Текст книги "Пробуждение"

Глава 2

Померанцев приехал в клинику быстро. Даже быстрее, чем ожидал. Хотя чему тут особо удивляться: не столица все-таки, да и три выходных дня сыграли роль, многие за город потянулись. Как-никак май на дворе. Понятно, что Светлоярск – не Сочи, но в такое время уже тепло бывает. А в этом году особенно: синоптики передают, что температура воздуха на два-четыре градуса выше многолетней климатической нормы.

Всю дорогу Ивана Петровича пробирала некрупная, но осязаемая дрожь. Нет, чувства страха не было. За долгие годы врачебной практики многое пришлось повидать. И вообще, если бояться, то лучше сразу профессию менять, как когда-то в юности говорил им, студентам, один из преподавателей в мединституте. Дрожь проистекала из другого: от нервного возбуждения, от желания увидеть своими глазами то, чего пока не приходилось наблюдать за всю многолетнюю практику, да еще, пожалуй, от желания начать побыстрее действовать.

Дома жена, Ира, только взглянула на него, влетевшего на одном дыхании с велосипедом в руках на их третий этаж, и сразу все поняла. «На весь день?» – привычно спросила она. Даже не вздохнула вслух от досады, что тщательно построенные на сегодняшний день планы рассыпались как карточный домик. Вот что значит замужем за врачом пробыть всю жизнь.

Ираида Николаевна, как всегда в таких случаях, успела сунуть мужу сверточек с едой, свои фирменные пирожки, в данном случае с яйцом, рисом и луком, несмотря на слабые возражения Померанцева о том, что столовая в медцентре работает все 365 дней в году – больных же надо кормить.

При воспоминаниях о жене Ивану Петровичу сделалось тепло на душе, дрожь куда-то ушла и, когда он въезжал на парковку на заднем дворе клиники, им полностью овладело желание немедленно все увидеть своими глазами и начать действовать.

Совсем по-юношески Померанцев взлетел по лестнице, игнорируя существование лифта, в свой кабинет на третьем этаже, вымыл руки, надел халат и уже более степенно, шагом, как и подобает главному врачу регионального центра психиатрии и неврологии, пошел в кабинет дежурного по клинике. Там обнаружилась только Аннушка, сразу всплеснувшая руками и затараторившая:

– Ой, Иван Петрович, тут у нас такое творится! Такое творится, что даже сказать не знаю как!

– Анна Мефодьевна, – Померанцев обращался к медсестре по имени-отчеству, хоть и знал ее много лет, – совсем на вас не похоже. Вы всегда спокойная, рассудительная, а тут… дали волю эмоциям. Даже «доброе утро» не сказали. Конечно, не каждый день такое бывает, но пугаться нечего. И печалиться тоже. Наоборот, радоваться нужно, мы ведь этого столько лет ждали. А где Голубничий и Гаврилова? У больного?

– Точно, Иван Петрович. Оба там сейчас. Это только я никак не решусь подняться. А ведь Лешеньку кормить пора, с вечера ничего ему не давала. Или?..

– Что или? – не сообразил Померанцев.

– Я вот что подумала, Иван Петрович. Раз он глаза открывает, то и глотать теперь сам сможет? Не надо будет через трубочку-то…

– Да, да, конечно. Но это не сразу. Мышцы все пока атрофированы, так что через трубочку придется, как и раньше. Какое-то время должно пройти, пока так кормить будем. Ладно, Анна Мефодьевна, я тоже поднимусь в палату. А вы чаю попейте, что ли, надо вам приходить в себя.

Померанцев дружески улыбнулся Аннушке, поплотнее прикрыл дверь кабинета дежурного врача и, бросив взгляд на пустой коридор, быстрым шагом устремился к лестнице, а там и вовсе дал себе волю и легко, словно юноша, преодолел подъем на четвертый этаж.

Дверь в сорок пятую палату была распахнута во всю ширину, из нее в полутемный коридор, где горели через одну лампочки дежурного освещения, мягко лился дневной свет. Голубничий и Гаврилова сидели на стульях около кровати и, услышав шаги Померанцева, одновременно обернулись к двери, вскочили и заговорили дуэтом:

– Иван Петрович, здравствуйте! Мы вас так ждем!

– Здравствуйте, здравствуйте, друзья мои! – приветливо и успокоительно помахал рукой Померанцев. – Ну, чем порадуете старика? Как наш большой? Небось отжимание от пола уже делает?

Померанцев ощутил, как от его шутки молодым коллегам сделалось гораздо спокойнее.

– Иван Петрович, как хорошо, что вы здесь! – облегченно выдохнула Лена Гаврилова. – Доброе утро!

– Доброе, доброе, – задумчиво ответил Померанцев, устремляя взгляд на лицо лежащего на больничной койке пациента.

«Глаза закрыты, все как всегда», – отметил про себя Иван Петрович и спросил:

– Пока я ехал, он размыкал веки еще раз? Какой сейчас пульс? Попытка пошевелиться, заговорить была?

Гаврилова оглянулась на Голубничего. Лицо Виктора возвещало граду и миру лишь о навалившейся на него усталости. Видимо, решив, что от коллеги сейчас мало проку, Елена принялась рассказывать сама:

– Иван Петрович, пульс, честно говоря, я ему не мерила. Виктор до этого насчитал около сорока ударов. Глаза Кар-пунцов открывал еще раз. Причем зрачки у него бегали по стенам, по потолку, потом… по мне, по моему лицу, – смутилась Гаврилова.

– Ну это как раз неудивительно! – решил подбодрить коллегу Померанцев. – Молодая женщина, да еще такая привлекательная! Представляете, открыть глаза через шестнадцать лет с гаком и сразу увидеть такую красоту! Вы же первая женщина, которую он увидел!

– Вторая, – подал голос Виктор, – первой Анна Мефодьевна была.

– Ну, Анну Мефодьевну наш подопечный от эйфории пробуждения мог и не заметить. Ладно, друзья, давайте теперь серьезно. – Померанцев присел на краешек кровати и нащупал пульс пациента. – Сорок четыре. А было тридцать семь. Чуть больше стало. Главное, нет возврата к прежним значениям. Значит, процесс стал необратимым. Он действительно просыпается. Нужно постоянное наблюдение. У Анны Мефодьевны дежурство закончилось?

– Нет, ее же ночью не было. Утром пришла и сразу отправилась кормить Сорок пятого… Ой, простите, сорвалось с языка, – смутился Голубничий.

– Да уж, Виктор, отвыкайте от этой вашей терминологии. Еще, не дай Бог, сорвется с языка сие прозвище при пациенте, совсем нехорошо получится. Запоминайте: Алексей, Карпунцов Алексей Васильевич. Но думаю, можно будет без отчества.

– Иван Петрович, – Лена Гаврилова задумчиво покусывала губы, – а почему без отчества? Ему же за сорок. И стареть сейчас быстро начнет, свой возраст догонять. Какая жалость! Такой молодой сейчас!

– Да, будет стареть, – Померанцеву тоже стало грустно на душе от неизбежности того, что должно произойти, – попробуем замедлить этот процесс, насколько сможем. Виктор, спуститесь и позовите Анну Мефодьевну. Раз она только пришла, пусть здесь побудет. И покормить пациента пора. В течение дня я решу вопрос с постоянным дежурством, график для медсестер составлю. Виктор, а вы потом сразу домой отправляйтесь, отдыхайте.

– Да я… – начал было возражать Голубничий, но был остановлен жестом Померанцева:

– Все знаю, что вы мне сейчас скажете. И что не устали совсем, и что такое раз в жизни бывает. Но по вашему лицу насчет усталости видно другое, – Иван Петрович старательно подбирал слова, чтобы ненароком никак не задеть чувства молодого коллеги, – и это как раз нормально. Во-первых, сутки позади. А во-вторых, события эти эмоциональную усталость принесли. Так что не спорьте со мной, а отправляйтесь отдыхать! Если вдруг что-то срочное, я вам домой позвоню. Или Лена сообщит. У вас до сих пор сотового нет? Не обзавелись?

– Да как-то еще не получилось, – засмущался Голубничий. – Мы хотели на природу сегодня или завтра выбраться. Завтра, скорей всего. Сегодня отосплюсь немного, да и День Победы отметить собирались.

– Это святое, – одобрил Померанцев. – Я вас только в крайнем случае побеспокою. У нас завтра кто дежурит? Старыгин или Кошелева?

– Жанна Кошелева завтра, она меня меняет, – уточнила Гаврилова.

– Всё, друзья-товарищи, давайте действовать. Виктор, вы Анне Мефодьевне мою просьбу передайте и сразу домой отдыхать. Мы ее здесь дождемся.

Голубничий кивнул и молча вышел из палаты, ни с кем не попрощавшись. То ли забыл от волнения, то ли собирался остаться в клинике, несмотря на настоятельную рекомендацию руководства ехать домой.

– Лена, давайте, пока Анна Мефодьевна поднимается, попробуем вот что сделать. Я начну легонько массировать кожу лица у него, в том числе вблизи век, а вы повнимательней следите и в случае чего ассистируйте мне. Нельзя допустить, чтоб Карпунцов опять в сон погрузился.

– Да-да, поняла я, – согласно мотнула головой Гаврилова. – Странно все это. Насколько я помню, в описанных случаях длительной летаргии больной сразу просыпается, может чуть ли не ходить. Говорить точно может. А тут нетипично: открыл глаза, закрыл и больше ничего.

– Во-первых, достоверно описанных случаев прискорбно мало, – ответил Померанцев, мягкими круговыми движениями массируя лицо пациента. – А во-вторых… во-вторых, вы правы. Я тоже помню, что у других выходящих из летаргического сна сразу возникает осмысленная речь и двигательная активность. Хотя, признаюсь, мне всегда такое казалось странным с учетом крайне длительного периода обездвиженности.

– Ой! – прервала главврача Елена. – У него кожа на щеках порозовела! Нет этой гнетущей белизны.

– Это реакция на массаж. – Померанцев тоже заметил порозовение, но боялся сглазить, спугнуть удачу. – Ладно, хватит пока. Не дадим мы тебе, дорогой товарищ Алексей, снова в спячку погрузиться! Хватит уже, наотдыхался, пора и честь знать!

Иван Петрович надеялся, что бодро-шутливый тон его слов тоже сыграет свою роль. Известно по описаниям, что пациенты, находясь в состоянии летаргического сна, слышат и даже запоминают слова, произносимые в их присутствии. Не все, конечно, а связанные с важными или просто яркими, эмоционально насыщенными событиями. Хотя это очень дискуссионно. Случаев крайне мало, достоверно описанных вообще кот наплакал. Но сейчас, когда появились первые явные признаки пробуждения, Карпунцов, скорей всего, слышит обращенные к нему слова. По крайней мере, в это хотелось верить.

– Наотдыхался – это вы, Иван Петрович, точно сказали, – резюмировала неслышно подошедшая к двери Анна Мефодьевна. – Сейчас я тебя, Алешенька, покормлю, а ты и просыпайся сразу. Нечего перину тут мять!

Померанцев оглянулся на медсестру и с радостью убедился, что испуг у той полностью прошел. Пожалуй, можно ее оставить наедине с Карпунцовым, пусть все манипуляции с вводом питательной смеси делает. Уж очень хорошо она с кормлением справляется, за годы движения до автоматизма доведены. Да и другие медсестры с уходом за Карпунцовым справляются неплохо.

– Давайте, Анна Мефодьевна, приступайте. Справитесь? Или помочь нужно? – Глаза главврача светились одобрением и поддержкой.

– Да нешто я не справлюсь? – проворчала старшая медсестра больше для проформы. – Разве такое водилось за мной?

– Вот и чудесно. В вас я всегда уверен. – Померанцев перевел взгляд с Анны Мефодьевны на Гаврилову. – Идемте, Елена Сергеевна, ко мне в кабинет, обсудим ситуацию.

Едва они успели спуститься на третий этаж, как сзади раздался топот шагов тяжело, с придыханием, бегущей Аннушки:

– Иван Петрович, дорогой! Он меня послал!

Померанцев в недоумении остановился, успев заметить, что выражение лица Гавриловой показывало, что и та ничего не понимает.

– Кто кого куда и зачем послал? – своим вопросом Иван Петрович затормозил на ходу Аннушку, несущуюся по коридору и готовую своей располневшей фигурой снести Померанцева с Гавриловой в придачу, окажись они на траектории ее движения.

– Как это кто? Он, Лешка этот, Карпунцов! – Аннушка раскраснелась и размахивала руками во все стороны. – Я к нему со всей душой, а он меня матом посылает! Только оклемался, и на тебе!

– Карпунцов пришел в себя, говорить начал? – Померанцев ухватил продолжавшую активно жестикулировать старшую медсестру за руку. – Так с этого и начинать надо было, Анна Мефодьевна, дорогая!

– А я и начала. Говорю же, что послал с ходу. Только я начала аппарат готовить, чтоб кормить, он глазищи раскрыл и на меня уставился: «Где я?» А потом и послал сразу… ну, туда, куда обычно посылают.

– В переводе на почти литературный русский – на фиг? – Померанцев не смог удержаться от улыбки, краешком глаза заметив, что и Гаврилова еле сдерживает смех. – Все, коллеги, идем в палату, и побыстрее!

Иван Петрович развернулся и устремился к лестнице. Распахнутые полы его халата развевались в стороны словно крылья гигантской бабочки. За ним почти вприпрыжку устремилась Лена Гаврилова, не успевавшая за широким шагом начальника. Аннушка сразу отстала и семенила где-то сзади, продолжая активно размахивать руками и возмущаться насчет нецензурно выраженного отношения больного, видимо, принятого ею исключительно на свой счет.

Добежав до остававшихся распахнутыми дверей сорок пятой палаты, Померанцев увидел следующую картину. Карпунцов катался по полу и всеми силами пытался скинуть одеяло, спутавшее ему ноги и пару раз завернувшее грудь словно в кокон.

Иван Петрович бросился к пациенту и опустился на колени:

– Алексей, не двигайтесь! Я помогу. Остановитесь, а то одеяло еще больше запутается. Мы сейчас вас поднимем. Попробуйте сесть на кровати. Если тяжело, то ложитесь…

– Вы кто? Где я? – Глаза Карпунцова были в этот момент словно у затравленного охотниками зверя.

– Все в порядке, Алексей. Вы в больнице, долго болели, но сейчас очнулись. Вот только ругаться матом не надо. Это вам не идет. И вообще никому не идет, – превентивно предупредил Иван Петрович, чувствуя, что Карпунцов очень взвинчен и снова может начать выражать свои чувства не самым изящным образом.

– Кто вы? – Пациент затих, сидя на полу и опершись спиной на стоящую рядом кровать. – Я голос ваш знаю. Слышал много раз. Где я вас слышал, где?

Померанцев подхватил Алексея под мышки и довольно легко посадил на кровать, подперев подушками. «А ловко у меня получилось. Одним движением, как перышко!» – удовлетворенно подумал он.

– Да где ты, мил человек, Ивана-то Петровича слышать мог? Ты ж спал все это время, – встряла в разговор подоспевшая Аннушка.

– Я? Спал? – перевел глаза на медсестру Алексей и расстроенно замотал головой. – А вы кто? Я ничего не помню. Перед глазами плывет… как в тумане. Где я? А мама, батя где? Маша на работе? А Сережка? Сережка в садике? Кто его заберет? Сегодня же четверг у нас?

– Суббота, – машинально ответила Гаврилова.

– Суббота? – недоуменно поднял на нее глаза Карпунцов. – А вы не обманываете? Я же помню. Четверг сегодня… Ну скажите же, что четверг…

– Да какая разница, – Померанцев решил, что сейчас лучше увести разговор в сторону от деталей, – четверг, суббота… Алексей, вы просто болели некоторое время. Вот в больнице сейчас, лечитесь, теперь уже выздоравливаете.

– Да, да, я помню. – Карпунцов усиленно начал тереть лоб ладонью.

«Странно, почему я не замечал раньше, – с удивлением подумал Иван Петрович, – за все эти шестнадцать лет мозоли на ладонях никуда не пропали. Руки тонкие стали, мышц почти не заметно, а мозоли остались». Померанцев силился вспомнить профессию пациента и не мог: «То, что Карпунцов был рабочим, – это да. Но вот каким? Станочником на заводе? Вроде нет. На стройке работал? Надо сейчас его историю болезни срочно перечитать, там и анкетные данные подшиты».

– Мама моя где? Батя? Манюська с Сережкой? – Алексей продолжал обводить взглядом всех троих, мучительно всматриваясь в лицо каждому.

– А сегодня в больнице неприемный день, – очень просто и естественно отреагировала Лена, и Померанцев, с благодарностью взглянув на нее, удивился, что такая банальная версия ответа не пришла ему самому в голову.

– Они завтра придут? Курить хочется, – с искренней, как у ребенка, надеждой в голосе спросил Алексей.

Померанцев вовремя заметил начинавший открываться рот Аннушки и запретительно покачал ей указательным пальцем. Он побоялся, что медсестра сейчас скажет Алексею про отца.

– Нет, завтра не смогут, – Иван Петрович старался говорить как можно мягче и успокоительнее, но чувствовал, что до конца у него не получается, – вы же не в Меженске сейчас, а в Светлоярске, в областной больнице. И курить в клинике запрещено, так что пока без табака поживете.

– В областной? – удивился Карпунцов. – Что со мной? Я помню, ангина была, сильная очень. Помню, водки выпил, много. А потом не помню. Только шаги, голоса вокруг разные. Мамин голос помню, вот батю хуже, Манюську тоже. Ну, брат с сестрой… но тоже смутно. Куда они все делись?

Следом Карпунцов отпустил еще одно нецензурное слово.

– Алексей, мы с вами уже договорились – без мата! – Померанцев постарался отреагировать предельно строго и сразу. – Если уж совсем невмоготу было, то сказанное вполне могли заменить словом «блин». Посмотрите, женщины вокруг. Почему они должны терпеть? Вы после тяжелой болезни, на поправку сейчас пойдете. Давайте новую жизнь начинать с чистого листа, без мата.

– Ладно. Что, думаете, я не понимаю насчет мата? Сорвалось пару раз с языка, подумаешь, – буркнул Карпунцов и поперхнулся. – А чего мне так говорить тяжело? Язык еле ворочается. Сглотнул слюну… больно чего-то… Доктор, что со мной?

– Горло у вас болит? – вступила в разговор Елена Гаврилова.

– Горло? – Алексей удивленно перевел глаза с Померанцева на Лену, словно только сейчас заметил ее присутствие.

– Да, горло, – уже гораздо увереннее отреагировала доктор Гаврилова, – у вас же ангина была сильная.

– Ангина? – На лице Карпунцова появилась и застыла гримаса человека, который упорно, но малоуспешно пытается вспомнить что-то очень важное. – Да, вроде была. Она у меня часто, еще с детсада. А сейчас сильная была. Я же говорю, что водки напился, чтоб отрубиться… И отрубился, заснул, похоже. Только я дома заснул. Еще Манюська кричала, что штаны не снял, а на свежее белье завалился. Это помню, но потом провалился куда-то… в смысле, заснул…

Слушая Алексея, Иван Петрович лихорадочно пытался выстроить правильную линию разговора, но с досадой понимал, что даже его многолетнего опыта явно не хватает. В конце концов, случаев летаргического сна такой продолжительности в мире раз-два и обчелся, причем описанные имели место уже довольно давно. Померанцев дал себе зарок прямо сегодня перелистать подборки специализированных медицинских журналов, которые выписывала клиника. Хотелось верить, что найдется хоть немного полезной информации. Может, за рубежом были подобные случаи за последние годы? Тогда хоть попробовать связаться с коллегами, познакомиться с их опытом. Ну и конечно, надо с Москвой и Питером консультироваться. Прямо в понедельник. Померанцев почувствовал облегчение оттого, что цепочка первых шагов, пусть и пунктирно, но начинает вырисовываться. «Как же я так сплоховал? – свербила в его голове неприятная и неотгоняемая мысль. – Почему никакого плана действий не составил заранее? Ведь понимал же, что рано или поздно он проснется. А вот на тебе! Всегда на завтра-послезавтра откладываешь. Теперь с колес придется». Померанцеву всю жизнь хотелось чистой наукой заниматься, все остальное у него получалось с большим трудом, а сейчас, когда назначили исполняющим обязанности директора, совсем тяжело стало: характер мягкий, не для начальственной должности.

Из состояния самобичевания Померанцева вывел Кар-пунцов, который после паузы вновь заговорил:

– Но я же дома болел. Меня что, в больницу потом положили?

Аннушка поспешила его успокоить:

– Не нервничай ты, мил человек. Ну, положили тебя, положили. Вот вылечился уже. Ангина ж прошла? Полежал в больнице, подремонтировался, скоро домой выпишешься.

Померанцеву не понравилась последняя фраза медсестры. Она могла внушить больному ложные надежды: еще неизвестно, когда Карпунцов сможет покинуть клинику. Да и куда именно он пойдет, где теперь его дом – тоже большой вопрос. Но прерывать Аннушку Иван Петрович не стал, даже знаков рукой или глазами не подал – столь успокоительно прозвучали ее слова. Померанцев не мог пока прочертить нужную грань между горькой правдой и сладкой неправдой, и от этого снова начал злиться на себя. «А вдруг Аннушка интуитивно найдет правильный путь. У нее опыт не меньше моего, да и человечная она очень. Другая у нас не удержалась бы столько лет. Сколько их было, медсестер и докторов, которые поразбежались. А Аннушка, считай, всю жизнь проработала и никуда не ушла», – успокаивал себя Иван Петрович.

– А где все мои? Почему их в больнице нету? Они ко мне не ходят? – не унимался Карпунцов, уставившись в глаза Померанцеву. – А знаете, доктор, я их голоса слышал. Часто слышал. Не видел, а вроде они рядом были. Но только давно. А почему давно? Что случилось? Они перестали ходить ко мне? Почему, доктор? Сколько я здесь?

– Алексей, – Померанцев поймал себя на мысли, что воспринимает Карпунцова как молодого человека, даже называет по имени, без отчества, а ведь тому уже за сороковник, – давайте обо всем потом. Полежали вы у нас определенное время, не без этого, зато на поправку сейчас идете. Вы мне вот что скажите: глотать можете? Мы вас, пока без сознания были, через трубочку кормили. А сейчас как? Пища протертая будет. Попробуем позавтракать?

Карпунцов еле заметно мотнул головой в знак согласия. «Ну что ж, какое-то время мне удалось выиграть, пока Аннушка его накормит, но сейчас срочно надо стратегию и тактику выстраивать», – подумал Иван Петрович и произнес уже вслух:

– Вот и чудесно! Анна Мефодьевна вам завтрак организует. Если больно глотать будет или не получится что-то, то не переживайте: мы и через трубочку можем. Голодным вас не оставим! А я ненадолго к себе в кабинет схожу, есть неотложные дела, а потом продолжим.

Померанцев ободряюще улыбнулся Карпунцову и пошел к лестнице, жестом остановив Гаврилову, направившуюся было за ним следом.

«За что теперь хвататься в первую очередь? В Москву звонить или понедельника дождаться? Или в Питер сначала? С одной стороны, это вообще событие для медицины в мировом масштабе. А с другой, три праздничных дня, все на дачах, наверное. Кого я сейчас найду? – В поисках выхода из положения Иван Петрович дошел до своего кабинета и плюхнулся в собственное кресло. – И так хреново, и так. Надо что-то средненькое придумать. А если отправить и в Москву, и в Питер официальные телефонограммы? Пожалуй, это идея. И проинформируем сразу, никаких разборок да еще с оргвыводами не будет. И никого из больших людей не потревожим, пусть на своих дачах сидят. Да что там на дачах – небось на Кипр какой-нибудь рванули. Еще со СМИ надо что-то делать. Сейчас узнают – сбегутся, этим только дай повод».

От осознания, что первую проблему удалось решить быстро и безболезненно, у Померанцева повысилось настроение. Вот только вторая проблема гораздо более тяжелая будет – родственники. Надо их информировать. Кого в первую очередь? Семейную ситуацию пациента Карпунцова доктор Померанцев знал, и знал неплохо. Как-никак единственный такой больной в клинике. Да что там в клинике – во всей России.

Померанцев снял трубку селектора и нажал клавишу «Регистратура».

– Доброе утро, Иван Петрович! Слушаю вас.

– Доброе утро! Майя, вы? – уточнил Померанцев.

– Да, Иван Петрович, сегодня я дежурю.

– Майя, тут вот какое дело, – немножко замялся главврач. – У нас большая новость. Пациент Карпунцов проснулся…

– Сорок пятый проснулся??? – удивлению Майи не было предела.

«В будний день новость разлетелась бы как молния, – подумал Померанцев, – а тут до соседнего корпуса еще не дошла. Может, это и хорошо, что он в праздники проснулся. Меньше ажиотажа».

– Да, сложно поверить, я вас понимаю. – Иван Петрович старался говорить ровным, спокойным, даже будничным голосом. – У меня к вам будут две просьбы. Принесите мне папку Карпунцова.

– Историю болезни или всё? – уточнила Майя.

– Мне сейчас прежде всего нужны координаты его родственников. У нас же отмечается, кто и когда у него был? Мать, насколько я помню, уже давно не приезжала. А вот сестра в начале весны была?

– Сейчас в компьютере посмотрю… Иван Петрович, она в конце февраля была… Ой, нет, не в тот месяц запись внесли. Короче, 1 марта. Это суббота была.

– Майя, принесите мне координаты сестры, матери. Брат же еще есть, тоже давайте. И жена бывшая.

– Бывшей жены, по-моему, телефона никакого нет. Брата что-то должно быть. Сейчас принесу. Вы у себя будете?

– Да, да, жду. И еще у меня к вам будет просьба. Надо телефонограммы отправить, а Лины, понятное дело, сегодня нет. Поможете?

– Попробую, – не очень уверенно отреагировала Майя. – Только куда звонить – мне номера нужны будут, они же у Лины в компьютере. И чего сказать?

– Текст я сейчас напишу. И номера тоже дам. Давайте поищите координаты родственников и приходите.

Едва Померанцев положил трубку селектора в отведенное ей гнездо, в полуоткрытую дверь протиснулась голова Лены Гавриловой. Ее волосы выбивались из-под шапочки во все стороны, лицо раскраснелось.

– Елена Сергеевна, вы что, нормы ГТО по бегу сдаете? – Померанцев попытался шуткой приободрить Гаврилову.

– Что? – не поняла та. – Какое еще ГТО?

– Эх, молодо-зелено! – Главврач продолжал говорить в полушутливом тоне. – Комплекс был такой физкультурный в советское время. Все сдавали: от школьников и до пенсионеров.

– Иван Петрович, – Лена вошла в кабинет и присела на крайний к двери стул около стола для заседаний, – что делать-то будем? Он все какую-то Манюську просит. Да не просит, просто требует. Еще Сережку, кто это – не знаю. Сын, что ли, у него есть? Да, и мать с отцом постоянно вспоминает. Иван Петрович, что отвечать?

– Лена, Манюська – это Мария, его бывшая жена. Она развелась с Карпунцовым давно. Поняла, что прогноз на скорый выход из летаргии неутешительный, и ушла к другому вместе с сынишкой, с Сережкой. Он уже взрослый парень должен сейчас быть. Про мать с отцом ничего нового не скажу.

– А делать что будем? – продолжала настойчиво спрашивать Гаврилова. – Сестру надо вызывать. Она в последнее время одна ходила, хоть и нечасто.

– Сейчас Майя Одинцова мне принесет все координаты родственников, которые у нас есть. Начну звонить. В первую очередь сестре, согласен с вами. Брат еще есть.

– Брат? – удивленно переспросила Гаврилова. – Ах да, он упоминал про брата.

– Да, старший. Давно не был. Вы у нас сколько работаете?

– Четыре года скоро будет.

– Ну вот, а он, значит, дольше не приезжал, раз вы о нем не знаете.

На столе тревожно стал подавать звуки селектор. «И чего он подвывает словно волк? – раздосадовано подумал Померанцев. – Сейчас еще беду какую-нибудь накличет».

– Иван Петрович, дорогой, – снятая трубка задребезжала голосом Аннушки, – скорее сюда! Наш-то попробовал встать и свалился возле кровати. Ползает, а я поднять не могу. Одна нога у него под кровать попала, глубоко!

– Час от часу не легче! Санитаров вызывайте, если еще не вызвали! Я иду. – Иван Петрович рывком поднялся со своего кресла, на ходу отправив отточенным движением телефонную трубку в ее родное гнездо на панели селектора. – Пошли, Елена Сергеевна. А, нет, лучше вы тут пока побудьте, в то сейчас Майя координаты принесет.

– И что мне с ними делать?

– А ничего пока. Возьмите и меня дождитесь. Да, вот еще что. Составьте проект телефонограммы в Москву и в Питер о выходе из летаргии. Я вернусь – посмотрю.

Раздав Гавриловой распоряжения, главврач быстрым шагом устремился к лестнице. Уже за пару метров до двери сорок пятой палаты были слышны звуки возни и голос Анны Мефодьевны:

– Лешенька, мил человек, да ты на бок повернись, а то никак ногу твою не вытащу. И руками помогай мне! Ой, ручки какие у тебя слабые. Не напрягай их сильно – не дай Бог, сломаешь с непривычки.

Вбежав в палату, Иван Петрович мягко, но решительно отодвинул руки Аннушки в сторону, развернул ногу Кар-пунцова на девяносто градусов, ловко извлек ее из-под кровати и быстрым движением рук, будто штангист, поднял Алексея за плечи и усадил на кровать.

Лицо пациента показалось Ивану Петровичу бледнее, чем было, а посередине лба явственно обозначилась довольно заметная морщина. «Неужели он уже стареть начал? – с жалостью и болью подумал Померанцев, но сам себя одернул: – Да нет, не может быть, чтоб так быстро! Он же только проснулся».

Карпунцов обессиленно опрокинулся спиной на подушку. Из краешка глаза у него показалась слеза, которая, немного постояв будто на распутье, покатилась по неестественно бледной щеке.

– Что же я теперь… никогда ходить не буду? А, доктор? – Голос Карпунцова был тих и наполнен отчаянием.

– Встанете и ходить будете, даже бегать! – как можно более уверенно провозгласил Померанцев и повернулся к Аннушке: – Где санитары? Я же просил их вызвать.

– Иван Петрович, тут такое дело… Я звонила, но они чего-то не ответили, – заморгала глазами старшая медсестра, – может, вышли куда.

– Слушайте, так дело не пойдет. Куда вы им звонили? В дежурку? У них радиотелефоны должны постоянно быть с собой. А где ваш, кстати?

– Иван Петрович, вы только не серчайте. Я его у себя оставила. Неудобно с ним: здоровый такой, из кармана вываливается. Сколько раз уже падал, – оправдывалась Аннушка.

– Все, достаточно, – взмахом руки Померанцев дал понять, что дальнейшая дискуссия неуместна, – будем подтягивать дисциплину.

«А ведь я тоже хорош, – с раздражением подумал Иван Петрович, – от других требую, а сам радиотелефон не ношу. Правда, у меня сотовый. Но у других-то сотовых нет, они с непривычки мне и не звонят. Вон Голубничий, вроде современный молодой человек, ведь мог позвонить сам, так нет – через Иру принялся меня разыскивать. Никудышный из меня руководитель, не могу дисциплины добиться. Недаром Ира меня мягкотелым называет».

– Так что с санитарами? – вновь задал вопрос главврач, но уже в примирительном тоне.

– Сейчас придут, – поспешила его заверить Аннушка, – я до Маечки дозвонилась, до Одинцовой, и попросила их разыскать. Они ж по соседству там сидят. Она мне, правда, заявила, что вы срочное поручение дали, но я сказала, что это тоже от вас поручение и более срочное.

– Понятно. Придут санитары – надо сделать так, чтобы один из них здесь, в палате, был или рядом. График составьте для них. А вы завтрак уже закончили?

– Да нет, Иван Петрович, только я хотела начать, как все это произошло.

Померанцев кивнул Аннушке и обратился к Карпунцову:

– Вот что, Алексей Васильевич, насчет голодовки мы с вами не договаривались. А потому присядьте на кровати, Анна Мефодьевна сейчас подушки вам поправит, и приступайте к завтраку. Что и как делать – Анна Мефодьевна покажет. Ваша задача слушаться ее и выполнять.

– Доктор, я к своим хочу, домой! Когда мои придут? – Карпунцов попытался вытянуть руки над головой, но они мгновенно задрожали.

– Это вы хотите, чтобы ваши родные своими глазами наблюдали, как вы около кровати ползаете и ногу высвободить не можете? Хороша картинка, нечего сказать!