Текст книги "Птицы на моей даче (сборник)"

Валеркины каникулы

Душным в этом году было лето, должно быть от частых ночных гроз, сменяемых по утрам жарким солнцем, которое буквально за час выпаривало дождевую влагу. От испарений к полудню дышать становилось трудно.

Валерка по пояс голый шнырял по рынку в поисках заработка. На рынке народу много, особенно по воскресным дням, когда на него съезжаются колхозники из ближайших к городу колхозов и совхозов. Привозят на полуторках или гужом самые ходовые для горожан продукты, начиная с мясных и кончая овощными. Их грузовики и лошадиные упряжки заполняют все улочки вокруг небольшого, но бойкого рынка.

Горожане дали этому рынку меткое название – «Хитрый рынок» Заработать на рынке можно было, застолбив для приезжих места в длинных прилавках, а затем, любезно предоставив их мясникам, молочницам и торговцам овощами, за что они платили или деньгами, или продуктами. Можно было также подзаработать разгрузкой и переносом бидонов с молоком и ящиков с овощами от машин к прилавкам и обратно. Иногда за день удавалось заработать на мороженое или на билет в кино. Валерка понимал, что таким предпринимательством много не получишь и всё время думал, где найти подходящую и денежную работу, чтобы порадовать мать и младшего братишку. Прошлым летом он пытался устроиться на разгрузку барж в речном порту или вагонов на железнодорожной станции, но из-за малого возраста и хилого телосложения ни одна бригада мужиков его не брала, хотя мальчишки чуть постарше его умудрялись попасть в бригады грузчиков и на этом подзаработать. Валерке осенью исполнится тринадцать, он считал себя уже взрослым и тяготился тем, что до сих пор сидит на шее матери, которая тяжким повседневным трудом санитарки кормит его и младшего брата. Однажды всё-таки Валерке повезло, его взяли на временную работу на почту для сортировку писем и доставки телеграмм.

Наконец-то Валерка получил свои честно заработанные рубли. Их было немного, но они явились основанием с гордостью вручить их матери и наказать ей, чтобы сходила в магазин и купила чего-нибудь вкусненького.

– Ладно, сынок, мы устроим сегодня праздничный ужин.

Ужин и вправду оказался праздничным. На столе, кроме привычной картошки, хлеба и чая, появились колбаса, свежие помидоры и огурцы, и даже сливочное масло. Валерка ел не торопливо, с достоинством, нахваливая вкус купленных продуктов, и всё норовил подложить побольше в тарелку младшего брата.

– Ешь, Мишка, ешь! У нас ещё есть кое-что сладенькое!

В ответ на Валеркины пафосные слова, мать загадочно улыбнулась, обратив взгляд на младшенького сыночка, и достала из-под стола большой арбуз. Глаза у мальчишек загорелись в нетерпении, пока мать разрезала арбуз на куски, а он заманчиво трещал.

Валерка тут же забыл свою роль кормильца и первым притянул к себе самый большой, розовый, искрящийся ломоть.

Это было прошлым августом, а в эти летние каникулы Валерка всерьёз задумал уехать на лето в какой ни будь колхоз и там неплохо заработать. Как-никак, думал он, в колхозе всегда нужны рабочие руки и в поле, и на току, и на ферме. Вот было бы здорово, если привести домой и муку, и овощи, и постное масло, которое он очень любил.

Валерка уже с утра ходил по рынку, долго присматривался к колхозницам, стоящим за прилавками, прикидывал в уме, с какими из них он сможет договориться, узнавал из какого они района, далеко ли от города, на чём приехали, нужны ли сезонные работники и можно ли у них пристроиться, и подзаработать? Вопросов, которые должен был решить Валерка, было не мало, и он на их решения потратил почти весь день и только к закрытию рынка, когда колхозники стали собираться в обратный путь, он выбрал полуторку из Семиреченского района, что привозила на рынок муку, яйца, и подсолнечное масло, запах которого не исчез даже из опустошённых бидонов. Шофёр полуторки, мужчина лет пятидесяти с хмурым взглядом, на просьбу Валерки взять его, категорически отказал.

– Мест нет. Ещё не все сели, а уже полон кузов. Вон, спрашивай у бригадирши. – кивнул головой в сторону высокой женщины, стоящей у машины. Это была та колхозница, которую Валерка так долго расспрашивал, когда она продавала, стоя за прилавком, это пахучее солнечное масло.

– Так это ты, удалец, решился таки! – взглянула на Валерку она. – Я вижу, что ты трудяга, возьму тебя в мою бригаду, посмотрю, где сгодишься. Полезай вон к тому борту, где бидоны.

Шофёр неодобрительно махнул рукам и заматерился.

– Ты, Антонина, не забывай, что ещё место забито для казахов.

– Знаю, жду. Да вот и они.

К машине подъехала бричка, из которой вынесли на кошме больного казаха и уложили его вдоль кузова. Рядом с больным разместилась средних лет казашка, которая, по-своему лопоча, прикладывала к его лбу мокрый платок. Больной то закрывал, то открывал глаза и тихонько стонал. Валерка жалостливо смотрел на больного, который, как он прикинул, был постарше его. Уже стало темнеть, когда, наконец, двинулись в путь, но только выехали за город, как полил проливной дождь. Сидящие в кузове стали укрывать от дождя головы и плечи, кто платками, кто клеёнками. Лежачего казаха накрыли брезентом, а бригадирша напялила на голову кастрюлю, которая звенела от бьющих в неё дождевых капель. Валерки вовсе нечем было укрыться, и он натянул свой короткий пиджачок со спины на голову. Дождь не унимался, вскоре все промокли до нитки. Дорога раскисла и машина забуксовала. Вытолкнуть её из грязи не удалось, машина намертво застряла. Шофёр, матерясь, закрылся в кабине и завалился спать под мелодичные стуки дождя.

Женщина казашка то укрывала брезентом голову больного сына, то открывала её, чтобы не задохнулся. Тот лежал посиневший, как утопленник и по его лицу стекали капли дождя. Валерка решил, что от дождя можно спрятаться под машиной и полез под неё, отыскав между колёс небольшое пространство. Там было хотя и тесно, головы не поднять, но ещё сухо. Валерка свернулся калачиком, прикрывая пиджаком то голову, то спину, усиленно дышал в поднесённые ко рту ладони, пытаясь согреться, но вскоре его пробил такой холод, что ему стало невмоготу, и он вместе с грязью выполз из-под машины. Дождь хлестал ещё сильнее, Валерка не знал, как же ему быть и снова полез под машину. От мокроты и холода его лихорадило. Мысленно он проклинал себя за то, что решился ехать в этой колымаге, что не предусмотрел взять в дорогу хотя бы клеёнку и одеться теплее, но, как говорится, все сильны задним умом. Валерка на минуту закрыл глаза и представил, что он у себя дома спит в тёплой кровати, обнявшись с братиком.

От этого представления стало ещё тоскливее и холоднее. Валеркино терпение лопнуло, он вылез из-под кузова и стал стучать по дверце кабины.

– Дядька, открой! Пусти погреться! Околею же!

Но, как бы сильно не стучал Валерка, шофёр не отзывался. В кузове поднялся шум, раздались сердитые голоса. Поднялась бригадирша и стала стучать по крыше кабины.

– А ну, открой, Игнатий! Пусти мальчишку! Не то сама тебя вытащу! – кричала она решительно и властно. Шофёр, матерясь, вылез из кабины. Бригадирша распорядилась посадить в кабину больного казаха и Валерку. Сидя в сухой кабине, Валерка вскорости заснул. К утру перестал дождь, выглянуло солнце, заметно потеплело. Валерка спал беспробудно, без сновидений. Его разбудил, толкнув в бок, обозлённый шофёр.

– Вылезь, подкидыш! Приедем на место, за всё с тебя взыщу. А сейчас бери лопату и откапывай колёса, если хочешь ехать. Общими усилиями машину вытащили из глубокой колеи и поехали. К полудню добрались до места.

Совхоз имени «Чапаева» был, как сейчас говорят, социально образующим двух близлежащих поселений, в которых жили русские, казахи, немцы, украинцы и чеченцы.

Жили дружно, но каждый двор можно было с первого взгляда отличить, кто в нём живёт.

Так, самыми немногочисленные, но ухоженными, были добротные дома и палисадники у довоенных немцев. К парадному входу, если так можно выразиться, ведут дорожки, посыпанные песком или кирпичной крошкой, охватываемые по бокам цветниками. Двор по периметру огорожен крашеным штакетником или аккуратно подстриженными густо сплетёнными кустами. Во дворе тоже всё чисто и аккуратно, всё на своих местах, и подворье с живностью, и хозяйский инвентарь.

Хохлацкие дворы на вид тоже ухоженные, дома в побелке, заборы не покосившиеся, цветочные клумбы и низкие яблоньки, но вот во дворе порядка мало. Поросята, индюшки, куры копаются в куче навоза, по огороду разбросан инвентарь, у калитки стоит развалившаяся телега и тому подобное.

На дворах русских и того хуже. Описывать их, я полагаю, не надо, каждый знает, каков он, хоть раз побывавший в наших деревнях.

У казахов так совсем нет двора, лишь саманные дома на плешине с худосочной травой, с разбросанной вокруг дома соломой, конскими и коровьими испражнениями. Забора или ограды нет вообще, похоже, в казахском менталитете преобладает степная открытость.

Чеченцы же, сосланные сюда после войны, своих отличительных дворов не имели, а селились в наскоро построенных домах барачного типа. Свыкались в степной местности, что без гор и мечетей.

В своих наблюдениях Валерка также отметил, что его сверстники и мальчишки помладше тоже отличаются по национальному обличию. Немецкие мальчишки в коротких штанишках с лямками, в белых рубашках с короткими рукавами, с открытой головой, русские и украинцы в привычной для Валерки одежде, может только у некоторых украинцев встречаются рубашки с вышивкой. Чеченцы, как правило, в широких шароварах, заправленных в сапоги, длинных рубахах без воротничка, подпоясаны узким ремешком, на голове высокая папаха. Казахи в стеганых халатах до колен, в сапогах или чувяках, на головах тюбетейки или тёплые малахаи, которые они не снимают и летом. И всё-таки эти различия ни как не сказывались на общение мальчишек, учились все в одной школе, сидели за одними партами, играли в одни игры и редко ссорились по пустякам.

Обедневший и осиротевший за годы войны совхоз, стал после войны отстраиваться и богатеть. На полях появилась техника, выросло поголовье скота и птицы, заработала пилорама и небольшой кирпичный завод, строился новый двухэтажный клуб, расширялась свиноферма. Валерка сразу же понял, что без работы не останется. В правлении совхоза ему предложили несколько мест работы. Недолго подумав, он согласился пойти работать на пилораму или на кирпичный завод, где платили деньгами.

По его разумению, сначала нужно подзаработать деньжат, а потом податься на сельские работы, например, на заготовку сена, закладку силоса или на сбор созревающих овощей.

Там платят натуральными продуктами. Для ночлега Валерку определили в летнюю пристройку, где располагались заезжие строители. На пилораме, которая работала с раннего утра до позднего вечера, Валерки очень понравилось. Он впервые увидел, как толстые брёвна, содрогаясь под зубцами эскалатора, насильно продвигаются ими к размеренно двигающимся по вертикали пилам, и те распиливают их на четыре или пять, в зависимости от толщены бревна, доски. Валерка дышит смоляным запахом и опилочной пылью, едва успевая убирать из-под пилорамы опилки и горбыли. За рабочую смену так плотно забивается Валеркин нос, что он не успевает отсмаркиваться, а после смены с трудом отмывает шею и голову от липкой древесной пыли. Долго на пилораме Валерки не пришлось поработать, вскоре она сломалась, и Валерку направили на кирпичный завод. Там было не пыльно, но душно от тёплого запаха глины-сырца, сформованной на разрезных плитах в кирпич, которые на вагончиках доставляли по рельсам к печам для обжига. Гружёные вагончики толкать было не под силу одному Валерки, и он делал это в паре с местным пареньком, неразговорчивым и застенчивым.

Вот только во время перерыва на обед, тот старательно перебирал пуговки на гармошке.

Мужики, хлебая щи, слушали его незамысловатые мелодии.

На кирпичах Валерка также долго не задержался. Его забрала бригадирша на полевые работы. Пришла пора сенокоса и заготовки силоса. Косить Валерка не умел, много раз пробовал, но ничего не получалось. Коса не слушалась его рук. Зато к вилам и граблям Валерка быстро приспособился, разряжая скошенную траву для просушки и, уже высохшую подгребал к намеченному стогу. Довелось Валерки поработать и на закладке силоса в силосные ямы, и на ручной веялке на току, и на стройке коровника, и ещё на нескольких работах. За летний сезон он стал, разнорабочим на подхвате, на что Валерка не обижался, наоборот, был благодарен судьбе за то, что она дала ему приложить руки к такому разнообразию работ. Про себя Валерка шутил, что он, как Фигаро, то здесь, то там.

Уже к концу Валеркиных каникул, его позвала в контору бригадирша и сказала, что он поедет на маслодавильню в соседний совхоз, и представила его казаху, с которым он поедет.

– Пойдём ко мне, переночуем, а рано утром поедем. – сказал казах, взял в конторе накладные, и они направились к его дому. По дороге спросил у Валерки, как звать и откуда пожаловал, сам же отрекомендовал себя Алиханом. Валерка, боясь забыть трудное для него имя казаха, вдалбливал их в своём уме всю дорогу. Дом казаха, вернее саманная мазанка стоял на самой окраине посёлка в шаге от просёлочной дороги, ведущей в степь. Перед домом паслась распряженная лошадь и с опущенными оглоблями стояла телега, гружённая туго набитыми мешками.

Казах подошёл к телеге и поправил те мешки, что, как ему казалось, могли сползти на землю, и после этого повёл Валерку в дом. Прошли переднюю, еле освещённую дневным светом небольшого оконца, перед комнатной дверью хозяин разулся и заставил Валерку сделать тоже самое. Валерка смущённо замялся, увидев, что хозяин, скинув сапоги, остался в тёплых войлочных носках, а у него лишь портянки не первой свежести, сняв которые он остаётся босым. Внимательная хозяйка дома молча подала Валерки войлочные чувяки. Вошли в широкую, квадратную комнату с низким потолком и глиняным полом, покрытым толстым домотканым ковром от стенки до стенки. В комнате три окна, поэтому в ней светло. Валерка внимательно огляделся. Ему показалось странным, что в комнате почти нет мебели, ни шкафов, ни стульев, лишь у стенки стояла высокая кровать, покрытая лоскутным одеялом, в изголовье которой возвышалась пирамида подушек, и в самом центре комнаты, главенствовал круглый стол на низеньких ножках. С потолка над столом свешивалась электрическая лампочка.

– Присаживайся к столу. – пригласил хозяин и показал, как это делать, усаживаясь у стола на пол, переплетая ноги. Валерка с трудом повторил предложенную казахом позу.

Как только расселись, в комнату вошла хозяйка казашка и молча поставила на стол медный тазик с водой и положила на стол полотенце. Сначала Валерка, а за ним хозяин сполоснули руки. Тут же хозяйка вынесла тазик и замерла на входе в комнату, дожидаясь дальнейших указаний мужа. Валерка внимательно окинул её взглядом. Он отметил, что она выглядит много моложе мужа, у нёё почти девичье лицо и даже красивое, смуглое, с раскосыми глазами и тонкими бровями. Из-под повязанного на голове платка свисают за спину несколько чёрных косичек. Короткая и узкая жилетка сжимает её тело, груди почти незаметны. Она стояла, не шевелясь, в ожидании, пока муж, сидящий к ней спиной не поднял согнутую руку. Она тут же скрылась за дверью и вскорости появилась с большим подносом. Молча поставила на стол широкие без ручек чашки с мясным бульоном, нарезанный ломтями хлеб в жестяной тарелке, два гранёных стакана и литровую бутылку с кумысом. Проделав это, она вернулась к двери и стояла там недвижимо до последующих указаний мужа. Они последовали с его стороны жестом вскинутой руки, который указывал ей, что пора подавать следующие блюда, что и было незамедлительно исполнено. На столе, как по волшебству, появились пончики, по-казахски буорсаки, сливочное масло, колотые кусочки сахара, заваренный чай в пиалах и сливки. Последний жест руки хозяина означал, что застолье закончилось. Хозяйка тут же освободила стол и надолго скрылась в прихожей. Такое байское отношение мужа к жене не мало удивило Валерку, считавшего, что с этим давно должно быть покончено.

Наевшись и напившись, Алихан, прогладил ладонями плохо выбритый подбородок и, отодвинувшись от стола, прилёг прямо на полу на бок. Валерка тоже отодвинулся от стола, но продолжил сидеть на полу, прижав к животу коленки. От обильной пищи и выпитых двух стаканов кумыса, у Валерки стали смыкаться глаза, да и время позднее, хотя ему хотелось расспросить казаха о многом. Алихан, похоже, задремал. В комнату заползли вечерние сумерки. Валерка, долго сопротивляясь сну, ждал, когда же его уложат спать, но, так и не дождавшись, крепко уснул там же, где сидел.

Ранним утром его разбудила хозяйка, которая, как понял Валерка, подложила на ночь под его голову подушку и укрыла одеялом. На столе ждал его завтрак, а на дворе хозяин, который уже запряг лошадь и был готов к поездке.

В дорогу двинулись, когда ещё не взошло солнце. По дороге разговорились. Алихан первым расспросил Валерку обо всём, что его интересовало, и только потом рассказал о себе. Привычно закурив папиросу, он начал с того, что на следующий год ему исполнится сорок лет, что он был на фронте кавалеристом, освобождал Москву, воевал в дивизии Белова и почти дошёл с боями до границы, но был тяжело ранен и в сорок четвёртом был комиссован. Вернулся в родной дом, где и сейчас живёт, и стал работать в нынешнем совхозе конюхом. Совсем недавно женился на местной казашке моложе его на двадцать лет, но детей пока нет, а он мечтает о сыне, которого в честь погибшего на войне друга назовёт Мурзаганом. Сказал также, что на судьбу не жалуется, вот только правая рука после ранения плохо слушается, а ведь мог и остаться без руки. После этих слов, Валерка понял, почему его послали в помощь на вид ещё молодому и крепкому мужику.

За разговорами Валерка не заметил, как проехали все десять километров и достигли цели.

Как же был рад Валерка, что именно ему пришлось воочию увидеть, как получают это пахучее и вкусное постное масло, которое он так любит. Ведь на нём можно жарить картошку, печь пироги и оладьи, заправлять винегрет или, посолив, макать в нём хлеб и есть. Валерка вместе с Алиханом высыпал из мешков семечки на больше колеблющееся сито, обдуваемое сверху вентилятором, которое выдувало пыль и шелуху из сита и даже оголяла от скорлупы семечки. Потом деревянной лопатой семечки загружали в круглый цилиндр под паровой пресс и тот с огромной силой давил их, и по ложбинке, что внизу цилиндра, стекала тонким ручейком готовое масло. Оно так пахло, что Валерке не терпелось попробовать его на вкус. Буквально часа за четыре все привезённые семечки отдали своё масло и заполнили им целых три молочных бидона. Валерка прямо ликовал от счастья, тем паче, что ему Алихан вручил за работу двухлитровую бутыль этого свежего масла.

Второй месяц Валеркиных каникул подошёл к концу. Пора возвращаться домой, через неделю в школу. Валерка был доволен собой за то, что каникулы не провёл даром, а прилично заработал и денег, и продуктов, а самое главное привёз домой большую бутыль сказочного подсолнечного масла.

Заначка

По возвращению с Юга у меня разболелся зуб. Зубов же к пятидесяти годам у меня осталось немного, и было невыносимо жалко лишиться ещё одного. Я терпел целую неделю, глотал в непотребном количестве таблетки анальгина, полоскал то и дело рот содой, надеясь, что боль утихнет, но не тут-то было. Ко вторнику следующей недели от зубной боли стало совсем невмоготу. Пересилив страх, я направился к стоматологу, по пути к нему зашёл в Сбербанк и снял сотню рублей на тот случай, если придётся идти к платному. Жене же о снятии денег говорить не собирался. Зуба я успешно лишился бесплатно в районной поликлинике. Врач приказал два часа не есть, но насчёт выпивки ничего не сказал, поэтому я по пути домой зашёл в магазин и купил четвертушку.

Хотя зубная боль и утихла, но от заморозки вздулась десна, и я беспрерывно зализывал её языком. Переступив порог квартиры, сразу же направился на кухню, запрокидываю одну рюмку, за ней вторую. Совсем похорошело. Колеблясь, смотрю на оставшуюся водку, понимая, что оставлять её себе дороже, опустошаю бутылку и сбрасываю её в мусоропровод. К еде не прикасаюсь, пологая, что скоро вернётся жена, тогда и пообедаю. Оставшиеся деньги решаю положить в заначку, как всегда спрятав её в какой-нибудь книге. Направляюсь к книжному шкафу, и в это время звонок, машинально прячу деньги в первую попавшуюся книгу и спешу открыть дверь. К моему удивлению ворчания и попрёков со стороны жены я не услышал, она просто сочувственно посмотрела в мои повеселевшие за последнюю неделю глаза и сделала вид, что и ей стало легшее после моих криков и стонов.

Дальше дни пошли своим чередом, и лишь спустя три или четыре дня, я вспомнил о своей заначке. Начал перелистывать книги, но заначки в них не нашёл, будто её вовсе не было или она улетучилась. Закралась подленькая мысль, что деньги нашла жена и теперь ждёт, когда у меня лопнет терпение, и оно таки лопнуло. Взбудораженный бесполезными поисками, с раздражением обращаюсь к жене:

– Света, ты ничего не брала у меня в шкафу?

– Чего ради? – отвечает она из своей комнаты. – У меня нет такой привычки, брать без спроса. А что ты ищешь?

– Да, не найду Шукшинский сборник рассказов, хотел перечитать. На самом деле я искал сберкнижку.

– Сколько можно читать! Навёл бы лучше порядок в своей комнате и с книгами разобрался, и пыль вытер, а то скоро тенета повиснет.

– А я и навожу!

– Может, ты дал кому-нибудь почитать? Ведь не в первый раз даёшь, а потом забываешь. Не так давно искал Гиляровского. Нашёл?

– Нашёл в твоей комнате. Берёшь, а на место не возвращаешь. Опять, поди, взяла и позабыла! – негодую я.

– Отстань, ищи у себя! Куда положил, там и ищи, – слышу разгневанный голос жены.

– Где искать? Не помню, чтобы брал.

– Оно и понятно, с пьяной то головы и себя скоро потеряешь – язвит супруга.

– Ладно – говорю я в досаде. – Сам найдётся.

На этом наш неприятный диалог закончился, жена ушла на кухню, а я продолжал поиск.

Сберкнижка отыскалась в заднем брючном кармане, но заначки в ней не оказалось. Пересмотрел и перелистал почти все книги в первом ряду шкафа, безрезультатно.

Прошёл месяц, другой, и я уже не вспоминал об исчезнувшей заначке.

Где-то в марте месяце меня навестил друг, приехавший в командировку, с которым мы давно не виделись. Жены дома не было, она уехала на выходные дни к дочери и внуку. Другу я очень обрадовался. Мы по-дружески обнялись, проболтали с ним о житье-бытье, но словами сыт не будешь, и я полез в холодильник. Пищи в нём оказалось достаточно; жена всегда при отъездах не забывала о моём пропитании, но вот спиртного не оставляла никогда. Наличных, как назло, у меня не было, но русскую традицию гостеприимства я нарушать не собирался и поспешил занять денег у соседа. Направился к выходу, но, не успев даже открыть дверь, как за спиной раздался голос друга:

– Юрка, иди сюда, я, понимаешь, давно хотел прочесть Солоухина, увидел у тебя, открыл сборник, а из него деньги посыпались.

– Вот это кстати! – обрадовался я. – Это ж моя давняя заначка! Нашлась таки!

Не пересчитывая рубли, помчался в магазин. По пути я удовлетворённо улыбался и в душе благодарил Солоухина за то, что почти на полгода сохранил мою заначку и открыл её в самый нужный момент. В благодарность Солоухину, мы за рюмкой водки, читали поочерёдно его стихи и сонеты, и вышло случайно так, как будто сообразили на троих.