Текст книги "Пробуждение"

Глава 5

– Нет, что ни говори, хорошо, когда дача близко! – Виктор Карпунцов развалился в кресле, пытаясь заглушить поселившееся в душе с самого утра ощущение неясной тревоги. – Обед на даче, ужин дома! Туда-назад на велике сгонять можно. На машине тоже, конечно, неплохо. Что еще человеку нужно?

– Мама до сих пор жалеет, что мы тогда перебрались на Кирова. Отец меньше, а мама очень, все-таки в деревне выросла, на земле. Да и у меня там, почитай, все детство прошло. – Легкая улыбка пробежала по лицу Нины.

– А чего ж они тогда не приезжают? Пару раз в год в лучшем случае, да и то словно одолжение делают.

– А ты будто не понимаешь? Дом старый мы сломали? Сломали. А новый – он уже чужой. И сад не такой стал. Одних яблонь повымерзло сколько. Витя, а ты заметил, что крыжовник уже зацвел? В этом году немножко раньше. Погода-то какая установилась! Еще пара-тройка таких денечков, и яблони зацветут.

– То есть я во всем виноват с домом этим? – Карпунцов ощутил легкую ссадину на душе и пропустил мимо себя все последующие рассуждения жены о крыжовнике и яблонях. – Вообще прохладно родители твои ко мне относятся. А ведь на следующий год тридцатник нашей семейной жизни стукнет. Не фунт изюма! Можно было бы с зятем… подушевнее, что ли.

– Витя, перестань! – В голосе Нины зазвучали досада и легкое раздражение. – Сколько раз говорили на эту тему! Я повторять уже устала. Был хоть один случай, чтобы мои родители тебя оскорбили, накричали, даже просто неудовольствие высказали? Если был, то скажи! Молчишь? Вот то-то. И мальчиков наших помогли вырастить. Куда бы мы без дедушки-бабушки делись? Твои-то родители далеко, каждый день к ним не наездишься. Нет, ты не подумай, я к Анне Никаноровне очень хорошо отношусь и к покойному Василию Ивановичу, царствие ему небесное, тоже. Ну да, мама немножко прохладно с тобой разговаривает, бывает, не спорю, но она вообще человек скупой на улыбки. Очень много в жизни с ней наслучалось: и детство в войну, и голод… Ладно, не будем вспоминать. А домик наш старый и мне жалко, это же детства частичка.

– Так он вообще как халупа стал, набекрень пошел от старости, того гляди рухнуть прямо на голову мог. – Виктор понимал, что оправдывается, но вины своей не чувствовал, отчего на душе сделалось совсем погано.

– Витя, я же не спорю! – Нина присела рядом на подлокотник кресла и погладила мужа по плечу. – Правду говорят, что дома как люди: тоже стареют и умирают. Все, давай больше не будем об этом! Пойду чайник поставлю. У нас от вчерашнего празднования много всего осталось – надо доедать.

– Погоди, Нинок. – Карпунцов мягко удержал порывавшуюся подняться жену за руку. – Не хотел тебе говорить, но сейчас настроение какое-то пришло. Знаешь, я сегодня мать во сне видел. Будто стоит она у окошка и вдаль смотрит, а глаза зареванные-зареванные. Что дальше было – не знаю, не запомнил. Нехорошо мне стало, весь день хожу и думаю. Я ведь незадолго до батиной смерти его тоже во сне видел. По дороге он шел, по проселочной, пыльной такой. И тоже вдаль куда-то смотрел, пристально так, словно разглядеть что-то хотел и не мог. А теперь мама вот приснилась…

– Не мучай ты себя, Витек! – Нина прижалась головой к груди мужа. – Мало ли что приснится. Дай Бог Анне Никаноровне здоровья! Может, нам в Меженск съездить этим летом? Почитай, два года как не были.

– Я сам об этом подумал. Вот отпуск будет, и поедем, хорошо? Ты не против? Мы же не на весь отпуск, а денька на три-четыре. – Виктор почувствовал облегчение. – Ладно, давай вчерашнее доедать и чай пить. Водочка у нас осталась?

– В одной бутылке немного есть, тебе хватит. – Нина неопределенно махнула рукой. – А так вчера гости прилично на грудь приняли. Особенно Соловьев. Когда уходили, его обеими руками с боков жена поддерживала. Надо, кстати, Клаве позвонить – узнать, как они до дома добрались.

В прихожей резко зазвонил телефон.

– Кто-то проснулся, небось с праздником поздравить хочет. По гудку на межгород похоже. Ладно, сиди, мне все равно на кухню идти. – Нина поднялась и, зябко поведя плечами, пошла к аппарату.

Виктор прикрыл глаза. «Что-то устал я сегодня, – подумал он, – хотя и не напрягался особо. Может, это свежий воздух на даче так подействовал, что в сон клонит? Вчера, конечно, перебрал немножко с горячительными напитками. Утром башка изрядно трещала. Может, это от вчерашнего разбитость до сих пор в теле? Ладно, сейчас приму грамм пятьдесят и снова как огурчик буду. Там мясо еще жареное оставалось. Надо спать пораньше лечь сегодня. Завтра еще Мишка из похода вернется».

Из коридора долетал голос жены:

– Ой, Люда, привет! Сколько лет, сколько зим! Наверное, с Нового года еще не созванивались… Да, спасибо, и тебя тоже со всеми праздниками прошедшими. И Артема от нас поздравь. Как там Маша, замуж еще не собралась?.. Витя? Да дома он. Вон в кресле сидит, отдыхает. Мы только с дачи вернулись, с утра там были… Сейчас позову его. Рада была слышать тебя, Людочка.

Открывать глаза Виктору совсем не хотелось: так удобно было утонуть в мягком кресле и не двигаться.

– Вставай, там сестра твоя звонит, – коротко и без особых эмоций сообщила подошедшая Нина.

– Ну, а чего ты телефон сюда не принесла? – Виктору очень уж не хотелось сейчас не то что подниматься и идти, а даже просто шевелить руками-ногами.

– Я в прислуги не нанималась, – отрезала жена, но без злости в голосе, просто для порядка. – Надо тебе – сам и принеси. Вечно этот длинный шнур под ногами путается, того и гляди запнешься и носом об пол. Надо новый аппарат купить с переносной трубкой, ведь говорили уже не раз об этом.

Карпунцов вздохнул и поплелся в прихожую. Оранжевая трубка аккуратно лежала рядом с телефонным аппаратом. Виктор приложил ее к уху, услышал какие-то шорохи и начал с дежурного приветствия:

– Люда, здравствуй! Как здорово, что ты позвонила. Со всеми прошедшими тебя! Как там Светлоярск? Стоит на месте?

– Спасибо, тебя тоже с праздниками. Светлоярск на месте, чего ему сделается. А вот… – Голос Людмилы оборвался на полуслове, и Виктор почувствовал: что-то там у сестры произошло.

– Люда, не молчи. У тебя все в порядке? А у Артема, у Маши? Мама как? Вот только что с Ниной ее вспоминали, думаем, летом в отпуск точно к ней выберемся, может, даже на недельку получится.

– Я в Меженске тоже пару месяцев не была. Но с соседкой, тетей Нютой, созваниваюсь. Ну, у которой телефон есть. Помнишь ее?

– Ага, – поддакнул Виктор. – То есть все в порядке? Мама здорова, ты тоже, муж с дочкой… Но только голос у тебя какой-то, словно не решаешься сказать мне…

– Прав ты, Витенька, верно распознал, даром что мужик. Говорят, что вы хуже все чувствуете, чем мы, бабы. А ты сразу.

– Да не тяни кота за хвост, Людок! Что случилось-то? – Нервы Виктора напряглись. – Неизвестность хуже всего. Давай выкладывай сразу!

– Даже не знаю, как и сказать. Ты там сидишь или стоишь? Лучше сядь сейчас.

– Ты меня своими загадками совсем в гроб тут вгонишь, – недовольно пробормотал Карпунцов. – Ладно, уговорила, сейчас телефон к креслу перенесу… Все, сел, давай говори уже.

– Тут дело такое, – начала было тянуть дальше Мелешкина, но, видимо, внутренне собравшись, выпалила сразу: – Лешка проснулся!

– Как проснулся? – только и смог выдавить из себя опешивший Виктор. – Совсем проснулся? Когда?

– Сегодня утром, Витя. Я уже в больнице была. Врач говорит, что Лешка теперь не заснет назад больше. В смысле, засыпать станет на ночь как обычный человек, а летаргии повторно не будет.

– А самого-то Лешку ты видела?

– Да, были с Артемом у него в палате. Он на кровати сидит, ходить пытался, но слабенький организм очень, шаг-второй, и все, ноги подгибаются. Заново учиться придется… Не узнал меня Лешка. Только потом, когда сама назвалась. Говорит, старая я стала, только голос похожий. И Тёму тоже не узнал. Начал у всех спрашивать насчет себя: мол, такой же старый или как. Зеркало ему врачиха дала. Посмотрелся он в это зеркало, и совсем, чувствую, не по себе ему стало. Лешка в зеркале как огурчик, а сестра – развалюха.

– И что, что Лешка еще сказал? Люда, не тяни! – Виктор ощущал, что никак не может прийти в себя от услышанного.

– Спрашивал, где мать с отцом, где Машка, про Сережку, естественно. Тебя, понятное дело, тоже вспомнил. Короче, и врачи Лешке сказали, и мы с Тёмой поддакнули, что он долго болел, без сознания был, вот в область привезли, в больницу, поэтому никого рядом нет, день неприемный. Вроде поверил.

– Так ты из больницы звонишь?

– Нет, из дома. Главврач сказал, что сейчас надо постепенно ему привыкать ко всему. Когда мы уходили, Лешка заснул. Но ты не бойся, это не летаргия, а обычный сон. Врач пульс пощупал, говорит, что нормальный. Раньше-то у него, помнишь, пульса не было почти совсем. Вить, а Вить!

– Что, Люда? – Карпунцов чувствовал себя полностью раздавленным свалившейся новостью, даже не находил в себе сил обрадоваться, а надо бы.

– Вить, не могу я тут одна со всем этим справиться. Приезжай! Вместе маме тогда сообщим. Одна я боюсь, вдруг сердце у нее сразу… вдруг не выдержит.

Виктор совсем растерялся. По-хорошему, надо ехать сразу. Тут и рассуждать не о чем. Шутка ли: полтора десятка лет Лешка проспал. В первое время Виктор все никак не мог смириться с тем, что произошло. В Питер мотался, где брат лежал, одолевал тамошних врачей расспросами и собственными дилетантскими советами. Ему постоянно казалось, что доктора хоть и профессионалы, конечно, но ничего не смогут поделать без какого-нибудь чудодейственного сверхнового изобретения. А придумать такую прорывную вещь может он, Виктор Васильевич Карпунцов. Не врач, медицинского образования нет? Во всякой там неврологии и психиатрии не разбирается? Ну и что, не боги горшки обжигают. Зато он брат, старший, который этого Лешку, неподвижного лежащего в постели, даже не дышащего почти, с самого раннего детства опекал, защищал от обидчиков, учил давать сдачи в мальчишеских драках.

А на кого еще было надеяться в деле Лешкиного выздоровления? Врачи, наверное, все правильно делали, претензий к ним нет, но уж слишком они, как казалось Виктору, полагались на данные их медицинской науки. Мол, плохо еще изучена эта чертова летаргия, редко случается, достоверно описанных случаев кот наплакал. Поэтому лечим как знаем, а поскольку мало что известно… ну, словом, хотя бы не навредим. Может, и не так думали врачи, поди разбери, чужая душа – потемки, даже скорей всего не так, но мысль о том, что самого важного звена найти не удается, долго не оставляла Виктора.

Шли годы, и Карпунцов понемногу смирился с действительностью. Выше головы не прыгнешь. Может, и нет никакого спасения от этой летаргии. Берет человека за шкирку, выхватывает из толпы и бросает в пучину безвременья. А почему судьба именно этого выхватила, а не другого, одному Богу известно. Вроде и жив человек, а что это за жизнь, если подумать. Кормят-поят через всякие трубочки или даже впрыскивают, аж передергивает, если представить себе, тело обтирают салфетками да полотенчиками влажными. Лучше и не думать о таком. А жизнь свое берет, дети растут, с «северов» вернулись, на родине жены, в Подольске, осели. Новые дела, новые заботы, новые радости. А Лешка? Ну, жалко его, беднягу, но разве жалостью беде этой поможешь? Только расстраиваешься, когда в больницу к нему попадаешь. И Виктор, хоть в душе упрекал себя, постепенно стал все реже бывать у брата. Даже когда к матери с отцом в Меженск ездил, старался найти подходящий предлог, чтоб их к Лешке не сопровождать.

Казалось, что братишка будет спать вечно. Они все помрут, вон батя уже ушел, не дождался, а Лешка так и будет лежать, молодой, двадцатипятилетний, не стареющий. Точно деревце вечнозеленое на фоне осеннего опадающего леса.

И вот случилось то, на что надеяться перестали. Только мама наверняка верила, а остальные… А что остальные? Желали, конечно, но разуверились, похоже, все. Виктор уж точно.

– Что ты молчишь? – Голос сестры властно вторгся в голову Карпунцова и разметал по сторонам воспоминания словно бусинки. – Витя, приезжай! Одна я и не знаю, что делать. Тёма тут не помощник, без тебя не решусь маме рассказать, духа не хватит. Приезжай, умоляю тебя.

– А как же с работой? Завтра праздники кончаются. Меня могут не отпустить, сейчас заказ крупный к нам пришел. – Карпунцов говорил, а в душе сам стыдился того, что произносит: одно оправдание, что растерялся, не знает, как поступить.

– Витя, а что, нельзя отпроситься? Ну, за свой счет возьми. Как могут не отпустить? – В голосе Людмилы чуть заметно зазвучали нотки слез. – Давай я с Померанцевым Иваном Петровичем, это главврач, поговорю. Они телеграмму вышлют, чтобы тебя отпустили. Вить, ты когда приедешь? От Москвы ведь всего ночь и еще немножко на поезде.

– Люда, ты все деньги на телефон потратишь. Это ж межгород! – Виктор решил, что сейчас самое лучшее – взять паузу, хоть короткую, но лишь бы иметь возможность подумать. – Завтра еще выходной. Я только двенадцатого смогу с начальством поговорить.

– Вот двенадцатого вечером и выезжай! А телеграмму тебе я завтра организую из клиники. Во вторник утром приедешь, и к маме сразу надо будет, в тот же день.

– Подожди, а Лешку я не увижу, что ли? К нему не пускают?

– Да увидишь, конечно. Я, правда, не знаю, как во вторник будет. Померанцев, ну врач этот, уже сообщил в Москву, в институт их главный, и в Питер, где Лешка лежал. Наверное, отовсюду приедут. Ладно, Витек, денег и вправду немало за межгород вылетает, давай тогда, пока. Ты мне сам позвони, хорошо? Завтра звони или в понедельник, как только решится у тебя. На сотовый звони, если дома нас не будет. Тут у меня сделка по квартире у клиентки одной сейчас. Надо, чтоб не сорвалась, деньги неплохие, поэтому я бегаю вовсю.

Попрощавшись с сестрой, Виктор поднял глаза и только сейчас заметил подошедшую во время разговора Нину. Глаза у жены округлились, а сама она нервно перебирала в руках кухонное полотенце:

– Алексей проснулся?! Это что, правда?!

Виктор в ответ лишь утвердительно покачал головой. Он почувствовал себя полностью обессиленным: не хотелось ни говорить, ни вставать с кресла. Нина, видимо, поняла состояние мужа, молча наклонилась к телефонному аппарату, который Виктор опустил на пол рядом с креслом, подхватила его и понесла в прихожую.

Карпунцов прикрыл глаза. Перед ними закрутилась уже поблекшая позднеиюльская зелень, летнее небо над головой с медленно плывущими островками легких кружевных облачков, за которыми хочется наблюдать долго-долго, аж до конца жизни. Хотя о каком конце жизни можно думать, когда тебе всего лишь пятнадцать лет или около того. Лежишь на разогретом солнцем песчаном берегу Меженки, смотришь на облачка и мечтаешь о чем-нибудь светлом, чистом, манящем к себе.

Как оно все тогда случилось? Мишка Поливанов, да, да, конечно, Мишка, других рядом не было, истошно закричал над самым ухом:

– Витюха, Лешка твой тонет!

И сам, не дожидаясь никого, первым бросился в прохладную даже в самый жаркий день от бьющих по берегам ключей Меженку.

Виктора в тот момент точно пружиной подбросило в воздух и развернуло из горизонтального состояния в вертикальное. Он на автомате ринулся за Поливановым, даже не отдавая себе отчета в том, что делает. Впереди, ближе к противоположному берегу, там, где под водой была яма с завихрениями сразу от двух ключей и куда ребятам строго-настрого запрещали заплывать родители, то поднималась вверх, то исчезала загорелая Лешкина рука. Кричал ли что-нибудь тогда братишка, Карпунцов не помнил. Да и сложно было услышать из-за галдящей, показывающей пальцами на Лешку детворы, столпившейся на берегу.

Когда Виктор добежал до кромки берега, все уже закончилось, и закончилось благополучно. Мишка Поливанов, спортивная гордость их школы, считаными гребками добрался до Лешки, подхватил его, поддерживая голову над водой, и вместе со спасенным подплывал к берегу.

Дальнейшее осталось в памяти обрывками, цветными лоскуточками того давно минувшего дня. Сначала на берегу Лешку приводили в чувство, давали нашатырь, случайно оказавшийся у кого-то из немногочисленных взрослых, день-то был рабочий, потом переворачивали брату голову, чтобы вылилась вода, которой тот успел изрядно нахлебаться.

Затем бежал отец, с неестественно бледным лицом, окруженный мальчишками и девчонками, дергающими его в разные стороны за руки и за брюки:

– Дядя Чапай! Да спасли уже Лешку! Мишка его вынес!

Виктор помнил, как батя рухнул коленями в песок рядом с Лешкой, всех отстранил и неумело начал делать искусственное дыхание, которое уже было совершенно ни к чему: Лешка не просто очухался, но, похоже, почувствовал себя весьма неплохо, так как с интересом бросал взгляды во все стороны.

Убедившись, что опасность миновала и сын жив-здоров, отец поднялся, снял с себя ремень и, перевернув Лешку лицом в песок, отодрал его прямо на пляже.

– Силен дядя Чапай! – то ли с опаской, то ли с восхищением сказал кто-то из толпившихся рядом мальчишек.

– Не реви! Поделом тебе! На всю жизнь теперь запомнишь, – громко бросил отец всхлипывающему прямо в песок сынишке, поднялся на ноги, вдел ремень на место и оглянулся по сторонам.

Мишка Поливанов стоял сзади в общей ребячьей толпе, но его высокую спортивную фигуру невозможно было не заметить. Отец рукой раздвинул мальчишек и девчонок в стороны и твердым мужским шагом подошел к Поливанову. Мишка потом неоднократно говорил, что даже слегка струхнул от неожиданности. А отец остановился перед ним, внимательно посмотрел глаза в глаза и протянул Полива-нову руку. То крепкое, настоящее мужское рукопожатие произвело огромное впечатление на Мишку. По крайней мере, Поливанов еще долго в разговорах о нем вспоминал.

– Витя, так ехать тебе надо? – раздался озабоченный голос жены, выдернувший Карпунцова из царства блуждающих осколков памяти в реальный мир. – Что ты решил?

– Нина, ты говорила, что водочка со вчерашнего осталась, собери-ка ужин, – попросил Виктор. – Я сейчас еще немножко посижу и приду.

Жена ушла на кухню. Виктор прикрыл глаза. На сей раз никакие воспоминания в голову уже не приходили. Карпунцову казалось, он вообще ни о чем не думает, только ловит мимоходом прилетающие звуки. Вот на улице какой-то, должно быть, излишне нервный водитель начал подавать один за другим серию сигналов. Такое частенько бывало: Кирова – улица загруженная, а недалеко от их дома перекресток с вечными пробками районного масштаба. Виктор сам, бывало, клял висящий там светофор на все лады. Уже дом свой родной виден, а никак не доедешь: выдержка у светофора маленькая, за один раз часто и не проскочишь. Только затих клаксон, как раздался плач ребенка. Видать, очередная мамаша с коляской по тротуару проходила. Затем внимание Виктора переключилось на доносившиеся приглушенные звуки с кухни: то воду Нина откроет, то ножом постучит по столу. «Сейчас бы выпить и на боковую, – размечтался Карпунцов. – Правильно говорят, что утро вечера мудренее».

– Витя, Миша звонит! – крикнула Нина.

Далее до ушей Карпунцова стал долетать голос жены, разговаривающей с сыном, но самих слов различить не удавалось. Да и потребности особой не было – обычный повседневный разговор. Утром, еще до дачи, Нина разок набирала сына на сотовый, но тот же в лесу с друзьями, потому и сообщил в ответ женский голос: «Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети». А сейчас Мишка, видимо, в более доступное место выбрался. Любит он этот сотовый, постоянно трезвонит, деньги так и улетают. «Новую игрушку нашел словно маленький, – частенько раздражался в последнее время Виктор, обычно про себя, но порой и с Ниной делился. – Вот что в этом хорошего? Зачем приятелям трезвонить? Они ж чай не на Дальнем Востоке, а здесь, в Подольске. А даже если и не в Подольске, то в Москве. Хорошо хоть, у зазнобы его пока нет сотового. Но это до поры до времени». Сам Виктор так и не привык к новой технике, хотя телефон у него был уже с год. Пользовался лишь в крайнем случае, когда по работе разыскивали в выходные или вечером.

Голос жены стих. Карпунцов покряхтел, затем расправил плечи, немного пошевелил ими, разминая затекшие мышцы, медленно поднялся и побрел на кухню.

– Ну что там Мишка? Не съели их клещи в лесу? – начал расспрашивать он Нину. – А эта пигалица тоже там?

– Что ты городишь? – возмутилась жена, но как-то мягко, беззлобно. – Еще и беду накличешь с этими своими клещами.

– Да нет у нас, в Подмосковье, энцефалитных клещей. Мы ж не в Сибири живем, – успокоительно произнес Виктор, сообразив, что зря об этих тварях упомянул, вот теперь Нина думать будет, переживать.

– Знаешь, всякое бывает. Я вон в газете читала года два назад, что укусили кого-то. Правда, не у нас, а на севере области. То ли под Дубной, то ли под Талдомом, не помню. Но Мишка брызгалку с собой взял – это я знаю. Береженого Бог бережет. А вот Юлю ты почему невзлюбил? Не понимаю я. Нормальная она девчонка. Чего ты пигалицей ее величаешь? К тому же они просто встречаются. Мишка же не собирается вот так сразу, с бухты-барахты, на ней жениться. Хотя всякое в жизни случается.

– Ниночка, я же не со зла. – Карпунцов пожалел, что назвал подружку сына пигалицей. – Тем более что девка она, кажись, нормальная, без закидонов. Только маленькая, худенькая, вот я потому и сказал.

– Да нормального она для женщины роста. Не всем же баскетболистками быть. Ладно, проехали, – закрыла тему Нина. – Садись давай, мясо сейчас разогреется. Там еще салата много осталось, доедать надо.

– А водочка где? Ты говорила, что оставалось немного?

– В холодильник я бутылку поставила, достань оттуда. Знаешь, Витюша, – Нина посмотрела в лицо мужу, – я тоже с тобой рюмочку выпью. Вот болтаем о том, о сем, а у меня из головы Алексей не выходит.

– И у меня тоже, – признался Карпунцов, направляясь к холодильнику.

Он достал оттуда приятно холодившую ладонь «Столичную», по пути прихватил из висящего на стене шкафчика пару рюмок и устало опустился на стул спиной к окну.

– Ну что, разливаю? – спросил Виктор продолжавшую хлопотать у плиты жену.

– Да погоди ты! Не видишь, что я еще в запарке? Сейчас мясо дойдет до кондиции, и начнем. – Нина вытерла выступивший на лбу пот. – Ты пока достань оба салата из холодильника. Надо доедать. Нажарила-напарила я в этот раз многовато. Не рассчитала, что Мишка в походе будет. Ладно, завтра явится – доест.

Через несколько минут, когда все приготовления остались в прошлом, Виктор налил по рюмочке и чокнулся с женой:

– За Лешку! За жизнь его новую! Считай, второй раз братуха родился!

– Это уж точно, – согласилась Нина, морщась от проглоченной жидкости и спешно заедая ее соленым огурчиком. – Знаешь, я все не своя хожу, никак поверить не могу. Аж ущипнуть себя хочется. Болтаю тут про салаты, про мясо, а сама о Лешке думаю.

– И я тоже словно обухом по башке пришибленный. Тяжесть навалилась, тело будто из свинца, а ведь радоваться надо. Жаль, что батя не дожил. Так и ушел… Я вот думаю, что с десяток лет он недосчитался через Лешку. Больно сильно переживал! Уж на что мать сильно, а он, мне кажется, еще сильнее. Знаешь, он мне как-то сказал… Давно это было, мы с «северов» только вернулись. Сидели вот так за бутылочкой, в Меженске дело было. Ты, наверное, на кухне была, матери помогала. Короче, мы вдвоем за столом, больше никого. И он сказал, что предложи кто ему, так не задумываясь заснул бы сном этим заместо Лешки. Тихо так сказал, чтоб только я услышал. И искренне. Знаешь, как с трибун иногда кричат: мол, за того парня жизнь свою не пожалею. Пафосно, с надрывом. А батя тихо и доверительно. И я сразу поверил, что он смог бы.

– Как теперь Лешка жить будет? Когда про Машу да про сына узнает. Ужас какой! – вздохнула Нина.

– Не знаю я. Вот убей Бог, не знаю… Людка даже толком не сказала, как он проснулся.

– А как люди просыпаются? Открыл глаза и сказал чего-нибудь, – пожала плечами Нина.

– Людку он не узнал. Вот такие дела!

– Не узнал?!

– Ну да. Говорит, что старая она. В зеркало на себя захотел посмотреть. Дали ему. Лешка увидел, что молодой, вроде успокоился. Знаешь, он же теперь быстро состарится, за год или даже скорее.

– Ужасно все это! – зябко поежилась Нина. – Налей мне еще рюмочку. Я сначала подумала: вот повезло, наконец-то проснулся. Ведь сколько лет ждали! Особенно в первые годы, помнишь? А теперь каково ему будет? Без жены, без сына… и состарится сразу. Ему же пятый десяток идет.

– Ладно, давай по второй. – Карпунцов поднял наполненную почти до краев рюмку. – За мать хочу выпить. Лишь бы она не сломалась сейчас. Помнишь, Людка говорила, что сердце стало чаще прихватывать. А тут такое! Как ей сказать – ума не приложу.

– Так это же радость какая для нее! Сердце – оно от горя болит.

– Бывает, Нина, – покачал головой Виктор, – что и от радости может прихватить, да еще как. Надо мать подготовить. Вот только бы знать – как.

– Когда поедешь? Завтра? Надо тогда вещи собрать тебе.

– Да подожди ты с вещами. Мне же надо на работе отпроситься. Придется за свой счет взять, только бы отпустили. Заказ новый нам пришел. Крупный заказ, станки дополнительные придется расконсервировать.

– Что ты заладил: заказ да заказ. У тебя брат проснулся через пятнадцать лет! Как могут не отпустить, раз такое дело? Давай звони Литовченко домой и отпросись. Он вроде мужик нормальный, поймет.

– Подожди, Нина, не мельтеши. Сегодня уже билет не купишь, касса закрылась, если только на вокзале. А завтра должна телеграмма из Светлоярска прийти официальная, главврачом подписанная. Люда обещала. Так и так только в понедельник вечером получится ехать. Завтра же праздники кончаются, все из Москвы возвращаться станут. А в понедельник места будут. Утром с Литовченко поговорю, как на работу приду. Телеграмму покажу. За день все налажу, чтобы без меня проблем не было, а вечером в Светлоярск.