Текст книги "Косвенные улики (сборник)"

Глава VII

Вечереет в нашем городке рано. Стоит солнцу опуститься за горизонт, как сразу, без перехода, на улицы опускается темнота. Уличные фонари почти не освещают. Скорее, наоборот, подчеркивают тьму. Окна одноэтажных домиков тоже не дают света. На каждом окне висит плотная полотняная занавеска, стоят горшки с геранью и столетником, и свет из комнат не пробивается наружу. Оттого по вечерам на улицах нашего города неуютно. Хочется в дом, за полотняную занавеску, где двигаются тени, бормочет телевизор, вкусно пахнет жареной картошкой с луком.

Я шел пешком через весь город к Лене Прудниковой. Шел и думал о том, что вчера в это время убийца тоже, возможно, проходил по этой улице, топал каблуками по этому мостику, глядел на эти освещенные окна. Кстати, куда он делся сразу после выстрела? Выйти на Первомайскую он не мог. Там были люди, возвращающиеся из кино. Значит, путь у него был один – по Овражному переулку до Зеленой улицы, расположенной параллельно Первомайской, а там направо, к Керосинному переулку. Почему именно к Керосинному? А куда же? Ему нужно было положить ружье на место. А потом? Если убийца Егор, значит, потом он лег спать или притворился, что спит. Ну тут уж дудки, станет он притворяться! К этому времени в независимости от количества принятого его так и тянет к подушке. А если он был трезв? Тогда мог и притвориться. Вряд ли он вчера был пьян крепко, в этом нет никакого сомнения. Его похмельный вид говорит сам за себя. Странный человек, на втором допросе, который проводил Зайцев, конечно, в моем присутствии, он вел себя совсем по-другому. Был вызывающе груб, бранился, проклинал всю милицию на свете и все отрицал. И чем больше Зайцев предъявлял ему улик, тем злее становился Егор. Не испуганнее, не беспокойнее, как и следовало быть настоящему преступнику, а злее.

– Когда вы последний раз стреляли из ружья? – спросил Зайцев.

– Не помню, – равнодушно буркнул Власов.

– Точнее.

– Говорю, не помню.

– А эксперт считает, что последний раз вы стреляли вчера вечером.

Егор только на мгновение задумался, а потом сказал:

– Пошли вы со своим экспертом…

– А этот предмет вам знаком? – спросил Зайцев, поставив на стол гильзу, найденную в колодце.

– Что вы мне мозги сушите, нашли занятие.

– А как вы нам объясните тот факт, что эта гильза была обнаружена в вашем колодце?

– Тебе, начальник, за это деньги платят, ты и объясняй. Чего ко мне привязался? Думаешь, ты все… Король! Да я за тебя, сопляка, кровь проливал, когда ты на горшке сидел, а ты мне в нос гильзой тычешь, для того тебя, дурака, учили…

И тут Егорыч понес… Всем досталось на орехи. Зайцев чуть не лопнул от злости. Меня Власов совершенно уничтожил, стер с лица земли. А я окончательно убедился, что он не мог совершить преступление, он не мог убить. Да и Зайцев засомневался. Когда Власова увели, Зайцев перевел дух, подышал свежим воздухом у открытого окна, покурил и сказал:

– Похоже, ты прав. Убийцы такими не бывают. Но факты… А с другой стороны, за что ему было убивать Никитина? Может, так, по пьяной лавочке?

Лена явно готовилась к встрече со мной. В комнате было прибрано. Мать она отослала. Так бывало и раньше, когда я приходил к ней в гости. Да и сама она привела себя в надлежащий вид. Волосы ее были тщательно причесаны. Она кивнула мне на кресло и спросила:

– Есть хочешь?

– Хочу.

– Люблю сговорчивых людей, – сказала Лена.

– Я не сговорчивый – я голодный.

– Тогда я сделаю тебе яичницу с салом.

Я помыл руки и прошел в кухню. Сало шипело на сковородке и источало фантастический запах.

– Ты хоть завтракал сегодня? – спросила Лена. Она сидела, подперев голову руками, и с грустью наблюдала, как я уписывал яичницу.

Завтракал точно, а вот пообедать не успел.

– Горишь на работе, – усмехнулась она.

Загоришь тут. Такое дело. Сроду у нас не было ничего подобного.

– Ну и как успехи, – спросила она, – нашли убийцу?

– Нет пока…

– Хоть на след-то напали?

Я пожал плечами.

– Понимаю… – многозначительно сказала она, – служебная тайна. Внимание! Враг подслушивает.

– Да ладно тебе. И так я измотался… А почему ты не пошла с Никитиным в кино? – спросил я.

– А почему я должна пойти? – Она удивленно подняла брови. – Разве хождение в кино с начальством входит в обязанности секретарши?

– Не надо, – спокойно сказал я, – мы же взрослые люди. Расскажи, что у вас с ним было.

– Ничего!

– Так уж и ничего?

– А ты шпионил? – Она делано рассмеялась. – Боже мой, ты шпионил, выслеживал. Ты прирожденный сыщик.

– Что у вас было с Никитиным? – спросил я твердо.

Улыбка исчезла. Ее лицо стало злым.

– Как прикажешь понимать тебя? Это допрос?

– Ну что ты… просто интересуюсь…

– Было, – сказала она ледяным тоном, – все было. Все, что ты себе можешь представить!

– Так… Ну рассказывай.

– Прикажешь с подробностями?

– Какие же вы, бабы, злые, – сказал я, не скрывая раздражения. – Ты что, не можешь по-человечески? Или ты хочешь, чтобы эти вопросы тебе задавал Зайцев? Ты помнишь его? Позапрошлый год мы у него были на дне рождения.

– Это такой высокий, громкий, с большим носом? – уточнила она.

– Да, громкий, с большим носом.

– Ты презираешь меня, да?

– Зачем ты…

– А что мне было делать? Ты меня замуж не берешь… Так и пропадать? А он умный, великодушный. И какой-то беспомощный. Я его даже, может быть, и не любила, просто жалела. Началось с ерунды. Попросила его что-то привезти из Москвы. Он туда ездил в командировку. Сама заболела. Он и пришел навестить, принес покупку и еще вино, шоколад, безделушки всякие. Посидели, поболтали. Спросил разрешения заходить. Что ж мне, отказать? И так одна, одна… Вечерами, а вечера у нас долгие….

– Это было после того, как мы разошлись?

– Да.

– Ты на юг в этом году ездила с ним?

– Да.

– Слушай, зачем тебе все это нужно было?

– Скучно, Боря. Скучно здесь жить. Уеду я…

– А если я тебя замуж возьму, тебе будет веселее? – попробовал пошутить я.

– Теперь уж я не пойду за тебя. Теперь у нас совсем ничего не выйдет. Ничего! Уеду я отсюда.

– Где ты была вчера вечером? – спросил я после долгой и тягостной паузы.

– Дома валялась в постели, с матерью ругалась. Она мне мораль читала.

– А почему в кино не пошла?

– Не было настроения. Надоели мне все.

– И чего тебе не живется по-человечески? – сказал я с сожалением. – Институт бросила… работаешь черт знает кем, а в нашей школе учителей не хватает.

– Может, чаю поставить? – предложила она.

– Ты уж прости, некогда, еще одно дело нужно проверить.

– Меня уже проверил?

– Да.

– Только за этим и приходил?

– Да.

– А просто так, без дела зайдешь?

Я пожал ей руку и почти выбежал из дома.

Мне не терпелось проверить одну догадку, мелькнувшую во время разговора с Леной. Я добрался до Дома культуры, потом медленным шагом двинулся вниз по Первомайской, стараясь представить себе, как шли дружинники. Короче говоря, я провел тщательный хронометраж событий того вечера и выяснил, что с момента убийства до того момента, когда Афонин и Куприянов увидели Егора Власова входящим в дом, прошло одиннадцать-двенадцать минут, и никак не больше.

Я вернулся на место убийства. Засек время и медленно, прихрамывая, как Власов, прошел на Зеленую улицу и потом вверх по Зеленой до Керосинного, затем по всему Керосинному до дома Егора на углу Первомайской. Зашел во двор, пошарил под ступенькой крыльца. Ключа там не оказалось. Надя была уже дома, в окнах горел свет. Стараясь не шуметь, я медленно и неловко, как это делает Власов, поднялся на крыльцо, открыл воображаемый замок и посмотрел на часы. Двадцать две минуты. Быстрее Власов пройти этот путь не мог.

Значит, если убил он, то его никак не могли увидеть входящим в дом через двенадцать минут после выстрела. У меня прямо отлегло от сердца. Вот дурак Егорыч, почему он говорит, что с семи часов спал дома! Сказал бы, где был, и все. Вот ведь упрямый человек! Не иначе за всем этим скрывается дама, которую он не хочет компрометировать. Ну уж теперь я принципиально выясню, где он шлялся до одиннадцати… Не могли же ошибиться сразу два человека. Ясно, они его видели, а он, дурья голова, отпирается и не подозревает, чем ему грозит вся эта история. И, с другой стороны, его можно понять. Небось думает, невинного не осудят, а там сами разбирайтесь, вам за это деньги платят.

Назавтра я провел следственный эксперимент, разыграл всю сцену в лицах. Не было только Куприянова, он с утра поехал в область за венками. Дружинники воспроизвели весь свой маршрут. Афонин тоже с большой аккуратностью воспроизвел события той ночи. Оказалось, что он ходит гораздо быстрее, чем я предполагал. Вышло всего одиннадцать минут. Потом я повел Егорыча. Беспощадно торопил его, вогнал в пот. Он прошел свой путь за двадцать пять минут.

Никаких сомнений быть не могло. Афонин еще раз подтвердил, что слышал стук двери и даже краем глаза видел входившего Власова.

Потом я отвез Власова в отделение. Когда мы с ним остались одни в моем кабинете, я в сердцах грохнул кулаком по столу и закричал на него:

– Долго ты мне будешь голову морочить? Давай выкладывай! Где ты был позавчера до одиннадцати часов?

Он сидел согнувшись, курил папиросу и смотрел в пол. Потом загасил окурок, поднялся и сказал, тыча пальцем в бумаги, лежащие на моем столе:

– Пиши давай. Ну, бери ручку и пиши. Я, Егор Власов, признаюсь, что убил… – Он прокашлялся. – Никитина. – Потом сел и добавил: – Из ружья.

Я, ничего не понимая, смотрел на него. Власов отвернулся и повторил:

– Пиши! Я, Егор Власов, признаюсь, что убил Никитина Владимира Павловича.

– Брось, Егорыч, – неуверенно сказал я. – Будет тебе дурака-то валять. Что ты на самом деле, с ума спятил? Зачем врешь? Дело серьезное, а ты как ребенок, честное слово. То не хочешь сказать, где был, то вообще черт знает что болтаешь. Иди, брат, отдохни. Я к тебе приду через часок. Вот на самом деле вместо того, чтобы помочь, голову морочит как маленький.

Егор не двинулся с места. Он не смотрел на меня. Мне даже сделалось неловко. Я решил его припугнуть. Взял в руки бумагу, положил перед собой, открыл ручку и сказал строгим голосом:

– Гражданин Власов, повторите ваши показания, я занесу их в протокол.

Он повторил.

Я отложил ручку и пошел в дежурку к Дыбенко за сигаретой. Там я отвел его в сторону и сообщил новость.

– Ну да! – изумился он. – Не может быть.

– Пошли, сам услышишь.

Дыбенко сел за мой стол, чтобы записывать показания.

– Гражданин Власов, расскажите все по порядку, – сказал я официальным тоном.

– Ничего не помню, – мрачно ответил Власов.

– Как же вы говорите, что убили, раз вы ничего не помните?

Я поймал взгляд Дыбенко. «Ну, я так и знал, что этим кончится», – говорили его глаза.

– Что убил, помню точно, а что было раньше и потом, не помню, начисто, как отрезало. Ничего больше не помню.

– А за что же вы его убили?

– Злой был – вот и убил.

– Злой вообще или только на Никитина?

– Только на него.

– Почему?

Егор некоторое время молчал. Видно было, что он напряженно думает. Потом твердо ответил:

– Он меня, инвалида, с завода выгнал как собаку. Не посмотрел, что друзья, что воевали вместе.

– Да разве за это убивают, Егорыч? – изумился Дыбенко. – Э-эх, – вздохнул он, – и плетешь же ты!

– Я плету, а ты расплетай, если хочешь. Такая у тебя должность. И вообще все! Хватит! Проводите меня на фатеру мою, на нары. Полежать хочу. Устал я от вас.

– Подпишите протокол, гражданин Власов.

Я протянул ему ручку. Он взял ее, покрутил, рассматривая, будто диковину, и круто, размашисто подписался под протоколом. Потом прочитал его, утвердительно кивнул головой и пошел к дверям.

Глава VIII

На следующий день состоялись похороны Никитина. Народу собралось много. Траурная процессия заполнила всю Первомайскую улицу. Гроб с телом Никитина почти через весь город несли на руках друзья и близкие покойного. Среди них были постаревший за эти дни Агеев, Куприянов в черном костюме с торжественным лицом, а за ним, склонив голову на плечо, шел Афонин.

Я присоединился к процессии. Рядом с собой увидел Настасью Николаевну. В группе работников завода и вместе с тем несколько поодаль шла Лена. Увидев меня, она сдержанно кивнула и опустила голову. Вероятно, она не хотела, чтобы кто-нибудь, в том числе и я, видел ее слезы.

На кладбище говорились речи. Много хороших слов сказали люди о Никитине. Его жена стояла в изголовье закрытого гроба и не спускала с него глаз.

Я вернулся в отделение и стал звонить по телефону в областную прокуратуру. Связался с Зайцевым. Изложил ему обстановку. Он долго молчал. Соображал. Слышно было, как он сопит в трубку.

– Надо же такое, – сказал он. – А я уж было поверил в его невиновность… А он сам признался. Может, вы там на него нажали, я имею в виду морально?

– Да нет. Никто его за язык не тянул…

– А что же ты такой скучный? Радоваться должен. Помнишь, я тебе говорил, что Власов уверен в своей безнаказанности, потому и храбрится, хамит. Вот видишь, я оказался прав.

– Ты всегда прав, – сказал я грустно. – Только все-таки он никак не мог оказаться у своего дома через одиннадцать минут после убийства. А его видели именно в это время. Разве только у него крылья выросли… Он там мог быть только через двадцать пять минут. Самое маленькое через двадцать две.

– Вечно ты что-то придумываешь, Сохатый. В конце концов преступник признался сам. Все улики против него. Чего еще тебе нужно? Передавай дело в суд – и конец. Чего ты хочешь?

– Я хочу узнать, кто убил Никитина и за что.

– Большой оригинал! – сказал Зайцев в сердцах и бросил трубку.

– Кто убил и за что?

Собственно, эту фразу можно расчленить на два вопроса. Первый: кто убил? Второй: за что? Как ответить на эти два вопроса? С чего начать? Первая версия оказалась ложной. Она отодвинула следствие на три дня. Может быть, позволила преступнику уйти. Сколько раз давал себе зарок не поддаваться первому впечатлению! Не пользоваться фактами и уликами, лежащими на поверхности. Настоящая улика обычно достается с большим трудом, с потом. А тут что получается? Но почему же Власов признался в несовершенном преступлении?

Я пошел в изолятор временного содержания. Власов лежал на нарах, повернувшись к стене.

– Егорыч, – позвал я его, – спишь, что ли?

Он пошевелился, но так и остался лежать лицом к стене.

– Слушай, зачем тебе это нужно? Ты понимаешь, что ты валишь на свою голову?

Никакого ответа.

– Мне приказывают передавать дело в суд.

Он даже не шелохнулся.

– Ну, как хочешь, Егорыч, только ты это зря. Я тебе ничего плохого не сделал. Я только выполнял свой долг.

Сев за свой стол, я положил перед собой листок бумаги. В левом углу написал «КТО?», в правом – «ЗА ЧТО?». Долго думал, прежде чем занести в левую графу «Пуля». Я записал это слово и подумал, что нужно будет с Агеевым съездить на место охоты и осмотреть ствол и, если там окажутся всего четыре пули, а не пять… А разве не может быть такого, что Никитин один раз промахнулся? Впрочем, нужно все равно узнать точный список всех, кто ездил на охоту. Будет хоть маленькая зацепка.

Что еще можно записать в левую графу? Писать больше нечего… Впрочем, постой… Убийца использовал ружье Власова и подбросил в его колодец гильзу. Почему именно Власов понадобился ему? Очень просто. Тот все время пьян и спит. Удобно. Выходит, убийце еще и повезло, что мы сразу направились по ложному следу. А если он достаточно хорошо знал Власова, то ему нужно было опасаться, что на Егорыча мы никогда не подумаем. Власов частый гость у нас в милиции, беззлобный человек… Следовательно, убийца должен был как-то направить следствие, оставить какой-нибудь ясный маяк. А он ничего этого не сделал. Мы действительно никогда не подумали бы на Егорыча, если б его по стечению обстоятельств не увидели в ту ночь. Ведь только благодаря этому я нашел в его колодце гильзу и осмотрел ружье.

Итак, следствие зашло в тупик. Впрочем, это не совеем точно. Мне стало ясно, что путь, по которому оно шло, был ложным и кончался тупиком, следовательно, нужно было начинать все сначала.

Все факты, касающиеся убийства, оказались несостоятельными, а новых фактов не предвиделось вообще. Нужно было снова и снова выискивать причины преступления.

Предлог был достаточно благовиден: после Никитина остались дела, и кому-то нужно было привести их в порядок. Я созвонился с областью и попросил прислать мне опытных товарищей из ОБХСС.

Зайцев, узнав об этом из третьих уст, по-дружески выговорил мне по телефону. Он вообще был сторонником решительных мер, мой старый приятель Зайцев.

Приехали ребята из ОБХСС. На заводе они предъявили какие-то бумаги из управления, из торга и еще откуда-то и назвались специальной комиссией. Словом, они выступали инкогнито. Немножко подсмеивались над своей ролью. Они привыкли, что их удостоверения и непреклонный вид производят некоторое впечатление. Об этой таинственности попросил я.

На второй день выяснились любопытные обстоятельства. В течение последнего полугодия с завода исчезла неучтенная продукция на сумму в тридцать с лишним тысяч рублей. Помог обнаружить эту пропажу Афонин, начальник посудомоечного цеха. Он вел по личной инициативе какие-то свои стариковские заметки, где учитывалась каждая вымытая бутылка. Количество вымытой посуды не сходилось с количеством наполненной и вывезенной. Пришлось ребятам из ОБХСС аккуратно проверить количество стеклянного боя. Для этого они организовали внеочередной вывоз боя на соседний стекольный завод, а уж там взвесили.

Потом ребята наугад копнули бумаги прошлого года, позапрошлого. И там несоответствие. С Афонина взяли слово. Он поклялся молчать до поры до времени. А уж чего ему это стоило, я догадываюсь.

Мы созвонились с областью, и там сделали внезапную и строго направленную ревизию в нескольких магазинах, которые получали водку прямо с завода, и в других тоже. В двух магазинах удалось обнаружить лишнюю водку, не значившуюся ни в каких бумагах.

Товарищи из областного ОБХСС сделали все возможное, чтобы информация о ревизиях не просочилась на завод..

Пойманные, как говорится, с поличным завмаги не были стоиками и упирались на дознании не очень долго. В тот же день стало известно, что лишний товар доставлял исключительно Куприянов… Да-да, примерный работник, член месткома, однополчанин Никитина, шофер Куприянов Николай Васильевич. Деньги получал тоже он. По три рубля за бутылку, включая стоимость посуды.

А вечером того же дня стало известно самое главное.

Мы сидели с Дыбенко, курили и молчали, потому что уже все было сказано. Тут вошли ребята из ОБХСС. Они сели рядом с Дыбенко.

– Ну вот, а вы волновались… – сказал Коля Потапов, старший инспектор ОБХСС.

А просто инспектор Баташов Володя согласно кивнул.

– Мы не волновались, – возразил Дыбенко.

– У нас сюрприз, – сказал Потапов и посмотрел на Дыбенко.

– Руководствовал во всех водочных делишках убиенный Никитин, Царствие ему Небесное.

– Не может быть, – сказал Дыбенко.

– Может или не может, а есть.

Потапов достал из синенькой папки бумаги.

– И об этом здесь все очень точно прописано.

– Ну-ка? – недоверчиво сказал Дыбенко.

– Ради бога, – великодушно произнес Потапов и протянул Дыбенко бумаги.

Это известие в равной степени и ошеломило, и обрадовало меня. Теперь по крайней мере прояснились возможные причины преступления. И всплыло новое лицо, причастное к этому убийству. Притом уже не в качестве свидетеля, а в качестве предполагаемого участника. Это был Куприянов.

Глава IX

На следующий день, получив санкцию на обыск у Никитиной, я направил туда Дыбенко. Что я только не передумал за то время, пока проходил обыск!

Когда Дыбенко вернулся, моя фантазия разыгралась уже до предела. Я приписал Никитину столько грехов, что их хватило бы на десятерых.

– Мы ничего не нашли, – сказал Дыбенко. – Пусто. Больше того, у меня такое впечатление, что Никитин и зарплату домой приносил не полностью. Есть кое-какие сбережения. Сберкнижка на имя жены. Взносы делались раз в месяц по маленькой, очень маленькой сумме. Что-нибудь рублей пятнадцать – двадцать, не больше.

– Во дворе, в сарае смотрели?

– Да. Ничего. Пусто.

– А как Никитина?

– Плохо. Для нее это…

– Ясно. Что вы ей сказали?

– Сказали, что так нужно для следствия. По-моему, не очень-то она поверила. Конечно, все это не совсем красиво. У нее ведь горе как-никак.

– Выходит, что или он так спрятал деньги, что вы не нашли, или…

– Или не брал? – усмехнулся Дыбенко.

– Или не брал.

– Идейный жулик, – сказал Дыбенко. – Это новость. Работал за идею, жил на зарплату.

– А может, и не за идею, – сказал я. – В общем, теперь нужно брать постановление на обыск у Куприянова. И давайте вместе подумаем. Предположим, что убил Куприянов. Нет-нет, – предупредил я жест Дыбенко, – только предположим. Причины пока не будем выяснять, они потом раскроются.

Итак, представим себе, что Куприянов решился на убийство. Допустим, что другого выхода у него не было. Естественно, он подготавливает преступление так, чтобы против него не было никаких улик, тем более если есть время на подготовку. Судя по всему, Никитин убит его собственной пулей, а похитить у него эту пулю могли только на охоте, если, конечно, исключить те пули, которые купили мальчишки для грузил. Но у пацанов такой товар в кармане не залеживается. Они впрок не покупают. Сейчас купил и сейчас же сделал то, для чего купил. Отсюда вывод, что преступление готовилось за полмесяца, следовательно, у Куприянова было время спокойно подготовиться.

– Ну и что? – спросил Дыбенко. – Даже если предположить, что он готовился полгода, а не полмесяца, все равно для нас мало что меняется. И так с самого начала было видно, что убили не сгоряча, раз даже отпечатков на ружье мы не обнаружили. Готовились к этому делу будь здоров как. Только нам от этого не легче, а скорее наоборот.

– Не совсем так, пожалуй… Слушай дальше. Прежде всего Куприянов должен был позаботиться об алиби, потом об отпечатках и прочих уликах, потом о нас, то есть составить полный набор улик против Егора Власова. Это еще раз говорит о том, что все очень тщательно и задолго готовилось. Он знал, что мы не успокоимся, не закроем дела, пока не найдем убийцу, поэтому ему показалось мало одного алиби, и вот он подготовил нам готовую кандидатуру. Но тут он действительно мог опасаться, что мы даже ружье у Егора проверять не будем. Оно, по-моему, у него не зарегистрировано. Значит, он должен был нас как-то подтолкнуть, подсказать, мол, а Егора-то вы забыли. Ну-ка проверьте его повнимательнее. Кто нам указал на Власова?

– Афонин, – сказал Дыбенко, – в том-то и дело, что указал нам Афонин.

– Вот именно, в том-то и дело. Куприянову было выгодно сделать это чужими руками. Кстати, ты помнишь показания старика?

Я достал протокол.

– Вот смотри, что Афонин говорит. Первым заметил Куприянов и сказал об этом ему.

– А не кажется тебе, что это уж чересчур, – улыбнулся Дыбенко. – Допустим, Куприянов все подготовил, это еще можно, но как он мог сделать так, что Егор именно в это время входил в дом?

– А он не входил.

– А что же он делал?

– Спал…

– Кто же тогда входил? Тогда выходит, что был еще один соучастник?

– Может быть, и еще один. А может, и никто вообще не входил…

– Как так?

– А так. Читай, что Афонин говорит. Видишь, ему Куприянов сообщает об этом как будто вскользь, между делом, заостряя внимание не на том, что Егор входит в дом, а на том, что, вот, дескать, где-то его черти таскают. Непохоже на него. У старика, естественно, не было оснований сомневаться в правдивости его слов, он тут же оглядывается, и ему кажется, что он видит, как закрывается и хлопает скрипучая дверь. Куприянов был уверен, что как только мы найдем гильзу и проверим ружье, так про дверь забудем, поэтому и оставил это место в своей подготовке уязвимым. В общем, дверь-то, думал он, – это не улика, и поэтому надеялся на авось. Так оно и случилось бы, если б это было не единственным свидетельским показанием в этом деле. И еще одну ошибку он допустил, но это из за отсутствия профессиональных навыков. Со временем он просчитался, а именно это и дало нам доказательства невиновности Егора.

Кстати, насчет двери. Она у Егора не стучит и не скрипит. Он ее содержит в порядке, чтобы от племянницы бегать незаметно. Я на другой день сам проверял. Совершенно бесшумная дверь.

– А почему молчал?

– Не до этого было, – ответил я и усмехнулся. – Берег для случая. До лучших времен.

– Что ж, ты его сразу подозревал, я имею в виду Куприянова? – удивился Дыбенко.

– Я всех подозревал, пока не убедился в их невиновности. А Куприянов до сих пор не убедил меня в этом, а ведь старался. Помнишь, как он подробно расписывал свое алиби? Ведь тогда его об этом никто и не спрашивал.

– Ну хорошо, а как он мог все успеть? – спросил Дыбенко. – Ведь ему нужно было зайти к Егору, взять ружье, обежать по Зеленой и встретить Никитина. А потом вернуться, повесить ружье на место и появиться в клубе. Ведь он же смотрел кино и вышел со всеми.

– Что же, – спокойно ответил я, – вопрос серьезный. Дело в том, что он вышел немного раньше…

– Откуда это известно?

– Я выяснил у контролерши. Незадолго до конца сеанса, минут за десять, за пятнадцать, сказала она, кто-то вышел. Мужчина, кто именно, она не заметила, потому что сама сидела в зале. Картина шла первый день, и она, усадив народ на места, осталась посмотреть.

– А это ты когда выяснил?

– После первой встречи с ним.

– И ты, наверное, думаешь, что поступил нормально по отношению ко мне? – обиженно спросил Дыбенко. – Почему ты мне раньше не рассказал?

– А если б я был не прав?

– Ну и что? Все равно мог бы поделиться. Вдвоем-то легче.

– Вдвоем легче работать, когда есть факты. А когда одни догадки и предположения, то все по-другому… Вдвоем можно так увлечься какой-то идеей, что невинного человека усадить на скамью подсудимых.

Дыбенко замолчал, прошелся по кабинету.

– Ну а пуля?

– Пуля тем более ложится на эту версию. Куприянов выкрал ее во время поездки на охоту. Я думаю еще раз послать гильзу на экспертизу. На ней должны быть следы машинного масла и бензина. Наши эксперты, наверное, не обратили на это внимания. Приняли за производственные остатки. Нужен очень тонкий анализ.

Вот почему, дорогой мой Дыбенко, я не хочу пока настаивать на аресте Куприянова. К тому же я не хочу ему давать возможность отсидеть за хищение и укрыться этим самым от обвинения в убийстве. То, что он воровал, это ясно. И никуда он не денется. У нас есть свидетельские показания завмагов, а вот то, что он убил, доказать будет сложнее. Тем более если мы его арестуем и тем самым заставим мобилизоваться, приготовиться к активной защите.