Текст книги "Вторая попытка"

7

После не слишком удачного поздравления с Днём учителя Петя обрел неожиданное для самого себя, но расслабляюще-приятное спокойствие.

Душевный шок от ворвавшегося в его жизнь чувства самой первой любви прошёл. А может быть, это была ещё не сама первая любовь, а её преддверие, опередившая своё время искорка из будущего, искорка того чувства, которое появится позже, классе в девятом? Но Пете такие мысли даже не приходили в голову. Откуда ему знать, а что там будет за горизонтом, года через два?

Мальчик продолжал ловить каждый взгляд Галины Дмитриевны, каждое её слово, но делал это теперь более спокойно. Казалось, Галина Дмитриевна всегда была, есть сейчас и всегда будет в его жизни. И совершенно неважно, что она дарит нежные и горячие слова совсем другому человеку. Ведь независимо ни от чего Галина Дмитриевна присутствует в его жизни, и присутствует каждодневно. За исключением воскресений и каникул, естественно. Но ведь чувствам и эмоциям тоже когда-то надо отдыхать и пополнять свои растраченные силы.

Можно было вернуться к своим обычным увлечениям, отодвинутым в сторону вихрем той незабываемой, самой лучшей в пока короткой жизни Пети Проскурякова осени. Правда, поводов для радости было не так много, как хотелось. Любимое киевское «Динамо» завершило осенний чемпионат СССР на втором месте. Конечно, это не весеннее фиаско, но Петя искренне горевал. Ещё бы – любой результат, кроме законного первого места, им рассматривался как крах, от которого в бессилии сжимаются кулаки до хруста в пальцах.

А тут ещё квалификационный шахматный турнир закончился печально. Не хватило пары очков до заветного третьего разряда. Похоже, сам Михаил Аркадьевич не ожидал такого слабого выступления, хотя остался привычно невозмутимым и призывающим смотреть в будущее: «Ничего, Пётр, надо получше подготовиться. Особенно на дебюты поднажать. Одной твоей любимой испанской партии маловато будет. Давай, дружок, поработай! Следующий турнир будет весной».

Зато Павлик Воробьёв с лёгкостью занял первое место. С завистью, смешанной с раздражением, смотрел на него Петя. И всё-то у него получается! А кроме того, он видит Галину Дмитриевну каждое утро и каждый вечер. А вот он, Петя, даже и не знает, какая она дома, как сидит на диване, как стоит на кухне у плиты, переворачивая жарящиеся на сковородке котлеты. Как же хотелось хоть краешком взгляда посмотреть на это. Проскуряков чувствовал, что у него начинает в глубине души назревать раздражение к Павлику. Ну почему некоторым так везёт, как ему? За что? Проскурякову не приходила в голову мысль о том, что у него есть перед Павликом важнейшее преимущество, ведь тот никогда не испытает по отношению к Галине Дмитриевне чувств, поселившихся внутри него, Пети. И ещё неизвестно, кто кому должен завидовать: Петя Павлику или Павлик Пете.

* * *

Удивительное время года – весна. Грудь наполняется сладостным томлением даже тогда, когда и причин для этого вроде нет. А если есть? Тут уж точно весна напомнит о своём пришествии со всей неукротимой силой.

К 8 Марта Петя решил не дарить букет Галине Дмитриевне. Повторять в точности процедуру вручения цветов, имевшую место на День учителя, не хотелось. А придумать нечто кардинально новое не удавалось. Вот если бы случилось каким-то образом попасть к ней в гости, тогда другое дело! Петя готов был на всех парах броситься за обворожительно-красивыми мимозами, жёлтые веточки которых, словно огоньки, горели на фоне ещё вовсю заметных раннемартовских сугробов. Тем более что надо было лишь вскочить на Солнечной в электричку и примерно через 20 минут оказаться среди мимозового царства на площади Киевского вокзала.

Как будто в Грузии находишься, в которой Петя никогда ещё не был.

В день перед праздником Галина Дмитриевна с видимым удовольствием приняла на уроке большой букет. На её столе уже стояли два примерно таких же, подаренных другими классами. Все как на подбор ярко-жёлтые. Ничего не поделаешь, мимозы и 8 Марта неразделимы!

– Спасибо большое, ребята! Чудесные цветы! – улыбка Галины Дмитриевны пряталась среди крохотных солнышек весны, уютно облепивших веточки. – Только вот почему-то букет мне снова дарят девочки. А где же наши мальчики?

Учительница медленно обвела взглядом класс. Пете стало не по себе. Как же он мог пропустить такой день! Следующий аж через год теперь будет. Но дарить цветы на глазах всего класса было выше его сил. Засмеют! И, словно подтверждение, рядом с ухом прозвучал недовольный шепоток Мишки Платонова: «Ещё чего Пантера захотела! Девчачье это дело – цветочки, тычинки-пестики».

– Я бы хотела поздравить всех наших девочек и, – Галина Дмитриевна с лукавым огоньком в глазах посмотрела на свой 7 «Б», – мальчиков тоже. Да-да, поскольку многое в жизни девочек зависит от мальчиков. Вы все это обязательно почувствуете.

Девчонки ловили каждое слово учительницы, а та неожиданно закончила совсем не по-праздничному.

– Вот только день этот сейчас не совсем светлый. Все, конечно, по телевизору видели, какое страшное землетрясение произошло в дружественной нам стране, в Румынии. Много людей погибло, дома разрушены в Бухаресте. Даже у нас толчки были. В высотных домах в Москве люстры качались. Вот такие дела: горе и праздник рядом.

Галина Дмитриевна подошла к окну и затуманенным взглядом посмотрела на школьный двор.

Кругом лежал снег, вроде бы такой же, как в декабре или в январе. Но всё же не такой. От него пока ещё робко, но явственно веяло весной с её предстоящими шумными ручейками, тикающей в такт взволнованному сердцу капелью с крыш, а потом и самыми первыми, самыми нежными листиками на деревьях. Впереди ждали весенние каникулы, затем не очень долгая четвёртая четверть с мечтами о беззаботном и длинном лете – первом лете внезапно наступившей юности.

* * *

По литературе очередь дошла до «Молодой гвардии». Пете очень хотелось сделать приятное Галине Дмитриевне, и он добросовестно проштудировал оба варианта романа. К явному неудовольствию мальчика, учительница не обратила на это должного внимания. Но это ему только показалось.

«Петя, Петя, – с волнением и удивлением думала Галина Дмитриевна, – а оказывается, ты на многое способен, чтобы сделать приятное объекту своих чувств. Не каждый может при изначально прохладном отношении к литературе читать оба варианта Фадеева. Повезёт твоей будущей жене в жизни, если эту искорку не растеряешь с годами. Но вот сейчас, дружок, ты напрасно ждёшь от меня особой похвалы. Напротив, я сделаю вид, что ничего особенного не произошло, что всё так и должно быть. Привыкай делать приятное человеку, в которого влюблён, не ожидая от него награды».

* * *

В марте Проскурякову исполнилось 14 лет, а поскольку учился он хорошо, да и к поведению мальчика претензий не было, то завуч по воспитательной работе включила его в первую группу семиклассников, которых планировалось принять в комсомол уже весной.

Петя отнёсся к этой новости спокойно. Какого-либо осмысленного желания вступать у него не было, а с другой стороны, почему бы и нет. Носить красный галстук, честно говоря, уже надоело, а комсомольский значок на лацкане школьной формы – это уже принадлежность к настоящим старшеклассникам. Посмотришь на десятый класс – там все с такими значками, значит, можно считать себя почти десятиклассником.

И ещё одна важная деталь возникла в этом деле. Оказалось, что для приёма в комсомол желательно принести рекомендацию от члена партии. В принципе, можно было и без неё обойтись, но тогда нужны рекомендации двух комсомольцев, знающих Петю по совместной работе или учёбе не менее года. А где их взять? Он же не работает, а по учёбе не менее года Проскурякова знают только одноклассники. Так среди них нет комсомольцев, ещё же никого не приняли. Идти к знакомым старшеклассникам не хотелось, вдруг издеваться будут с важным видом старших. Но главное заключалось не в этом. Главное – членом партии была Галина Дмитриевна. Какой чудесный повод подвернулся, чтобы снова подойти к ней и увидеть прямо перед собой, наедине её восхитительно красивое лицо!

Петя решил начать разговор с учительницей сразу после урока литературы, благо в этот день он был пятым, последним. Темой урока по-прежнему оставалась «Молодая гвардия», роман-то большой. Галина Дмитриевна что-то рассказывала, но слова пролетали мимо Пети, просто журчали нежным ручейком, из потока которого иногда вылетало в качестве отдельной капли имя Любы Шевцовой.

Звонок оборвал Галину Дмитриевну на полуслове. Она недовольно взглянула на часы и сказала:

– Ребята, ещё буквально две-три минуты. Я хотела немножко поговорить с вами о казни предателя Игната Фомина. Не думайте, что это так легко сделать. Всё-таки перед вами живой человек, а вы же не убийцы какие-нибудь, не бандиты. Но нужно… нужно преодолеть себя и всё-таки казнить. По-другому на войне нельзя… И не только на войне. Прошлой осенью наш военный лётчик – в газетах писали, помните, наверное – угнал истребитель за границу. А он новейший, все секреты наши там. Лично для меня он самый настоящий предатель, отъявленный… Ну всё, бегите по домам.

Класс сорвался с места, весело захлопали крышки парт, и семиклассники наперегонки устремились к двери, образовав там солидную пробку. Каким-то образом эта кричащая и визжащая толпа сумела быстро оказаться в коридоре, и вскоре топот шагов и гул сливающихся голосов доносился из района лестницы.

* * *

Отпустив ребят, Галина Дмитриевна присела за учительский стол и стала аккуратно укладывать тетради в свой портфель. Петя нервно теребил пальцы, с затаённым дыханием рассматривая бесконечно знакомую, но всякий раз неуловимо новую для себя фигурку учительницы.

– У тебя вопрос ко мне? – Галина Дмитриевна добавила в свой голос необходимую долю льда.

Уж больно не хотелось ей искать сейчас педагогически правильный способ расставания с Проскуряковым. День выдался непростым, пять уроков, ни одного «окна», два диктанта, когда надо постоянно следить за тем, чтобы каждое слово произносилось чётко и с нужной интонацией. Словом, устала, и голова начинает побаливать, домой хочется. А тут снова Проскуряков.

– У меня просьба к Вам, – осторожно начал Петя.

«Час от часу не легче, – подумала Галина Дмитриевна. – Ну что ему на сей раз придёт в голову?»

– Я тебя слушаю, Петя.

– Вы могли бы дать мне рекомендацию?

– Какую рекомендацию? – не поняла учительница, возможно, из-за неожиданности темы.

– Меня же в комсомол принимают.

– Ну, положим, насколько я знаю, тебя ещё не принимают, а ты только собираешься вступать. Так?

– Так, – перешёл мальчик чуть ли не на шёпот. – Вы же член партии.

– Наконец-то я тебя поняла, – с подчёркнутым облегчением вздохнула женщина. – Ты хочешь, чтобы я тебе дала рекомендацию для вступления в комсомол?

– Да, – голос Пети оставался еле слышным, хотя он начал излагать уже хорошо изученные уставные нормы. – Вы же знаете меня более одного года по совместной работе или учёбе.

– Ну вот, устав ты уже изучил. По крайней мере, это место. Уже хорошо. Только, Петя, я воздержусь от того, чтобы давать тебе рекомендацию.

Губы у Проскурякова мелко задрожали, выражая обиду и непонимание, почему он получает отказ.

Галина Дмитриевна продолжила:

– Наверное, ты подумал, что я считаю тебя недостойным вступления. Нет, это не так. Недостатков у тебя, конечно, куча, над ними надо ох как серьёзно работать, но комсомольцем ты быть можешь.

– Так почему же тогда? – чуть не плача, выкрикнул Петя.

– Подожди, я просто не успела договорить. И почему вообще ты меня прерываешь?

– Извините, – громкость у Пети снова упала почти до нуля.

– Хорошо. Дело в том, что я уже дала рекомендацию Серёже Лукьянову и Юле Широковой. И считаю неправильным давать рекомендацию всем подряд. У нас же есть другие учителя, и много, которые члены партии. Например, Павел Павлович. Советую тебе обратиться к нему.

– Понял. Я так и сделаю. До свидания, – дрогнувшим голосом ответил Петя и побрёл к выходу.

– До свидания. Не теряй время. Насколько я знаю, Павел Павлович ещё не ушёл домой. Иди прямо сейчас.

Галина Дмитриевна посмотрела в спину мальчику, пребывая в сомнениях: «А правильно ли я поступаю? Может, стоило дать ему рекомендацию?»

* * *

Петя в расстроенных чувствах, совсем не разбирая дороги, дошёл до спортзала. Физкультурник уже переоделся и собирался запирать дверь.

– Проскуряков, забыл что-то? – спросил он, увидев Петю.

Очнувшись, мальчик решил перейти сразу к сути:

– Пал Палыч, Вы можете мне дать рекомендацию в комсомол как член партии?

– Конечно, Петя, без проблем. Подожди минут десять, я сейчас напишу.

* * *

Наступившие вскоре летние каникулы ослабили эмоциональный накал, не оставлявший Петю с того памятного, казавшегося ему самым важным в жизни дня на осеннем морковном поле. Стало легче и спокойнее дышать, смотреть по сторонам, с удивлением и радостью осознавать, насколько разнообразен и интересен мир вокруг.

Почти половину лета мальчик провёл в спортивном лагере в Наро-Фоминском районе: играл в футбол, с удовольствием плавал, изучил прежде нелюбимый ферзевый гамбит и даже нашёл в нём скрывавшиеся ранее изюминки. Ко всему прочему, была прочитана куча новых книжек по математике и физике. Петю одновременно тянуло и к изучению элементарных частиц, и к красотам звёздных скоплений и галактик. Как разрешить такую мучительную дилемму, он не знал. И вот этим летом пришло удивительно простое понимание, что законы и микромира, и мегакосмоса одни и те же. Ошарашенный чарующей красотой этого ответа, Петя готов был двигаться вперёд во всех направлениях одновременно и залпом поглощал научно-популярные книги.

В августе у родителей был отпуск и состоялось давно намечаемое путешествие в Прибалтику. Переезжая на поезде или на автобусе из города в город, объехали почти всю Эстонию, а также по три-четыре дня провели в Новгороде, Пскове и Витебске. Прибалтика поразила Петино воображение. Сказочно-синее Балтийское море, каким мальчик впервые увидел его из окошка недалеко от Кохтла-Ярве. Нарвский замок с прилепившимся у самой верхушки башни-донжона крылечком, на которое в таинственном Средневековье, наверное, выходил феодал и обозревал расположенную на другом берегу пограничной реки Нарвы Ивангородскую крепость. Зелёные лужайки университетского Тарту. И наконец, изумительный, захватывающий и уже не отпускающий от себя мир шпилей, башен, узких улочек и лестниц Старого Таллинна, увенчанный Старым Тоомасом, зорко наблюдающим из века в век за вверенным ему городом с вершины ратуши. А Толстая Маргарита, Длинный Герман, умопомрачительно протыкающий небо шпиль церкви Олевисте… Петя, как губка, впитывал в себя незнакомый и чарующий мир, в котором люди на улице в основном говорят на непонятном, но мелодично льющемся языке.

Новые впечатления и эмоции потеснили в памяти образ Галины Дмитриевны. Нет, он нисколько не потускнел и не покрылся мхом, как старое дерево, он по-прежнему влёк и манил к себе, но не как яркая вспышка, а подобно ровному и спокойному свету фонаря.

* * *

Вернувшись из Эстонии, в последние свободные денёчки августа Петя порывался пойти к дому Галины Дмитриевны, просто сесть там на лавочку возле песочницы и смотреть, смотреть на подъезд, дверная ручка которого испытывает счастье ежедневно соприкасаться с её рукой. Но порывы так и остались порывами. А что он скажет, если Галина Дмитриевна пройдёт рядом? Зальётся красной краской? Конечно зальётся. А дальше? Всё вопросы да вопросы, вот только как найти на них ответы?

Увидев Галину Дмитриевну 1 сентября, посвежевшую, отдохнувшую, улыбающуюся всем своим ученикам, Проскуряков почувствовал, что обретает успокоение. Всё равно Галина Дмитриевна будет рядом и сегодня, и завтра, и через неделю на очередном выезде на картофельное или морковное поле. Её неповторимый, лучший в мире голос будет звучать на уроке, на классном часе, просто в школьном коридоре. И это никогда не закончится. По крайней мере, впереди ещё целых три года, пятая часть его жизни, целая вечность вместе с Галиной Дмитриевной. А о чём тогда жалеть, о чём печалиться? О том, что её дома ждут муж и Павлик? Да пусть этот муж существует. Он, Пётр Проскуряков, великодушно разрешает данному человеку быть вместе с Галиной Дмитриевной определённую часть суток. Ведь ни он, ни кто-либо другой в мире не отнимут у Пети ту часть жизни Галины Дмитриевны, когда она рядом, здесь, в школе.

А через несколько месяцев, под неслышную музыку важно опускающегося на землю предновогоднего снега в жизнь мальчика ворвались фиалковые глаза Ани. Произошло это на школьном вечере, когда, сам не зная почему, Петя оказался танцующим с ней медленный танец.

8

После допроса у Ремке Вилор провёл в камере ещё два дня. Они требовались, чтобы создать правдоподобную легенду. По указанию Криевича Крамаренко с удовольствием разукрасил Скубжевского должным количеством кровоподтеков и синяков. Правда, удовольствие у этого костолома выявилось неполным. Информацию о вербовке русского разведчика Вацлав Зенонович, естественно, ему не сообщил, но крайне настоятельно обратил внимание на необходимость соблюдать «щадящий режим»:

– Крамаренко, поработай с этим парнем. Но только аккуратно. Он нам нужен не только живым, но и более-менее здоровым. Нам важно знать, к кому он потом пойдёт, связи его установить. Так что кулачками своими поработай, но не сильно.

– Яволь, господин начальник! – гаркнул верзила. – Будет сделано! А может, его того, покруче чуток? Тогда и расскажет всё.

– Крамаренко, никаких покруче! Понял? А то я знаю твой «чуток», потом кости собирать придётся.

Самому же Вилору Криевич поведал о предстоящей процедуре извиняющимся голосом:

– Господин Скубжевский, вы у нас проведёте ещё два дня. Полежите в камере, отдохнёте. К сожалению, чтобы

ваши ни о чём не догадались, придётся Крамаренко немного с вами поработать.

– Как это – поработать? – не понял Вилор.

– Легонько, сильной боли не будет. Понимаете, Скубжевский, не можете же вы быть отпущены из полиции без единой царапинки? Иначе прямая вам дорога в партизанский трибунал. Так что лучше немножко потерпеть нашего непоседу Крамаренко, чем окончить свою жизнь в лапах Коновалова. Согласны?

Скубжевский испуганно помахал головой сверху вниз.

– А Крамаренко вас совсем легонько. Он ведь, в сущности, добрый малый! Считайте, что вы у стоматолога. Немножко потерпите боль, зато зуб вылечите. И здесь так же.

К концу второго дня Криевич хозяйским глазом оглядел Вилора и пощупал пару синяков на лице размером с кулак Крамаренко:

– Больно? Не переживайте, должно быть больно, но скоро всё заживёт. Но зато должно сработать. Давайте ещё раз проговорим дальнейшее. Мы вас захватили на подходе к посёлку, вы зазевались, тем более что так и было. Хотя такого разведчика, как вы, потеря бдительности не красит. Ну да ладно, лишний аргумент для Коновалова презирать вас. А где есть презрение, места для подозрений уже не остаётся. Далее вы как настоящий советский человек, комсомолец, вели себя мужественно, не раскололись, ничего нам не сказали, несмотря на столь чудную картину маслом, – Криевич сделал кругообразные движения правой рукой вокруг синяков. – Выдавали вы себя за заплутавшего в лесах дезертира Красной Армии. Мы вам поверили, поскольку лень было дальше с вами возиться, своих дел хоть отбавляй. И выпустили, так как толку от вас никакого. Зато в коридорах и в разговорах германских офицеров, которые вы мельком слышали, когда шли на допросы, были отрывочные сведения о заканчивающемся строительстве каких-то секретных ангаров. Всё запомнили?

– Запомнил, – ответил Вилор голосом человека, потерявшего интерес к жизни.

– Не нравится мне ваше настроение, Скубжевский! Вы не на похоронах, надо чётче говорить и бодрее выглядеть. Теперь самое главное. Все дальнейшие задания вы будете получать от нас в письменном виде. Записки будут лежать в дупле одного старого дерева. Туда же будете опускать ваши отчёты о выполнении. Будьте осторожны, дупло старое, на уровне головы человека, и глубокое. Не исключено, что туда могут залетать осы. Сейчас вроде нет, но эти твари любят такие укромные уголки.

– А как я найду это дупло?

– А вы мне начинаете нравиться! Похоже, способность логически мыслить к вам постепенно возвращается, – Вацлав Зенонович протянул маленький листочек бумаги с нарисованной на нём схемой. – Дерево помечено крестиком. После того как найдёте его на местности, схему уничтожьте. И наконец, последнее, и для вас весьма важное. Не вздумайте с нами играть во всякие двойные игры. Вы же профессионал и должны были понять, что мы знаем обо всём, что происходит в отряде.

– Значит, в отряде есть предатель? Я так и думал.

– Бросьте эту терминологию, Скубжевский! – на повышенных тонах отреагировал Криевич. – Чей предатель? Мы с вами теперь на одной стороне, на стороне великой Германии! Вопросы у вас есть?

– Нет вроде, – слабо промычал Вилор.

– Желаю успеха, господин Скубжевский, искренне желаю. Через полчаса вас выпустят.

* * *

Первым, кто увидел Скубжевского на подходе к лагерю, оказался Корнеич:

– Ну, паря, тебя и разукрасили! Немцы? Вот сволочи проклятые! А как ты вырвался?

– Всё потом, Корнеич. Давай сейчас поскорее к Коновалову и Портнову пойдём. А Таня, на месте она?

– На месте. Сейчас придём, я кое-какие травы соберу, мха добавлю, примочки тебе сделаем. Полегче станет. Глаз-то вон как заплыл! Повернись… Да и второй тоже. Ты хоть видишь ими?

– Да вижу я, Корнеич, иначе как бы я дошёл?

– И то верно. Но примочки я тебе сделаю. А ещё где у тебя что?

– Да грудь ещё саднит, спина тоже…

– Понял, мои примочки помогут. Я тобой сегодня займусь!

В душе Скубжевского скребли кошки. «Милый, добрый Корнеич! Вон как он суетится, готов сделать всё что угодно, лишь бы мне помочь. А Таня? А Портнов? И даже Коновалов, хоть у меня с ним всё сложно складывается… А я их всех предал… И пути назад нет. Я ведь жить хотел и сейчас хочу. Очень хочу! Если бы я не согласился, то Крамаренко меня бы щипцами раскалёнными да иголки под ногти, – Вилор задрожал всем телом, как нежный майский листочек на весеннем ветру. – Даже глаза мне грозился выжечь. Разве был у меня выход? Нет, нет, не было у меня выхода. Я очень жить хочу, очень! Ну помогу я немножко этим фрицам, никто ничего и не заметит. Я же не убиваю никого. А потом мы с Таней вернёмся назад, прочь из этого проклятого болотистого леса, где вода так противно чавкает подо мхом. И будут другие задания, я всё искуплю потом, я же теперь опытный, не попадусь уже. И война кончится. И будет Таня рядом! Будет ли? Я добьюсь её! И у нас будут дети. Мальчик и девочка. А потом внуки».

Придя в лагерь, Скубжевский сразу отправился в командирскую землянку. Коновалова в ней не было, зато там сидел Портнов. «Лишь бы не провалиться, – как заклинание, повторял про себя Вилор. – Самое главное – это вначале, потом привыкну, проще будет. Хорошо, что нет Коновалова. Терпеть его не могу, при нём точно что-нибудь отморожу».

– Вот вернулся, Алексей Сергеевич, – тихим и печальным голосом начал Вилор. – А где Иван, Татьяна?

– Татьяна у себя в землянке. А командир занятие с подрывниками проводит. Сейчас всех соберём, – Портнов выглянул наружу и коротко приказал дежурившему у землянки партизану: – Сбегай к командиру и скажи, что я срочно просил его. И Сёминой тоже скажи, чтобы шла сюда.

Таня появилась почти мгновенно.

– Вилор, наконец-то ты вернулся! Что с тобой? – заметила она кровоподтёки и оба заплывших глаза. – Ты попался? Бежал от них? Тебя надо лечить!

– Успокойся, – попытался улыбнуться Скубжеский, – моим лечением уже Корнеич занялся. Какие-то чудодейственные примочки готовит из трав.

Коновалов вошёл в землянку, когда Вилор уже вовсю отхлёбывал из обжигающей пальцы кружки ароматный чай, настоянный то ли на прошлогоднем боярышнике, то ли ещё на каких-то ягодах. Первый шок у него прошёл, оказалось, что можно общаться и с Таней, и с комиссаром так, как будто он прежний, как будто ничего не произошло, как будто не было в его жизни ни Криевича, ни Ремке. Теперь оставался только Коновалов, его надо опасаться больше всех и очень внимательно следить за собой.

– Рад Вас видеть, младший лейтенант, – уже первые слова Ивана показались Скубжевскому не предвещающими ничего доброго. – Рассказывайте.

Вилор начал в подробностях излагать разработанную Криевичем, а скорей всего самим Ремке, легенду. Он её настолько хорошо заучил, что теперь время от времени ловил себя на мысли, что зримо ощущает, как будто так на самом деле и было. «А ведь я, пожалуй, справлюсь, – с облегчением подумал Скубжевский, следя за выражениями лиц. – Таня уже поверила, вон как смотрит, даже рот приоткрыла. И Портнов тоже правдиво кивает. Коновалов? Чёрт его знает! Но тоже, кажется, ничего».

– Ну что скажешь, комиссар? – повернулся Коновалов к Портнову, едва Вилор закончил.

– Плохо я знаю те места, где фрицы ангары возводят. Прямого пути туда нет. Есть тропы в обход. Но нужен проводник.

– Да, – пожевал губами Коновалов, – видимо, так.

«Поверили! Неужели они мне поверили? Да, да, точно поверили!» – ликовал Скубжевский.

– Я думаю, пару дней надо отвести на подготовку, – уже уверенным голосом заключил Вилор. – А потом идти искать ангары.

– Зачем пару дней? – Таня рвалась в бой всей душой. – Что нам, одного дня не хватит?

– Лучше пару дней для верности, – ответил Вилор, которому нужно было время, чтобы разыскать дупло и прочесть ожидавшее там задание Криевича. – Тем более, я в таком виде ещё несуразном. Пара дней точно нужна, а может, и тройка.

В землянку просунулась голова Корнеича:

– Командир, сколько можно совещаться? У меня примочки уже готовы, отпускай парня лечиться!

* * *

На следующее утро Вилору стоило большого труда отвязаться от Татьяны, чтобы пойти на поиски тайника в дупле.

Девушке страшно хотелось настоящего дела. Вон сколько дней они уже здесь, а задание центра ещё не выполнено. Хорошо ещё, что Вилор какую-то первую зацепочку нашёл. Правда, чего это ему стоило! Страшные кровоподтёки и пугали Таню, и одновременно приводили её в восхищение. Неприязнь, поселившаяся в сердце после случая с Зайдлицем, ушла в сторонку, снова уступив место потеплевшим чувствам. «Доказал Вилор, что он не трус вовсе, как некоторые считали, – с удовлетворением думала девушка. – И я тоже хороша – почему посчитала его трусом? С немцем вопрос вообще отдельный, может, я просто твёрже и непримиримей оказалась. Читала где-то, что в целом женщины более жестоки, чем мужчины. Хотя это ерунда какая-то, важен ведь классовый подход. А может, и не ерунда. Энгельс вон тоже о различиях между полами писал. А фриц этот по заслугам получил. Вот и всё, нечего его жалеть, никто меня в обратном не убедит. И точка!»

* * *

Пока Скубжевский был в посёлке, Портнов, несмотря на скептическое отношение командира, поддался уговорам Татьяны и разрешил ей сходить вместе со взрывниками на железку. Правда, Сёмину до настоящего дела не допустили, она лежала с автоматом на опушке леса, в зарослях прошлогодней травы, в группе прикрытия. Вот если бы в самое пекло, взрывчатку под рельс закладывать, тогда другое дело! А так лежишь в безопасности в то время, как другие рискуют. Словом, полного удовлетворения Татьяна не получила. К тому же и сама операция почти сорвалась. Взрыв прозвучал, но никакого состава в это время вблизи не было. Видно, у партизан оказались ненадёжные сведения о графике перевозок, а может, немцы что-то поменяли в расписании. В итоге повреждёнными оказались только пара метров пути, починить которые немцы без труда смогли за день.

Вот и сейчас Вилор куда-то собрался один. И что ей, Татьяне, снова бессмысленно коротать время в землянке или от безделья бродить по лагерю?

– Вилор, давай вместе пойдём! Ты же на разведку собрался? Хочешь подходы к болоту посмотреть, через которое к ангарам пойдём?

Голос Татьяны был ужасно просительным. Скубжевский похолодел от страха проговориться вот просто так, на пустом месте, но сумел быстро прийти в себя.

– Нет, я не прямо к болоту пойду. Просто похожу по окрестностям. Да и ходить мне надо побольше. Гулять, как на курорте. Корнеич говорит, что одних примочек мало, нужно двигаться и воздухом глубоко дышать, – Вилор сочинял на ходу, но, судя по взгляду девушки, довольно правдоподобно.

Рубцы и кровоподтёки действительно начинали выглядеть не так устрашающе, как вчера, а синяки существенно обмякли, словно состарились за день и готовились отойти в мир иной.

– Ладно, иди, я же чувствую, что хочешь побыть один. Но ты ведь ненадолго? Нам же надо начать маршрут прорабатывать. Портнов вон нашёл двух партизан, немного знающих тропки через те болота. Они готовы, ждут обсуждения маршрута с тобой.

– Хорошо, я часа 2–3 похожу, на полянках посижу и вернусь совсем здоровым! – Вилору стоило большого труда сейчас держать на лице беззаботную улыбку, и вовсе не из-за синяков. – Потом сразу начнём совещаться с проводниками.

* * *

Скубжевский быстрым шагом пошёл в лес, обернулся, помахал напарнице рукой и скрылся среди зарослей орешника. «Неужели мне теперь всю жизнь надо следить за каждым своим словом? И я никогда не смогу расслабиться и быть самим собой? Это ужасно! – Вилор чувствовал, что ему начинают открываться всё новые и новые грани той жизни, которую он будет вынужден вести, если вообще хочет жить. – А как же Таня? Я хочу быть с ней всю жизнь. И мне даже по ночам, лаская её, придётся всё время думать, как бы не проговориться? Ну почему мне такая судьба выпала, почему???»

Отойдя от лагеря с километр, Скубжевский огляделся и пару минут тихо постоял, прислушиваясь к окружающим его звукам. Вокруг вовсю пели птички, шуршали какие-то другие лесные обитатели, и война казалась происходящей в другой, не в его жизни. Вилор достал переданный Криевичем листочек со схемой расположения тайника. План был нарисован очень толково. Чувствовалась немецкая добросовестность и педантичность. Скубжевский легко определил направление на дерево с дуплом и минут через 20 без особых хлопот оказался в нужной точке. Это была старая, много повидавшая на своём веку ель, в которой, как рана, нанесённая ещё в молодости и до сих пор не заживающая, зияло жерло огромного дупла.

Вилор сообразил, что перчаток у него никаких нет, и, памятуя слова Криевича о, возможно, живущих в глубине дупла осах, поднял валявшийся под ногами длинный сухой сук и тщательно поворошил им внутри. Признаков существования ос не наблюдалось. Скубжевский оглянулся по сторонам и, не заметив ничего подозрительного, полез рукой в чёрное жерло. Записка обнаружилась практически сразу, она была тщательно наколота на забитый во внутреннюю стенку дупла гвоздик. Вилор снова подивился немецкой предусмотрительности. Хотя, может, и Криевич такую занятную штучку выдумал.