Текст книги "Тропа обреченных"

Глава 7

В полдень капитан Антон Тимофеевич Сухарь переступил порог кабинета генерала Попереки. Их встреча была накоротке: обнялись, всмотрелись друг в друга, оба рослые, даже будто бы внешне очень похожие, если не брать во внимание глубокие залысины, напористость во взгляде старшего и густую темную шевелюру, открытую улыбку младшего.

Это со стороны. А внутренне – их многое роднило, начиная с той предвоенной весны, когда Антон Сухарь только приступил к чекистской работе. Вскоре он получил ответственное задание внедриться в ряды оуновцев, что успешно и осуществил, оказавшись в немецкой разведывательной школе под городом Грубешовом. Только раз ему, Цыгану, перед самой войной довелось прийти из-за границы с устным секретным приказом оуновцам готовить «большой сбор». Тогда чекисты воспользовались возможностью подсунуть «дополнение» к этому приказу, обязывающее главарей банд львовского приграничья собраться для получения боевой задачи в Самборском лесу, где они и были обезврежены. Трижды за первое военное полугодие фашистский абвер забрасывал разведывательно-диверсионные группы во главе с Антоном Сухарем в тыл обороняющихся частей Красной армии. И каждая из этих групп «успешно выполняла» свои задачи и гибла «геройски» в не вызывающей сомнения ситуации, позволявшей спастись лишь немногим, в том числе руководителю. Учитывая, что очередное такое «спасение», вероятнее всего, привело бы к нежелательному концу, лейтенант Сухарь больше не вернулся в абвер, его оставили работать в особом отделе Юго-Западного фронта. После ранения и «подлатки» в госпитале судьба снова свела его с Поперекой в особом отделе армии на Южном фронте. Потом служебные пути их разошлись. И вот впервые после пятилетнего перерыва соратники по нелегкой чекистской судьбе снова встретились.

– Хорош, хорош! – по-родственному мягко смотрел на Сухаря Поперека. Полюбовался им какое-то мгновение, удовлетворенно хлопнул по плечу: – Один или с Таней приехал?

– Вдвоем устраиваться не езжу. Пребольшой привет вам послала и банку меда, чтоб сердце не болело.

– Так у меня ж, слава богу, не болит.

– Чтоб не заболело, – присел к приставному столику Сухарь.

– Это другое дело. Где же мед? Да чай! – протянул обе руки Михаил Степанович, добавив: – Это она мне за то, что я тебе снова не очень сладкую жизнь уготовил. Редко будешь видеться с семьей, совсем, может быть, не придется этот год.

– Что за работа? – любил определенность Сухарь.

Поперека распрямился за столом, вздохнул, будто миновал крутой рубеж, ответил исчерпывающе:

– В ОУН нужно войти с черного хода и выйти из парадного. Может быть, с одним из главных бандитов. Ты готов для такой роли?

Капитан Сухарь понял свою задачу.

– Уж не на главаря ли центрального провода задумка вывести меня? – спросил он обыкновенно, без нажима.

– Нет, не на него, Антон Тимофеевич, но, как говорится, чем черт не шутит. Словом, ориентир верный берешь. Цель нашу пока обобщенную наметим: выход на члена центрального провода ОУН. И начинать тебе придется со вживания в их среду. Наметка тут у меня одна звонкой струной должна прозвучать. Из нашего с тобой старого багажа… Ты где остановился?

– В гостинице… Я что-то, Михаил Степанович, пока не вижу связи между моим вживанием в ОУН и выходом на руководящее лицо. Ну, как бы это сказать, будто предстоит мне скоротечное продвижение из солдат в генералы. Так не бывает. Да и рядовым-то бандитом при их жесткой конспирации меня не враз примут, проверку учинят. Убить кого-нибудь предложат.

– Никакой ты для них не рядовой, – отмахнулся Поперека, – а свой человек с высшим разведывательным образованием, преподнесенным тебе в абверской школе, которая по нынешним временам здорово ценится оуновцами. Войти к ним ты должен со звонким прикрытием, чтобы убедить в твоей бандитской хватке и исключить возможную проверку. Все это мы сделаем с тобой не на авось, как сложится, а как нужно нам. И выход твоего солдата если не в генералы, то хотя бы в адъютанты генерала нас устроит на все сто.

– По-ни-маю… – Губы Антона Тимофеевича сложились трубочкой. – На адъютанта я, пожалуй, при соответствующих условиях вытяну. Что там за наметка, говорите, из старого нашего багажа? Ну, та, что звонкой струной должна прозвучать.

Поперека расплылся в улыбке.

– Будет толк, капитан! – сказал он наконец, словно в чем-то окончательно убедившись. – Ты помнишь фамилию Дербаш?

– Дербаш… Дербаш? – повторил Сухарь. – В абверской разведшколе под Грубешовом преподавал нам средства связи и способы диверсий на ней. Разок от пограничников удирали с ним, я его, можно сказать, спас.

– Он самый, молодец! – похвалил Поперека. – Так вот он в верхах у бандитов… Фамилия знакомая, вижу, по материалам проходит. Какой он из себя?

– Небольшой, сутулый, и челюсти-салазки расперты, как у дохлого окуня. Колючий, увертливый мужик… Ты смотри-ка, живой!

– Эсбист центрального провода, фигура значимая, тебя он должен помнить и, будем рассчитывать, поддерживать. А легенду мы тебе наиправдивейшую сложим. Теперь ты понимаешь, Антон, какого я тебе покровителя выискал?

– «Учителя» моего! – ничуть не преувеличил Сухарь, осознав сложнейшую ответственность, которую возлагали на него. Добавил: – Считайте, я вхожу в роль, дрожу, как английский сеттер перед выстрелом.

– Только без азарта, не увлекаться, капитан. Ни эмоций, ни расслаблений ни на мгновение, – счел нужным сразу предупредить подчиненного и друга Поперека. – Сегодняшний вечер и завтрашний день даю на подготовку, почитаешь кое-какие материалы, они сориентируют тебя вообще и по легенде внедрения. Ну а как и где станешь вживаться, это мы обсудим позже. Поедем домой обедать, мед не забудь прихватить. Мне гостинец посылают, а он дразнит им.

Глава 8

Подполковник Киричук стал замечать: стоит ему заглянуть к кому-нибудь из сотрудников в кабинет, как у него прежде всего возникало желание подойти к окну и какое-то время поразглядывать ближние и дальние дома, будто изучая окружение.

– Что вы там углядели? – тоже подошел к окну Чурин и указал рукой в сторону справа: – Во-он за углом через дорогу монастырская постройка с колоннами, видите, крыша как на куличе, полукружьями. Там знаете что? В одной половине, слева, милиция, а в другой, справа, духовная семинария.

– Неужели?! – изумился Киричук. – И ничего, ладят?

– С миром живут, терпят друг друга и вреда не чинят.

– Так что вы там раскусили, в зашифрованном «грипсе»? – перешел к делу поважнее Киричук.

– Да вот… – Анатолий Яковлевич достал из ящика стола папку, раскрыл. Сверху лежали квадратной формы листочки из тетради, где в каждую клеточку была вписана буква. Пояснил: – Шифр не поддается знакомым приемам прочтения. И я пошел по другому пути. Известно, что в «грипсах» у них бытует неизменно обращение «друже» и «слава Украине». Я, начиная с первого верхнего ряда, пометил буквы, которые составляют названные слова. Получились вразнобой занятые клеточки. Их-то я и перенес на точно такой же тетрадный лист, занятые ячейки вырезал и стал прилаживать эту рамочку с оконцами к тексту и по горизонтали и по вертикали. Тут у меня начали вырисовываться слова, не полностью, правда, но их можно было угадать по смыслу, а дальше оставалось найти положение клеточек к новым буквам. Так открылся весь текст.

– Вроде бы просто… – заметил Киричук. – И нужные сведения они достают без подкопа. Застращают человека, он им на все вопросы даст ответ.

– Ларчик-то, верно, легко открывается. Не с одним из таких пособников я говорил, спрашивал, зачем он помогает оуновцам. Ответ один: за эту помощь вы, то есть советская власть, на худой конец только лишите свободы, а за помощь вам, если узнают бандиты, уничтожат всю семью, спалят хозяйство. Вот и весь аргумент.

– Но как ни страшится бандитской пули население, однако нам охотно помогает, без этого мы бы не смогли работать, – с удовлетворением заметил Киричук.

Чурин в тон ему добавил:

– Это бесспорно. Помощь оказывают в самой различной форме: и лично приходят в органы госбезопасности, кстати, ко мне даже на квартиру приходили и рассказывали о местах укрытия бандитов, и письмами сообщают любопытные для нас сведения.

– Да, надо эти отношения укреплять, – заключил Василий Васильевич. С его лица сошла озабоченность. Благожелательное мнение об этом работнике в нем окончательно утвердилось.

Глава 9

В Железнодорожном переулке, что рядом с вокзалом в Луцке, минута в минуту с приходом утреннего поезда из Киева остановилась обшарпанная полуторка с металлической бочкой в кузове. Худощавый, ничем особо не приметный на лицо шофер остался за баранкой, наблюдая через обзорное зеркало за прохожими. Среди них он пытался отыскать высокого мужчину средних лет в шинели без погон и в кирзовых сапогах, у которого были с синим отливом волосы. В руках тот должен держать потертый чемоданчик.

Ожидаемый появился совсем неожиданно, и не со стороны вокзала, а сбоку, стремительно выйдя из открытой калитки двора, напротив которого стояла машина. Привычным движением распахнул дверцу, сел в кабину, положив чемоданчик на колени.

– Доброе утро, Василий Васильевич! Я – Сухарь.

– Здравствуй, Антон Тимофеевич! – откликнулся подполковник Киричук, тронув машину. – Полный порядок… Но какая необходимость была добираться сюда с вокзала проходными дворами?.. Все, что ли, их в Луцке знаете?

Сухарь терпеливо выслушал и объяснил:

– В нашем деле лучше появляться не с той стороны, откуда ждут. Это, Василий Васильевич, я вспомнил предвоенное наставление Михаила Степановича Попереки.

– И он отзывался о вас уважительно, – охотно поделился Киричук.

– А в Луцке я не был с довоенной поры. Ну, а как неприметно оказаться возле нужного объекта, сами знаете, дело нехитрое.

– Будем считать, что знакомство состоялось. – Василий Васильевич перевел разговор: – Довезу вас до края лесочка у села Бабаево. А там уж сами добирайтесь к своему дядьке Мохнарыло. Он действительно ваш родственник?

– Никифор Лексеич-то? Брат матери, конюхом он в колхозе. Его жена – тетка Ивга – меня одиннадцатилетним привезла к себе. Так что с радостью сейчас к ним, – не стал увлекаться подробностями Сухарь, спросил: – Как будем связь держать? Это для меня поначалу очень важно. Может сложиться так, что сразу удастся установить контакт с бандитами, выйти на них или они сами наткнутся на меня. Пару дней на обживание и, так сказать, естественное вхождение в роль. А там видно будет, когда в лес уйти.

– Связь для надежности предусмотрим личную. Она будет только со мной и строго конспиративно. Встречи в полночь в дубках, что пониже мостка через речку, ежедневно.

Машина легко шла под уклон. Киричук даже притормозил малость – вот-вот надо было свернуть на полевую дорогу к лесу, за нешироким клином которого – место расставания.

– Почему вы с генералом решили усложнить ввод к оуновцам? – спросил вдруг Киричук. – Не проще ли и вернее было сразу отправиться к своему родичу – леснику, ведь ваше, так сказать, бандитское прошлое, сотрудничество с абвером выглядит солидно и в проверке не нуждается.

– Потому и усложнили, что нуждается. Я воевал в рядах Красной армии, был в плену, репатриирован американцами из лагеря перемещенных лиц. Затем около года проходил проверку, благо служил и остался под своей фамилией. Наконец отпустили домой. А где мой дом? Ехать на Львовщину, в Самбор, и на кого-нибудь там напороться, чтоб старое мне вспомнили…

– Так налететь-то вам и здесь прелегко, – проверял Киричук, признав при этом, что он и сам чисто воспринял предложенную игру.

– А что делать, когда меня к «своим» тянет. Не может быть, чтобы ни души не встретил.

Очень уж убедительно прозвучали в исполнении Сухаря слова «к своим тянет». И Киричук не стал дальше развивать этот разговор, решив, что опытнейший Поперека, знающий чувство меры в чекистских делах, зря усложнять их не станет.

Подымаясь на пригорок к селу Бабаево, Сухарь пристально рассматривал хаты и почерневшие от старости сараюшки, неизвестно как уцелевшие после такой испепеляющей войны. Рядом с селом темнел сбросивший остатки снега лес. Это на северо-западе. С востока село огибала неширокая речка.

Только теперь, перед встречей с дядькой Никифором, Антон Тимофеевич забеспокоился: насколько тот осведомлен о прошлом племянника с предвоенной поры? Не написала ли мать своему братцу, что ее любимый сынок Антон работает в госбезопасности?

«Вот так фокус выйдет», – встревожился Сухарь, подходя к приземистому, по-родному близкому домику. Он постучал в кухонное окно, в которое моментально сунулась остреньким носом сильно постаревшая тетка Ивга. И, забыв обо всех тревогах, Антон, как бывало в детстве, бросился в сени. Он помнил: тетка его любила.

Она признала его не сразу, даже ойкнула, когда племянник подхватил и поднял ее, сухонькую, как ребенка, и лишь когда гость назвал себя, провела шершавой ладошкой по его лицу, весело заулыбалась и звонко крикнула:

– Никифор! Да ты што разлегся, глянь-ка, кто приехал! Антон!

А Никифор Алексеевич, кряхтя, уже вставал с постели, не сразу сообразив, о каком Антоне так радостно воскликнула его старуха. Но признал гостя, едва тот подошел, обнял, пустил слезу, вспомнив своего погибшего сына, только и сказал для начала: «Живой!»

– Вы, наверное, считали меня погибшим? – спросил Антон не без умысла, желая сразу сориентироваться, как вести себя.

– Да уцелеть-то у таких, как ты, шансов мало было… Нынче удивительно не когда убьют, а когда живут.

– У каких таких-сяких? – навострился Сухарь.

– С твоего, Антоша, года-то, поди, один на сотню с войны домой-то воротился. Скидывай шинельку-то, приглашения не жди.

– А ты пригласи, не развалишься, гость он, – из-за печки упрекнула тетка Ивга.

– Ранен был или обошлось? – поинтересовался старик, наблюдая, как раздевается племянник.

– Два раза меня зацепило, но здоров, – Антон повесил шинель и подошел к дяде.

Старик внимательно рассматривал его. Сухарю показалось, что дядя обеспокоен его появлением. «Прощупывает, время тревожное…» – подумал Сухарь. Вспомнил информацию о нем: «С бандитами связи не имел и не имеет».

– Чего домой не поехал? Я это не к тому… живи на здоровье, нам даже лучше, места хватит.

– Нет дома-то, разве не знаешь? Отец помер, мать к Евдокии уехала… В Самборе никого из наших.

– Когда же Тимофей помер-то? – с фальшивинкой в голосе и в вытаращенных глазах, изображавших сожаление, спросил Никифор Алексеевич и сам заметил наигрыш. Переспросил: – Погиб или помер?

Сухарь понял: дядька крутит, проверяет его.

– Ты же, дядя, ездил на его похороны ровно два года назад, по весне, – напомнил племянник, ожидая, что старик смутится либо начнет отнекиваться. Но старик не смутился.

– Соврал, – не моргнув, ни капельки не усовестившись, признался он и легко повторил: – Взял и соврал.

– Нынче без этого нельзя, – решил подладиться Сухарь, склонившись к дяде. – Тем более если ложь не в ущерб людям, а на пользу.

– Вранье, оно и есть вранье, – резко отмахнулся Никифор Алексеевич. – Ты чего приехал-то? Не таись, свои помогут.

– Случайная необходимость заставила, дядя Никифор. Когда проверку проходил после плена, написал в анкете, что отец умер, а мать уехала к дочери, моей сестре, адреса ее не знаю…

– Да как же это ты, в Орехове она Запорожском! – живо вставил Никифор Алексеевич, и по лицу его было видно, говорил участливо, не заподозрив обмана.

– Тогда-то я не знал… Ну и в графе, к какому месту жительства отправляюсь, надо было указать адрес. Чей же еще я, кроме вашего, напишу? Вот мне и выдали приписное и проездные документы через Луцк в Бабаево.

– И тут твой дом, – согласно кивнул дядя Никифор и сунулся к окну – кого-то увидел во дворе, сообщил: – Мирон семенит и штанами подергивает. Чего бы это он, хитрюга? Пронюхал уже, видать, о тебе, Антон, ему всюду бандюги мерещатся.

– Кто такой?

– Кормлюк-то? Мирон Иваныч? Секретарь сельсовета.

– Ну-у!.. – уважительно поднялся Антон Тимофеевич, считавший любого на этой должности в здешних краях человеком отважным. – Ему по должности положено порядок блюсти.

Новый гость без стука боком вскользнул в приоткрытую дверь, присел на лавку и, ни на кого не обращая внимания, уставился в кухонное окно. Тщедушный, лысенький, он хитровато щурил правый глаз, что-то высматривая за окном.

– Опять от кого-то бежал, Мирон Иваныч? – подковыристым тоном спросил Никифор Алексеевич, подходя к секретарю. – Да куда ты глазеешь? Что случилось?

– А чего? – подался остреньким носом к хозяину Кормлюк, будто сию минуту только говорил с ним.

– Да ничего, откуда бежишь, говорю.

– А-а… Думал, он увяжется за мной, – шустро прошел в горницу секретарь и бесцеремонно оглядел сидящего за столом Сухаря. Сказал с удивлением: – У тебя тоже гость!

– Еще какой! Племянник приехал. – И представил Антона.

– Это хорошо, когда племянник. А то тут вот такие племянники ездют, не знаешь, убежишь ли.

– Что в самом деле случилось у тебя, как побитый вполз.

– Не городи… – отмахнулся трехпалой рукой Кормлюк, внимательно посмотрел на Сухаря, сказал: – Субъект в Бабаеве объявился: рожа страшней некуда, бледная, зиму, видать, в схроне проторчал, раненая рука на перевязи. Спокойный такой, как у себя дома. И еще говорит, что он инструктор райкома. Велел наш актив собрать. Э-э, думаю, вижу, что ты за птица. В лесочке, поди, бандюг не меньше полдюжины оставил. Актив ему подавай.

Тетка Ивга успела подрезать сала, подала его прямо на полукруге дощечки, сама налила в рюмки самогонки – захотела уважить гостей. И Кормлюк не стал ждать приглашения, ловко вскинул рюмку, показавшуюся в его больших трех пальцах мизерным сосудишком.

– За племянника! Видать, с войны еще идет, – угадав, провозгласил он.

Антон Тимофеевич поглядывал то на живое, подвижное лицо секретаря сельсовета с прищуренным глазом и остреньким носом да поблескивающим единым металлическим зубом во рту, то на его трехпалую руку, шевелящуюся наподобие клешни. А из головы не выходил таинственный пришелец в Бабаево: не из леса ли?

– Интересу мало, – уловив взгляд на своей искалеченной руке с тремя пальцами, сказал Кормлюк. – Пальцы что? Кишки на куски чуть не искромсало под поездом. Из плена бежал. В тот раз не убег.

– Я тоже бегал, – охотно подхватил Сухарь. – Да неудачно. Чуть Богу душу не отдал, американцы освободили.

– Ну, понесли, друзья по несчастью, – остановил Никифор Алексеевич и дал знак племяннику – прикусил палец, чтобы тот не распространялся насчет плена.

А Сухарю хотелось побольше сообщить о себе информации, авось пригодится, пойдет по селу. Только вот будь Кормлюк не советской властью на селе, он бы порассуждал о своем житье в американской зоне оккупации и о перенесенных лишениях в лагере.

– Вовек его не забудешь, плен-то, – посетовал Сухарь и поинтересовался: – Как вы-то тут живете? Банды прикармливаете?

– Черт бы их, оглоедов, кормил, – сердито проворчал Никифор Алексеевич.

– Вошь тоже сама кормится, – сухо сплюнул Кормлюк и поднялся из-за стола, властно пригласив: – Пошли-ка проверим этого субъекта, я вас вроде актива приведу.

– Чтобы он нас кокнул? – между прочим воспротивился Никифор Алексеевич, доставая сапоги.

Село раскинулось на возвышении, а тут, в низине, где разместилось пять дворов на отшибе, у изгиба реки, было как будто бы серо и глухо. Они вышли на дорогу, но Кормлюк не захотел идти по ней, ловко перепрыгнул кювет и засеменил по оттаявшей земле, говоря шагавшим следом:

– Через две хаты, у дядьки Парамона, сидит. Знает, где приткнуться, паразит… Чуть сигнал дам, хватайте его. Не бойтесь, револьвер со мной.

В неказистой хате дядьки Парамона, у которого, говорили, два сына в банде, собрались люди. Инструктор райкома партии Беловусько Федор Ильич, как представился приезжий, говорил:

– …Земельное общество вас самих в конце концов не устроит. Здесь нужна инициативная группа по созданию колхоза, потому как необходима более крупная организация хозяйства, чем парные супряги. Ничего не дают эти парные объединения тягла и сельхозинвентаря. Ну, объединились Иван с Павлом, имеют они два коня, четыре бороны, плуг. Семян набрали. А сколько таких более или менее справных супряг наберется? Объедини-ка безлошадных, что с того выйдет?

Пришедшие с секретарем сельсовета «активисты», слушая «бандита», у которого собрались проверить документы, переглянулись без опаски, не найдя ничего подозрительного в простом на вид, большелобом человеке, одетом в телогрейку и армейскую шапку, с раненой рукой на перевязи.

– С какого же перепугу ты мырнул от него? – шепнул Никифор Алексеевич Кормлюку.

– С чего ты взял? – привычно ответил на вопрос вопросом секретарь сельсовета. – Вот наш актив… Тебя недоставало, Никифор. В председатели колхоза хочу тебя рекомендовать.

– Что, новый фокус выкинул? – отмахнулся Никифор Алексеевич. – Партизана Фрола угробили, его предшественника поуродовали. Ты вроде бы дядьку Парамона хотел рекомендовать в председатели, его не тронут бандиты.

– Эту кандидатуру прибережем до лучших времен… – серьезно ответил Кормлюк, и вдруг его осенило: – Антон Тимофеевич! Ты вроде как почти что нашенский, бабаевский. Впрягайся-ка в председатели, народ поддержит…

– Он чего не поддержит… А стрельнут в кого? – моментально воспротивился Никифор Алексеевич.

– Что тебе далось это «стрельнут»? И меня могут уложить, да ничего вроде, Бог миловал, – задрал острый свой носик Кормлюк.

– И то верно… Да от тебя вреда-то никакого бандитам.

– А вредным-то зачем?

– Как же, Мироша, друг ты мой? Подладно-то со всеми – так не выходит у нас. Вот и колхоз-то: не успели сложить – распался. Чужой дядя вон хлопочет, а ты убег от него, банда тебе мерещится в лесочке.

– Ну, будет, Никифор, пошутил я. Лучше бы присоветовал племяннику возглавить колхоз, дело-то необходимое, сеять уж скоро, тянуть нельзя. А твоего Антона – хоть в плуг.

– Спасибо, Мирон Иванович, не для меня это, – наотрез отказался Сухарь. – У меня головные боли… Мне бы конюхом, люблю лошадок.

– Ну, смотри… Ты куда нацелился, уходишь? Нет, погоди, все-таки помогни нам документики проверить у этого инструктора. Поприсутствуй только.

Инструктор райкома охотно достал документы, подал их Сухарю, но тот кивком указал на секретаря сельсовета. Кормлюк прочитал предписание Торчинского райкома партии о направлении Беловусько Ф. И. в село Бабаево для организации колхоза, полистал новенький паспорт и военный билет, справку о ранении. Спросил:

– Удостоверение райкома есть?

– Еще не получил, не успел, а работа не ждет. К вам у меня первое поручение.

Кормлюк вздохнул:

– Вы хоть знаете, что, за обстановка у нас тут? О бандах слышали?

– На вокзале у кассы говорили мне.

– Какой вокзал?.. – изумился секретарь сельсовета, уже не сомневаясь в искренности приехавшего представителя. – В райкоме-то вам дали инструктаж?

Беловусько по-детски улыбнулся и рассказал:

– И дали и не дали… Я после госпиталя с женой приехал в Луцк к сестре, она тут с семьей, квартира… Позвала, мы и прикатили. Я – в обком к секретарю по кадрам насчет работы. Я в партии еще с довоенной поры. Мне предложили ехать в район, говорят, в какой хочешь. Согласен, отвечаю, в любой, где тут же дадут квартиру. Назвали Торчинский. Приехал один, зашел в райком, представился, мне дают направление к вам… Сказали, осторожней чтоб я… Так что скажете насчет актива?

– Актив, какой у нас актив, вся самодеятельность актив. К вечеру соберем.