Текст книги "Логика, наука, прогресс"

К индустрии с уннифицированными конструктивными элементами

В связи с нарастающими экологическими проблемами стоило бы, как представляется, подумать об упрощении индустриального производства одним очень необычным способом. Мы имеем в виду наладить выпуск большого числа унифицированных деталей, из которых можно было бы составлять любой механизм, подобно тому, как собираются различные игрушки в детском конструкторе. Самое главное, такие унифицированные конструктивные элементы могут использоваться многократно. Различного рода технические устройства, составленные из одних и тех же стандартных конструктивных элементов, в случае износа отправляются не в переплавку, а разбираются вплоть до самого последнего винтика. В переплавку идут только изношенные детали, остальные снова поступают в производства и служат в составе каких-то других механизмов. Выплавка и последующая обработка металлов для превращения их в многоразличные детали относится к числу чрезвычайно энергоемких, стало быть, выигрыш тут может быть значительным. Отслужившие стандартные элементы, как и утильсырье, могут закупаться торгующими организациями и снова пускаться в оборот. Разумеется, конструкторам понадобится время, дабы освоиться в новых условиях, да и вообще их изобретательская деятельность станет несколько сложнее. Но ведь умственные усилия, сколь бы они ни нарастали, не порождают экологических проблем. Верно только, что внедрение такой формы производство может быть только постепенным. Начать можно с какого-то одного класса приборов и устройств, например с бытовой техники.

На это можно смотреть как на новую стадию производственной стандартизации. Ведь когда-то различные технические изделия были только и исключительно индивидуальными, потому что каждое из таких творений одного и того же мастера состояло из деталей тоже индивидуальных, так что взаимозаменимыми они не были. Ныне если какая-либо деталь, скажем, из прядильного устройства или велосипеда вышла из строя, можно снять с другого такого же. Но вот двести лет назад такой высокой стандартности не водилось и вместо сломавшейся детали, чтобы не выбрасывать весь станок, требовалось взяться за инструмент и изготовить заново точную копию сломанной детали. Производство сериями, когда болты, гайки, оси, втулки и так далее представляли собой серии совершенно идентичных по конфигурации изделий, началось, насколько нам известно, у американцев и затем быстро распространилось по всему свету.

Важнее всего при этом то, что предлагаемая здесь дальнейшая стандартизация и унификация значительно облегчат распространение индустриальных производств на отсталые регионы. Нарастание экологических трудностей совершенно недвусмысленно вынуждают производить всю продукцию только и исключительно природозащитными технологиями. А это означает только одно: спасение природы от антропогенных воздействий может быть осуществлено только предельно высоким напряжением всех наличных сил цивилизации. Нам уже доводилось говорить о том, что экологические проблемы Делают настоятельно необходимым полновесное вовлечение отсталых народов в индустриальное производство, включая их самостоятельное участие в создании новейших достижений науки и техники. Очень надежный способ уберечь природу – прятать все дающие вредные выбросы производства в совершенно закрытые резервуары и обезвреживание отходов. Как бы то ни было, но без резкого увеличения числа рабочих рук и думающих голов никак не обойтись. Земляне просто-напросто не могут теперь позволить себе так называемые окраины цивилизации, где особи «двуногих без перьев» участвуют в жизни только тем, что дышат и едят, то есть остаются обузой в делах благоустройства всей планеты.

К тому же укрупнение оказывается эффективным средством наращивания производительных сил не за счет числа работников, а за счет наиболее оптимального сочетания их способностей, то есть за счет хорошей организации. Образцы предельно высокого на нынешний момент укрупнения дают Существующие в разных концах планеты транснациональные корпорации. Эти наднациональные производственные комплексы показывают эффективность производительных сил буквально фантастически более высокую, чем на разрозненных производствах. Разве не указывает это очевиднейшим образом на резерв роста за счет рационализации уже существующих производительных сил игнорировать который было бы преступлением?

Причем к такому укрупнению настойчиво подталкивает благодаря совершенствованию средств коммуникации сама непрерывно совершающаяся эволюция хозяйственной деятельности людей на протяжении всей истории. Бывшие из-за огромных расстояний нерентабельными контакты с отдаленными смежниками во времена, когда кругосветное путешествие занимало восемьдесят дней, становятся возможными и даже более выгодными, чем сотрудничество с соседями. Объединяемые одними и теми же хозяйственными задачами отдаленные регионы, подталкиваемые соображениями экономии различных ресурсов, непроизвольно, но неотвратимо складываются в единые масштабные комплексы. К охвату единым управлением экономики больших территорий так или иначе идут все континенты. Но самым ярким примером тут служит Западная Европа. Объединив в ушедшем веке экономику и прежде всего ее индустриальную ветвь в единый монополизированный комплекс, она идет теперь к слиянию в единое государство.

Унификация, о которой речь, поможет распределить создание необъятно разнообразной техники по разным регионам в соответствии с их спецификой. В каждой такой зоне металлопроизводство может и должно быть ориентировано на региональные особенности (национальные, географические и пр.) при выпуске унифицированных элементов и производство из них готовой технической продукции упростится, потому что сведется к компановке. Сотворение же принципиально новой техники на основе последних достижений науки упроститься не может, скорее даже усложнится. Но в том-то и дело, что и эта деятельность обязательно должна быть делом науки и техники наличной именно в данном регионе. Нельзя и дальше оттеснять как помеху дикарей или нации с невысоким научно-техническим потенциалом. Обстановка требует противоположного подхода: возвышать их и возвышать до достижения ими полновесной конкурентоспособности. Ограничивать целые обширные группы народов одними лишь процедурами сборки да созданием полуфабрикатов, как это теперь широко распространено, – это оставлять их на положении обузы цивилизации. Обстановка требует от цивилизации видеть в них погибающий втуне интеллектуальный потенциал и требует поэтому предельного напряжения в деятельности культурно-просветительской, дабы обрести способность к творческому участию в научно-техническом прогрессе. Никак иначе нельзя достичь максимально полного и ускоренного внедрения всех наивысших достижений научной мысли во всю бесконечно разветвленную и разбросанную по планете технику.

Когда говорят о передовых странах и отсталых, то вообще-то обычно недостает понимания того, что развитие общества идет неудержимо во всех его ответвлениях еще со времен, когда люди ходили в зверинных шкурах и охотились на мамонтов, ибо даже и тогда еще любые достижения, будь это бронза, железо, обжиг кирпича или керамика, растекаясь по всем направлениям, рано или поздно становились достоянием всех племен и народов. Еще больше можно это сказать про достижения эпохи научно-технического прогресса. Телеграф, телефон, электрическое освещение и прочее постепенно входят в быт также и отсталых народов, меняя при этом как житейские условия, так и хозяйственные. Неразвивающихся стран поэтому попросту не бывает. Различие между передовыми и отсталыми странами возникает из-за направления, в котором они движутся, меняясь: остаются ли они только поглотителями достижений или постепенно вливаются в ряды тех, от кого такие достижения исходят. Потребителями все более новых обретений цивилизации рано или поздно оказываются все племена и народы. А вот творцами таких достижений, а вместе с тем и обладателями престижа, могущества и богатства, оказываются только избранные.

Следует также помнить, что такое разделение есть са-май первая основа для межнациональных трений, включая войны. В этом легко убедитьтся, взглянув на судьбу полторы сотни народов нашей страны в ушедшем веке, в который эти народы вступили переполненные вековечной враждой. Досоветская Россия якобы бурно развивалась, потому что ее рост с 1908 по 1913 годы определялся в 54 процента (примерно по одиннадцать процентов в год) [2]. Мало того, что это ничтожно низкий рост в сталинскую эпоху, так ведь какой-нибудь монархист Бразоль мог хвастаться в книге о царствовании последнего императора, что вывоз зерна в Англию удваивался каждый год. Этому недалекому автору сообразить бы, что работа сохой, серпом, цепом и так далее освоена еще в каменном веке и потому наращивать свое участие в международном разделении труда за счет сельхозпроизводства, к чему старательно тянул агроном П. Столыпин, это еще дальше закреплять свою незавидную роль окраины цивилизации и потому, если тут и можно говорить о развитии, то только вниз. И при этом стоило только приступить к распространению среди народов, погруженных в каменный век и средневековье, образования, медицины, достижений культуры и к началу тридцатых годов сложили оружие все враждующие группировки Средней Азии и кавказа. В Великой отечественной войне они составили половину всех людких ресурсов.

А вот перестройка двинула в обратную сторону, рассказывает ближайший помощник С. Королева. «После развала СССР и начала в России смутного времени внедрения «рыночной экономики» развитие космонавтики не только лишилось государственной поддержки, но встретило скрытое и явное противодействие многих оказавшихся у власти реформаторов» [13]. Ну еще бы. Программу приватизации разрабатывали американские университеты с настойчивым указанием выпускать кастрюли и сковородки на заводах космической техники. И чего стоит намерение возродить вывоз продовольствия и при этом составители программы построения рыночной экономики почему-то забыли предусмотреть дотации для фермера. У самих американцев дотации составляли тогда 200 долларов на человека в месяц.

Фицджеральд, Лоренц, Эйнштейн (Об открытии относительности пространства и времени)

Обычно автором этого принципа называют А. Эйнштейна, хотя ему довелось лишь усовершенствовать взгляды на проблему и создать законченную теорию. Начато же было радикальное обновление представлений о времени и пространстве раньше инженером Дж. Фицджеральдом и затем подкреплено теоретическими выкладками Х. Лоренцом. Толчком послужили опыты по определению скорости света, осуществленные Майкельсоном (пока он жил в Германии, его называли Михельсоном). Вообще-то скорость светового луча была давно известна из астрономических наблюдений. Но тут речь шла об определении скорости света по отношению к движущейся Земле, а это прольет свет на природу эфира. Считалось ведь на том этапе, что подобно тому, как звуковые волны распространяются в воздушной среде, должна быть какая-то материальная среда также и для световых волн.

Оказалось, что сближение света с Землей протекает одинаково и когда он движется навстречу, и когда он ее догоняет. Первое, что тут может прийти в голову, – несуразица, либо аппаратура барахлит, либо эксперимент проводился неряшливо. Вот тут и появилась высказанная Фицджеральдом фантастически неожиданная идея: приходится полагать, что по линии движения светового луча расстояни сокращаются. При этом он еще и добавляет, что иного объяснения дать невозможно. Немного позже Лоренц смог вывести законы таких пространственно-временных сокращений, отправляясь от фундаментальных уравнений электродинамики. Прошло почти двадцать лет после начала этих поисков, когда А. Эйнштейн вступил в науку со своей первой статьей. Впоследствии он утверждал, будто ничего не знал о своих предшественниках. Однако это позволительно оценить как предосудительную нескромность автора теории относительности. Как можно говорить, будто не знал, когда статья без всяких пояснений сразу объявляет, что абсолютной надо признавать скорость света, а не время и пространство? Если уж в самом деле предстоит объяснить читателю, что ему надо отказаться от вековечных представлений о таких привычных всем вещах, заменив их на что-то совершенно немыслимое, то тут сначала потребовалось бы обоснование объемом в пухлый том. Нет, его первая статья адресована читателю, уже подготовленному к восприятию таких идей. Дело не меняется от того, что у предшественников Эйнштейна еще не говорится об изменяемом характере самих времени и пространства, они предпочитают говорить об «сжатии» помещенных в них материальных процессов. Гипотеза и в таком случае выглядела немыслимой.

Небывало фантастические обновления представлений о пространственных перемещениях выпали на долю Фицджеральда. Это ему хватило проницательности и научной отваги, чтобы указать на возможное объяснение непостижимо странного поведения светового луча. Поэтому, когда мы говорим об относительности промежутков времени и пространства, мы упоминаем открытие Фицджеральда. Законы, то есть математические соотношения, по которым они изменяются, извлечены теоретически из фундаментальных уравнений электродинамики Лоренцем при участии гениальных полуинтуитивных догадок. Теория относительности, сотворенная Эйнштейном, представляет собой перекомпановку материала в более стройную и совершенную теорию. Здесь ключевую роль играют не догадки и фантазии, а логико-математические преобразования. Не стремясь снизить величие Эйнштейна, мы все же должны отметить, что разработки основателя теории относительности скорее рутинное продолжение, чем творческие поиски, потому что здесь применяются уже открытые принципы. Между тем Фицджеральда, которому наука прежде всего обязана за его невероятно смелый прыжок в неведомое, почти никто не знает. Не грешит ли тут наша историческая память против справедливости?

Все говорит за то, что признание больших и маленьких заслуг в какой бы то ни было сфере деятельности становится боле важным стимулом, чем давно уже набивший оскомину материальный интерес. И верная оценка деяний в достижениях прошлого нам представляется задачей первостепенной важности.

Глава II.
Двухкомпонентный интеллект

Беседующие с нами электронные устройства, часто именуемые искусственным интеллектом, и в самом деле вносят поправки в давно сложившиеся философские или даже вообще гуманитарные идеи. Нам, правда, представляется, что за вычетом сферы образования и педагогики электронные модели интеллекта все же только поярче высвечивают некоторые черты умственной деятельности человека, но не вносят чего-то принципиально нового. Иное дело обучающие устройства. Здесь мы имеем дело с обновлением именно духовного производства как такового. О чем угодно можно говорить как о радикально усовершенствованном в ходе исторического прогресса, но только не о системе образования. Насыщенный знаниями учитель, стоящий перед ждущими его поучений учениками нынешнего времени практически не отличается от его древнеегипетского коллеги. Папирус, замененный на бумагу и гусиное перо, вытесненное шариковой ручкой вряд ли стоит упоминать. Лишь в двадцатом веке началось внедрение собственно обучающих устройств. И открывающиеся здесь перспективы выглядят фантастическими.

Думающие устройства: творчество или подражание?

Изложенные в данном разделе размышления о природе разума, поскольку он открывается в попытках моделировать его на электронных устройствах, могут привлечь внимание тех, кто интересуется философией познания и формирования убеждений. Попытками создания интеллекта на иной, небиологической, основе не устают заниматься со времен зарождения кибернетики, хотя ведь совершенно очевидно, что наделенные способностью к логическим операциям электронные устройства могут быть только моделью интеллекта, но не его воспроизведением, ибо в наш интеллект органическим образом вплетена биологическая природа.

Уже на этой стадии наших размышлений достаточно указать на то, что любая метафора и любой эпитет – это для логики абсурд. «Жизнь моя, иль ты приснилась мне, будто я весенней гулкой ранью проскакал на розовом коне?» С логической точки зрения, такое выражение – бессмыслица. А если «электронный мозг» и воспроизведет что-нибудь подобное, то лишь в подражание, но никогда не сможет быть оригинальным. И где ж вы найдете художественное произведение без иносказаний? Легче всего это обнаружить в юморе.

– Ну как живете-можете? – вопрошается в одной известной у нас шутке.

– Живем хорошо, можем плохо.

– Выходит, плохо?

– Выходит хорошо, заходит плохо.

В первый раз «выходит» означает – «следовательно», а во второй раз – «вываливается». Для логики такая двойственность – подмена понятий. Счетно-решающими операциями к такому юмору прийти нельзя.

Хотя подражания могут, конечно, быть настолько полными, скажем в живописи, что никакой эксперт не уличит, и компьютер, разумеется, сможет делать это еще лучше. Да к тому же надо еще учитывать, что, будучи поддельными, они тем не менее вполне успешно выполняют функцию украшения. Нужна ведь не только красота, но и красивость, и последняя востребована даже еще и много больше первой. Помнится, в не такие уж и далекие времена нашего бытования в средневековье, когда у нас теленок в квартире стоял и пол скребли ножом, потому что он был некрашеным, а у иных щеголей на стене красовалась какая-либо аляповато намалеванная картинка вроде лебединого озера или «Трех богатырей». И не надо становиться в позу – большинству нас, разумных, иное понимание красоты недоступно, так что и такие картинки полновесно свидетельствуют о повышенных потребностях. Не станете же вы говорить, что, коль не дано понимание шедевров, то и вообще забудьте про украшение вашего дома?

Исходный примитивизм. И не угодно ли вернуться ко временам старта кибернетики и познакомиться с воинственными заверениями насчет превосходства «электронного мозга», продиктованными то ли тем, что у самих интеллект – только усложненный калькулятор, то ли профессиональной спесью инженеров. Наклонность видеть в гуманитаристике низшую ступень способности к познанию достаточно распространена; впрочем, и противоположная сторона далеко не безгрешна по этой части. «Инженер Петрухин писал: «Как я могу восхищаться Бахом или Блоком? Что они сделали для России и для человечества?»» Присланное в газету письмо ленинградской девушки рассказывало «о превосходном инженере, презирающем искусство, …считающем, что любовь в атомный век – анахронизм». В той же газете «письмо специалиста по кибернетике; он издевался над девушкой, способной плакать в подушку, над людьми, которые в наше время восхищаются музыкой или поэзией».

В таких воззрениях тогдашних творцов «думающих машин» присутствует уверенность, что искусство – это развлечение и развлечение-то недоразвитых умов. «У деловых людей нет времени восхищаться Бахом и Блоком, – заявляет кибернетик И. Полетаев, – сильнее то общество, где у каждого своя специальность и свое дело». Один агроном заверял: «Понимать искусство надо, но восторгаться им прошло время». С такой же готовностью «понять» идейных оппонентов высказался и какой-то капитан дальнего плавания: «Я считаю так – нравится вам музыка Чайковского – идите, слушайте. …Неужели кто-то думает, что мы будем хлопать в ладоши и восхищаться симфониями?» Готовность относиться с пониманием и терпением означала еще и снисходительную уступку: да будут у вас музыка и стихи, коль они вам нужны. Обеспечат вам машины поток и такого добра тоже по восемь квадратных метров в час. Об этом в среде изобретателей говорилось со смехом и тем самым еще и подразумевалось, что эти машины со временем избавят общество от «бесполезных» профессий вроде музыканта или поэта, как избавила техника от молотобойцев и прачек.

Мы привели газетные дискуссии тех лет насчет перспективы получения машинной музыки и машинных стихов из воспоминаний И. Эренбурга в его книге мемуаров «Люди, годы, жизнь» [14, кн 1 и 7].

Стоит отметить, что, по словам мемуариста, «почти все юноши и девушки испугались идеи отмирания искусства; но у кибернетиков нашлась сотня сторонников, которые противопоставляли музыке или поэзии величие естествознания».

Тем, кто переоценивает возможности компьютера, можно напомнить, что интеллект включает в себя две составляющие – дискурсивную (рациональную) и интуитивную (эмоциональную, называемую иногда иррациональной). Счетно-решающие операции и служат, говоря современным языком, калькулятором. С их помощью просчитываются возможные следствия от наших действий. Называемая же интуитивной или эмоциональной часть интеллекта создает влечение к каким-то доставляющим радость ощущениям и тем самым на свой манер тоже дает указания к безопасным направлениям деятельности. И пусть мы признаём более высокую точность рациональной деятельности интеллекта над интуитивной, но не менее верно и то, что оба компонента взаимодополнительны, и того из нас, разумных, кто полагается больше на чувства, ни в коем случае нельзя относить к разряду недоразвитых. Запахи, цвета и радующие нашу натуру музыкальные звуки – лишь самая распространенная разновидность вызывающих эмоции факторов и одновременно самая простая их форма. Много сложнее влечения межполовые. За их избирательностью наверняка стоят биологические предпосылки, способствующие получению предельно жизнеспособного потомства. Недалеко тут человек ушел от животного, раз уж Его влечение создается, помимо прочего, еще и Ее женскими выпуклостями. Но в то же время медведю в берлоге не придет в голову пригласить соседа и похвастаться убранством своего жилища, а у людей чуть ли не половина их жизненных устремлений продиктована амбициями именно вокруг места обитания. Спрашивается: для чего понадобилось природе заложить в нас стремление к уюту и красоте? Для обеспечения едой и одеждой такие устремления – лишняя обуза. Но правила общежития человека как стадного животного формируются именно через вращение вокруг таких потребностей.

В свое время открытие возможности интеллекта на иной основе породило безудержный всплеск фантазии. У кого-то говорилось про разумный плазменный океан в глубинах космоса, кто-то заговаривал про населяющую метеорит разумную плесень. В принципе можно мыслить жизнь даже на Солнце, не говоря уже про планеты. Чтобы пояснить различия в интеллектуальных способностях при различии в их основе, предположим на минуту, что грузовик есть механическое подобие лошади, тогда нам придется допустить, что и в его промасленных внутренностях тоже должны где-то гнездиться зачаточные формы влечений. Но только освежающими для него будут не запахи сена, а что-то мазутно-бензиновое. И радующие его нержавеющую душу звуки могут составляться из железного лязга и визга тормозов. И, допуская разум на заледенелом Юпитере, на кипящей вулканами Венере или даже на самом Солнце, принципиально однотипными у всех можно признавать только счетно-решающие операции, поскольку таблица умножения и причинные зависимости у всех одни и те же. Но вот что касается радующих их ощущений, то знаем только одно: это не разноцветная радуга, не соловьиные трели и не благоухающая роза. Тут мы, братья по разуму, друг друга не поймем.

Эмоциональная ветвь интеллекта вовсе не есть какая-то недоразвитая часть способности мыслить. Культура чувств и все гуманитарное духовное производство и представляют собой выработанный эволюционным путем самостоятельный способ формировать общественную жизнь. И еще больше они формируют самого человека как носителя высоких ценностей, в то время как наука по преимуществу изменяет условия существования. Компьютер может быть добрым помощником и музыканту, и поэту, но не более.

Тогдашний стартовый примитивизм тормознул скорее всего сам Сталин, потому что возвышать голос против касты инженеров в те годы мог только авторитет. К тому же кибернетика в таком виде выглядела еще и окончательным торжеством материализма над идеализмом и религией. Правда, по словам Эренбурга, полное вытеснение человека машиной впервые названо лженаукой в дополнительном томе БСЭ – Большой Советской Энциклопедии начала пятидесятых, стало быть, уже после смерти вождя. Вспыхнувшие тогда ответные нападки на примитивизм тоже могли быть чрезмерными и даже неукротимо злобными, ибо профессиональной спеси всем хватает. Но практическая польза от новой техники возобладала и так или иначе всех примирила.