего не строит и не собирается строить, если не считать забора вокруг своего ого–рода?

Умный в гору не пойдет, сказало во мне привычное, умный гору обойдет. Умный знает, что из сотни попыток что-то сделать новое только одна удается. Да и то не так, как мечталось. Это не забор, тот можно подсмотреть у соседа. Потому умный ни на какие горы не лезет, за горизонт не заглядывает, с политическими или религиозными системами не экспериментирует, даже пьесы про любовь не смотрит: от них одни волнения.

А вот моя страна вся из скалолазов, мать ее так. Не один эксперимент, так другой, вечно стараемся добыть счастье для всего света да еще и построить царство добра и справедливости прямо вот тут, на сраной земле! И всякий раз срываемся, чуть-чуть не добравшись до вершины: рубаха подранная, руки и морда в крови, а умный сосед за океаном злорадно хихикает. Пока, мол, ты рекорды ставил, я пил и ел в свое удовольствие, да еще к твоей жене пару раз заглянул…

Резко зазвонил телефон. Я дернулся так, что едва не пролил горячий кофе на колени. Черт, нервы у меня, что ли? С чего бы это, откуда у меня – и вдруг нервы…

– Алло?

– Виктор Александрович, здравствуйте, – донеслось из мембраны смущенное. – Это я, Дмитрий Аполлонович… Мы с вами договаривались встретиться сегодня…

– Здравствуйте, Дмитрий Аполлонович, – сказал я. – У вас что-то откладывается?

– Нет-нет, что вы, – запротестовало в трубке. – Я же знаю, вы теперь государственный человек, как можно… Просто мне только что принесли новейшую распечатку любопытнейших материалов, обсуждаем… А если на часок позже сдвинем? Если нет, то нет, я сейчас всех в шею…

– Ладно, – ответил я с благодушием не государственного деятеля, а русского вельможи, что, собственно, сейчас… как и раньше, одно и то же, – на часок так на часок. Все равно в России никто точно не приходит. Но приду обязательно!

Из мембраны неслись слова благодарности: мол, я вошел в положение, понял, но я усмехнулся и положил трубку. Новейшие распечатки любопытнейших материалов!.. Как будто в историографии… или чем он там увлекается в свободное от работы время, могут быть какие-то эпохальные открытия, как в науке или технике!

Любопытнейшие, надо же… Но хоть не спился, не ушел в йогу, сыроедение, пупоглядение, буддизьм или поиски Шамбалы и прочих «тайных знаний древних». Нет, лучше бы «Тайные Знания Древних». Хоть результатов все равно ни фига, но для придурков так красивше.

Сколько моих друзей ушло с прямой дороги! Я не го–ворю уж про одноклассников, из них сразу после школы спилось две трети, не говорю про институт – половина спилась сразу, но даже из моего тесного круга умнейших людей то один, то другой уходит в поисках чего-то эзотерического, тайного, способного разом решить его проблемы, дать бессмертие, власть над окружающими и прочее, прочее…

У Жуковского прорезалось сравнительно безобидное хобби. Не знаю, каким болезненным недостатком это вызвано, но он вдруг начал везде и всюду выискивать корни русского народа. Начал с Рюрика, с него начинают все, спорил с норманистами, потом заявил, что этруски – это русские, а в последнее время копался в ариях, везде находя созвучия с нашими именами, богами и местными топонимами.

Пытался и меня заинтересовать, но я вежливо увильнул, перевел разговор на баб, который настоящий мужчина не может не поддержать. Для меня лично мы, русские, арийцы или не арийцы… читай – русские, вопрос, может быть, в самом деле интересный. Решить его хочется обязательно в свою пользу, то есть оказаться самым что ни есть арийским народом, чище по крови нордических германцев и всяких прочих шведов. Вот только подоплека у этого стремления к арийству все-таки, на мой взгляд, поганенькая. А если разобраться, то и вовсе, увы, подленькая.

Помню, еще в студенчестве в нашей общаге появлялся не то князь, не то барон, требовал поклонения и говорил с остальными студентами свысока лишь на том основании, что он настоящий барон и у него даже «бумага такая есть»! А мы, как быдло, должны смотреть ему в рот, его мнений не оспаривать, он же голубая кровь и уже на этом основании прав! Не по уму, не по знаниям, не по личным качествам, а потому лишь, что его линия крови прослежена почти так же далеко, как у моей собаки.

Ну, положим, докажем на все сто, что мы, русские, – арийцы. Потомки этрусков, древних ариев. Что это мы строили пирамиды тупым жителям Египта, проводили каналы в Месопотамии, брали Трою – а другое славянское племя ее защищало, – это мы построили все семь чудес света, а Бородинское сражение не проиграли, а выиграли. Ну и что? Станем от этого лучше?

Нет. Но хуже – можем. Во-первых, спесь никого не украшает. Во-вторых, если это мы, русские, построили им пирамиды, то почему теперь все растеряли? Лежим, нежась в лучах былой славы? Увы, прошлая слава – это не деньги в банке: проценты не растут. Гордые потомки Ассирийского царства, в существовании и величии которого никто не сомневается, сейчас работают в Москве чистильщиками обуви. Их на наших улицах около десяти тысяч, многие москвичи гордых айсоров – самоназвание ассирийцев – принимают за цыган, что потомков древнейшей цивилизации весьма задевает.

А если не для спеси, то не понимаю, зачем нам это арийство? Чтобы свысока плевать на другие народы, чья линия крови прослежена не так глубоко во тьму веков? Или потому, что если у нас нет ума, то пусть будет хотя бы дворянство? Или желание арийскости, баронства, дворянства – это нежелание работать, учиться, совершенствоваться самим?

Я еще понимаю придурка, мечтающего без учебы и трудов по щучьему велению овладеть ясновидением, чтением мыслей и прочими могуществами. Все-таки собирается пользоваться! Правда, у него это чтение мыслей не идет дальше вызнавания у встречных девок, с кем что можно, но все же мечтает знание употребить на дело! А родство с этрусками? Разве что горькое признание, что просрали великое наследство…

Окажись я дворянином, бароном или даже принцем – отца не знаю, все может быть, – изничтожил бы те бумаги тут же и еще трясся бы, чтобы никто не узнал о моем «бла-а-агородном» происхождении. А то вдруг кто-то подумает, что я требую по отношению к себе каких-то льгот не по уму или личным заслугам, а лишь на том основании, что мои предки Рим спасли! Или разрушили, неважно.

Точно так же, как арийскость русских, следует, по моему мнению, оценивать богоизбранность иудеев, черный национализм негров, вообще исключительность любого народа или человека по признаку породы. Я понимаю, что «русские – высшая раса» – это реакция на дурость иудеев, негров или сомалийцев, провозглашающих высшей расой свои народы, но стоит ли на их дурость отвечать своей дуростью?

Если честно, то даже тупой качок заслуживает гораздо больше уважения, чем князь, барон или ариец. Все-таки качок сам пролил тонну пота, накачивая себе мышцы, то есть улучшал себя, как умел, а бароны, арийцы, этруски и прочие требуют уважения на том основании, что такие же мышцы накачивали их прадеды!

Хрюка принесла поводок, глаза были честные и преданные. Я покосился на часы. Ого!.. Черт, сегодня переспал уж чересчур…

– Не могу, – ответил на ее вопрошающий взгляд. – Ладно, беги сама. Но только чтоб через десять минут пришла обратно!

Хрюка дала надеть ошейник, я приотворил дверь, горячее тело отпихнуло мою ногу, как полено. Лифтом она не воспользовалась, хоть умеет, зато пропустит удовольствие собрать все запахи на этажах, я даже не проводил взглядом этого кабана. Хрюку, в отличие от меня, знает и любит весь двор.

Когда я брился, мелодично звякнул сотовый. Веселый голос Володи, моего шофера, сообщил:

– Виктор Александрович, я у вашего подъезда. Можете не торопиться! Солдат спит, а служба идет.

– Размечтался, – ответил я. – Щас шнурки завяжу и через полчаса выйду.

– Тут ваша собачка голубей гоняет, – сообщил он.

– Пусть, – разрешил я.

– Милитаристка, – сказал он не то с осуждением, не то с одобрением.

Пока брился, одним глазом посматривал в телевизор. Судя по телепередачам Запада, весь мир озабочен брожением в китайском обществе. Там в разных экстремистских газетках одна за другой выныривают, как черти из болота, статьи, обосновывающие права Китая на весь Дальний Восток. Это было так непривычно для традиционной политики Китая, что я пропустил сообщение мимо ушей.

Пока завязывал шнурки, модем дозвонился до провайдера, вошел в Интернет, я всегда утром успеваю заглянуть, а там на первой же брехаловке наткнулся на горячее обсуждение китайской угрозы. Сетенавты взбудоражены, уже требуют выставить по границе с Китаем надолбы, обнести минным полем шириной в десяток километров, выставить бетонные заборы с электротоком высокого напряжения… А кто-то и вовсе, такие находятся всегда, предлагает замочить ядерными ракетами, пока в шахтах не поржавели окончательно.

Это на случай, если через границу двинутся массы мирного населения. А для отпора китайской армии предлагалось перенацелить ракеты с ядерными боеголовками. Мол, с массой китайцев иначе не справиться.

Я попрыгал с сайта на сайт, но связь сегодня плохая, гроза или Солнце дурит, загрузка еле-еле, дважды с предсмертным хрипом обрывалась. Плюнул, вырубил, начал стоя обуваться. Обуваюсь всегда стоя, так контролирую пузо. Как только начинает мешать поднять ногу – сбрасываю пару килограммов.

За дверью легонько поскреблось. Хрюка благовоспитанно сидела на площадке, улыбалась.

– Что-то ты долго, – заметил я подозрительно.

Она проскользнула в прихожую, а когда я повернулся и закрыл дверь, в ее пасти уже был поводок, а глаза самые невинные.

– У меня недосыпание, – огрызнулся я, – а не склероз. Ты только что погуляла. Хоть и без меня, но это тоже считается!

Она виляла уже не хвостиком, а всем задом, клялась вести себя прилично и не бегать даже за голубями.

– Охраняй! – сказал я ей строго. – Дома!.. Поняла? Ох-ра-няй!

Она снова повиляла задом и преданно посмотрела в глаза. Щас, сказали ее глаза. Я доверчивая. А ты из меня сторожевого крокодила хочешь сделать! Сам будь крокодилом.

– Да я и так крокодил, – ответил я. – Это еще круче, чем ястреб.

«Да нет, – ответила она преданным взглядом. – Ты не крокодил, ты – тоже добрый. Но если уж кому-то из нас двоих надо быть крокодилом, то лучше будь им ты».

– Придется, – ответил я. – Кому-то надо быть и крокодилом. Когда все в обществе, как стадо обезьян, наперебой демонстрируют друг другу свою доброту и беспредельную интеллигентность, то самая ответственная обезьяна берет в руки палку. Иначе всему стаду хана…

Когда открывал дверь, Хрюка все же попыталась протиснуться, я дал ей пинка, который болонку расплющил бы о стену, но этот кабан только преданно улыбнулся в ответ на такую ласку.

ГЛАВА 18

Ночью прошел легкий дождь. Сейчас небо почти чистое, но над тротуарами все еще плывут разноцветные зонтики. Яркие, как осенние листья: оранжевые, алые, багровые, синие… Прохожие вышибают друг другу глаза спицами, но зонтики не сворачивают. Как же, размечтались! А вдруг с крыши или с дерева рухнет капля воды? Висит-висит, а потом и сорвется вниз от собственной тяжести! Сказано же, себя беречь надо…

Я посматривал в окно с брезгливой жалостью. Женщины, понятно, прически берегут. Но что берегут мужчины?.. Нет, это не мужчины, всего лишь мужики… Как из такого стада вытесывать людей? Увы, другого нет.

Раньше, помню, ненавидел этих двуногих, что засыпают, едва встанут на первую ступеньку эскалатора. Молодые, здоровые, но как берегут себя от лишних усилий… И лишь со зрелостью пришло горькое понимание, что они не виноваты. Это я не такой! Это я и сейчас готов подниматься по эскалатору со ступеньки на ступеньку, а уж вниз так и вовсе буду бежать, пока не откину копыта и не высуну язык.

Природа не в силах создать всех с таким запасом сил… нет, силой это не назовешь. Я вовсе не здоровяк, просто в природе мало таких вот бегущих по эскалаторам, обгоняющих время, даже когда спешить вроде и некуда. Да на самом деле и не надо природе такое. Основная масса должна просто работать от и до. И не стремиться к большему, чем отдохнуть, оттянуться, побалдеть, расслабиться… Иначе цивилизация, да и весь род человеческий могут просто не выжить, если бы в нем появилось слишком много таких вот обгоняющих эскалатор!

Но и нельзя опускать эту основную массу еще ниже, как делает штатовский образ жизни. Наоборот, ее нужно тащить вверх изо всех сил. И она будет подниматься. Так, по миллиметру за столетие.

Володя вел машину осторожно, я не разрешаю брызгать из-под колес, а все выбоины залиты водой, сопел, хмыкал, сказал наконец в сердцах:

– Что ж мы молчим? Китайцы вот-вот через границу полезут!

– Кто сказал? – спросил я.

– Все говорят, – отрезал он. – Даже моя глухая соседка, что свое имя забывает, и то вчера как клещами вцепилась у подъезда! Я уж думал, насиловать будет. Куда там, мы ж не в Империи… Потребовала: скажи да скажи, когда пошлем войска. Куда, спрашиваю, хоть уже догадался. Чтоб гадов обратно, отвечает…

– Куда обратно? – спросил я, как глуховатая соседка Володи.

– В Китай! Говорят, уже целые группы переходят границу. Наши, мол, молчат, потому что не решили, что делать… Если бы они с танками – другое дело, но двинули сто миллионов… ну, тут бабка загнула, но и одного миллиона беременных баб с детишками хватит…

– Для чего?

– Чтобы Дальний Восток оттяпать! – сказал он сварливо. – Они ж зарятся вон уже сколько! А сейчас вот и начали…

Машина вышла на магистраль, заняла средний ряд и понеслась, как ракета. На другие авто брызгать можно, это я разрешал.

– Володя, – сказал я проникновенно, – ничего китаезы не начали. Хочешь, ставлю все свое жалованье против твоего рубля, что эти слухи – козни идеологических гадов?

Он с недоверием покосился в мою сторону:

– Вы такой азартный?

– Очень, – признался я. – Потому ни во что не играю.

У Кречета кабинет уже третий год напоминает полевой штаб во время наступления. То и дело входят и выходят министры, члены правительства, люди из аппарата президента, еще какие-то неизвестные, но явно допущенные к секретам. А при прошлом президенте, говорят, во всем Кремле была такая тишь да гладь… ну как в какой-нибудь застойной Швеции.

О доктрине никто не вспоминал. Я понимал, что для того, чтобы ее запустить, кроме ненависти к Империи, надо кое-что и еще. Хотя бы те же деньги. Немало денег. Чтобы экстремистов за рубежом вооружить, поддержать, заинтересовать, перевербовать или перенацелить, да и в своей стране медленно раскрывать тупоголовой массе глазки.

Сейчас, в эпоху юриспруденции, не стоит так уж прямо ломиться в стену. По возможности надо ссылаться на право. Обосновать необходимость убивать американцев, как совсем недавно благочестивые христиане убивали всех язычников, включая женщин и детей. Тем самым приобщая мир к более сложной и одухотворенной вере, более высоким нравственным идеалам.

Егоров, очень озабоченный, подошел к Кречету бочком, сказал негромко:

– Господин президент… Перекос вышел.

– Ну?

Егоров отшатнулся от генеральского рыка, сказал торопливо:

– Русской мафии нанесен непоправимый урон. Даже не мафии, а криминалитету… Но тут же активизировались другие группировки. Не русские, так сказать.

– Лица кавказской национальности?

– Они тоже. И всякие там китайцы, чечены, вьетнамцы, нигерийцы, колумбийцы…

– Так займитесь ими, – ответил Кречет недовольно. Он покосился на Егорова с удивлением, не узнавая в нем того молодцеватого подтянутого полковника, что первым пришел на помощь в разгар переворота. – И поплотнее!

Егоров переступил с ноги на ногу. Похоже, он в самом деле лучше себя чувствовал с гранатометом в руках, чем с пухлой папкой министра внутренних дел.

– Господин президент… Практически каждая диаспора в Москве делится на три части: торговая, беженцы и криминалитет. Любая, будь это чеченцы, азербайджанцы, китайцы или кто-то еще. Но очень трудно работать с криминалитетом! Бывает, что просто невозможно получить у задержанных показания на «своих»…

Кречет слушал нетерпеливо. Глаза его поблескивали. Сказал зло:

– У вас что, других дел нет? У нас что, благополучная Швейцария?

– Да нет, но…

– Народ нас поймет, – отрубил Кречет. – Понятно? Пой-мет.

Егоров с облегчением перевел дух, козырнул и вышел, неслышно притворив дверь. Мы переглянулись. Кречет все еще действует как на тонущем корабле. Если вспомнить характер исполнительного Егорова, то через два-три дня в Москве останется только две части всех диаспор.

К Кречету приблизился Мирошниченко, кашлянул, сказал вопросительно:

– В Россию прибыл с визитом сам профессор Майкл Джонсон. В интервью в аэропорту сообщил, что готов посетить Кремль, помочь… Это крупнейший специалист… по этим… как их… расслаблениям и гармониям! Лауреат Нобелевской премии. Академик всех академий мира. Наш президент прошлого созыва наградил его медалью «За любовь к Отечеству» второй степени.

Коган спросил удивленно:

– А что, любовь к Отечеству может быть второй сте–пени?

Яузов рыкнул на слишком умного иудея:

– Помалкивай, жидяра. Если осетрина может быть второй степени… или свежести, это неважно, то и любовь может. У нас Россия, понял?

– Не понял, – признался министр финансов, – но, наверное, это и правильно? Умом Россию не понять… Ее понимают другим местом. Но нам визит этого светила не светит. При нынешнем президенте хрен расслабишься, оттянешься, побалдеешь.

Мирошниченко все еще выжидательно смотрел на Кречета. Тот поднял глаза от бумаг, уставился непони–мающе:

– Что за… он кто, дипломат?

– Специалист по стрессам, – объяснил Мирошниченко. – Мировое светило!.. Сейчас все гармони… гармонизируются с окружающим миром. Все наши беды, как выяснилось, происходят из-за нашей дисгармонизации с окружающим миром. Стоит только пройти несколько курсов гармонизации…

– И сразу все по фигу, – подсказал Коган тихонько.

Кожа на скулах Кречета натянулась до треска. Нижняя челюсть выдвинулась, лицо приняло нехорошее выражение. Мирошниченко отступил на шаг, вытянулся по швам.

– Черт бы вас побрал, – прошипел Кречет, как разъяренный змей. Голос медленно креп, превращался в рык, грохочущий гром. – Черт бы вас!.. Какая гармония? С каким миром?.. Нет, ты скажи!!!

Я покосился на членов правительства. Они опускали головы. Привычные слова. Привычные фразы, привычные. Но мы начали строить новый мир… и нам ли уживаться со старым? Да еще в гармонии!

А Коломиец фыркнул:

– Было бы с чем гармонизироваться!.. Я, простите, живу в Кузьминках, моя пожилая мама не хочет покидать этот район… Так вот, когда бы ни вышел – утром, днем или вечером, – пьянь на пьяни, от мата потемнел воздух и вянут листья, десятилетние шлюшки в подъездах и уже прямо во дворе обслуживают наркоманов… Куда бы ни ступил, вляпаешься в свежее дерьмо! Как будто уже и жильцы дома выходят, простите, фекалить в подъезды и на межэтажные площадки… Да и в лифте – вонь, блевотина, моча, дерьмо. Нормальные дети, такие еще есть, боятся без взрослых проскакивать в школу… Как и возвращаться. Обязательно какие-то черные рожи норовят украсть и поиметь по дороге. С этим миром гармонизироваться?

Словно злой холодный ветерок пронесся через огромный кабинет, выдувая застоявшийся воздух. Даже вечно озабоченный Краснохарев поднял голову и расправил плечи. Это прежний состав правительства старался «гармонизировать», «уживаться», «соответствовать», а мы, злые и дерзкие, беремся этот мир подтягивать к себе, на свою высоту. Скорее всего, конечно, порвем пупки, пытаясь поднять одну только Россию. Но мы хоть пытаемся!

Коган нетерпеливо поглядывал на часы, взмолился:

– Можно мне слово молвить? Как вечному дисси–денту?..

– Ну, – разрешил Яузов грозно. Брови его сдвинулись, а глаза поймали сионистского шпиона на перекрестье прицела. – Ну?

– О, зохен вей, – пролепетал Коган, – когда же я проглядел военный переворот?..

Кречет тоже посмотрел на часы:

– Ого!.. Хоть министр финансов и прожорлив… как вся наша прибацанная экономика, но обед в самом деле мы прохлопали. Все сионистские козни! Поторопимся, пока вахтеры все не прикончили.

– Не прикончат, – сказал я бодро. – Вахтеры здесь тоже… интеллигентные.

Мы с шумом поднимались, захлопывали ноутбуки. Коломиец подождал меня возле двери, сказал с мягкой укоризной:

– Что вы так уж нападаете на бедную интеллигенцию? От вас ей прям спасу нет!

Он спросил так жалобно, что я остолбенело уставился на него, потом сам засмеялся, потер ладонями лицо:

– Черт… Да это так, про привычке. На самом деле я бью не по интеллигенции…

– Как же, я сам слышал!

– Не по ней, – отмахнулся я. – Чесслово.

– А по ком?

– По подделке, – объяснил я неуклюже. – Но ее-то и считают интеллигенцией. Она массова, криклива, слезлива, лезет во все щели, вот и… В нашей дикой стране достаточно иметь диплом об окончании какого-нибудь вуза, чтобы считаться интеллигентом! Бред, но это так. И вот это массовое образование, не желая и не умея работать, только умеет ныть: дайте нам условия, жалованье, свободу творчества и слуг, а мы тогда, может быть, и начнем даже работать… А если нет, то будем ставить палки в колеса любому правительству, будь это царское, советское, поповское или имперское. Да-да, имперское нашей интеллигенции не понравится еще больше, там же работать заставят! А здесь только уговаривают, потакают, нянчатся. Настоящая интеллигенция молча трудится на благо Отчизны. Как раньше трудилась, так и сейчас. Не требуя к себе внимания, не требуя условий, наград. Но ее не заметно, увы, не заметно! Хотя все, что в нашей стране сделано, сделано этой, настоящей интеллигенцией. Но из-за того, что она в тени, а на виду именно эта массовая штамповка, то и я… винюсь, бью хоть и по этой подделке, но называю ее русской интеллигенцией.