Текст книги "Вторая попытка"

– А кто играет белыми?

– Проскуряков, – ответил тренер. – Ребята, ещё раз повторяю, я ведь это уже говорил. Когда я называю пару, то первым называю того, кто играет белыми. Всем это понятно? Прошу запомнить на будущее.

Игра началась. Петя решил разыграть испанскую партию. И не просто испанскую партию, а свой любимый разменный вариант.

Все шахматисты, по его твёрдому убеждению, делились на две большие категории. Одни любят рисковать, обострять игру, идти вперёд, даже жертвовать пешками, а порой фигурами для того, чтобы захватить инициативу и провести атаку. Вторые, напротив, уделяли первостепенное внимание обороне, предпочитая журавлю победы в небе надёжную синицу-ничью в руках. Себя Петя безоговорочно относил ко второй категории. Чем плоха ничья? Ну, не добился победы и ладно. Главное – не проиграл! Оборону же легче вести, когда на доске поменьше фигур, особенно обладающих большими возможностями. Чего только ферзь стоит: мало того что по горизонтали и вертикали ходить может, так ещё и по диагонали ему разрешается двигаться. Крайне опасная фигура, особенно в руках таких сильных игроков, как Павлик.

Разменный вариант испанской партии не случайно носил такое название. Он позволял уже в самом начале разменять ферзей и ещё кое-что. На доске стало посвободней и попроще. «Меньше народа – больше кислорода», – облегчённо вздохнул Петя.

Но облегчение оказалось недолгим. Павлик Воробьёв как раз всю последнюю неделю дома разучивал различные варианты испанской партии по пособию о шахматных дебютах и, судя по всему, преуспел в этом занятии. Разменный вариант ему не очень нравился, но Павлик подходил к игре фундаментально: раз такой существует, да ещё и часто применяется, надо его хорошенько изучить. Как следствие, он сейчас начал чёрными перехватывать инициативу и неспешно, но планомерно сдавливать позиции белых словно тисками. Петя занервничал, страх четвёртого поражения начал о себе явственно напоминать. Он то и дело переводил взгляд с доски на Павлика и назад, пытаясь разгадать, где соперник предпримет наступление. Воробьёв оставался невозмутим, но в его глазах запрыгали озорные чертенята удачи.

К тридцатому ходу у чёрных были целых две лишние пешки. Итог игры сомнений не вызывал – довести партию до победы для чёрных было лишь делом техники, а уж техники Павлику не занимать. Петя лишь смог осуществить наименее болезненный для своей психики вариант поражения. Он не сдался, а просто просрочил отведённое на партию время. Красный флажок на его половинке шахматных часов упал, что означало присуждение победы сопернику.

Мучительно краснея, Петя протянул Павлику руку и поздравил его с победой. За такими жестами, как обязательное рукопожатие перед началом игры и по её окончании, когда руку подаёт проигравший, Михаил Аркадьевич следил очень внимательно. Кружковцы к этим ритуалам быстро привыкли и с удовольствием их соблюдали. Приятно ведь делать так же, как делают международные гроссмейстеры, начиная с самого чемпиона мира.

Аракелов, увидев, что партия закончилась, подошёл к мальчикам:

– Павел, поздравляю! Хорошо поработал над испанской партией. А ты, Пётр, не расстраивайся особо, просто сделай правильные выводы. Проанализируй, где были самые первые твои промахи сегодня. Ребята, сделайте совместный разбор партии. Это я ко всем обращаюсь, кто уже закончил!

После того как проигрыш стал свершившимся фактом, у Проскурякова словно упала гора с плеч. Бояться сегодня было уже нечего, и он совершенно искренне попросил Павлика показать совершённые в игре ошибки.

– Смотри, вот на 15-м ходу мне совершенно непонятно, зачем ты двинул эту пешку, – Воробьёв начал расставлять на доске позицию.

– А ты как бы сыграл?

– Надо подумать, точно не знаю, но я ожидал от тебя вот такого хода ладьёй.

Мальчики углубились в обсуждение возникающих вариантов, а по окончании сегодняшнего занятия кружка продолжили обмениваться мнениями, стоя на улице.

– А ты где живёшь? – неожиданно спросил Петя.

– Да тут недалеко, в районе Кирова, во дворах.

– Давай с тобой пройдусь, а потом уже домой пойду. Заодно договорим, – предложил Проскуряков.

Ведь где-то в этих дворах должна жить сама Галина Дмитриевна. Возможно, она даже ходит по тем же дорожкам, по которым сейчас пойдёт он.

– Давай, – согласился Павлик.

Они шли довольно медленно, продолжая обсуждать шахматную тему. Около дома Павлика в сгустившейся вечерней темноте виднелись стоявшие рядом друг с другом фигуры мужчины и женщины.

– Да, чего-то мы с тобой припозднились, как говорит моя бабушка. Вон мои родители меня уже встречать вышли, – несколько упавшим голосом произнёс Павлик и следом за этим крикнул: – Мама, папа, я пришёл! Мы сейчас с Петей только договорим, и я поднимусь домой.

– Хорошо, а то мы уже начали беспокоиться, – ответил его отец и, повернувшись к жене, предложил: – Пошли домой, не будем мешать.

– Подожди-ка минутку! – женщина сделала несколько шагов вперёд и спросила: – Петя, а ты почему не здороваешься?

Проскурякова с головы до пят словно пронзило молнией – перед ним стояла Галина Дмитриевна.

– Я… не успел… А мы же с Вами сегодня в школе утром здоровались, – лепетал Петя первое, что приходило в голову.

– Да, здоровались, но потом ведь попрощались. А значит, надо было ещё раз поздороваться! – чеканила слова Пантера.

– Извините, пожалуйста, я не сообразил… Здравствуйте!

– Хорошо. Здравствуй и сразу до свидания, – уже более мягким голосом ответила учительница и обратилась к сыну: – Павлик, только недолго, мы с папой тебя ждём.

Галина Дмитриевна с мужем пошли к подъезду, а Петя недоумённо обратился к Воробьёву:

– А что, Галина Дмитриевна – твоя мама???

– Да, а она у тебя русский ведёт?

– И не только, ещё классный руководитель. Слушай, но у неё же другая фамилия! – мысли Пети не сходились концами.

– Ну и что, так бывает. Просто мама оставила свою фамилию, девичью, а у меня папина фамилия.

– Ладно, поздно уже, заболтались мы с тобой, – Проскуряков чувствовал настоятельную необходимость побыть сейчас в одиночестве. – Пока.

– Пока, – ответил Павлик и пошёл к своему подъезду догонять родителей.

* * *

Его отец в это время, помогая жене в прихожей снять осеннее пальто, заметил в её глазах какое-то озорство:

– Галка, ты чего? Это что, твой очередной ученик ходит на шахматы вместе с Павлом?

– И не просто мой ученик, и не просто на шахматы. Надо было мне, Витенька, тебя с ним познакомить! – лукавая улыбка осветила лицо Галины. – Ведь это и есть твой новый соперник в борьбе за право предложить мне руку и сердце!

– Так я же тебе предлагал руку и сердце N лет назад, и, как я понимаю, ты их приняла! – Виктор мягко обнял жену за плечи и поцеловал её.

– Ну так это когда было! – ответила Галина, розовея от ласкающих прикосновений мужа. – А за внимание женщины надо бороться постоянно, каждый день, не покладая рук! Усвоил, дорогой? А то вдруг я дождусь совершеннолетия Пети и махну с ним куда-нибудь, помахав тебе на прощание ручкой!

– Только попробуй! – Виктор с улыбкой погрозил жене пальчиком.

– Ещё как попробую! Так что не забывай, что меня надо завоёвывать каждый день! – глаза Галины сверкали от счастья. – Ладно, вон шаги Павлика уже слышны. Надо идти ужин разогревать.

3

И вот оно наступило, то самое мгновение, которого Вилор ожидал и одновременно боялся с самого момента посадки в самолёт, все прошедшие почти два часа. Выпускающий раскрыл люк, и на фоне довольно хорошо освещённого салона возникла леденящая душу чернильная бездна. Вилор старался успокоить себя запавшими в память словами инструктора разведшколы: «Не бояться прыжка с парашютом человек с нормальной психикой не может». Правда, потом инструктор сразу же добавлял, что нужно этот естественный страх преодолеть. А вот это у Вилора Скубжевского получалось из рук вон плохо. Сердце бешено колотилось, как перед свиданием с девушкой, в которую безнадёжно и без всякого намёка на взаимность влюблён.

Скубжевский посмотрел на сидевшую рядом Таню. Её тонкий, остро очерченный нос с горбинкой заметно побледнел, выдавая царившее в душе девушки напряжение. «Боже мой, как же она всё-таки красива!» – подумал Вилор. Уже ради того, чтобы перед такой красотой не ударить в грязь лицом, надо было прыгать, невзирая ни на что. Тем более что привыкшие за несколько мгновений к контрасту света и тьмы глаза уже различали в проёме люка проблески облаков на фоне звёздного неба, которое совсем скоро должно озариться алыми красками рассвета.

При рассадке в самолёте кем-то было решено, что первой будет прыгать Таня, а уж затем на свидание с завораживающей бездной отправится Вилор. От осознания этого обстоятельства Скубжевскому стало легче. Даже если он, покидая самолёт, будет дрожать как осиновый лист, девушка этого не увидит. А значит, можно не обращать специально внимания на предательское трепыхание в руках и ногах. Главное – только прыгнуть. Правда, в самолёте были ещё два выпускника их разведшколы, которых должны будут выбросить в другом районе минут через двадцать. Но на их отношение к неутихающей дрожи по всему телу Скубжевскому было глубоко наплевать. И знал он этих парней довольно поверхностно, и вряд ли когда-либо ещё увидит их в своей жизни, даже если все в итоге доживут до конца войны.

– Сёмина, Скубжевский, – обратился к Тане с Вилором сидевший рядом капитан. – всё помните? Какой пароль?

– Скажите, здесь поблизости есть гать на болоте? – первой выпалила Таня.

– Отзыв? – не унимался капитан.

– Идите направо до опушки леса, потом с километр вперёд, – опередил свою напарницу Скубжевский.

– Всё правильно. Таня, Вилор, вы, собственно всё знаете. Информация об этом немецком объекте крайне необходима. Помните об этом, – несколько сдавленным голосом произнёс капитан. – И берегите себя… если получится. Сёмина, приготовиться!

Таня поднялась, одними глазами улыбнулась Вил ору и прошла несколько метров, отделявших её от чернеющей пасти люка. Скубжевский на мгновение закрыл глаза, а когда снова посмотрел на люк, девушки в самолёте уже не было.

– Скубжевский, приготовиться! – голос капитана вырвал Вилора из одной реальности и позвал в другую. Он механически поднялся, сделал несколько шагов и по властному жесту руки выпускающего на своём плече с закрытыми глазами перешёл через люк в другую вселенную.

Куда-то сразу пропал слух. Тело кувыркнулось. Понять, где верх, где низ, не удавалось. Казалось, что прошла сама вечность, прежде чем Вилор испытал резкий толчок по всему телу от раскрывшегося парашюта. Это был его третий прыжок в жизни, но Скубжевский никак не мог преодолеть липкий страх и каждый раз молил судьбу, чтобы больше такого никогда не было.

Сейчас, летя навстречу земле, Вилор подумал: «А всё-таки я прыгнул! Причём первый раз ночью!.. А мама с папой об этом никогда уже не узнают…»

* * *

При мысли о родителях его глаза мгновенно покрылись плотной пеленой слёз. Вилор проклинал тот палящий от адского солнца летний день, когда немецкая бомба превратила в месиво вагон со всеми людьми в нём. И теперь уже никогда мама с папой не пройдут улицами родного Минска, не увидят его парков и очаровательных домиков Троицкого предместья. Какое это страшное в своей непоправимости слово – никогда.

После гибели родителей Вилору хотелось только одного – мстить, мстить и ещё раз мстить. Причём немедленно! Поэтому когда его, успевшего к началу войны закончить первый курс истфака, вместо передовой отправили в тыл, в разведшколу, разочарованию не было предела. «Зачем я сказал, что хорошо владею немецким языком? – кусал себе губы Скубжевский. – Ведь никто бы не стал это проверять, если бы я не сказал».

Боль в душе оставалась сильной, но уже не такой нестерпимой. Свободного времени в разведшколе практически не было. Занятия, тренировки, снова занятия. Оказалось, и немецкий язык надо совершенствовать. Некоторые курсанты знали его заметно лучше Вилора. А особенно Таня, закончившая два курса в МГУ по германской филологии.

Девушка поразила Скубжевского с первого взгляда. Невысокого роста, стройная, гибкая, с невыносимо красивыми серыми глазами, увлечённо декламирующая «Фауста» на языке оригинала.

Впрочем, времени на «Фауста» практически не было. Положение на фронте не радовало, поэтому срок обучения в разведшколе дважды сокращали, доведя его до 10 месяцев. Учились в ближнем Подмосковье, по Ярославской дороге. Осенью сорок первого года, в наиболее тяжёлые дни и недели обороны Москвы курсанты с особенным напором рвались на фронт, проходивший от них в сотне-другой километров.

Вилор помнил, как к их общей радости от начала контрнаступления Красной Армии под Москвой добавилось особенное ликование курсантов-москвичей, среди которых была и Таня. Девушка вместила все свои эмоции в одно-единственное слово:

– Наконец-то!

Её глаза впервые за несколько бесконечно долгих месяцев тревог сияли счастьем. Скубжевский радовался вместе со всеми, но одновременно вспоминал родной Минск, до которого от линии фронта было ещё так далеко. Догадавшись о причине грусти Вилора, Таня тогда подошла к нему и мягко провела по плечу рукой:

– Ты только потерпи! Потерпи совсем немножко. Видишь, как мы теперь наступаем! Скоро в Минске будем, совсем скоро. А я никогда в Минске не была! Ты мне его покажешь?

– Конечно, Танюша. Обязательно покажу! Минск очень красивый, тебе обязательно понравится. Вот только, – у Скубжевского предательски задрожали губы, и он ничего не смог с этим поделать, – вот только никого у меня там теперь нет. И не только там. Совсем никого. Один я на всём белом свете.

– Ты не один! – Таня старалась его переубедить, хотя и понимала, что ничем не может помочь горю Вилора. – Мы же все с тобой… И я тоже!

В тот врезавшийся в память день Скубжевский осознал, что Таня не просто девушка, которая ему нравится. Он понял, что нашёл свою любовь. И теперь в его жизни нет больше невыносимой пустоты. Вилор представил себе, как они с Таней, отмечая после войны день нашего наступления под Москвой, всегда будут помнить, что для них это ещё и личный праздник, о котором знают только они двое. Вот только бы дожить до победы и увидеть, какая жизнь тогда наступит.

Вилор не признался Тане в своих чувствах ни в тот день, ни после. Он панически боялся услышать от девушки что-то вроде: «Извини. Ты очень хороший человек, надёжный, верный, искренний, умный. Но ты для меня только товарищ. И ты обязательно ещё найдёшь своё счастье. А мы останемся друзьями». Подобные фразы Скубжевский встречал в кино и читал в книгах, всякий раз глотая слёзы. Невыносимо больно было бы услышать их от Тани.

Вилор никак не мог понять, как в действительности относится к нему Татьяна. С одной стороны, она с радостью заговаривала с ним сама и даже дарила украдкой нежные взгляды, а с другой – словно очерчивала невидимую грань, через которую не позволяла переступить.

Скубжевский боялся, что после окончания разведшколы их с Таней дороги разойдутся. Поэтому его радости не было предела, когда выяснилось, что их вместе направляют на задание через линию фронта. Да ещё в Белоруссию. Правда, не в Минск, а в леса и болота Полесья. Впрочем, хорошо, что не в Минск. Сейчас оказаться в родном городе было бы просто невыносимо. Ведь там опустевшая квартира с мамиными платьями в шкафу и солидными отцовскими книгами по философии. А на кухне на полочках чашки и тарелки, из которых они кушали. Тогда, до войны… Вилор боялся, что захлёстывающие эмоции, окажись он вдруг в Минске, помешают выполнить задание, и вообще он всё провалит. Поэтому хорошо, что в Полесье, а не в Минск. И рядом Таня, лучшая в мире девушка.

* * *

Вилор приземлился не слишком удачно. Парашют зацепился за ветви огромной ели, Скубжевского при соприкосновении с землёй занесло в сторону, левая нога подвернулась и теперь ощутимо болела при каждом шаге. Но сейчас, несмотря ни на что, надо было выйти к месту встречи с Таней.

Уже начинало светать. О том, чтобы сложить и присыпать парашют землёй, не могло быть и речи. Слишком сильно он запутался в еловых лапах. Надо было собрать в вещмешок минимально необходимые вещи и побыстрее уходить из точки приземления. Вдруг немцы засекли высадку парашютистов. Правда, ещё была ночь, но ясная и звёздная. Да и звук самолёта, конечно, на земле должны были слышать. Хорошо ещё, что новолуние.

Вилор вынужден был зажечь портативный фонарик, чтобы сориентироваться по карте. Его страшил этот крохотный комочек электрического света, который мог выдать местоположение. Но другого выхода просто не было. Не бродить же по незнакомому лесу наугад. Несерьёзное занятие, особенно для выпускника разведшколы. Конечно, можно было отсидеться неподалёку до момента, когда окончательно рассветет. Скубжевский при иных обстоятельствах, скорей всего, таким образом и поступил бы. Но сейчас им руководило желание как можно скорее найти Таню, убедиться, что с ней всё в порядке. А дальше будь что будет! Главное – будет рядом Таня.

На карте были отмечены две точки сбора – основная и запасная. На основной точке надо было ждать три часа с момента приземления. Если партнёр не появлялся, то, оставив знак в виде обломанного куста или маленького деревца, следовало перемещаться к запасной точке сбора. Если и там встреча не происходила, то необходимо самостоятельно идти в расположение партизанского отряда, которым командовал старший лейтенант Коновалов.

Скубжевский при помощи карты, компаса и интуиции определился с направлением движения. Правда, интуиция оказалась дамой весьма ветреной. Направление пришлось по ходу ещё дважды корректировать. Идти стало легче. Во-первых, боль в ноге практически утихла. А во-вторых, утро вступило в свои права и озарило собой свежую майскую листву деревьев. Пели птицы, прямо в лицо Вил ору улыбались поздневесенние лесные цветы. А впереди была встреча с Таней.

Весна, утро, лес, свидание с самой лучшей девушкой на свете… Вот если бы ещё не было войны… Закрыть бы сейчас глаза, сосчитать до трёх или до десяти, а потом открыть и оказаться в прежнем, довоенном мире. Где живы мама и папа, где всё хорошо. Единственное, что Вилор хотел бы забрать с собой из нынешней жизни в ту, воображаемую, – это Таня.

* * *

Витая среди прекрасных, но, увы, неосуществимых видений, Скубжевский неожиданно для себя самого легко вышел к основной точке сбора. На краю лесной полянки лежало густо заросшее мхом большое дерево, на котором спиной к Вилору сидела до боли знакомая фигурка. От радости Скубжевский перестал следить за тишиной своих движений и сделал несколько шагов обычной походкой. Сразу хрустнули под ногами валявшиеся на земле ветки, сидевшая фигурка вздрогнула и моментально обернулась, одновременно отработанным до автоматизма движением выхватывая из-под стёганки пистолет.

Скубжевский увидел, как девушка, заметив, что причиной тревожного хруста был он, с облегчением улыбнулась, вскочила с дерева и побежала ему навстречу:

– Вилор, ну почему так долго? Я уже всё, что могла, передумала, а тебя всё нет и нет.

– Ну видишь, я здесь, всё в порядке.

Скубжевский положил руки на плечи Тане, и впервые

в жизни она позволила это сделать. Но когда Вилор попытался её ещё и поцеловать, – мягко, но одновременно решительно отвела своё лицо в сторону. Впрочем, Скубжевскому сейчас с лихвой хватило радости и от прикосновения к плечам. Ему казалось, что сквозь свою и Танину плотные стёганые куртки он слышит удары сердца девушки и даже может без труда подсчитать её пульс.

Надо было искать партизанский отряд, командование которого заранее радиограммой было извещено о скором прибытии людей с большой земли для выполнения специального задания. Оставалось надеяться, что отряд не сменил место своей дислокации, известное Вилору и Татьяне. Если сменил, то потребуется дополнительное время на поиски, но молодые люди были уверены, что всё равно найдут партизан. В конце концов, отряд – это ведь не иголка в стоге сена, не может же он просто раствориться в лесу, даже таком огромном, болотистом и труднопроходимом.

Сверив ориентиры на местности с картой, молодые люди выбрали направление движения и пошли, стараясь ступать как можно бесшумнее. Однако постепенно лесная тишина, прохладное, но предвещавшее тёплый майский день утро, трели птиц, способные удовлетворить самый изысканный музыкальный вкус, настраивали на лирический лад и притупляли внимание. Тем неожиданней оказался прозвучавший почти громовым голос, который раздался откуда-то сзади:

– Стой! Руки вверх на голову! Не двигаться!

Скубжевского пробил насквозь холодный пот. Судя по напряжённому и побледневшему лицу Татьяны, она себя чувствовала не лучше. Вилор незаметно изловчился немножечко повернуться и боковым зрением увидел пожилого бородатого человека, одетого в укороченную, видимо, подрезанную шинель без знаков различия. На голове его была плотно нахлобучена видавшая виды кепка, потерявшая от времени какой-либо определённый цвет, но, похоже, изначально серая. В руках мужика зловеще поблёскивала винтовка.

Следом за бородачом из зарослей орешника показался парень лет двадцати пяти со «шмайссером» в руках. «Так это ж партизаны!» – с облегчением сообразил Скубжевский.

– Товарищи, мы свои! – в голосе Вилора звучала дрожь, которую он не смог пока подавить до конца.

– Это мы ещё разберёмся, кто тут свой, а кто не свой, – развязно ответил парень со «шмайссером». – Оружие есть? Корнеич, обыщи этих гавриков!

Мужик в укороченной шинели, который, судя по всему, и именовался Корнеичем, деловито начал обыскивать Скубжевского. Обнаружив ТТ, он буднично извлёк пистолет и сунул его себе за пазуху.

– А теперь Вы, мадам, – повернулся он к Сёминой.

– Какая я вам тут мадам? – возмутилась Татьяна и прикусила губу, оборвав себя на полуфразе.

Вилор заметил осторожность напарницы и пожалел, что с самого начала обратился к Корнеичу и сопровождавшему его парню словом «товарищи». А вдруг это никакие не партизаны, а самые настоящие полицаи? Правда, у полицаев должны быть в одежде хоть какие-то отличительные признаки, минимум повязка на рукаве. От этой мысли у Скубжевского немного отлегло на душе. Но он продолжал корить себя за то, что так неосторожно поступил при первом же контакте с незнакомыми людьми на оккупированной территории. «Какой из меня, к чёрту, разведчик, если я так оплошал?» – мрачно думал Вилор.

Таня тем временем пыталась решительно протестовать против ощупывания своего тела руками Корнеича:

– Я же женщина, Вы не смеете меня так досматривать!

– А мне всё равно: женщина ты или чёрт в юбке! – ворчал Корнеич, продолжая похлопывать её по одежде. – А ты, девка, к тому же не в юбке, а в штанах.

Корнеич извлёк наружу Танин пистолет и удовлетворённо засунул его себе в карман.

– Давай свяжем им руки! – предложил парень.

– Да ладно тебе, доведём так, тут недалеко. Да и не сбегут они, чую я.

– Прямо к командиру поведём? – не унимался парень.

– А куда ж ещё? – важным голосом ответил Корнеич. – Там он с комиссаром быстро разберётся, что это за птицы. Давай, Лёха, я спереди пойду, а ты замыкай. Держи их на мушке, ежели что.

Упоминание не только о командире, но ещё и о комиссаре обрадовало Скубжевского. Точно партизаны, а не полицаи. Но в следующий раз надо быть повнимательнее, чтобы неосторожное слово не слетало с лёгкостью с языка. Тут цена – жизнь. Он посмотрел на шедшую рядом Таню. Лицо девушки от волнения порозовело, но губы уже не были стиснуты до белизны. Видимо, она тоже немного успокоилась.

Идти под конвоем пришлось с полчаса. Но сейчас хоть не нужно было смотреть под ноги, чтобы лишний раз не хрустнула какая-нибудь веточка. Наконец посреди леса, в сухом сосняке показался лагерь с землянками и уже был слышен шум человеческих голосов. Кто-то чистил винтовку, кто-то пилил дрова, а несколько человек с аппетитом поглощали содержимое своих котелков.

Партизаны, мимо которых проходила процессия во главе с Корнеичем, поворачивали головы и с любопытством разглядывали Таню и Вилора. Причём внимание задерживалось в основном на Сёминой. Как-никак, далеко не каждый день можно увидеть в затерянном в лесу лагере новое миловидное девичье лицо.

– Кого ведёшь, Корнеич? Лазутчиков нашёл? – слышалось с разных сторон.

– Посторонись! Сейчас во всём разберёмся, – отвечал вместо бородача неугомонный Лёха.

Дойдя до штабной землянки, Корнеич на ходу бросил своему напарнику:

– Ты, паря, давай тут с этими побудь, а я до командира спущусь.

Через пару минут он вышел из землянки и коротко приказал:

– Задержанные граждане, заходьте внутрь!

В землянке было довольно светло, хотя керосиновая лампа изрядно чадила. Скорей всего, была заправлена не керосином. За дощатым обструганным столом сидели двое. На одном была красноармейская гимнастёрка с тремя кубиками в петлицах. На вид ему было вряд ли больше 25 лет. «Коновалов тоже старший лейтенант, пока всё совпадает», – подумал Вилор.

Второй выглядел заметно старше, с бритой головой. Одет он был в гражданское и носил стриженные щёточкой усы с проблёскивающей в них сединой. «Это, видимо, комиссар», – решил Скубжевский и обратился к обладателю кубиков:

– Товарищ старший лейтенант, прикажите оставить нас с Вами наедине. У нас есть очень важное сообщение.

– Корнеич, покури снаружи! – обратился к бородатому мужику предполагаемый командир.

Корнеич недовольно засопел, но, подчиняясь приказу, вышел. Вилор перевёл взгляд на бритоголового.

– От комиссара у меня секретов нет и быть не может! – заметил движение глаз Скубжевского старший лейтенант. – Кто такие будете, куда путь держите?

– Скажите, здесь поблизости есть гать на болоте? – заметив колебания Вилора, взяла на себя инициативу Таня.

Старший лейтенант удивлённо перевёл на девушку взгляд, но быстро взял себя в руки:

– Идите направо до опушки леса, потом с километр вперёд.

– Младший лейтенант Скубжевский, младший лейтенант Сёмина, – представился сам и представил напарницу Вилор. – А Вы, если не ошибаюсь, старший лейтенант Коновалов?

– Так точно. Иван, – протягивая руку сначала Вилору, а затем Тане, ответил командир.

– А я – комиссар отряда Алексей Сергеевич Портнов, – вступил в разговор молчавший до сего времени бритоголовый мужчина.

– Татьяна, Вилор, – произнёс в ответ Скубжевский.

– Очень приятно. Насколько я знаю, задание у вас особое, сложное, давайте обговорим ваше пребывание в отряде, – предложил Портнов.

– Да подожди ты, Алексей Сергеевич, они же с дороги, голодные. Давай сначала кашей накормим. Не возражаете? – уточнил Коновалов.

– Нисколько! – мечтательно улыбнулась в ответ Таня посмотревшему на неё и уже не пытающемуся отвести взгляд Ивану.

– А ещё неплохо было бы вернуть нам оружие, – напомнил Вилор.

– Ох, чёрт, как же я это забыл! – хлопнул себя по лбу Коновалов и крикнул наружу: – Корнеич, верни товарищам оружие!

Пшённая каша из концентратов показалась удивительно вкусной. На душе у Вилора сделалось тихо и спокойно. Впервые с момента посадки в самолёт он смог по-настоящему перевести дух. Тревоги и волнения отошли в сторону, солнечный день уже окончательно вступил в свои права, а самое главное – рядом была Таня. Скубжевский не отрываясь смотрел на её лицо, но девушка так увлеклась кашей, что не замечала обращённого на неё взгляда.

* * *

А взглядов было не один, а целых два. Иван Коновалов украдкой, но вполне определённо удерживал Татьяну в поле своего зрения. Девушка понравилась ему сразу. Иван не строил в голове никаких планов насчёт будущего, он просто радовался тому, что в его жизни появилась Таня Сёмина. И не важно, что знакомство, скорей всего, будет коротким. Найдут разведчики свой объект, выполнят задание и отправятся в обратный путь. Сколько на это уйдёт времени: неделя, две, месяц? Вряд ли больше. Коновалов, воевавший с первого дня, а затем долго выходивший, но так и не вышедший из окружения, на своём примере знал, как быстро может поменяться обстановка. Никогда не знаешь, что будет с тобой завтра и будет ли в жизни само это завтра. Поэтому важен каждый день, каким бы он ни был. Ведь этот самый день может оказаться последним. Разве получится в таких условиях строить долгосрочные планы?

Иван наконец-то пересилил себя и отвёл взгляд от Татьяны:

– Предлагаю обсудить ваше положение в отряде и чем мы можем помочь выполнить данное вам задание. Из штаба партизанского движения нам сообщили, что оно очень важное и связано с поисками определённого немецкого объекта. Приказали оказывать любое возможное содействие. Вот, собственно, всё, что я знаю.

– Да, поставленная задача именно такова, товарищ старший лейтенант, – Вилор старался держаться предельно официально, ощущая зарождающуюся неприязнь к Коновалову из-за внимания последнего к Тане. – Нам надо будет совершать разведывательные походы по окрестностям, попытаться войти в контакт с местным населением. Может, кто-то что-то знает. В идеале желательно захватить «языка» из числа военнослужащих противника. На крайний случай полицая, но только достаточно высокопоставленного, который может владеть интересующей нас информацией.

– Понятно. С «языком» попробуем помочь. Но это потребует операции с нападением на штаб в райцентре. Её надо тщательно подготовить. Поймите, это большой риск, у нас могут быть потери. А если этот «язык» ничего не знает? Тогда получится, что ребята погибли зря… Сердце кровью обливается, когда кого-то теряем. Мы же здесь уже сроднились, как одна семья стали, костяк отряда с лета сорок первого, вместе из окружения выходили.

– Товарищ старший лейтенант, мы всё понимаем, но Вы сами спросили о помощи. Поимка «языка» – это реальная помощь, – настаивал Скубжевский.

– Да я всё понимаю, подумаем вот с комиссаром вместе, как лучше сделать. И ещё. Что о вас мы ребятам в отряде скажем? Вы же не будете, как все бойцы, общему распорядку подчиняться? Значит, станет ясно, что у вас спецзадание.

– Видимо, не удастся скрыть, что у нас спецзадание. Тем более если речь идёт о захвате «языка» или ещё о какой-нибудь операции отряда в помощь нам. В отряде же не должно быть предателя? – вступила в разговор Таня.

Коновалов с удовольствием перевёл на неё взгляд. Теперь у него была уважительная причина любоваться девушкой, выдавая поедание глазами за жест вежливости к собеседнице.

– Алексей Сергеевич, что думаешь? – обратился командир к Портнову.

– Я тоже склоняюсь к тому, что высказала товарищ Сёмина, – задумчиво провёл рукой по бритой голове комиссар. – Полностью скрыть, что прибывшие к нам товарищи выполняют спецзадание, нам не удастся. А значит, надо действовать с учётом этого. Думаю обратить данное обстоятельство на пользу дела. То, что наши бойцы будут знать, что содействуют выполнению особо важного задания из центра, поднимет моральный дух в отряде. Он и так у нас неплохой, но предела для совершенства ведь нет.