Текст книги "Анатолий Собчак: тайны хождения во власть"

Юрий Шутов
Анатолий Собчак: тайны хождения во власть

ЧАСТЬ I
Собчачье сердце или Записки помощника ходившего во власть

Глава 1

Не Богу ты служил и не России...

– Служил лишь суете своей...

На жаргоне чукчей: «собчак» – выбракованный пес, не пригодный ходить даже в упряжке, от которого никакой пользы быть не может, только расходы на кормежку...

Каждый человек видит окружающий мир по-своему, а портретист всегда невольно разбавляет изображаемые цвета своими душевными красками. И поэтому лишен права выдавать свою точку зрения за всеобщую истину. В этих воспоминаниях я описал лишь то, чему был свидетель сам, оставляя читателю возможность беспристрастно оценить изложенное. Мне же видится разительное внешнее сходство Анатолия Собчака с нелепой шемякинской скульптурой «Петр Великий», поспешно-пылко принятой восторженным ленинградским мэром в дар от парижского псевдопатриотического ваятеля и скоротечно-любовно установленной в кустиках бузины и акаций у Петропавловского собора под тоскливым, особенно в ночном пустынном воздухе, колокольным возвыванием «Коль славен...» с одноразовой пушечной пальбой, отсчитавшей последние мгновения жизни, может, не одному поколению узников этой крепости-тюрьмы...

Вокруг установленной Собчаком скульптуры сейчас топчутся, громко урча, голодные голуби.

... «Надеждой нации в эпоху перемен» называли демокрады «мэра в законе», но «вора в натуре»...

Начало 1990 года на флангах Истории.

Все живут в Ленинграде и пока еще в СССР, а страна уже клокочет пеной, как повсюду уверяют, «самых демократических» выборов в Советы народных депутатов разных уровней. Растерянность властей чувствуется во всем.

Уже появились, надо полагать, впервые с незапамятных революционных времен, не заполненные вакансии в ОК и ГК КПСС в Смольном, а тех, кто продолжает там служить, также в новинку, постоянно травят в общественном мнении.

Уже не хватает калибра у Исполкома Ленгорсовета для поражения противников на социально-бытовом фронте.

Уже не только на предвыборных собраниях, где кандидаты дружно состязаются в любви к народу, а всюду и открыто забавляются язвительной критикой правительства СССР как в целом, так и поименно.

Уже Сашу Богданова, к его огромному сожалению, никто не арестовывает за «хулиганство» при продаже-раздаче своей газетки «Антисоветская правда», а созданный им самопальный образ «борца с коммунизмом» быстро тускнеет и линяет, в связи с отсутствием противников.

Уже отважный Невзоров рискнул первым обвинить в покупке по дешевке подержанного «Мерседеса» только что спроваженного в отставку главу Ленинградского ОК КПСС Ю. Соловьева, с которым еще совсем недавно, будучи в Ленинграде, взасос целовался Генсек Горбачев, прерывавший это достойное занятие лишь беседами со случайно подвернувшимися прохожими. После невзоровской телепередачи бывшего Первого секретаря обкома тут же лихорадочно исключил из партии им же вскормленный преемник, в недавнем прошлом ленинградский «главхимик» Б.Гидаспов, который чуть позже вдруг обнаружил, что любая цена покупки машины никоим образом не вяжется с приверженностью идеалам партии и уж тем более не может противоречить требованиям Устава КПСС.

Уже воздух официальных коридоров и кабинетов директивных органов пропитался беспокойной страстью к новым ощущениям, к авантюрам, к политическим переодеваниям. Страх за будущее у всех притупился, а развал устоев не огорчал, а веселил.

Это было время начала того хаоса, который предыдущие несколько лет, умело лавируя, маскируясь и обманывая всех и вся, скрупулезно подготавливали, по камешкам разрушая геополитическую структуру, трое, вероятно, хорошо оплаченных агентов «всемирного правительства»: Горбачев, Яковлев и Шеварнадзе. Они сеяли кругом ненависть ко всему прошлому и взаимные подозрения современников. Но конспирация их была настолько профессиональна, а разработанный в загранцентре сценарий операции по уничтожению нашей страны настолько безупречен, что во всеобщем стремлении к преобразованиям об этом никто догадывался.

Я недавно возвратился из-за границы, где проболтался много месяцев, пытаясь найти свое место в чужой мне жизни и втайне, не признаваясь в этом даже себе, надеялся осесть там до конца своих дней.

Живя в Германии, я с неснижающимся интересом следил за происходящим дома по перманентной рубрике в немецких газетах «Schicksal gegen Gyorbi» (Судьба против Горбачева).

На Запад погнала обида за бесцельно проведенные в тюрьме годы, куда меня определили по команде члена Политбюро Г. Романова, в ту пору возглавлявшего Ленинградский обком КПСС. Несмотря на то, что потом меня полностью оправдали и реабилитировали, все равно горечь от потерь и унижений не проходила. Тут, вероятно, уподобляешься человеку, попавшему под трамвай и потерявшему ногу. Он хоть и понимает, что это рок, судьба, случай, но особой радости от сознания, что остался жив, не возникает.

В поисках заработка я исколесил Европу и по чужому паспорту забрался даже в Южную Африку, пока наконец окончательно не понял все, что многим невозможно даже объяснить, как нельзя объяснить радугу слепому от рождения или заповедь блаженства обезьяне. Мы, советские, всюду в заграничном миру абсолютно чужие, а тамошняя среда обитания нам, русским, просто враждебна. Причем вовсе не от ощущения предвзятого или, скорее, равнодушного отношения к эмигрантам вообще, а потому, что, если была бы, скажем, жизнь на Марсе, то землянам, даже при всем радушии марсианских аборигенов, в родной атмосфере этой планеты, как и нам на Западе, без автономного дыхания не обойтись. И как бы хорошо ни было житейски с неслыханным числом сортов колбас и розовым унитазом, но тех, кому Родина не слово, а целое понятие, для кого личное благополучие не самое главное и нет ненависти к родной стране ( этих тянет домой неудержимо. Уж такие мы, русские люди, отформованные нашим советским образом жизни, с его клеймом в каждом движении мысли и души. Поэтому комфортно чувствуем себя лишь в нашем общем, пусть даже со съехавшей крышей, доме.

Придя к этому неслыханно простому выводу, я больше не терзал себя сомнениями и бесповоротно остудил обиды. Затем у германского Рейхстага, потрогав руками берлинскую стену, сильно антисоветски размалеванную с западной стороны, невысокую, но, как мне казалось, надежную, сломя голову помчался на своей машине немецкими и польскими дорогами к родному дому, первый раз прикорнув в кустах уже за пока еще советским Брестом.

В Ленинграде, начитавшись расклеенных на заборах, парадных и других пригодных местах разноформатных, но практически одинаковых по содержанию листовок кандидатов в «спасатели народа от советской жути» с фотографиями будущих героев и обязательно с разнообразными программами преодоления «73-летних бедствий», я без особого труда составил среднестатистический портрет жаждущего доверия избирателей «абитуриента». Это был обязательно антикоммунист, непримиримый в желании все разрушить, а затем... Правда, в парадно-заборных программах уверявший, что рушить, в общем-то, нечего, ибо якобы «некомпетентные» предшественники за 70 с лишним лет все и так уже «разрушили и разворовали». Термин «некомпетентные» встречался у всех подряд. Вероятно, тогда это было самой суровой оценкой советских властителей. Далее, среднестатистический кандидат выражал агрессивное желание обязательно добиться оставления всех средств на территории, где их заработали. Этим якобы лишая «кровожадный Центр» донорского содержания. Затем шло декларативное заявление о срочности и необходимости закрытия всех экологически вредных производств (невредных не бывает). После чего ( обещания активно содействовать в создании каких-то «правовых институтов власти» взамен «неправовым», но пока еще действующим. И заканчивалась такая чушь, как правило, клятвами беспощадно бороться со всеми привилегиями властей предержащих.

Удивившись бредовости этих небольших, но наивно-дерзновенных планов кандидатов в «спасатели отечества», я понял, что, похоже, страна под каким-то общеполитическим наркозом летит в «черную дыру», и самое время попытаться этому помешать. Дым будущих предвыборных сражений сразу заволок мне глаза, и я решил выставить по месту жительства свою кандидатуру в городской Совет от коллектива 48-го грузового парка, прославившегося впоследствии автоманифестацией на площади у Мариинского дворца в поддержку борьбы Собчака с депутатами и первым городским мэром Щелкановым.

Самым реальным претендентом на депутатский мандат в моем округе оказался майор советской армии из соседнего дома, который уже несколько лет сражался за сохранение маленькой «соловьиной» рощицы взамен строящегося на ее месте гаража для автотранспорта скорой помощи. Неистовый майор в своем захудалом военпредстве, видимо, не сумел растратить запас бурлившей в нем энергии с неистребимо яростным, не реализованным в жизни диктаторским началом. Своих сподвижников, в основном бабушек, майор уже много месяцев кряду водил на приступы бюрократических бастионов, агитировал за осаду и уничтожение техники на стройплощадке. Однажды в знак протеста силами наэлектризованных им активисток даже остановил троллейбусное движение. После чего вызвал телевидение для фиксирования своего эпохального выступления по поводу этого, в общем-то, мелкого хулиганства.

Ознакомившись с моей пестрой, намного превосходящей его по качеству, широте, а также сложности жизненного пути биографией, майор расстроился необыкновенно и через мегафон сообщил собравшимся во дворе, что я в прошлом систематически уклонялся от общественной деятельности на благо домовых соседей. Вдобавок этот офицер наябедничал в Выборгский РК КПСС. А в день выборов он, забравшись на высокий парапет у избирательного участка, нарушая закон, страшно кричал, призывая не голосовать за меня, по его мнению, «мерзкого уголовника из эпохи застоя», хотя и незаконно осужденного. После этих призывов военпред свалился в мартовский жухлый, меченый хитрыми воронами снег и еще долго бился, затихая в руках подхвативших его соратников. Мы с ним проиграли оба, хотя и победили остальных. Больше я свою кандидатуру по месту жительства не выставлял, а мандат, как помнится, так и не нашел своего владельца.

Второй секретарь райкома партии по доносу майора вызвал меня на беседу с угрозами. Я мог бы не ходить, будучи выброшен из КПСС в 1981 году «в связи с арестом», а после полной реабилитации так и не восстановленный, но интерес побеседовать, причем не зная о чем, с современным райфункционером возобладал. Поэтому я тихо постучался в строго официальную дверь кабинета в назначенное время.

Принят был сразу и встречен радушной хозяйской улыбкой, но после того, как представился, маска приличия озарилась недобрым блеском глаз. Тут же была вызвана миловидная юрисконсульт, что стало для меня новостью, так как раньше подобного рода специалистов в райкомах, помнится, не держали. Она положила перед секретарем принесенный с собой журнал «Огонек» N12 за март 1990 года, где был обо мне большой очерк, написанный московским журналистом, моим другом М. Григорьевым. Через год он вновь приедет помочь мне и погибнет при странных обстоятельствах в гостинице «Ленинград», где остановится. Его обгоревший труп 23 февраля 1991 года будет обнаружен в 754-м номере, первом от спасительного лифта.

Очерк, заинтересовавший секретаря райкома, назывался «Пожар в штабе Революции, или Дело о поджоге Смольного». Тут надо сразу пояснить тем, кто его не читал: я Смольный не поджигал, однако был арестован и посажен за то, что оказался невольным, но строптивым свидетелем поджога. И если других участников этой «операции», как тогда говорили, «по указанию ОК КПСС», прокурор города С.Соловьев приказал своим следователям, исполнявшим этот важный социальный заказ, обвинить в каких-то дурнопахнущих пустяках типа «распития спиртных напитков с несовершенно-летними барышнями», то к моей персоне отнеслись более внимательно и серьезно: сначала попытались обвинить в шпионаже, но не обнаружив страны, в чьих интересах я орудовал, решили переквалифицировать в «жуткие» хищения из Ленинградского областного и городского статистического управления, где мне в то время пришлось трудиться первым заместителем начальника, будучи, как тогда писали в газетах, одним из самых молодых и перспективных аппаратчиков города со всеми привилегиями занимаемой должности.

В своем очерке М. Григорьев довольно толково и популярно раскрыл всю нелепость, надуманность и негуманность брошенного в меня «судебного кирпича».

Секретарь райкома пошарил глазами над моей головой не фиксируя взгляд и, придав голосу тяжесть редкоземельных металлов, спросил, указывая на журнал, зачем я, судя по очерку и поступившему сигналу, клевещу на партию. Он именно так и выразился ( «по поступившему сигналу». Отчего повеяло холодом газетного мартиролога о новых вскрытых захоронениях жертв репрессий.

– Поступил сигнал или этот журнал? – невинно справился я.

Секретарь отвечать не торопился, видимо, раздумывая, как серьезней подавить мою веселость.

Пришлось выручать:

– У меня есть захватывающая идея. Давайте, невзирая на внешнюю привлекательность юрисконсульта, удалим ее и переговорим с глазу на глаз. Ибо если вопрос только в этом, то ни консультанты, ни свидетели нам не нужны. Идет?

Нельзя сказать, чтобы мой тон их смутил или разозлил, однако дама долго не решалась уйти. Видимо, к такому поведению посетителей в райкомах еще не привыкли. Как только она аккуратно прикрыла за собой дверь и потом вновь заглянула в кабинет, намекая на свое нахождение где-то рядом, я тут же растолковал секретарю, что обиды на партию у меня вовсе нет, а умысла клеветать ( тем более. Упрятали меня за решетку люди, но не партия, вина которой, на мой взгляд, только в том, что эти люди, чьи преступления против правосудия доказаны моей реабилитацией, до сих пор в ее рядах.

Наш недолгий разговор закончился обещанием секретаря убедить доносчика-майора в беспочвенной злобности и мстительности его натуры, после чего я простился с этим крепким, своевольным и пока еще самоуверенным человеком. Сидевшая в приемной очаровательная юрисконсульт с грудью, бунтующей против лифчиков, толкнула меня в спину взглядом, явно превышавшим ее должностные возможности.

Я шел по партийным коридорам, незабвенным пережитой болью за много лет моего отсутствия, и пытался обнаружить хоть какую-нибудь ошеломляющую новизну в сравнении с прежними временами, когда в райкомах все были помешаны на борьбе за чистоту своих рядов. Но лишь оказавшись под серым навесом городских дымов, загустевших сладким запахом соседней кондитерской фабрики, сообразил, что парткомы ныне ( это просто место, где у работающих одна цель ( повыситься в звании и вырасти животом. То была не их вина, а ошибка всей партии. Именно так недолго докатиться до всеобщего презрения подданных, что несравнимо опаснее, чем ненависть одиночек.

Мартовская поземка извивала ручейки снега по тротуару.

Беседа в райкоме вкупе с мегафонными выпадами майора при агитации жителей наших домов, а также другие брошенные в меня клеветнические камни, конечно, задели, и я решил найти способ публично поведать о своей жизни, дабы исключить всякие унижения впредь.

Такую возможность мне предоставила Бэлла Куркова ( хозяйка «Пятого колеса». Правда, пришлось обмануть ее ожидания в части наличия у меня леденящей душу антипартийной злобности и обобщенной закулисной аппаратной грязи, в ту пору охотно покупаемой журналистами, стремящимися демонстрацией своей смелости привлечь к себе внимание общества и тем самым вырваться из бесславно-заурядного бытия.

Бэлла Куркова – человек, несомненно, одаренный. Но движители ее устремлений работали на антитопливе общечеловеческих ценностей. Надо отдать должное: она приняла большое участие во мне, и по-человечески я благодарен. При этом следует признать: в деле идеологического поджога с северо-западной стороны нашего общего дома, ныне презрительно именуемого «бывшим СССР», выдающуюся роль сыграла именно Бэлла Куркова и ее «Пятое колесо». Символичным представляется также то, как ненужная по конструктивному замыслу деталь может расшатать всю телегу. Демонический талант родившейся в 1935 году Курковой бесспорен. Нешироко образованная в общепринятом смысле, иначе ущерб от ее деятельности был бы неизмеримо большим, она, наделенная природой прямо противоположными нужным человеку качествами, сумела добиться удивительного, потрясающего успеха в жизни, по уникальности сравнимого разве что с победой немолодой женщины в мужском турнире фехтовальщиков экстра-класса, где победительница выиграла все поединки, сражаясь простой штакетиной от забора. Это меня в ней восхищает.

Можно смело поверить: она на первых порах не была сознательным участником заговора по одурманиванию народа. Зная Бэллу Куркову достаточно хорошо, я могу предположить: ее вначале втянули, а затем просто использовали для эфирного промывания мозгов миллионам людей от остатков идей, на которых покоилось могущество нашей Родины. При этом умело играли на ее невостребованности природой, а также пылкой, искренней ненависти к чужому преуспеянию, схожей у Курковой по силе и необъяснимости разве что с гневной неприязнью молодого чахоточного к пышущему здоровьем ровеснику.

В прошлом неистовая редакторша пионерской газеты, она сохранила задорную хватку пионервожатой, напоминая мне этот детством впитанный образ каждым своим выступлением с любой трибуны. Только теперь, вместо красного галстука и пионерского значка, у нее бывало неопределенной формы платье цвета недозрелой сливы с брошью и порой нелепый вид, как у женщины, более привыкшей, скажем, к болотным сапогам и фуфайке.

Когда-то она, о чем рассказала мне сама, некоторое время работала на Колыме и Чукотке, а затем в Ленинграде многотрудно и долго добивалась ласки обкома партии и именно за это возненавидела функционеров всех мастей со страстью, достаточной для активного осквернения в любое время суток поверженных самой жизнью прежних своих хозяев.

И все-таки Куркова – мудрейший человек, умевший безошибочно угадывать дальнейшую судьбу объекта ее пропагандистских акций, не в пример, скажем, Паше Глобе. По крайней мере, брака за ней в этом важном деле я не помню. Стоило Курковой обратить внимание и якобы походя взять интервью у какого-нибудь абсолютно безвестного субъекта, потеющего от смущения под софитами ее телекамеры, как вскоре он, неожиданно для себя и окружающих, становился по-настоящему знаменит. Взошедшая звезда тут же представлялась всем как ее личная находка, с вытекающими отсюда вполне конкретными обязательствами этого «найденыша» служить ей впредь. На самом же деле, она своим сатанинским чутьем просто легко угадывала средь других очередного дьявольского посланника. Так было, к примеру, и с Собчаком. Используя свой дар провидения, Куркова на заре всей «перестроечной» вакханалии с блеском завоевала себе репутацию самой «бесстрашной Бэллы». Она устраивала по телевидению дикие оргии и шабаши у могил каталожных героев, ликуя и глумясь над каждым низвергнутым памятником, тем самым вовлекая массы в разрушение, но при этом всех уверяя, что спасает то, чему суждено и так погибнуть. После ее кликушеств сколько было перебито бессмысленными молотками реформаторов невосстановимых исторических камней – одному лишь Богу известно. Выдающимися «демократами» Бэлла считала лишь тех, кто наносил более меткие и сильные разрушительные удары. Но это было вначале.

Впоследствии средь надвигающегося на страну ужаса журналисты типа Курковой стали состязаться уже между собой в поисках наиболее эффектного способа насилия народа. Правда, владелица «Пятого колеса» не смогла в итоге причинить столько вреда, сколь хотела. Ибо ее «Колесо» давило только мягкие, покорные, избранные умы, жаждавшие, чтобы их обманули. В то время, как большинство людей малоспособно делать выводы из внушаемого. Нужно отметить: много дурного делалось помимо Курковой и вопреки ей. Это ее сильно угнетало и печалило. Куркова не без оснований считала, что лучше понимать мало, чем понимать плохо. Поэтому в безопасных для себя нападках на вчерашних сильных мира сего была решительна, последовательна и бескомпромиссна, не желая при этом ни в чем разбираться, сообразуясь лишь со своим дарованием и не перегружая его запрограммированную ограниченность. В самом начале, призывая всех к «славному» неповиновению и бунту против советской власти, забрасывая ее грязью и оскорблениями, она во имя жгучей страсти к скандалам порой заставляла людей любоваться собственным невежеством, при этом сама страдая комплексом политической неполноценности.

Я многим обязан Б. Курковой. И не только тем, что она была моим бессменным доверенным лицом на выборах в Ленгорсовет, убеждая жителей коммунальных трущоб Октябрьского района голосовать за меня. А главное ( тем, что свела меня с Собчаком и ему подобными «прорабами» разрушения страны. Именно с ее помощью мне удалось вблизи понаблюдать их «работу», а также присутствовать при зарождении новой социально-экономической формации, названной для простоты «рыночно-базарной». Благодаря Курковой мне удалось узнать, кто и как разгромил нашу Державу, а также тех, кто им в этом помог.

Личные заслуги Бэллы Курковой в деле уничтожения СССР оценены не сполна. Поэтому кроме нынешнего права пользоваться депутатской авиакассой и отдельным входом на летное поле, думаю, впоследствии ей дадут какой-нибудь чинишко либо безбедную кормушку на старость. Сама же Куркова свой вклад в грандиозное антинародное преступление считает значительным. Очень гордится, но только боится, что в случае, если нашему народу удастся отстоять свою землю и победить, то ее, как она выразилась, «обязательно, несмотря на возраст, повесят на первом фонарном столбе». Куркова это часто повторяла с надеждой ошибиться во время наших совместных совещательных прогулок вокруг пруда в Парке авиаторов, что напротив ее дома. Иногда нас сопровождала курковская беспородная собака, унаследовавшая от случайной встречи своих предков белый мех, малый рост, хвост кренделем и начисто лишенная признаков щедрой плодовитости. Вопреки бытующeму мнению о схожести повадок домашних животных с хозяйскими, пес был добр, некусач и незлобен.

Из многочасовых бесед с Курковой я понял, что весь политический маскарад с ее участием ей самой нужен только для отвлечения от сугубо личной, чисто человеческой неудовлетворенности.

Помнится, как Куркова вдруг захотела посетить церковь, которую «демократы» взяли в моду посещать. Над Смоленским кладбищем, заросшим репейником с лопухами, безостановочно разрывая воздух, кружило шумное воронье, вероятно, прикидывая сверху отсутствие свежих покойников и перспективы еще живых. Это кладбище с его двумя небольшими церквами стало в последнее время местом паломничества к могиле Блаженной Ксении Петербургской. Тут не было привычного на Руси ослепления великолепием каменных кружев собора, сверкающего своими витражами, богатством иконостаса, золотом крестов, а также созвездиями свечей в тенях старинных сводов и гармоничным пением хоров. Здесь все было на скорую руку и непрочно.

В деревянной, маленькой, свежевыкрашенной, подслеповатой часовне с густым запахом ладана топталось много народа, в большинстве своем женщины. Пока Куркова, ведомая наитием, расставляла в подсвечники купленные мною тут же в киоске свечи, я разглядывал часовню и паству, а все разглядывали популярную Куркову. Одна дама в кокетливой шляпке с небрежно прикрепленными к полям останками неведомой хищной птицы, в костюме оттенка резеды и лицом неподражаемо суровым, напоминавшим по цвету малину в сахаре, завидя Куркову, тут же прекратила скорбеть по, надо полагать, давно утраченной невинности, и, разукрасив себя улыбкой, довольно бесцеремонно попыталась вступить с Бэллой в разговор, чем, видимо, помешала ей сосредоточиться. Реакция Курковой была неожиданно-неуместной. Обладательницу кокетливой шляпки она резко принародно шуганула, что вызвало под сводом часовни неодобрительное оживление. Когда мы уже отъехали, я шутя попытался выяснить причину такой несдержанной «доброжелательности» в храме Божьем. Ответ ее был по-мужицки прям и краток. Стало предельно ясно: истинный жизненный путь носительниц этакой «добросердечности» и людоедской «приветливости» должен пролегать вдали от храмов человеческой веры и добродетели.

Что касается завоеванных Курковой в «жестокой» предвыборной схватке сразу двух депутатских мандатов, нужных ей, как она выразилась, для защиты от нападающих, то проба этого доверия избирателей была невысока, с учетом всем известной ситуации, сложившейся к началу тогдашних выборов в стране. Ибо голосовали за телеобраз, а не за человека. Поэтому, скажем, у того же Невзорова, бесспорно, была возможность получить полный комплект мандатов всех фасонов и цветов, городов и республик, от районного до союзного. Но он, благодаря своему тогда еще не фальшивому понятию о нравственности, свободе и смелости журналиста, публично отказался от этого разнокресельного набора. Этим на некоторое время сохранив симпатии к себе подавляющего большинства людей, живущих с широко открытыми глазами в таком замусоренном, задерганном, оболваненном мире. Для них Невзоров в своих «600 секундах» продолжал открывать всю нелепицу и кромешный абсурд бытия.