Текст книги "В прорыв идут штрафные батальоны"

Огарев Виктор Викторович, 1921 г. р. Лейтенант. Был на фронте. Ранен. Опять фронт. Драка с высшим по званию командиром. И причина банальная – женщина.

В общем, со всеми тремя надо встречаться и говорить лично.

* * *

Ближе к полуночи потянулась к развалинам водяной мельницы на северную окраину села блатная публика со всего батальона. Был кинут клич на сбор. По одному, по двое прокрадывались к полуобрушенной стене, ныряли в зияющий оконный проем. Размещались вокруг мельничного жернова. Правил сбором вор в законе по кличке Кашира, закоренелый и изворотливый уголовник, принадлежащий к верхушке блатного мира, главный ревнитель его законов и нравов. Природа наделила Каширу цыганской внешностью – курчавые смоляные волосы, темные с отливом глаза, смуглая кожа – и располагающими манерами.

По правую руку – Сюксяй. Ему поручал Кашира организацию толковища. Всего к условленному месту сбора приглашались около сорока человек. А сошлись менее половины. Когда стало ясно, что ожидать больше некого, Сюксяй вслух пересчитал людей – семнадцать человек! – и злобно выругался:

– Дешевки, твари. Отвалили, трухачи. Давай, Митяй, думай, как работать будем? Кто на себя Стоса возьмет? – Сюксяй лукавил. Все у них с Каширой обговорено и решено заранее было. Но надо было соблюсти этикет.

Сюксяй пробежался глазами по лицам подельников и остановил выбор на Сашке Рубаяхе из четвертой роты. Знал его тяжелую руку-удавку. Сашка по наводке Каширы уже работал по-мокрому.

Но Рубаяха неожиданно заартачился:

– Стос – чего? Он трухляк. Пусть его другие работают. Соболь вон. А я Петра Малечика на себя возьму. У меня с ним счеты еще по Казани есть. Он мое шмотье с рыжьем прихомутал. Должок получить требуется.

Соболь и рад бы в отказ пойти, да авторитета среди воров ему много не хватает. А так – что? Силенкой бог не обидел, да и молва по всем лагерям пойдет, кто Стоса ухайдакал. Везде будут Соболя бояться. Ему ли коротышку-урода не уделать. Случай подходящий, чтобы авторитет свой возвысить. Но самое главное – об этом Соболь еще на площади перед штабом разнюхал, – что Стос, Малечик и Фура вагон с эвакуированными потрясли. Серьги и кольца золотые поснимали. Тряпок гражданских два чувала набили. А сам Стос золотой крест носит. И плевать Соболю на то, сдавал Стос или Фура воров ментам, за один только этот крест Соболь готов обоих на тот свет спровадить.

Покидав понты, наконец выработали план: Соболь пилотку на уши натянет, воротник у шинели поднимет и войдет в землянку, вроде новенький, место себе подыскивать станет. Дойдет до Стоса и финяк ему в ребра вгонит. Остальные сразу на шум гуртом ввалятся.

Малечика Рубаяха успокоит, а на Фуру Залетный с Канаем навалятся. Кашира с Сюксяем проследят, чтобы все шмотки забрали, и кипеш успокоят. Шестеркам с вояками пригрозят, чтобы никого не признавали. Вроде спросонок в темноте лиц не разобрали.

Было уже около двенадцати, когда заговорщики, опять же поодиночке, по двое, потянулись к землянкам пятой роты. Ветреная безлунная ночь скрадывала шаги, скрывала крадущиеся тени. Первым, придерживая под шинелью прихваченный из пирамиды «шмайсер», к которой на ночь по уговору с Сахно был приставлен его шестерка по кличке Ворон, шел Сюксяй. Через полчаса все налетчики благополучно добрались до указанной Канаем землянки. Достав ножи, скопились по обе стороны от входа, готовые к броску.

– Давай, Соболь, пошел, – просипел Кашира.

Соболь, пригнувшись, толкнулся в дверь. Все напряглись, замерли. Сердца отстукивали секунды, потом минуты: вторая, третья. А внутри ничего не происходило – гулкая тишина. Наконец дверь бесшумно приотворилась, и в проеме появился Соболь:

– Кончен бал, босяки. Кто-то заложил – ушли, суки, – глухо сообщил он. – Нет их тут. Оторвались. И сидора с собой прихватили.

– Ты чё, Соболь, пургу гонишь? Труханул? – надвинулся на него с ножом Кашира. – Когда оторвались? Тут были. Канай?!

– Тут были.

– Нету. Оторвались. Дежурный говорит, сразу после ужина ушли. Вроде как к дружбанам, в другую землянку подались.

– Унюхали, сволочи, – заложил кто?

– Давай за землянку – там решим, – обеспокоился Сюксяй.

Перебрались за глухую тыльную сторону землянки. Присели на корточки, в круг.

– Шмон надо делать. Здесь они, падлы, где-то прижухли, – вспарывает ножом землю Сюксяй. – Светиться на люди не пойдут – побоятся, чтоб не сдали. В пустых землянках икру мечут.

– Дело говорит Сюксяй, – поддержал Канай.

– Кто дуру с собой прихватил?

Пистолеты оказались у Каширы и Каная.

– Пойдешь первым! – предупреждает Сюксяя Кашира.

– Держи фонарик, – тут же протягивает тому ручной фонарик и Канай.

– Пистолет давай тоже. Махаемся. На автомат. С пистолетом сподручней.

– Спускайся тихо, не топай, – наставляет предусмотрительный Кашира. – Кинешь по углам лучом и – гаси сразу, если усекешь. А то у них тоже дуры могут быть. В потемках легче мочить их будет.

– Пошли! – подал знак Канай. И все потянулись гуськом за Сюксяем.

Первые два блиндажа оказались пустыми. Третий, четвертый и пятый тоже.

– Все, кажись. Больше нет, – выбравшись из последнего наружу, надорванным голосом объявил Сюксяй. – Или есть еще где, Залетный?

– Бывший склад надо обыскать. Там еще блиндажик есть, где шофера останавливаются, – припомнил Залетный. – Не могли они далеко уйти.

– Давай туда! – И Сюксяй, забыв о предосторожности, ткнулся ногой в кучку строительного мусора, поддел носком кусок жести, загремел.

– Тише ты! – зашипел, прянув от него вбок, Кашира. – Залетный, веди. Сначала блиндаж, потом склад.

Теряя остатки выдержки, направились к блиндажу, в котором останавливались на ночлег шофера, если случалась неуправка в батальоне. Сюксяй, не осторожничая, толкнул дверь, включил фонарик. В тот же миг из глубины помещения захлопали пистолетные выстрелы. Подломившись в пояснице, Сюксяй головой вперед полетел в проход. Идущий следом за ним Залетный метнулся к стене влево от входа, а державшийся начеку Канай со всего маха пластанулся на землю, дал в проход длинную автоматную очередь.

Потом, перекатившись бревном в правую от входа сторону, подхватился на ноги, рывком забросил тело на крышу блиндажа и уже оттуда, сверху, просунув ствол автомата в дверной проем, дал еще одну размашистую автоматную очередь.

Кашира, вжимаясь в землю, тоже посылает наугад несколько пуль из пистолета. Улучив момент, Залетный, толкнувшись с полусогнутых ног, низом, щучкой летит в проход. За ним, как только в рожке у Каная кончаются патроны, бросаются Соболь и Кашира.

Замешкавшийся Рубаяха успевает добежать до двери, но тут его настигает вой тревожной сирены, взметнувшийся над штабом. Там вспыхивают прожектора, раздаются крики команд.

– Атас! Легаши! – приникнув к косякам, кричит Рубаяха. – Рассыпайся! – И первым бросается наутек, в спасительную темь.

Последними выскальзывают из блиндажа, таща в руках объемистые вещмешки, Соболь и Кашира.

* * *

– Ротный, – просунув голову в дверь, сообщает Богданов, – опять этого раздолбая нет. Весь день где-то шляется. Как привели пополнение, так и пропал с концами. Отбой через пять минут.

– Здесь я, не волнуйся очень-то! – торжествует сзади Витькин голос. – Ну-ка пропусти, мне к ротному надо.

Как был в шинели нараспашку, в комнату вваливается благодушно настроенный Туманов. С ходу клюет носом в стоящие на печурке котелки.

– Ого, здесь супец кое-какой пропадает. Разрешите уничтожить?

– На здоровье. И ложись спать. С двух ноль-ноль заступишь на дежурство. Сменишь Тимчука.

– Есть в два ноль-ноль заступить на дежурство. – Витька торопливо доскребывает котелок, рукавом шинели вытирает мокрый рот. – Слышь, Паш, седня ночью заварушка будет. Нашенские Кешу Стоса убивать будут. Всей кодлой совет держали. Толковица у них была. Начисто замочить решили. Говорят, если его не замочить, он всех под справ пустит. Они все его ненавидят. Барыга сказал, что если кто на дело не пойдет – запросто перо в бок схлопотать может.

Павел рывком вскинулся на кровати, опустил ноги на пол.

– Что еще за Кеша Стос? Откуда такой взялся? От кого информация – выкладывай!

– Да видел ты его на площади. Седня с этапом пришел. Коротышка такой. Они говорят, маленький, но вонючий падла. Он, говорят, своих продал, и за это его из Сиблага отпустили. И дружки его, что с ним пришли, тоже суки продажные. Они ментам воровские хаты сдавали, и в лагере через них побег не удался.

– Что заваруха ночью будет – кто сказал?

– Мне Барыга, шестерка Сюксяя, по секрету шепнул. Сюксяй сказал, что у них рыжья, золота, значит, до хрена и что замочат их нынче точно обязательно.

Павел припомнил коротышку с массивным золотым крестом на бычьей шее, дружка его с двумя кольцами на левой руке. Похоже, правду говорит Туманов, и резня жуткая в ночь произойти может. Уточнил для верности:

– Одни наши к побоищу готовятся?

Витька руками замахал.

– Какой там наши! Там со всех рот урки сбегутся. Соберутся в кодлу и вместях в пятую роту двинут.

– На какой час сбор назначен и где собираться будут – не знаешь?

– Не знаю. Барыга ничего не сказал. Говорит, если вякнет и до Сюксяя дойдет – кранты ему. А может, врет и не знает ничего.

В любом случае надо меры принимать, задумался Павел, но как лучше поступить: доложиться комбату или в особый отдел к оперуполномоченному идти? У комбата он сегодня один раз уже прокололся. Двух проколов, если что, для одного дня многовато будет. К оперу, пожалуй, вернее будет. Двух зайцев убьет. Должок вроде за ним перед опером. Времени терять нельзя.

Подхватив с гвоздя на стене шинель, пилотку, быстро оделся. Богданову приказал оставаться на месте. Заспешил в штаб.

Пройдя метров сто, различил сзади торопливые, нагоняющие шаги. Рука потянулась к кобуре с пистолетом:

– Стой! Кто идет?

– Я, Паш, – отозвался голос Махтурова. – Подожди.

У Махтурова автомат на шее поперек груди висит, палец на спусковом крючке. Идет – сторожится.

– Ты как здесь очутился?

– Я как услышал, что заварушка ночью готовится, – сразу к тебе. Тебя нет. Тимчук говорит, минуты три как ушел. «Один?». «Один».

«А Богданов с Тумановым какого черта в блиндаже валяются?» – «Приказал, чтобы оставались…»

– Ты-то чего переполошился?

– Зря ты один. Тут сейчас на кого угодно напороться можно.

Забота друга скользнула теплом по сердцу.

– Спасибо, Коль. Второпях не подумал.

– Примаков нынешних видел? Сено-солома. Хлебнем мы с ними горя.

– Какие есть. На то и мы с тобой в роте, чтобы солдат из них сделать.

– Легко сказать. А время у нас будет?

– Тоже вопрос.

– То-то и оно. А недопеченный хлеб – несъедобный…

За разговором не заметили, как дошли до блиндажа, где размещался отдел «Смерша».

– Стой! Кто идет? – остановил их оклик часового. Из темноты выступил солдат-автоматчик, прошелся лучом карманного фонаря по лицу и погонам Колычева.

– Командир второй роты старшина Колычев. Мне к оперуполномоченному надо.

– Нет старшего лейтенанта. В корпус уехали. И старшина с ним.

Видит бог, было желание. Не повезло. Придется все же Балтусу докладывать.

Оставил Махтурова дожидаться неподалеку от штаба, а сам – к майору. Несмотря на поздний час, Балтус находился на своем рабочем месте, в кабинете. Сидел за столом, заваленным папками личных дел. По-видимому, изучал и сортировал дела вновь поступивших штрафников. По краям стола – две неравноценные стопки.

По левую руку – тоненькая, всего несколько штук, по правую – завалившаяся горка, пухлая.

Неурочный визит командира роты – следствие исключительных обстоятельств. Чувствовалось, как внешняя сухая бесстрастность, с которой Балтус принял начало доклада Колычева, сменяется по мере его продолжения нарастающим чувством острой подспудной тревоги. Недослушав, с привычной аккуратностью быстро рассортировал и разложил по нужным стопкам и папкам бумаги на столе, поправил лямку портупеи, ремень, выказывая готовность к немедленным решительным действиям.

– Сколько штрафников, по вашей информации, должны принять участие в акции?

– До полусотни, товарищ майор. От каждой роты представители должны быть.

– Скверно, старшина. Минус нашей работе. Мы обязаны предвидеть и действовать на опережение. Хотя бы на шаг. Принимать запоздалые меры по следам свершившихся фактов большого ума не надо. И дурак сможет. Это значит проигрывать и в конце концов провалить дело. Это ему верная смерть…

Балтус огляделся, оценивая порядок на столе, подравнял напоследок стопку личных дел, окликнул ординарца:

– Гатаулин! Взвод охраны – в ружье! Пусть Сачков ручной пулемет прихватит с собой.

Ощущая на себе внимание Колычева, Балтус направился к вешалке с шинелью.

– Знаешь, почему нас немцы в сорок первом и сорок втором били? Вот по этому самому. Мы все время действовали вынужденно, по следам катастроф. Прорывы да окружения ликвидировали. Все силы на это уходили. А немцы – по далеко рассчитанному плану, где все наши ответные действия на сто шагов вперед просчитаны были. Они точно знали, что мы обязательно в эти котлы и окружения полезем. Они нам эти обстоятельства создавали целенаправленно. И принуждали в них действовать вполне предсказуемо. По большому счету, это и есть искусство воевать. – Балтус просунул руки в рукава шинели, обдернул ее за борта на плечах. – Вот и мы сейчас в подобной ситуации. Не мы, а уголовники опережают нас и диктуют обстоятельства. По их сценарию хотят чтоб мы играли…

В Павле толкнулся страх, цепенящий, физический, точно такой, какой поразил его, когда он, размышляя о врагах народа, Лабутине и Уколове, неожиданно поймал себя на поразившей крамоле: уголовники – граждане, а Сталина зовут товарищем. Кто кому товарищ? Ужаснувшись такому откровению, Павел даже заозирался, не слышит ли кто его мыслей. Это же натуральная антисоветчина. 58-я статья. Но мысль, зародившись, уже не оставляла его.

– Товарищ майор, даже у забора есть глаза и уши, а у «Смерша» они здесь повсюду.

– Тебя тоже в стукачи записали? – не удивился комбат. И потому, что он не удивился и это не стало для него неожиданностью, Павлу стало легче. Он счел за лучшее умолчать и не посвящать Балтуса в подробности разговора с Тумановым. Излишне.

– Было такое предложение, – с многозначительным намеком признал он.

– А вот это как раз их святая обязанность – работать на опережение и предотвращение. Где они – эти глаза и уши? На совещание в штаб корпуса укатили.

Вышли на крыльцо. Балтус расстегнул кобуру, достал пистолет Передернул затвор. И в этот момент глухую тишину ночи вспорола недалекая автоматная очередь. Захлопали пистолетные выстрелы.

Балтус нервно передернул плечами:

– Опоздали, старшина…

Взвыла сирена, и из блиндажей взвода охраны уже выскакивали автоматчики, бежали на выстрелы. С крыши штаба дал длинную очередь зенитный пулемет.

Явившимся Гатаулину и Сачкову Балтус отдал приказ:

– Передайте командирам рот – из землянок не выходить и никого не выпускать! Всех задержанных – на гауптвахту. Под усиленный караул. Чтобы ни один не ушел от возмездия. Сачков со мной!

Когда они втроем пришли к землянке шоферов, там уже никого не было. У входа стоял часовой и чуть в сторонке лежал труп убитого штрафника.

– Там еще трое, товарищ майор, – пояснил часовой.

Сачков включил фонарик, и все трое спустились вовнутрь. Луч света, пометавшись около ног, прянул в глубь помещения, высветил три неподвижных тела. В дальнем левом углу, прижав руки к голове, лицом вверх лежал коротышка. Ноги в ноги с ним, только ничком и вздрагивая, доживал последние минуты чернявый с русалкой на груди. В проходе, ближе к выходу, скрючившись, на боку, – тот, что с перебитым носом и кольцами на левой руке. Всех троих Павел опознал уверенно.

– Сачков, прикажите всех тщательно обыскать. Заберите документы и оружие. – Комбат резко повернулся и направился к выходу.

Колычев двинулся следом.

Выйдя наружу, не сговариваясь, одновременно закурили.

– Вот, товарищ майор, – вынырнув из землянки, Сачков предъявил комбату три красноармейские книжки. – А оружия при них, кроме ножей, никакого нет.

– Как нет? А этого кто застрелил? – Балтус указал на труп. – Свои, что ли? Нужно еще раз обыскать все помещение. Должно быть оружие. – И сам, первым, направился к спуску в землянку.

Колычев с Сачковым вновь самым тщательнейшим образом обследовали тела убитых, обшарили и прощупали карманы, складки гимнастерок и шинелей. Из-за голенищ сапог извлекли у каждого по ножу. Просветили фонариком земляной пол, заглянули лучом даже под нары. Безрезультатно.

– Ничего, товарищ майор, – поднимаясь с колен от последней стойки нар, с недоуменным разочарованием произносит Сачков. – Пусто.

– Странно, – упорствует Балтус.

Луч карманного фонарика, скользнув по телу убитого в проходе, ложится к его ногам.

– Стоп! А это что такое? – вскидывает руку комбат. – Ну-ка, Сачков, посвети на его кисть.

Сачков направляет луч на откинутую руку убитого. Кисть трехпалая. Вместо большого и безымянного пальцев – кровавые обрубки.

– Почему у него пальцы отрезаны?

– Похоже, ворье успело все же шмон в землянке навести. У этого пистолет, наверно, в руке был зажат, хватанули для скорости ножом, – неуверенно предположил Сачков, чувствуя, впрочем, шаткость своего предположения.

– Он что – левша? Почему пистолет в левой руке держал? – продолжал допытываться комбат. – И где пальцы? Я пальцев не вижу. Они что – пистолет вместе с пальцами прихватили?

– Да, не вяжется что-то, – озадаченно согласился Сачков. – При них вещмешки тоже должны быть, а их нет.

Павел про крест на шее коротышки вспомнил.

– Товарищ майор, вон у того, что в углу лежит, на шее массивный золотой крест с рубином на цепочке висел. Сачков, посвети, – он подошел к коротышке и, наклонившись, раздвинул ворот гимнастерки. Как он и предполагал, креста на шее не оказалось. Сам коротышка его снять не мог.

– Похоже, прав Сачков, товарищ майор. Успели, сволочи, все обшарить и поснимать. У того тоже на руке кольца были. Возиться времени не было, отхватили с пальцами. И пистолеты наверняка прихватили.

– С оружием и кольцами все ясно, – подытожил комбат. – А вот насчет креста… Сейчас вернемся в штаб, вы мне его нарисуете и подробно, насколько это возможно, опишете. Крест надо найти. Обыскать всех и вся, но найти. По нему преступников выявим. Нельзя допустить, чтобы преступление осталось без наказания. Все должны видеть – возмездие для негодяев неминуемо.

– А с этим что делать, товарищ майор? – спросил Сачков, когда все трое выбирались наружу, проходя мимо трупа, стывшего возле входа.

– Заберите у него красноармейскую книжку, посмотрим, что за тип.

Колычев, находившийся в этот момент ближе всех к телу, наклонился над убитым, ухватив за плечо, рывком перевернул лицом вверх и отпрянул: Сюксяй.

– Твой? – заметив его реакцию, догадался комбат.

– Мой. Дружок комвзвода Сахно. Я вам о нем докладывал.

– Разберитесь. Возможно, к вам все ниточки и тянутся. Наверняка с ним кто-то еще из вашей роты был. И не ссылайтесь на то, что недавно подразделение приняли. Жесткий спрос будет, товарищ старшина. И с вас, и с командира взвода. – Из голоса комбата исчезли недавняя теплота и доверительность. Зазвучал прибалтийский акцент.

– Теперь-то уж точно разберемся. Старшина в интересе, – загадочно пообещал и Сачков.

Все то время, пока Колычев находился рядом с комбатом: и на месте кровавой воровской разборки, и потом, когда рисовал и описывал для него коротышкин крест, он ни разу не вспомнил о Махтурове. Вспомнил и спохватился лишь освободясь, на выходе из штаба. Подумал, что, не дождавшись, Николай вернулся во взвод. Но ошибся.

Махтуров и не собирался возвращаться. Маскируясь, неотступно следовал за Колычевым, держался на безопасном расстоянии, избегая обнаружить свое присутствие комбату. Затаившись за стволом тополя метрах в пятидесяти от штаба, он видел, как Колычев спустился с крыльца, разминулся с часовым. Подал голос, когда тот поравнялся с деревом Павел услышал тихий оклик. Тень Махтурова бесшумно шагнула навстречу.

– Что, попал под горячую руку? За что тебя комбат мордовал? Я не расслышал, далековато от вас стоял.

– Четыре трупа там. Один наш. Ординарец Сахно Веселов. Похоже, не последней картой в воровской колоде был. Теперь предстоят разборки.

– Ты бы Туманенка тоже приструнил. Смотрю, он у тебя на длинном поводке ходит. Вчера в компании блатняков видел. Тянут они руки к нему. Как бы не купился парень.

– Ничего, пусть ходит. Мне так нужнее.

– Понял, – после короткой паузы, решившей его сомнения, заключил Николай и уже смелее, одолев колебания, признался: – Не знаю, верно ли я сегодня поступил. Маштаков, конечно, мужик правильный. Всех новичков переписал, пересортировал и по отделениям распределил. По справедливости. Правду сказать, пока он во взводе – во взводе порядок. Но как только вышел за порог… В общем, наши блатняки устроили новичкам казачий стос. Враз все харчи у них поотмели. Правда, не растащили – в общий котел скинули. Подходи, ешь, кто хочет, но меру знай. Чтобы всем хватило. Ходжаев с Лучкиным заправляли. И теоретическую базу под грабеж подвели. Мол, частная собственность – классовое зло, подлежит раскулачиванию. Я поначалу хотел заступиться за новичков, но никто – понимаешь, никто! – из стариков не возмутился. Наоборот, ели и о справедливости рассуждали. Они, мол, два года с бабами спали и жрали от пуза, а мы за них голодными, что ли, воевать должны. Не смог я против всех пойти. Тем и сильна воровская мораль, что для голодного желудка она как живец для прожорливой щуки.