Текст книги "Вторая попытка"

6

Татьяна проснулась от взгляда, обращённого прямо на её лицо. В землянке стоял Коновалов.

– Иван? Что-то случилось? – встрепенулась девушка, ещё не отойдя от затяжного сна.

– Да вот пришёл посмотреть, как ты. Как себя чувствуешь?

– Нормально чувствую, – ответила Сёмина, хотя даже для себя ещё не успела толком определить собственное состояние.

– А я всю ночь не спал, всё думал, как ты, – Коновалов присел рядом с Татьяной на топчан.

Его рука начала медленно скользить по шинели, выполнявшей функции одеяла. Таня с напряжённым вниманием следила за медленным перемещением Коновалова по поверхности топчана. Когда Иван начал поглаживать шинель в районе груди, девушка не выдержала:

– Не надо. Зачем это?

– Ты такая славная… и очень красивая, – зашептал Коновалов.

– Товарищ старший лейтенант, – перешла на официальный тон Татьяна. – Вы командир отряда, который оказывает младшему лейтенанту Скубжевскому и мне содействие в выполнении задания центра. Оказывает очень хорошо. Я Вам очень благодарна, искренне это говорю. И мы, надеюсь, ещё и просто хорошие товарищи. Но сейчас мне показалось, что Вы хотите от меня чего-то большего. Я не могу это большее Вам дать, простите. Возможно, мне просто показалось. Тогда прошу извинить меня.

– Показалось! – с плохо скрываемым раздражением ответил Коновалов и резко убрал руку с шинели. – А ты… ты всегда будешь не готова на большее? Всегда?

– Товарищ старший лейтенант, очень прошу Вас. Давайте прекратим этот разговор! – взглянув на лицо Ивана, Татьяна увидела на нём гримасу отчаяния и решила хоть как-то смягчить ситуацию. – По крайней мере, сейчас прекратим, хорошо? Война идёт, а мы ещё задание никак не выполним.

– Ясно, – пробормотал Коновалов. – Небось своему Вилору совсем другие слова говоришь.

– Иван! – Таня резко повысила голос. – Что Вы себе позволяете обо мне думать? У нас со Скубжевским чисто товарищеские отношения. Да, мы хорошо знаем друг друга, но это из-за совместной учёбы в разведшколе. Вот и всё. Извините, мне сегодня надо будет передать радиограмму в центр, её ещё нужно подготовить.

– О Скубжевском будет в радиограмме?

– А что о Скубжевском? Он что, провалил задание или к немцам перешёл на службу? Нет. Если о вчерашнем, то мне самой его поведение не понравилось, но считаю, что тут нет никаких оснований для информирования центра.

– Ясно, младший лейтенант Сёмина. Вам виднее. Раз нет оснований, то и нет, – с напускным безразличием произнёс Коновалов. – Вот только не обжечься бы с этим твоим Скубжевским. Смотри не пожалей потом, что так поступаешь.

Коновалов вышел из землянки.

Таня принялась нервно глотать остывший вчерашний чай из стоявшей на столе алюминиевой кружки. Она и не заметила, как в землянке появился Вилор. Лицо Скубжевского было крайне бледным, но во всём остальном он, похоже, смог с собой совладать.

– Доброе утро! Через полчаса радиосеанс?

– Через 28 минут, – взглянув на часы, нарочито точно ответила Татьяна и подумала: «А он, пожалуй, действительно боится, что я в центр сообщу. Тут, наверное, в чём-то Иван прав».

– Вот, передай это в центр, – Скубжевский вручил своей напарнице небольшой густо исписанный листочек.

Таня пробежала глазами текст. Вилор сообщал, что получить информацию об объекте Z от «языка» не удалось, вероятность взять нового «языка», владеющего нужными сведениями, минимальна, а потому просил для себя разрешения непосредственно направиться в райцентр и дальше действовать по обстоятельствам.

Девушке показалось, что Скубжевский, собираясь идти в посёлок, чуть ли не в сам немецкий штаб, хочет этим поступком реабилитировать себя за вчерашнее. Но она не могла не согласиться с Вилором в том, что вариант с «языком» отпадает и нужно искать что-то другое. Возможно, даже очень рискованное, но время поджимает.

– Хорошо, сейчас зашифрую.

– Что-нибудь ещё предлагаешь передать в центр? – Скубжевский не смог до конца подавить дрожь в голосе.

– Нет. Считаю, что всё написано полно и исчерпывающе. Передам в таком виде, – спокойно, но подчёркнуто холодно и официально ответила Татьяна.

Скубжевский ушёл, чувствуя себя лишним. Девушка приступила к шифрованию сообщения. Когда работа была закончена, да сеанса связи оставалось ещё 8 минут. Надо было включить рацию, проверить настройки частоты и ждать наступления нужного момента. Все эти действия у Татьяны были доведены до автоматизма. А когда руки действуют автономно от головы, то в эту самую голову начинают проникать всякие посторонние мысли. И даже очень неподходящие. Как сейчас, когда перед глазами Тани возник смутный, расплывчатый образ Курта Зайдлица, покорно ждущего своей участи с подрагивающими, словно в тике, плечами.

– Сгинь, сгинь навсегда, – прошептала Таня.

Усилием воли ей удалось стереть, словно ластиком, сгорбленную фигурку из памяти. Палец, тот самый палец, который вчера чувствовал мертвенный холод спускового крючка, начал посылать в эфир точки и тире. Без всякой дрожи. Это важно, поскольку в центре знают её почерк.

Закончив передачу и сняв наушники, Татьяна удовлетворённо улыбнулась: «Всё нормально. Я смогла и дальше смогу».

Ответа центра надо было ждать завтра в это же время. А сегодня, получается, совсем нечем заняться. Таня почувствовала, что её снова клонит в сон. «Странно, я же спала часов 12. Вообще не помню, когда столько спала. До войны разве что… Ладно, полежу ещё часика два-три, всё равно сегодня никаких заданий не будет».

Она натянула на себя шинель до подбородка и почти мгновенно заснула.

* * *

В поступившей на следующий день радиограмме было дано разрешение на проведение активных разведывательных мероприятий в райцентре с правом действовать в соответствии с оперативной обстановкой. При этом центр ещё раз настоятельно подчёркивал, что информация о характере деятельности объекта Z и точном месте его расположения нужна в предельно сжатые сроки.

– Всё ясно, – сухо произнес Вилор, прочитав протянутый Таней листочек с расшифрованной радиограммой. – Завтра пойду в посёлок. Ждать больше нельзя.

– Один пойдёшь? – аккуратно спросила девушка, всё ещё надеясь услышать благоприятный для себя ответ.

– Один! – Скубжевский словно ударом топора обрубил Татьяне надежду. – Пойми, нельзя рисковать нам обоим одновременно. Нам же надо найти этот чёртов объект. А если мы вдруг попадёмся в посёлке оба, то что тогда? Придётся центру новых разведчиков забрасывать, а время потеряно.

Сёмина понимала, что её напарник прав, но ей было тяжело примириться со своей пассивной ролью. Таня рвалась туда, где опасно. Девушка чувствовала, что её душе нужна встряска. Ей абсолютно противопоказано сейчас сидеть на месте и предаваться воспоминаниям. Но ничего не поделаешь – Вилор как-никак командир, да и логика в его решении явная. «Может быть, попросить Ивана, чтобы меня взяли на какое-то задание вместе с партизанами в эти дни? – подумала девушка. – Нет, не пойду я к Коновалову, ещё неизвестно что подумает. Лучше я с Алексеем Сергеевичем посоветуюсь».

* * *

На следующий день с утра Вилор отправился в путь. Он сдал Тане на хранение свои документы и пистолет. Последним, что успел заметить Скубжевский, уходя из лагеря, был насмешливый взгляд Коновалова, стоявшего рядом с Портновым.

– Пошёл храбрость свою показывать. Ишь как глазами по сторонам зыркает!

– Кончай, Иван. Ты просто к нему несправедлив, – возразил комиссар. – А у парня впереди задачка о-го-го! Недаром их сюда с Большой земли забросили. Может, это поважнее будет, чем всё то, что отряд наш делает.

– Ну ты тоже, Алексей Сергеевич, скажешь, – недовольно пробурчал Иван. – Что мы, не воюем, что ли, совсем?

* * *

Вилор, углубившийся в заросли кустарника и лесной малины, не слышал, да и не мог слышать разговор командира и комиссара. Собственно, и сам этот разговор был для него совсем неважен. Скубжевского угнетала мысль об отсутствии чёткого плана действий. Вот придёт он в райцентр, и что дальше? С чего начать? Явок там после провала партизанских связных вообще нет никаких. На кого можно опереться, ни Коновалов, ни Портнов ему не посоветовали. И понятно почему. Иван вообще не местный. Портнов, правда, с Гомелыцины, но совсем из другого района. В отряде есть, конечно, партизаны из окрестных населенных пунктов, но никто из них не смог указать надёжных людей. А может быть, Портнов их недостаточно подробно опросил. Хотя вряд ли, Алексей Сергеевич – человек вдумчивый и дотошный.

Солнце начинало потихоньку припекать на лесных полянках. Мысли в голове у Скубжевского потихоньку заплетались одна за другую. Хотелось пить и немножко посидеть. Путь пройден не очень большой, но прямо по лесу, да ещё такому болотистому, без тропинок, идти было тяжеловато. Вилор заметил впереди солнечную поляну и решил там сделать остановку минут на 20. Однако дойти до места привала ему было не суждено.

Сильнейший удар сзади по голове мгновенно свалил Скубжевского на землю. Его лицо соприкоснулось с мягким пушистым мхом, на который сверху тихонько начала просачиваться тонкая красная струйка от раны на затылке.

Около распластавшегося тела Вилора возникли фигуры двух молодых мужчин с характерными повязками на рукаве.

– Ты его не совсем грохнул? – спросил один из парней, более высокий, чем его напарник.

– Да нет! Очухается! Смотри, шевелится уже, – ответил второй, отбрасывая в сторону небольшое брёвнышко, которым был нанесён удар. – Давай быстрее кляп ему вобьём. И мешок на башку нахлобучим. Криевич приказал, чтоб этот хлыщ не видел, куда мы его везём.

Подхватив Скубжевского под руки, парни поволокли его к опушке леса, где стояла телега с лошадью.

Вилор пришёл в себя в тёмном помещении. Тусклый свет просачивался только из маленького окошка под самым потолком. Рядом с нарами, на которых он лежал, громоздилась фигура какого-то верзилы. Увидев нарукавную повязку, Скубжевский похолодел: «Полицай! Вот и всё… теперь пытать будут». От мысли, что впереди лишь мучения и страшная боль, а затем неизбежная смерть, онемело всё, начиная с рук и ног и заканчивая самой способностью мыслить.

Верзила окатил Скубжевского ведром воды и зычно приказал:

– Встать! Выходи!

Вилор хотел пошевелить руками и только сейчас понял, что они связаны. Холодная вода из ведра подействовала отрезвляюще. Скубжевский смог подняться и вышел, подгоняемый верзилой, через открытую дверь в коридор. Через несколько минут они оказались в светлой комнате с жёлтыми занавесками, откуда вела дверь в чей-то кабинет.

За столом в комнате с занавесками сидел ещё один полицай, лениво теребящий лежавший у него коленях «шмайссер».

– Куда этого тащишь? К Криевичу? – полусонно спросил он у верзилы.

– К нему. Куда ж ещё? – ответил тот и, постучав, просунул свою коротко стриженую шишковатую голову в дверь. – Вацлав Зенонович, вот, доставил.

* * *

Посреди кабинета одиноко маячил облупившийся стул, напротив которого в нескольких метрах помещался массивный деревянный стол, сохранившийся с довоенных времён, когда за ним сидел первый секретарь райкома комсомола.

За столом виднелся человек средних лет в гражданском костюме. Внимательно глядя на Вилора, он неторопливо произнёс:

– Садитесь, господин Скубжевский. Вот стульчик для вас специально принесли. Не ахти, конечно, но сойдёт. Располагайтесь поудобнее. Руки, правда, развязать пока не могу, уж не обессудьте. Разговор у нас с вами будет длинный. Если, конечно, вы благоразумие проявите.

Верзила подвёл Вилора к стулу и опустил его на сиденье.

– Я могу идти? – обратился он к сидевшему за столом.

– Посиди в приёмной, Крамаренко, можешь ещё понадобиться, – ответил тот и снова перевёл взгляд на Вилора. – Удобно вам, молодой человек?

– Откуда… откуда вы меня знаете? – запёкшимися губами еле произнёс Скубжевский.

– Служба у нас такая, чтоб всё обо всех знать. Вы же разведчик, насколько мне известно, а такие странные вопросы задаёте. Да, простите, забыл представиться, а то нехорошо получается: я вас знаю, а вы меня нет. Криевич Вацлав Зенонович.

«Так вот он какой, Криевич», – кровь застучала в голове Вилора. Скубжевский из последних сил попытался сосредоточиться и вспомнить всё, что он знал о сидящем напротив него человеке. Получалось не густо. Криевич Вацлав Зенонович, начальник местной вспомогательной полиции, 1898 года рождения, белорус, жил в Гродно. С женой развёлся ещё до освобождения Западной Белоруссии, имеет взрослых сына и дочь, которые проживали в Кракове. В 1940 году арестовывался органами НКВД, но впоследствии был отпущен. Включён в списки подлежащих высылке в Сибирь, но по каким-то причинам до начала войны высылка не была осуществлена. Перешёл на службу к немцам добровольно сразу после занятия ими Гродно.

Скубжевский подавленно молчал. В его голове проносились мысли, полные отчаяния: «Неужели это конец? Теперь будут пытать. Наверное, этот звероподобный полицай у них это делает. Крамаренко, кажется. А может, сами немцы? Вон какие страшные щипцы на столе в углу лежат. И ещё что-то. Паяльник? Они им глаза выжигают? Как мне всё это выдержать? Смогу ли? А если нет, что тогда?»

– Молодой человек, туда вам ещё рано смотреть, – заметив обращённый на орудия пыток взгляд Вилора, невозмутимо произнес Криевич. – Надеюсь, что вы с этими любопытными предметами вообще не познакомитесь. Хотя как знать, тут от вас всё зависит.

– Пытайте меня, я ничего не скажу! – собрав воедино тающие душевные силы, почти прокричал Скубжевский. – За Родину, за Сталина умру!

– Зачем же так пафосно? Сталин ваш далеко, в Кремле сидит, и даже не знает, что у него такой пламенный офицер есть. И не узнает он о вас никогда при любом раскладе. Давайте обойдёмся без лозунгов. Они больше для вашей сослуживицы Сёминой подходят. Она – девушка фанатичная, а вы, надеюсь, более вдумчивы.

– Вы… вы и про Таню знаете? – Вилор не мог оправиться от шока.

– Знаю, как видите. А вы уже начали разбалтывать мне ваши большевистские секреты. Начало у нас в разговоре в правильном направлении прошло.

– Что, что я разболтал? Я ничего вам не сказал и не скажу!

– Назвали Сёмину Таней, а я даже об этом и не спрашивал.

– Так вы же сами о ней знаете.

– Что я знаю? Фамилию знаю, а имени я не произносил. Может, я его и не знал, но вы, спасибо большое, помогли.

Вилор подавленно молчал. Почему он так легко разболтал, как зовут Таню? Почему всё, чему учили в разведшколе, сейчас испарилось из головы? Неужели из-за страха перед неизбежным?

– Успокойтесь, господин Скубжевский, – медленно растягивая слова, упивался своей первой победой в разговоре Криевич. – Ничего вы мне не разболтали, я и без вас знал, как её зовут. Таня, Татьяна, почти как Ларина. Пушкина любите?

– Я вам ничего больше не скажу!

– Совершенно напрасно. Разве «Евгений Онегин» отнесён в Красной Армии к военной тайне? Но вернёмся от Лариной к Сёминой. Вам ведь она нравится?

Лицо Вилора запылало красным огнём.

– Нравится! – уверенно продолжал Криевич. – А что, неплохая девушка, хоть и фанатичка. Согласитесь, не каждая может сделать то, что она сотворила с бедным Куртом Зайдлицем! Помните такого? А вот ваш поступок мы ценим, вы ведь отказались выполнять приказ командира партизан. Коновалов, кажется, его фамилия?

Вилор опускал голову всё ниже и ниже. Со стороны казалось, что уже никаких слов Криевича он не слышит, но полицейский начальник знал, что это не так, и продолжал:

– Он ведь тоже глаз на Татьяну положил. И сейчас в фаворитах у неё будет. Ещё бы, он твёрдый, смелый, даже отчаянный, словно по заказу для такой, как она, создан. А что, отличная пара может получиться!

Скубжевский застонал и заскрежетал зубами. Криевич невозмутимо нанизывал одну цепочку рассуждений на другую:

– Но у вас ещё есть шанс. Вот выполните то задание, которое получили, и она вам всё простит, включая вашу слабость. А есть и другой вариант. Вы сейчас героически пойдёте под пытки, кое-что нам всё равно расскажете…

Вилор отрицательно закачал головой что было сил.

– Расскажете, – не допускающим сомнения голосом провозгласил Криевич. – Под пытками любой человек что-нибудь да расскажет. А мы потом знаете что с вами сделаем? Отпустим! И в отряде будут знать, что вы нам всё рассказали. Как вы думаете, что с вами эта ваша Татьяна Сёмина сделает? С предателем-то? Это похлеще, чем бедный Зайдлиц. Он хотя бы родину не предавал.

– Вы… вы… маму с отцом моих убили, – в глазах Вилора появились слёзы.

– Сочувствую. Искренне говорю – сочувствую. Война, – тихо ответил Криевич. – Но я их не убивал. Что с вашими родителями случилось?

Вилор услышал в голосе главного полицая нотку искренности и поразился: «Неужели фашисты тоже способны сопереживать, как обычные люди?»

– Их разбомбил ваш лётчик. Прямо на вокзале, они просто ехали в эвакуацию, – Вилор еле сдержался, чтобы не зарыдать в голос.

– Знаете, Скубжевский, война такая штука, что концентрирует вокруг себя всяческих извергов и подонков. Они и у нас есть, и у большевиков. Допускаю, что лётчик специально бомбил поезд с гражданским населением. А может быть, и нет. Вполне могло быть, что он и не успел понять, что это за поезд. Вы же говорите, что ваши родители погибли на вокзале. Там наверняка по соседству и военные эшелоны были. Давайте вернёмся к нашему разговору, времени у нас не очень много.

– Что вы от меня хотите? – глухо спросил Вилор, не поднимая глаз.

– Совсем немного. Пустяк, в общем-то. Наше командование знает, что вы и Сёмина заброшены сюда с целью найти некий наш объект. Нам нужно знать, что вы ищете. Кое-что мы уже знаем. Но лучше будет, если вы расскажете подробности. Итак, перед вами, господин Скубжевский, два пути. Путь первый – вы гордо с именем Сталина на устах отказываетесь. Тогда инструменты в углу, которыми вы уже интересовались, познакомятся с вашим телом поближе. Знакомство очень неприятное. Я в такие моменты ухожу подальше, не могу ни видеть, ни слышать. Кое-что вы всё равно скажете, а мы вас потом отпускаем. Никакого героя из вас не получится, для всех ваших будете предателем. Путь второй – вы выбираете благоразумие и рассказываете о цели вашей заброски все известные подробности. Мы тоже вас отпускаем, но так, что о вашем поступке в отряде никто не будет знать.

– Не будет знать?

– Неужели вы мне не верите? Ведь откуда-то я знаю о вас, о Тане вашей, о Коновалове подробности. Так что лучше вам мне поверить. И вот ещё что. Вы ведь комсомолец? В великого и непогрешимого Сталина верите? А ведь германская армия неудержимо идёт на восток. Скоро мы перейдём Волгу и отрежем большевиков от нефти. Вы же военный, разведшколу целую закончили. Проанализируйте, чем все это кончится.

Скубжевский, ссутулившись, смотрел на пол, по которому в сторону метнулся испуганный таракан и исчез в щели под плинтусом. «Вот бы и мне в ту щель спрятаться, чтобы никто не нашёл до самого конца войны», – словно ребёнок, пролепетал он, не разжимая губ.

– И последнее. Вы же атеист, Скубжевский. Как комсомолец обязаны быть атеистом и не верить ни в какую загробную жизнь. Поэтому, когда будете думать над сформулированными мною вариантами, исходите из того, что жизнь у вас одна. И лучше, чтоб она была длинной, а не закончилась казнью перед строем в присутствии вашей Татьяны, когда мы вас выпустим отсюда. Сейчас 11:32. Жду вашего ответа ровно в 12:00. У вас есть 28 минут. Крамаренко! – крикнул Криевич в сторону двери.

Верзила мгновенно ворвался в кабинет, протирая рукой заспанные глаза:

– Слушаю!

– Отведи нашего юного друга в камеру. Мы договорились, что он там немного отдохнёт. Совсем немного. И возвращайся сюда. Ты мне будешь нужен, надо инструменты подготовить.

– Есть! Будет сделано, Вацлав Зенонович, в лучшем виде, всё как всегда!

– Не сомневаюсь! Ты же у нас мастер своего дела, профессионал.

* * *

Крамаренко подошёл к Скубжевскому и, словно пушинку, поднял его за воротник. Обратный путь до камеры Вилор помнил плохо. Оказавшись внутри полутёмной комнаты, он поначалу начал ходить из угла в угол. Пять шагов туда, пять назад. Но ноги слушались скверно, можно сказать, что совсем не слушались. Стены в глазах ходили ходуном. Скубжевский присел на самый кончик нар. Сколько там ещё осталось этих самых проклятых минут? Двадцать пять, двадцать? Часы у него отобрали. Может быть, это даже к лучшему – не надо следить за минутной стрелкой, неумолимо приближающей конец. Страшный конец, которого не избежать… Или всё-таки избежать можно? В конце концов, этот Криевич предлагает лишь рассказать немцам то, что он знает об объекте Z. А знает Скубжевский мало, можно сказать, что почти ничего и не знает. Недаром центр формулировал в качестве первой задачи поиск информации об этом таинственном объекте. И что он, Вилор, выдаст немцам, если расскажет? То, что разведка Красной Армии ищет этот проклятый Z? Немцы уже в курсе этого. А о самом объекте фашисты по определению знают больше, что бы он ни рассказал. Это же их объект! Значит, если принять предложение Криевича, то и вреда вроде особого не нанесёшь, а жизнь сохранишь. Конечно, если верить фашистам. Понятно, что верить им вообще-то не стоит, но сейчас уж придётся.

«Я просто один раз расскажу то, что фашисты и без меня знают, – пытался оправдать будущее решение перед самим собой Вилор, – и всё. Меня отпустят. Скоро нас с Таней отзовут назад в центр. Не могут же нас здесь держать до бесконечности. Немцы знают, что мы ищем Z, а значит, замаскируют его или вообще куда-нибудь перенесут. Мы вернёмся, и всё будет по-прежнему. Никто ничего не узнает. Будут другие задания, там уж я себя проявлю. А сейчас? Первый блин комом. Недаром такая поговорка есть».

Забрезжившая перед Скубжевским паутинка спасения собственной, единственной и неповторимой жизни манила, звала к себе: «Ухватись за меня, я тебя вытащу. И ты будешь жить долго и счастливо!»

Громогласно прозвучавший в звенящей тишине звук отпираемого замка оборвал монолог спасительной паутинки. В проеме двери, как шкаф, стоял Крамаренко и поигрывал связкой ключей.

– Вставай! Время твоё вышло. Время обеденное, жрать охота, а тут с тобой ещё церемониться надо. И что в тебе Вацлав Зенонович нашёл? Будь моя воля, загнал бы тебе пару иголок под ногти и пошёл бы борща с мясом похлебать. Давай живей поворачивайся!

* * *

В кабинете за столом всё в той же спокойной позе сидел Криевич.

– Крамаренко, подожди в приёмной! – приказал он верзиле. – А вы, господин Скубжевский, присаживайтесь.

– Вацлав Зенонович, может, я того… пока щипцы нагрею? – предложил Крамаренко, сопя носом.

– Успеешь! Да и грел их ты вроде недавно. Отдохни пока.

Верзила вышел из кабинета, плотно прикрыв дверь.

– Ну, что вы надумали, молодой человек? – Криевич встал из-за стола и вплотную подошёл к Вилору.

– Я… я, – пересохшими губами еле слышно шевелил Скубжевский, – согласен… Расскажу…

– Ну вот и чудно! Я всегда верил в вас. Сейчас мы с вами пойдём к штурмбанфюреру Ремке, и вы ответите на его вопросы.

– Можно попить? – умоляюще произнёс Вилор.

– Конечно! Если вы не против, то прямо там. Насколько я знаю, господин Ремке хочет угостить вас чаем. Любите чай?