Текст книги "Убегающий от любви (сборник)"

9

В супермаркете я почувствовал себя папуасом, который всю жизнь молился на свои единственные стеклянные бусы и вдруг нежданно-негаданно попал в лавку, доверху набитую всевозможной бижутерией. Здесь было все, о чем только смеет мечтать советский человек, о чем он не смеет мечтать, и даже то, о чем мечтать ему не приходит в голову.

– Фантастика! – воскликнула Алла, разглядывая прелестную заколку в виде стилизованного махаона. – Вы не чувствуете себя несчастным?

– Нет. Мы с вами приехали из счастливой страны. Нас можно осчастливить комплектом постельного белья или килограммом полтавской колбасы… А представляете, сколько всего нужно французу, чтобы быть счастливым?

– Представляю… – отозвалась она и указательным пальцем погладила махаона по глянцевому крылышку.

Что в эту минуту сделал бы настоящий мужчина? Тот же Пековский или, скажем, гипотетический Игорь Маркович? Разумеется, он непринужденно взял бы понравившуюся заколку и вложил ее в прелестные ладошки. Но начнем с того, что я не настоящий мужчина, а совок, если выражаться сегодняшним языком, или ложкомой, если прибегать к изысканному словарю супруги моей молчаливой Веры Геннадиевны. Что это значит? А это значит, что судьба забросила вас в Париж и вложила в ваш бумажник трех «делакруа», судьба которых предопределена еще в Москве: они должны стать дубленкой. Каждый потраченный франк может сорвать этот детально разработанный план и вызвать необратимые процессы в вашей семье. Миллионер, покупающий своей подружке остров с виллой, по сути идет на гораздо меньшую жертву, нежели советский турист, угощающий в Париже приглянувшуюся ему даму мороженым. А махаон стоил целых 50 франков. Поэтому я горячо поддержал восхищение Аллы, но придал своему восторгу как бы музейный оттенок, словно на прилавке лежал экспонат из скифского кургана, принадлежащий государству.

Прогуливаясь по супермаркету, мы получили кое-какое представление о направленности интересов наших товарищей по поездке. Несколько раз мимо нас на крейсерской скорости пронеслась Пипа Суринамская, лицо ее побелело от напряжения, а глаза светились угрюмым восторгом. Казалось, вот сейчас она, Пипа, вдруг превратится в черную дыру и всосет в себя весь магазин вместе с товаром, продавцами и кассовыми компьютерами.

Товарища Бурова и Друга Народов мы обнаружили в секции видеомагнитофонов. Они горячо обсуждали, за сколько в Москве сейчас идет последняя модель «JVC».

Спецкор сосредоточенно рылся в отделе противозачаточных средств и сексуальной гигиены. Увидев нас, он приветливо помахал рукой и, кивнув на выставку-продажу, крикнул:

– Рекомендую!

Диаматыч застрял возле электронных игрушек и крутил в руках жуткого киборга с загорающимися глазами.

– Игрушки покупает! – многозначительно отметил я.

– Это плохо? – спросила Алла.

– Это странно…

Торгонавт обессиленно сидел в кресле возле столика с толстыми каталогами. У него был вид человека, внезапно и непоправимо утратившего смысл жизни.

– Мне жаль их! – сообщил он, скашивая глаза на улыбчивую продавщицу, помогавшую примерять туфли толстой французской пенсионерке.

– Почему? – удивилась Алла.

– Торговля без дефицита – жалкая рабыня общества… Я бы здесь не смог!

Повстречали мы и Гегемона Толю. Таща за собой здоровенную Пипину сумку, он брел вдоль бесконечного ряда кожаных мужских курток и бормотал себе под нос:

– Ну, я его, падлу, урою! Гадом буду – урою!

Потом мы с Аллой долго стояли возле рыбного прилавка и с изумлением разглядывали дары моря: разнокалиберных устриц, мидий, креветок, здоровенных головастых рыбин, переложенных мелко наколотым льдом. Я поймал себя на том, что пытаюсь подсчитать, сколько в Москве может стоить огромный буро-красный лобстер, но делаю это как-то странно: вспоминаю равный ему по цене плеер с наушниками, прикидываю, за сколько такой плеер идет в Москве, и получается, что одна клешня лобстера стоит больше месячной зарплаты ведущего программиста!

– Послушайте, Костя, – прервала мои подсчеты Алла. – Что вы хотите купить жене?

– Жене? – переспросил я.

– Вы хотите сказать, что не женаты?

– Вера Геннадиевна приказала дубленку…

– Да-а? Рассказывайте!

И я не только рассказал о своем спецзадании, но выложил также все адреса, явки, пароли и даже показал карту.

– Неужели всего триста франков?! – всплеснула руками Алла, и в глазах ее мелькнуло то выражение, с каким металась по супермаркету Пипа Суринамская. – Костечка, возьмите меня с собой! Мне тоже нужна дубленка…

– Почту за честь!

– А вы давно женаты? – вдруг спросила она.

– С детства, – ответил я.

Когда через условленный час спецгруппа собралась у автобуса, выяснилось, что никто ничего не купил. Это была лишь рекогносцировка, ибо главная заповедь советского туриста гласит: не трать валюту в первый день и не оставляй на последний!

Впрочем, нет: Диаматыч все-таки приобрел киборга с зажигающимися глазами, а Спецкор – пакетик с чем-то интимным.

Товарищ Буров кивнул головой, и Друг Народов провел перекличку: не было Поэта-метеориста, в бесчувственном состоянии оставленного в отеле, и Пейзанки…

– Где? – разгневался рукспецтургруппы.

– Она, кажется, попросила политического убежища в отделе женской одежды! – сообщил Спецкор.

– Никакой дисциплины! – возмутился Диаматыч.

Пейзанка действительно застряла там, возле полок, где было выставлено все джинсовое – от зимних курток до сапожек. Она держала в руках джинсовый купальник и безутешно рыдала. Покупатели-аборигены поглядывали на нее с опаской, а два седых, авантажных продавца совещались, как с ней поступить. В автобусе Пейзанка забилась в самый угол и всю дорогу плакала, поскуливая…

– Девочка просто не выдержала столкновения с жестокой реальностью общества потребления! – объяснил Спецкор.

– Заткнись! Деловой нашелся! – взорвался Гегемон Толя. – Ты в сельпо хоть раз был?

– Анатолий, не грубите прессе! – холодно предостерег Спецкор. – Я был везде…

– Сколько раз предупреждали! – возмутился Друг Народов. – Если человек не был в Венгрии, на худой конец – в Чехословакии, на Запад его пускать нельзя! Это же психическая травма!

Вернувшись в отель, мы выяснили, что Поэт-метеорист ожил и сидит в баре над бокалом пива, бормоча что-то про чаек:

– И кричим в тоске: «Мы чайки, чайки…» Алла повела Пейзанку отпаивать седуксеном, а мадам Лану выдала каждому на ужин по пятьдесят франков. Наблюдая нашу радость, товарищ Буров предупредил, чтобы мы губы-то особенно не раскатывали, ибо раньше принимающая фирма действительно частенько выдавала деньги на ужин и даже иногда на обед, но после того, как в советских тургруппах начались повальные голодные обмороки, эту практику прикрыли.

Мы со Спецкором отправились в наш номер, вскрыли баночку мясных консервов, порезали колбаски, сырку, вскипятили чай. По ходу дела сосед рассказал мне историю о том, как один известный спортивный комментатор в отеле, за рубежом, заткнув раковину соответствующей пробочкой, с помощью кипятильника готовил себе супчик из пакета – и задремал… В результате – грандиозное замыкание и чудовищный штраф.

Поев, мы завалились в постель – каждый со своего края, – и Спецкор при помощи дистанционного пульта включил телевизор: шла реклама. Насколько я мог впетриться, роскошная блондинка расхваливала какой-то соус. Поначалу она, облизываясь, поливала им мясо и жареную картошечку, а потом просто-напросто, как в ванну, нырнула в гигантскую соусницу. Спецкор порыскал по программам и нашел информационную передачу типа нашего «Времени».

– Ты чего-нибудь понимаешь? – спросил я.

– Спасибо папе-маме, на репетитора не жалели. Волоку помаленьку!

– А мои жалели, – вздохнул я. – О чем хоть говорят-то?

– Над нами издеваются…

На экране возникло узкоглазое астматическое лицо Черненко.

– Клевещут, что якобы генсек шибко приболел, – перевел Спецкор.

– И точно! Последний месяц никого не провожает, не встречает… Вот смеху будет, если помрет!

– А знаешь анекдот? – оживился Спецкор. – Значит, мужик на Красную площадь на очередные похороны ломится. Милиционер спрашивает: «Пропуск!» А мужик: «У меня абонемент!..»

– А знаешь другой анекдот? – подхватил я. – Очередь в железнодорожную кассу. Первый просит: «Мне билет до города Брежнева, пожалуйста!» Кассир: «Пожалуйста!» Второй просит: «А мне до города Андропова!» Кассир: «Пожалуйста!» Третий просит: «А мне до города Черненко!» Кассир: «Предварительная продажа билетов за углом!»

Хохотал Спецкор громко, азартно, по-кингконговски колотя себя в грудь:

– Ну народ! Ну языкотворец! Предварительная… Жуть кошмарная!

Потом начался американский боевик. Я почти все понял и без перевода: Кей-Джи-Би готовит какую-то людоедовскую операцию, сорвать которую поручено роскошному суперагенту, владеющему смертельным ударом карате. Переупотребляв всю женскую часть советской резидентуры и переубивав мужскую часть, он, наконец, добирается до самого главного нашего генерала, руководящего всей операцией. У генерала – полковничья папаха, звезда героя величиной с орден Славы и любимое выраженьице: «Нэ подкачайтэ, рэбьята!» Суперагент засовывает генерала в трансформаторный ящик, где тот и сгорает заживо. Заканчивается фильм тем, что суперагент, получивший за выполнение задания полмиллиона, отдыхает на вилле в объятиях запредельной брюнетки, а проходящий мимо окна мусорщик достает микрофончик и докладывает: «Товарищ майор, я его выследил!»

– Чепуха! – фыркнул я.

– У каждого своя «Ошибка резидента», – рассудительно заметил Спецкор.

И совсем уже поздно, когда, наверное, уснули даже самые непослушные дети, началась викторина, суть которой сводилась к тому, что, если пытающая счастья девушка не может ответить на вопрос ведущего, она снимает с себя какую-нибудь часть туалета. Если же она угадывает, раздеваться приходится ведущему. Первая девица (а разыгрывался «мерседес») очень скоро осталась в одних ажурных трусиках и, не ответив на последний вопрос, с гримаской притворного отчаяния уже потянула было трусики книзу, но тут ведущий замахал руками и что-то закричал.

– Если она это сделает, передачу запретят за безнравственность, – перевел Спецкор.

– Перестраховщики! – расстроился я.

– Обидно, – посочувствовал мой сосед.

– У нас такого никогда не будет! – сказал я.

– Это точно, – согласился он.

Следующая девица, надо отдать ей должное, прилично подраздела ведущего, но в конце концов и сама осталась в трогательных панталончиках. Ей присудили поощрительный приз – тур на Канары.

– Слушай, сосед, – сказал мне Спецкор. – У меня тут в Париже есть знакомая… Мадлен… Я ее в прошлом году в Домжуре снял… Тоже журналистка. Возможно, завтра я не приду ночевать…

– Ну конечно, с ней в одной койке поинтереснее, чем со мной!

– Конечно… Так вот, ты не волнуйся, а главное – не поднимай шума…

– Спи с ней спокойно, дорогой товарищ! – успокоил я его. – Но вообще-то будь поосторожнее!

– Думаешь, кто-нибудь постукивает глубинщикам?

– Кому?

– В Комитет Глубинного Бурения – КГБ…

– Думаю…

– Кто?

– Профессор…

– Не-ет… Он староват для этого дела… И потом глубинщики по-другому выглядят…

– А кто же тогда?

– Не знаю… – пожал плечами Спецкор. – Может, этот кролик из общества дружбы. Их там полно – работа такая… Ладно, давай спать. Завтра у меня взятие Парижа. Если Мадлен на своем поле выступит лучше, чем в Москве, я предложу ей руку и сердце. Ты храпишь?

– Иногда…

– Ясно, – кивнул он и достал из тумбочки беруши.

Засыпая, я думал о том, что, не дай бог, Спецкор соскочит к своей Мадлен и тогда глубинщики меня затаскают…

10

В семь часов утра нас разбудили стук в дверь и бодрый голос Друга Народов:

– Через двадцать минут в штабном номере утренняя оперативка. Явка строго обязательна!

Потом мы слышали, как он барабанит в соседний номер и объявляет то же самое. Пришлось подниматься.

– Как ты думаешь, – спросил меня Спецкор, выглядывая из ванной с зубной щеткой в руке, – Буров действительно дурак или прикидывается?

– Не знаю… Окончательно выяснится, когда он доберется до самого верха…

– И в этом наша трагедия! – покивал Спецкор.

В номере рукспецтургруппы собрались все, кроме Поэта-метеориста и Пейзанки. Побледневшая Алла шепнула мне, что провозилась со своей соседкой почти целую ночь: таблетками отпаивала, утешала, чуть не колыбельные пела, та вроде бы успокоилась, но из отеля выходить наотрез отказывается – боится новых впечатлений.

Пока товарищ Буров признавал минувший день удовлетворительным и распространялся по поводу укрепления дисциплины в группе, Торгонавт рассказал, что Поэт-метеорист пропил в баре свои франки, теперь не может голову оторвать от подушки, умоляет принести опохмелиться и обещает вернуть с премии. Одним словом, «белка» – белая горячка.

На утренней планерке постановили: Поэта-метеориста и Пейзанку оставить в покое, так как он не может выйти из номера, а она – не хочет.

Шведский стол – уникальная возможность из пестрой толпы завтракающих людей выявить соотечественников. Если человек наложил в свою тарелку сыр, ветчину, колбасу, кукурузные хлопья, булочки, пирожные, яблоки, груши, бананы, киви, яичницу-глазунью, а сверху все это полил красным соусом, – можешь, не колеблясь, подойти к такому господину, хлопнуть по плечу и сказать: «Здорово, земляк! Мы из Москвы. А ты?» Но, судя по всему, кроме нас, советских в отеле больше не было.

Наевшись до ненависти к себе, мы отправились в автобусную экскурсию по городу: Елисейские Поля, Тюильри, собор Парижской Богоматери, Центр Помпиду… Мадам Лану неутомимо объясняла, что, кем и когда было построено, кто, где и когда родился, жил, умер.

– Такое впечатление, что они домов не ломают, а только строят новые, – глядя в окошко, заметила Алла.

– Для того чтобы сломать дом, его нужно купить, – объяснил Спецкор.

– Ну, тогда бы они разорились на одном нашем Калининском проспекте! – вставил я и поймал настороженный взгляд Диаматыча.

Подъехали к Эйфелевой башне. Вблизи она напоминала гигантскую опору линии электропередачи. Мадам Лану рассказала, что поначалу французы были резко против этого чуда инженерной мысли, но потом привыкли и даже полюбили. А к двухсотлетию Великой французской революции башню должны отремонтировать.

– Тоже к круглым датам пену гонят! – не удержался я.

– Это – общечеловеческое! – добавил Спецкор.

– Вы мешаете слушать! – сердито одернул нас Диаматыч.

Я глянул на Спецкора с выражением, означавшим: «Ну, теперь-то ты убедился?» Он ответил мне движением бровей, которое можно было перевести так: «Возможно, ты не так уж далек от истины, сосед!»

Мадам Лану объяснила, что подъем на башню программой не предусмотрен, но у нас будет свободное время, и каждый сможет насладиться незабываемой панорамой Парижа. Стоит это недорого – тридцать пять франков. По тому, как все переглянулись, я понял: никто, включая меня, не насладится незабываемой панорамой, предпочитая памяти сердца грубые потребительские радости.

Обедать нас повели в китайский ресторанчик, перед входом в который стоял большой картонный дракоша и держал в лапках рекламу, обещавшую роскошный обед всего лишь за тридцать девять франков девяносто девять сантимов. Обед был действительно очень вкусный, но впечатление подпортил Спецкор, сболтнувший, будто изумительное мясное рагу приготовлено из собаки. Особенно переживала Алла, ибо дома у нее остался не только сын Миша, но и пудель Гавриил. Потом был музей Орсе. Перед входом, на площадке, окаймленной каменными фигурами, выстроилась довольно приличная очередь.

– Ура! – закричал Торгонавт. – Я выиграл!

– Я бы вам не отдал коньяк! – огорошил его Спецкор. – Очередь за искусством – это святое…

Мадам Лану объяснила, что раньше здесь был обыкновенный вокзал, но со временем необходимость в нем отпала и его переоборудовали в музей искусства XIX века.

– Они из вокзалов – музеи, а мы из музеев – вокзалы! – сказал я.

– Молодой человек, вы забываете, где находитесь! – возмутился Диаматыч.

– Он уже вспомнил и больше не будет! – поручился за меня Спецкор, а бровями показал: «Да, сосед, ты абсолютно прав!»

Когда мы вошли в музей с высоким переплетчато-прозрачным, как у нас в ГУМе, потолком, мадам Лану разъяснила, где что можно посмотреть, и вручила каждому по бесплатному проспекту. Мы разбрелись кто куда. Пипа Суринамская завистливо бродила возле портретов салонных красавиц и внимательно разглядывала их туалеты. Гегемон Толя пошел искать WC и застрял возле крепкотелых майолевских женщин. Товарищ Буров и Друг Народов остановились возле «Олимпии» и заспорили, сколько она могла бы потянуть на аукционе в Сотби. Удивил Торгонавт: он рассматривал картины через сложенную трубочкой ладонь и приговаривал: «Какие переходы! Какой мазок!» Увидев нас, он обрадовался и повел показывать «умопомрачительного» Пюви де Шаванна. При этом он возмущался тем расхожим мнением, которое бытует о торговых работниках, а ведь среди них есть люди тонкие, образованные. В частности, он, Торгонавт, уже много лет собирает молодой московский авангард.

После музея был запланирован официальный визит в советское посольство. В автобусе Алла наклонилась ко мне и тихо сказала:

– Костя, у меня к вам просьба!

– Слушаю и повинуюсь! – ответил я, точно джинн, скрестив на груди руки.

– Буров просил меня вечером зайти к нему в номер…

– Зачем? – ревниво спросил я.

– Сказал, хочет посоветоваться… Я же в активе руководства…

– Ага, посельсоветоваться! Ясно…

– Костя, я прошу вас, – и она положила свою ладонь на мою руку. – Я пойду в десять часов. А вы через пятнадцать минут постучитесь к нему. На всякий случай… Вообще-то я уверена, что справлюсь сама. Знаете, бабушка научила меня специальному взгляду, отрезвляющему мужчин…

Алла вдруг отстранилась, вскинула голову и окатила меня ледяным презрительным взглядом, явно обладающим нервно-паралитическим воздействием.

– Ну, как? – спросила она, снова наклоняясь ко мне. – Действует?

– На меня действует, – сознался я. – А как на Бурова, не знаю. Так что постучу обязательно, тем более что я обещал Пековскому…

Алла посмотрела на меня с каким-то недоумением, разочарованно улыбнулась и отвернулась к окну…

Здание посольства – монстр, появившийся на свет в результате соития конструктивизма и эпохи украшательства, – располагалось, как объяснила мадам Лану, в чрезвычайно фешенебельном районе Парижа. Встретили нас так, как встречают гостей, от которых не удалось отвязаться. Подтянутые ребята нехотя проводили нас в комнату, куда минут через десять нехотя зашел молодой человек, удивительно похожий на нашего Друга Народов (они даже переглянулись), но только с величественною усталостью в движениях и ровными зубами. Пока товарищ Буров докладывал о целях и задачах нашей спецтургруппы, молодой дипломат кивал и с недоверием разглядывал скороходовские башмаки Гегемона Толи.

– Нравится Париж? – спросил он отечески.

– Очень! – простодушно ответили мы.

– Может быть, нужна наша помощь? – поинтересовался он таким тоном, что попросить после этого о чем-либо мог лишь человек, напрочь лишенный совести.

– Нет. У нас все в порядке, – ответил Друг Народов, поедая глазами своего везучего двойника. – Группа дружная, дисциплинированная…

Томный полпред равнодушно кивнул, внимательно поглядел на часы и для вежливости полюбопытствовал:

– Может быть, есть вопросы?

– Скажите, а трудно здесь работать? Все-таки капиталистическое окружение! – заискивающе спросил Диаматыч.

– Даже не представляете себе, как трудно! – вдруг оживился он. – Страшно тяжело! Все время на нервах. Все время буквально в боевой готовности! Вот позавчера: опять диверсия… Выхожу на улицу, чтобы поехать за город, а у моего «мерса» проколота шина… Понимаете?

– Ужасно! – вдруг вылетело у меня. – А я вот недавно оставил велосипед возле универсама, возвращаюсь – нет! Представляете?!

Международный юноша поморщился и встал, давая понять, что после такого глумления говорить ему с нами просто не о чем… Возле автобуса Друг Народов набросился на меня с упреками:

– Как вы посмели?! Это такой уровень!

– Ну и правильно! – заступился за меня Спецкор. – Нечего выпендриваться!

– Делаю вам замечание, Гуманков! – сурово предупредил товарищ Буров.

Вечером, после хорошего ужина с вином, проводив на свидание с Мадлен Спецкора и вполглаза глядя по телевизору фильм о том, как в оккупированном Париже расцветает любовь Катрин Денёв и Жерара Депардье, я обдумывал неизбежность драки с товарищем Буровым и восстанавливал в памяти свои скромные навыки рукопашного боя. Лет семнадцать назад в строительном отряде меня крепко поколотили деревенские мордовороты только за то, что я из коровника, который мы строили, забрел в село. Вот, собственно, и весь навык. Потом я почему-то вспомнил, как тем же летом, в том же стройотряде Пековский оприходовал ту невзрачную девицу с экономического факультета, свою будущую жену, а после уверял, что даже понятия не имел, кем работает ее папа, а если бы имел понятие, то ни за что не стал бы иметь ее – девицу. Девица, разумеется, подзалетела, а Пековский, который уже отправил в больницу на разминирование двух отзывчивых однокурсниц, вдруг ни с того ни с сего взял и женился на жертве своего любострастия. Ребенка она, кстати сказать, доносить не смогла, а поскольку в стройотряд они больше не выезжали, то и детей у них не было.

В 22.10 я, как часовой, стоял у двери товарища Бурова и чутко прислушивался к происходящему в номере. Тишина. Легкое позвякивание чего-то стеклянного. Потом приглушенная музыка. Ничего, напоминающего посягательство на женскую добродетель. Я обдумывал, как буду объяснять сердитому на меня рукспецтургруппы свой поздний визит, когда открылась дверь другого номера и оттуда крадущейся походкой вышел Диаматыч, одетый в синюю шерстяную олимпийку «А ну-ка, дедушки!» и кожаные тапочки.

«Докладывать пошел, гад!» – подумал я и незаметно последовал за ним.

Как и следовало ожидать, спустившись в холл, он сразу подошел к телефону-автомату, при помощи которого, между прочим, можно было позвонить даже в Москву, и снял трубку. Когда, прячась за колоннами, я приблизился настолько, что мог слышать его голос, разговор уже шел к концу.

– Нет, завтра мы в семьях… Послезавтра… В одиннадцать… Раньше нельзя, у нас программа… Да и, конечно, конспирация… Нет, ничего не изменилось… Следят за каждым шагом… Около льва… Я тоже…

Вслушиваясь в его слова, я механически глянул на часы и обомлел: 22.28. Черт подери, пока я выслеживаю этого старого глубинщика, Алла там, в номере, в лапах мордатого Бурова. Бедняжка, она надеется остановить этого жлоба при помощи бабушкиного взгляда! Я рванулся назад…

Они стояли на пороге номера и церемонно прощались. Товарищ Буров нежно удерживал ее пальцы в своей лапе и журчал:

– Ничего не поделаешь, но на один день вам придется стать моей женой…

– Все это так неожиданно… – жеманилась Алла, стараясь отнять руку.

– Есть у советских людей такое слово – «надо», Аллочка! Слышали?

– Приходилось… – вздохнув, отвечала она.

Приметив меня, рукспецтургруппы с неожиданным добродушием заметил, что отбой был уже полчаса назад. Алла даже не посмотрела в мою сторону.