Текст книги "Крылатая Анюта"

Трудный, трудный путь

Лыжня шла под уклон, и у Марика то в одну, то в другую сторону сваливалась головёнка. Обледеневшие края лыжни царапали его длинные ножонки. Промучившись сотню-другую шагов, девочка поняла: таким способом она либо шею Марику свернёт ненароком, либо глаза ему испортит уколистой заморозью. Вот и ножки уже закровоточили.

– Что же придумать? – заволновалась девочка.

А из тёмных логов выползал, поднимался над тайгой вязкий туман ночи. На небесных полянах вспыхивали первые костры-путеводители. Деревья, открытые для добра и беззащитные перед злом, набравшие за день тепла и влаги, вздрагивали, будто вскрикивали от боли. Это зима, остуда и завистница, истрачивая последние силы, рвала ранами-трещинами им кожу. У Ани защипало уши, начали коченеть пальцы рук.

– Как же я оплошала, – вслух раздумывала она. – Надо было Кострика-то за дедом отправить, а я за бандитами.

Слёзы минутной растерянности вот-вот готовы были выплеснуться, но Аня запретила себе. «Не хны-ы-каать, А-ань-ка, – начала полуплачущим напевом, – думать и бороться, Ань-ка!» – уже бодрее и громче закончила приказ.

Девочка выпустила из онемевших рук палки и попыталась развязать шарф, которым был притянут к лыжам Марик. Но ничего не получилось: когда вязались узлы, шарф был влажным и теперь застыл на морозе. Девочка попыталась дыханием оттаять узел и растянуть его зубами – тоже ничего не выходило. Тогда она размяла заледеневший шарф, развязала его и кое-как выпутала Марика. И тут на него нашло какое-то буйство: он резво замахал ногами, пытаясь встать, барахтался, бился, издавал хриплые звуки.

– Братик мой, ожил, проснулся! – обрадовалась Аня. – Ну, подрыгал – и будет, успокойся, Маринька.

 
Братик, милый, успокойся.
И прошу – меня не бойся,
Не найдёшь ты друга лучше.
Приучайся меня слушать,
Приучайся понимать —
Я сестра тебе и мать.
Первый мой тебе подарок —
Твоё имя – Марик, Ма-рик!
На него ты отзывайся,
Подрастёшь – не зазнавайся!
 

Сочиняя, уговаривая, «мать» одновременно гладила и растирала затихающего маралёнка, согревая его тело и свои руки.

– Ну вот, потанцевали, погрелись – и тёпать пора: проверим, Марик, то ли я придумала.

Она через снег поднырнула под маралёнка так, что он оказался у неё на плечах, ухватилась руками за его ножки и не без труда встала. Поклажа для неё оказалась тяжёленькой. Несколько шагов девочка сделала по твёрдому насту, и хотя её покачивало, всё-таки шла. Но вот лыжня завела в лес, где снег был слабее, мягче, и ноги стали проваливаться в снеговые капканы выше колен.

Аня настойчиво пробивалась, хотя чувствовала, что до деревни ей Марика не донести. Телёнок до боли давил ей шею, надламывалась спина, ноги подрагивали и с трудом вытягивали валенки-гири из снега. «А что, если валенки сбросить? – осенило её. – Носки мне бабушка вязала, они тёплые, может, полегче будет».

Задумала и осуществила: действительно, несколько десятков шагов идти было легче, однако живая поклажа становилась всё тяжелее, и силы покидали девочку. В какой-то момент она от слабости села, а потом откинулась назад, чтобы дать отдых спине и шее. Маралёнок оказался под головой, как подушка, он тихонько подрагивал, был тёплый, живой. На Аню вдруг накатила волна равнодушия ко всему происходящему, глаза закрылись, и она забылась, но не сном, а от полного изнеможения. Но вот почти рядом ухнула сова, и девочка, вздрогнув, очнулась.

– Что это я раскисла? – прошептала она.

И, как всегда в критические минуты жизненных трудностей, которые случались в её юной жизни довольно часто, она приказала себе:

– Встань, Анька! Встань! Не сдавайся!

Ей хотелось командовать громко, но получался лишь невнятный шёпот. Как ни пыталась Аня – ни сесть, ни встать вместе с Мариком она не смогла. Тогда девочка поднялась одна. Развязала рукава куртки, развернула малыша, вставила передние ноги в один рукав, а задние – в другой.

– Держись, братик, дальше поедем!

«Сестра» перехватила ручонками рукав, из которого торчали задние ноги Марика, и двинулась спиной вперёд по целику рядом с лыжнёй. Передвижение было медленным, но такой способ оказался девочке по силам.

– И как я сразу не догадалась? Вот недотёпа! – корила она себя.

Теперь к ней подступала другая беда: Аня чувствовала, как стынут ноги, пальцы уже онемели. Руки она грела, растирая малыша, а вот с ногами не знала, что делать. Нашла бы девочка какой выход из беды, неизвестно, и вот почему.

Дед и небесная птица

– А-а-н-ка-а-а! – пролетели над девочкой вроде как человеком посланные звуки.

Аня остановилась, прислушалась, оглянулась кругом, а когда подняла лицо к небу, то увидела уже в третий сегодня раз серебристую птицу-облако. Девочка мгновенно ободрилась, сердце заподпрыгивало от радости почему-то. Через минуту Аня услыхала характерный шорох камусных лыж и родной голос деда:

– А-а-нь-ка!

– Де-да, тут я, де-да!

– Живые?

– Живые!

– Лыжная дорога мне всё рассказала. Где тут сиротка твой?

– Вот он, мученик маленький.

Дед не мешкая освободил из рукавов куртки маралёнка и устроил его в свой рюкзак, сдёрнул с внучки носки, растёр ступни, надел на них свои меховые рукавицы, бросил ей на руки свою телогрейку, шарф и скомандовал:

– Домой, за пригорком вправо дорога тракторная, по ней ловчее.

– С маленьким аккуратней, не повреди чего, – озабоченно наказала Аня.

– Всё ладно будет, шпарь, стрекоза. Дома разберёмся.

После таёжных приключений бабушка прогрела Аню в жаркой бане, напоила чаем с мёдом, смазала ей гусиным салом прихваченные морозом пальцы на ногах. Ни бабушке, ни Аньке не удалось напоить коровьим молоком маралёнка: фыркал, дёргал головой, дичился.

Дед ворчал:

– Не пужайте его духом своим, пущай обвыкнет. В тепле не помрёт, завтре сам запросит титьку.

– Титька-то резиновая, вот ему и не по вкусу, – сокрушалась бабушка.

Постель Анюте сладили на печи. Разомлев и уже засыпая, она вспомнила серебристую птицу-облако, заволновалась и спросила:

– Деда, а ты как догадался выручать-то меня?

– Поживёшь с моё – узнаешь.

Дед сам себе не мог объяснить как. Выстрелов он не слыхал – был в это время в логу. Уже темнело, когда пришли мужики в избушку и сказали: шли гривой – слыхали три карабинных выстрела. Дед это сообщение мимо ушей пропустил и устроился уже было на ночлег, однако вдруг ёкнуло, заметалось в груди сердчишко – и он в минуту собрался, бросив на ходу мужикам: «Домой надоть».

Выскочив из дверей, дед Степан увидел низко над избушкой серебристую птицу-облако. Мурашки пробежали по спине деда. Его осенило – с внучкой не всё ладно, и, не чуя лет и ног, он рванул по лыжне.

– Деда, а ты сегодня на небе что-нибудь белое видел?

– Видел, видел, спи, внучка, с Богом.

– И я видела, только не знаю, с Богом или ещё с кем.

Дед оказался прав: к утру маралёнок освоился, и Ане удалось напоить его парным молоком.

– Теперь отпоим-выкормим, не дадим сироте бедовать, – успокоила бабушка внучку.

Следствие ведут знатоки

В школе Аня рассказала Наталье Ивановне историю с матерью-маралухой и её малышом, без подробностей, правда.

– Молодец, Анечка, – похвалила её учительница, – что о зверушках и птицах заботишься. Сегодня же поговорим с ребятами, чтобы попросили родителей побольше кормушек устроить и дома, и за деревней. А маралёнка пока выхаживайте. Дед пусть милиционеру Петру Николаевичу обо всём расскажет.

– Хорошо, Наталья Ивановна!

По дороге из школы Аня встретила ворону Крику.

– Ты куда это, девица-вольница, тёпаешь? – строго спросила она птицу.

– Тебя встречаю, Кострик прилетел – срочное сообщение.

– Я же тебе запрещала за ворота выходить – словит какая-нибудь бродячая собака и перья по ветру пустит.

– Костря сказал, срочно, вот я и тёпаю, – оправдывалась ворона.

Анюта взяла в руки ворону, поправила ей покалеченное крыло, погладила и уже с лаской в голосе спросила:

– Ну, рассказывай, непослушница моя, какие вести братик принёс?

– Он сообщил номер автомобиля браконьерского и адрес жилья убийцы матери-маралухи.

– Ай да молодец Кострик! – обрадовалась девочка. – А сам-то он где?

– Сказал, что звери в тайге бедуют. Помогать полетел.

– Вот какой у тебя братик: и добрый, и проворный.

– Ан-ра, а я скоро летать буду?

– Будешь, будешь, – поглаживая изувеченное крыло, сказала Аня.

– Мне с тобой жить хорошо, но в тайге со своими – лучше, – плакалась Крика.

– Доктор должен косточки крыла твоего выправить. Бабушка говорит, больно будет, не боишься?

– Не боюсь, ты много ума мне добавила, всё стерплю, только бы снова летать.

– Хорошо, Крикочка, буду маму уговаривать, чтобы она в город нас к доктору проводила.

В ограде Аню поджидала бабушка.

– В доме-то Петька-милиционер и человек из району тебя поджидают, – шёпотом сообщила она. – Дед там с ими. Ты, Анюта, лишнего чего не брякни. И што с птицами да зверушками в дружбе и разговоре – ни-ни: не поверят, а то и в колдуны нас всех запишут да осудят. Вняла?

– Вняла, я уж давно, бабуля, знаю, что пришлым говорить можно, чего нет, а ты меня всё учишь.

– То-то, ступай с Богом.

Переступив порог, Анюта в облаках табачного дыма увидела милиционера дядю Петю, бороду деда и зоркие глаза незнакомого человека. Дед перехватил её взгляд и сказал:

– Етот товарищ из району, охотовед, значит. Вот она, Анька-стрекоза. Вся здеся, – представил дед.

– Ну, Аня, рассказывай, как дело с маралухой было? – спросил милиционер, изготавливаясь записывать.

Когда девочка коротко изложила суть случившегося, охотовед поинтересовался:

– Ты сказала, что шагов двести до браконьеров не добежала. А как тебе удалось узнать номер автомобиля?

– Глазами-то я их достала и номер запомнила.

– Ну-ну, – иронически ухмыльнулся охотовед, – а вот адрес в городе узнать, да ещё сказать, что мясо на балконе лежит в бумажных мешках… Это как можно – в город ездила или, может, ты, Степан Кузьмич?

– Ды я е-ето… – начал заикаться дед.

– Это я всё узнала через друзей своих, – уверенно ответила девочка.

– Тогда назови их имена, это важно для дела, – попросил милиционер.

– Нет, не назову, их браконьеры обидеть могут.

– А ты не боишься? – спросил охотовед.

– А я пока не знаю, что это такое, – простодушно ответила Аня.

– Ну-ну, молодец, – снова недоверчиво ухмыляясь, сказал охотовед. – Однако, если дело дойдёт до суда – там всю правду говорить придётся.

– Вот што, мужики, будет ребёнку голову морочить, – вдруг жёстко заговорил дед, вступаясь за внучку. – Вы лучше злодеев допросите чо да как, а с неё какой спрос – ишшо нос до судов не дорос. Ступай, Анька, сена Зорьке натряси, а мы тута докурим, договорим.

– Деда, Марику не будет ли дурно от табаку-то? – громко, с нотками недовольства сказала девочка с порога и, оставив дверь неприкрытой, вышла.

Плохие человеки

Недели через две на урок пришёл милиционер Пётр Николаевич, пошептался с Натальей Ивановной и поманил пальцем Аню.

– Собирайся, в город поедем с браконьерами разбираться, – тихонько объяснил он.

В машине Аня увидела своего деда, его дружка деда Ивана и охотоведа.

В большом доме, где размещались городские судебные работники, все Анины спутники зашли в комнату, а её оставили у дверей.

– Жди, – сказал милиционер, – может, без тебя обойдёмся.

Дверь в комнату осталась приоткрытой, и школьнице был слышен почти весь разговор. Какая-то женщина всё спрашивала, а разные мужские голоса ей отвечали:

– Не видел…

– Не стреляли…

– Не помню…

– Мясо маралье мы купили вот у этого деда…

– У какого деда? – влетела Аня в кабинет и увидела человека в военной форме, который указывал на деда Ивана.

– Девочка, тебе кто разрешил? – строго спросила судья.

– Ольга Васильевна, да это та самая Анна Зыкова, школьница, которая по делу свидетель, – внёс ясность милиционер.

– Так-так, понятно, – уже мягче заговорила судья. – Садитесь, пожалуйста, гражданка Зыкова, – улыбнулась она.

– Гражданин Захваталов, вы утверждаете, что мясо купили у гражданина Сизина Ивана Павловича?

– Да, утверждаю, – сказал военный, – вот нас было трое. – И он кивнул на молоденького простоватого паренька и сумрачного мужчину.

– Ну и шутник ты, товарищ майор, на месте не пойман – и думаш, не вор? – с иронией выдал дед Степан.

Сделав паузу, весело оглядев всех присутствующих, он подмигнул внучке и уточнил:

– Иван Павлович в тайге в тот день бедовал, чтоб маралам помочь, и свидетелей – аж пять мужиков, так-то…

Аня слушала и не понимала эту словесную игру взрослых людей. Она вспомнила, увидела это кровавое, живое, шевелящееся… Закипела в ней юная кровушка, и поднимала её мысль кинуться на злодеев, но вместо этого, придавленная необычной обстановкой, девочка только и смогла произнести тихо и удивлённо:

– Деда, это и есть те белые люди, осиротившие Марика?

– Те, внученька, те, да вишь, каки кручёны! – ответил дед Степан, обняв нервно вздрагивающую Аню.

– Ну вот что, – заговорила судья, – я рассчитывала на искреннее признание вашей вины, граждане Захваталов, Догаев, Куцевич… Документы дают основание утверждать, что семнадцатого апреля в таёжном урочище Мирный Лог был совершён противоправный акт…

Аня впервые видела судью, и то, что она молодая и красивая, удивило её больше всего. Из слов судьи стало понятно, что участковый милиционер Пётр Николаевич и охотовед побывали в тайге, сфотографировали следы автомобиля-вездехода, нашли гильзы от боевого оружия.

– Гражданин Захваталов, – обратилась судья к военному, – согласны ли вы с тем, что отстрел копытного животного – маралухи был произведён боевым карабином марки СКС, табельным имуществом Синегорского военкомата?

– Да, – глухо, опустив голову, сказал майор.

– Кто из вас троих производил прицельную стрельбу по животному?

Подсудимые молчали, переглядывались.

– Я стрелял, – сознался мрачный подсудимый.

«Вар-ва-ры, убий-цы, во-ры, ка-ра», – выпрыгивали из памяти на язык Ани обвиняющие слова ворон. Но, припав к деду, девочка по-своему, тихо, ужалисто, с уничижительным презрением, как приговор, огласила:

– Пло-хи-е вы че-ло-ве-ки…

Полёт выше Орла

Уговорила Анюта бабулю с дедом устроить угощение для своих таёжных друзей-товарищей. Поворчала для порядка бабушка Марьяна:

– Видано ли дело – ворон чаем потчевать! Узнают су-седи – засмеют. Ой, девка-птица, не пойму, в грех ли нас тянешь али Богу так угодно.

А дедушка Степан поддержал внучку:

– Тайга для всех жильцов в ей – един дом. И все мы тута – родня. И ты, Анюта, не робей на осуд людишек убогих. Душа-то у тебя на широкий тёплый распах для всей родни земной и небесной. Вот и живи в ладу с ей, пущай греет округ добром-светом да словом-приветом. Поможем с угощеньем-то, а как же…

Анюта с помощью орла Ангела оповестила всех, кого задумала пригласить на хлеб-соль…

В субботний, условленный час Аня коренником, Катя с Ванюшкой пристяжкой притянули не без труда санки с гостинцами к заветной лиственнице: земля кой-где в прохват из снегу выгрелась.

Первой на хвосте-самолете явилась белочка Бия.

– Ц-цу, Ан-на, ц-цу, дети, – поклонилась она людям.

– Ц-цу, Бия, – ответила Аня.

– А я не одна – семейно, – сказала Бия. И верно: с неба ли, с вершин ли кедровых на ветви лиственницы опустились два маленьких бельчонка с папой. А следом, ровно платочком тёмненьким бабушка-лиственница голову накрыла, вороний табор в кроне устроился.

– Ар, Ан-на! – приветствовал Костря.

– Ар, Ан-на! – повторили дружно его односемейцы.

– Ар, ар, друзья мои!

Выше всех, на самой вершине, ровно крест на церковной башенке, сел орёл Ангел. Осмотрелась Анюта, видит: и кот Васька без спросу прикрался, и ворона Крика притёпала, опять запрет нарушила. И ещё неприглашённых округ лиственницы увидела Аня: и птахи малые, и ящерки, и жучки-паучки, и другая, почти микроскопическая живность. «Вот и ладно, – обрадовалась девочка, – гуще семья – и сердцу теплее».

– Сестроньки и братоньки мои, – взволновался и взлетел голос Ани, – бедуют нынче многие таёжные жильцы, и Мать-земля в тревоге – не нанесло бы многоснежье да многоводье урону семье нашей. Помогать надо друг дружке упорней, без корысти и скупой утайки припасов. Поклон от людей примите все, кто маралам пути-дороги указал к лечебнице, к мелкоснежью. Спасённый нами маралёнок Марик живёхонек и брыкается в ограде. А плохие человеки, лишившие жизни его мать-маралуху, наказаны властью. Ангела и Кострика за радение их и смекалку награждаю обнимом и поцелуями.

Птицы поочерёдно опустились в руки Анюте, и она, припадая к каждому сердцем, трижды целовала смышлёные головы.

– А теперь приглашаю всех отведать домашних гостинцев.

Развязали дети узелки-мешочки и руками на проворускор потчевать гостей стали: Катенька орешков кедровых белочкам подсыпает, Ванюша косточки воронью́ подкладывает. Анюта мелюзге птичьей пшено мечет. Орёл Ангел, испив брусничного настоя, вскружил на вершину и зорким стражем оглядывал тайгу. Только кот Васька без подарка – вздул хребетик и на белок урчит-ворчит. Да что с него – домашний зверёк – и сытый, и неопасный.

– Пр-р-аздничный обед, – благодарили вороны.

– Ц-чу-десные орешки, – радовались белочки.

– Оч-чень сладкие зёрнышки, – удивлялись птахи.

– Угощайтесь, весне кланяйтесь, песенки ей пойте, – улыбалась Анюта.

Вдруг затуманило главную хозяйку обеда-завтрака, и взвела она очи свои неземные на высоту, а там – знакомая серебряная птица-облако. Закружила птица под взглядом Анюты – выше, да раскачнее, да росписью. И выткалось серебром по голубому небесному полю: «Так и живи, Анюточка!».

Многим это явление привиделось, да не всяк уразумел его. По правде сказать, и Анюта пока не всю мудрёную игру небесной птицы-серебрицы усвоила, да одна-то утайка вышла понятной: и выше орла Ангела живые души летают-заботятся. Хоть и впригляд ещё, но добавочная родня у жителей таёжных объявилась.

Помахала ручками Анюта к высоте и запела звонкоголосо вслед птице-серебрице:

 
Вот так семейно будем жить,
Тайга для всех как дом родимый.
Честней, заботнее дружить
Нам Мать-земля велит любимая…
 

И вторил, множил голос Анюты хор жителей таёжных, и воспарялись слова, и летели по окружью в даль земную: крылья-то ещё младые, но с подъёмом, удалые. Так-то…

Доченька земли и солнца

Деревни тёплый свет…

– Вну-чень-ка-а-а моя-я-я, си-ро-ти-и-нуш-ка-а ты мо-я-я-я! – припав на колени, обнимая Надю, возголосила баба Анна.

Девочка доверительно, расслабленно, вздрагивая от волнения встречи, прильнула к родному человеку.

Дед Иван, сморщив лицо хмуроболью сострадания, стоял молча и придерживал жену за плечи, легонько поглаживая их широкими ладонями.

Сотрясаясь от рыданий, баба Анна продолжала причитать:

– Бо-жень-ка-а-а, за какой грех забрал ты до-ченьку-у-у, зачем осиротил внученьку-у-у и всех на-а-ас?

У Нади смежились ресницы, мелко, неудержимо затрепетали губы… В чёрном вихре волнения её внутреннему взору вдруг открылась тяжёлая картина: крышка гроба закрывает Маму…

Покачнувшись, девочка судорожно обняла бабу Анну и взорвалась тонкоголосым, отчаянным, безнадёжным рёвом:

– Ма-а-ма-а-а, Ма-а-моч-ка-а-а!!!

Закипели глаза и у деда. Он приобнял внучку, отвернулся лицом в сторону. Трагедия стрессовыми, ожогливыми волнами прокатилась по его телу и выплеснулась крупными каплями мужских слёз…

Тяжело передвигаясь с помощью опорной трости, к плачущим подступила прабабушка Нади Марьяна Авдеевна.

– Анька, Ванька, чой-то вы робёнку слёзну встречу устроили, а? – строго-тихо проворчала она и, поцеловав правнучку в макушку, перекрестила её:

– Чо улицу-то горем поливать, в дом заходить надоть…

После выговора Марьяны Авдеевны плач приутих, и вся семья переместилась в ограду. Здесь, под высокой раскидистой рябиной, был накрыт стол с деревенскими продуктами, и бабушка Анна молвила:

– Внученька, сполосни руки, да и к столу: проголодалась, поди, за дальню дорогу?

Надя откликнулась на приглашение бабушки и присела к столу. Обозрев кушанья, она чуть растерялась, не зная, с какого продукта начинать обед. Столешница была густо уставлена тарелками, блюдцами, розетками, стаканами, а на них и в них – окрошка, жареный картофель, творог, мясная нарезка, огурцы, помидоры, листовой салат, молоко, кисель, варенье, оладьи…

– Ты чо, Надюшенька, оторопела? – улыбкой растянув и омолодив сморщенные губы, заговорила прабабушка. – Угошшайся смелей – станет жись веселей. Это мы на твой приезд таку застольную выставку устроили.

После обеда баба Аня показала Наде крохотную комнатку со словами:

– Вот, внученька, теперь твой приют, забывай о горе и создавай здесь уют…

Когда бабушка вышла, Надя внимательно осмотрела новое жильё. Вспомнила-сравнила свою комнату в городской квартире, и нежданная печаль так взволновала её, что она резко упала лицом в подушку. Уцепившись зубами в прохладную ткань наволочки, сдерживая громкие плачные звуки, девочка беззащитно-неутешно отемнилась сознанием в горьком, сиротском неуютье новой жизни…

Минут через десять, чуть успокоившись, Надя разобрала свои вещи и вышла в ограду, чтобы пообщаться с животными.

Вечером сирота достала из школьного ранца тетрадь-толстушку, взяла ручку и, зажмурившись, немного подумав, стала писать:

«Мамочка, любимая, родненькая…» – кисть руки неожиданно ослабла, ручка выпала из пальцев. Слёзы напрягли-вспучили глаза и готовы были выплеснуться наружу, но девочка удержала их, прижав к глазам ладошки и смежив плотно веки. Волнение перекинулось на сердце: оно стучало слышимо часто…

«Как непривычно, одиноко мне без тебя, Мама», – подумала Надя, а потом взяла ручку и: «Мамочка! Сегодня, одиннадцатого сентября, социальная работница Зоя Николаевна привезла меня к твоей маме, твоему отцу и моей прабабушке Марьяне. Встретили они меня хорошо. Я их почти не узнала, ведь мы гостили у них, когда я была ещё детсадницей. После обеда я знакомилась с чёрным, как негр, псом Диком, с рыжим котом Чубайсом, козой Янкой, коровой Зорькой и курами во главе с петухом Кукой. Дик и Чубайс, по-моему, меня узнали: пёс подал лапу, а кот вспрыгнул ко мне на колени и, мурлыкая, быстро уснул.

В тот давний приезд сюда, Мамочка, козы в хозяйстве не было. Я спросила бабу Аню, почему её зовут Янкой? Баба пояснила, что полное имя козы – Обезьянка, а для краткости – Янка. У неё есть сынок-козлёнок. У него пока нет имени, но он, Мамочка, такой хорошистый, такой забавнючий и любит играть. Только моя игра-беготня с ним не понравилась Янке, и она хотела меня забодать, но спас меня от её остреньких рожек Дик. Он громко Обезьянку облаял и даже легонько ударил лапой.

Очень удивил меня Кук. Он, Мам, такой гордючий. Такой задавалистый и важнючий! Я подманила его хлебными крошками. Он шёл ко мне медленно, высоко вскинув малоголовушку, украшенную красной пилоткой, и бубнил:

– Ко-кто-ко-кто?!

Надя затяжно зевнула, глаза её прикрыли шторки век, голова коснулась стола, и горожанка задремала. Через какое-то время в комнату заглянула баба Анна и, увидев уснувшую внучку, бережно устроила её на кровати.