Текст книги "Пробуждение"

– Ладно, Виктор Васильевич, – резюмировал Померанцев, обращаясь к Карпунцову, – идемте к вашему брату. Да не волнуйтесь вы так! Все будет хорошо. Алексей вас ожидает, мы его предупредили. Юношей он вас увидеть не надеется, уже начал привыкать, что все кругом весьма… хотел сказать – постарели, но не будем о грустном… давайте так скажу – весьма изменились. Идемте!

Все вместе поднялись на четвертый этаж. В коридоре виднелся один из санитаров, восседавший на стуле около сорок пятой палаты с какой-то потертой книжкой в руках. Увидев Померанцева, он смутился, вскочил на ноги, спрятал книжку за спину и с виноватой улыбкой вытянулся во весь свой немалый рост.

Иван Петрович ограничился укоризненным взглядом, открыл дверь палаты и пропустил вперед себя Виктора.

– Раз-два, раз-два, сжимайте мячик пальцами и одновременно сгибайте руку, – раздавались команды молодого человека в распахнутом белом халате, ухитрявшегося одним глазом смотреть на стоящего перед ним пациента, а другим наблюдать за стрелкой зажатого в левой руке секундомера. Алексей послушно выполнял упражнения, он раскраснелся и учащенно дышал.

Мелешкин, остановившись у двери, наблюдал за братьями. Губы Виктора то открывались, то снова плотно сжимались. Казалось, он хотел что-то сказать, наверное, позвать Лешку, но не решался. Тот же находился к входной двери спиной и еще не успел повернуться и увидеть пришедших.

Виктор двумя быстрыми шагами подошел, почти подбежал к брату и приобнял сзади за плечи:

– Лешка! Вот мы и встретились, братуха!

Карпунцов-младший резко обернулся и застыл. Шарик, которым он тренировал кисти рук, выпал и покатился под кровать. Молодой человек в распахнутом белом халате отработанным движением ноги остановил движение шарика, нагнулся и положил его себе в карман. «Странно, – с недоумением подумал Артем, – почему я за этим шариком наблюдаю?» Он перевел взгляд на Карпунцовых, пристально вглядывавшихся друг другу в лицо.

– Братка, это ты? – со слезами в голосе наконец произнес Алексей.

– Я, Леша, я. – Плечи Карпунцова-старшего заметно задрожали. – Что, старый стал? Но я же, братуха, старшенький, мне и положено таким быть.

– А мать с батей приехали? – Алексей оглядел всех глазами, в которых поселилась робкая надежда. – И Манюська с Сережкой тоже?

Артем увидел, как Виктор оторвал взгляд от брата и беспомощно оглянулся сначала на Людмилу, потом на него. И дома за столом, и в машине, пока ехали в клинику, они так и не смогли решить, как правильно отвечать на вопросы насчет бати и Маши с сыном. Что лучше: тянуть как можно дольше или пора сказать горькую правду? Помочь советом могли только врачи. Но даже Померанцев, которому Артем задавал этот вопрос и при жене, и наедине, колебался. Представлений об особенностях психического склада пациента ни у кого в клинике не было. А за три прошедших дня нельзя было сделать достоверных выводов. Все могло повернуться совсем не так, как представлялось. Никто не мог спрогнозировать, как пациент может повести себя после длительной летаргии, уж очень редко она случается.

Мелешкин ощущал, что бремя принятия решения, скорей всего, ляжет снова на него. Правда, сейчас появился Виктор, и, когда взгляд Карпунцова-старшего сделался немигающим, Мелешкин понял, что Виктор принял решение. Возможно, неудачное, возможно, ошибочное, но принял. И предчувствие не обмануло Артема.

– Леша, – покрепче прижал к себе брата Виктор, – тут такое дело: нету больше бати. Не дождался он тебя.

– Как нету? – Еще неокрепшие связки позволили Карпунцову-младшему выкрикнуть только эти два слова и дальше сорвались на захлебывающийся хрип. – А где он?.. Его совсем нету?

Артем не отрываясь смотрел на спину Алексея, сначала задрожавшую мелкой рябью, а затем беспомощно обвисшую и готовую обвалиться вниз. Видимо, Виктор тоже это почувствовал, потому мягко опустил тело брата на кровать.

– А мама? Маша? – Алексей оторвал от подушки ставшее ярко-красным лицо.

– С ними все в порядке. – Артем сам не понял, почему решил опередить Виктора. – Анна Никаноровна к тебе приедет. Скоро уже. Мы за ней съездим.

Алексей после этих слов успокоился, снова опустил голову на подушку, затем поднял ее и прохрипел:

– Сколько же меня не было? Все такие старые… Какой сейчас год?

Иван Петрович Померанцев, до этого напряженно, но молча наблюдавший за происходящим, сел на кровать рядом с братьями и голосом человека, переходящего Рубикон, ответил:

– Две тысячи третий.

– Доктор… Иван Петрович… как же так? – Алексей оперся кулаком о подушку и посмотрел на главврача, а потом и на остальных взглядом ребенка, которому рассказывают страшную сказку, но который хочет верить, что, несмотря ни на что, наступит счастливый конец. – Я же… я же и посчитать не могу. Вы пошутили? Ну скажите, что вы пошутили!

Мелешкин не выдержал и, стараясь ступать как можно тише, вышел из палаты и плотно прикрыл за собой дверь.

– Закурить не найдется? – спросил он санитара, совершенно не задумываясь о нелепости своего вопроса в здании клиники.

Санитар отложил в сторону потрепанную книжку, которую продолжал читать, посмотрел на Артема, понимающе кивнул, но промолчал.

Дверь в палату приоткрылась, впуская в спасительный полусумрак коридора молодого врача, делавшего с Алексеем гимнастику, и снова закрылась.

– Я там, наверное, сейчас лишний, – оправдывающимся голосом обратился он к Мелешкину, – а вы бы лучше вернулись, вы же родственник.

– Да не совсем, – Артем подумал, что вроде как оправдывается, и от этого сделалось совсем неловко, – не совсем родственник. Я муж сестры, Людмилы.

– Понятно, – несколько двусмысленно ответил врач-физкультурник, но Мелешкину сейчас было совсем не до интерпретаций.

– Курить здесь вообще нельзя? – осведомился Артем, ощутивший жгучее желание затянуться разок-другой.

– Это же медицинский центр! – удивленно поднял брови врач-физкультурник. – Если совсем невмоготу, то можно за территорию выйти.

Идти куда-то из здания, да еще и за пределы КПП Мелешкину не захотелось. Вот лет двадцать назад точно побежал бы: уж таким заядлым курильщиком был. Даже пекло, исходящее от раскаленного среднеазиатского неба, не останавливало днем на полигоне. А потом здоровьишко начало понемногу сдавать: то тут кольнет, то там. На медкомиссии прямо сказали, что если хочешь продолжать служить, то с курением, да и со спиртным надо завязывать. Не совсем, конечно, но напитки надо в меру, а курение хорошо тогда, когда его вообще нет. Мелешкин проникся советом врачей, попробовал бросить и почти добился успеха. Почти – поскольку он оставил себе лазейку, посчитав, что иногда не грех и затянуться. Потом бывали периоды в жизни, когда от неурядиц начинал курить больше, но все-таки не так, как в молодости. В последние годы обходился практически без сигарет, а вот сегодня потянуло. Но, похоже, не сильно, раз лень за забор выходить.

– Восстановится Алексей? – спросил Мелешкин физкультурника. – Мышцы поди совсем атрофировались.

– У нас специальная методика есть для тех, кто долго без движения был. Тут, конечно, случай особый. Признаюсь, первый раз с таким дело имею. Но обещали прислать из Москвы специалиста. Он посмотрит, мне подскажет. Думаю, что быстро подкачаем мышцы. Штангиста мы из него, конечно, не сделаем, да и не нужно это. Тут другая проблема.

– Какая? – прервал собеседника Артем.

– Мышцы мышцами, но для человека главное – что у него в голове творится. Ума не приложу, как он справится с тем, что сейчас начнет быстро свой биологический возраст догонять. Пятая часть жизни впустую прошла, даже больше. Лучшие годы промчались, и не вернешь их никак. Просто ужасно! И вокруг все поменялось, страна абсолютно другая стала. Тут знаете, какая вчера история случилась?

Мелешкин вопросительно поднял брови.

– Упражнения для мышц ног делали, – продолжил физкультурник, – ну и подошли к окну. Он глянул вниз и спрашивает меня: делегация иностранная приехала? Я думаю, что за бред такой, откуда пациент это взял. В итоге оказалось вот что: он когда в окно посмотрел, то увидел у нас на стене триколор российский. Флаг как на 9 Мая вывесили и еще не сняли. А Алексей не знает, что флаг теперь такой, да и страна у нас совсем другая. Я растерялся, чего-то пробормотал, потом Ивану Петровичу рассказал. Тот с пациентом уже сам поговорил. Чего рассказал – не знаю, но Алексей больше у меня про флаг не спрашивал.

Услышанная история запала Мелешкина в душу. Конечно, он и раньше понимал, как непросто будет Алексею адаптироваться к новой жизни. Но при этом Артем думал и обсуждал с женой только дела семейные, личные: уход Василия Ивановича, судьбу Маши и Алешкиного сына, который теперь юридически сыном и не являлся. Но жизнь целиком поменялась, во всех отношениях. Они с Людмилой как-то и не обсуждали, что заснул Лешка еще при СССР, при социализме, а проснулся сейчас. Он и слов многих не знает, которые теперь в ходу. Случай с флагом не выходил из головы. «Надо будет Люде с Виктором рассказать. Прямо сразу, как только в Меженск двинем», – решил Артем.

Дверь палаты открылась, и из нее вышел Померанцев.

– А вы чего здесь стоите? – спросил он Мелешкина.

– Да не хочу мешать, – вздохнул Артем. – Пусть Виктор с ним побольше пообщается. Он ведь Лешку первый раз видит.

– Возможно, вы и правы, Артем Иванович, – согласился Померанцев. – Я вот тоже решил оставить их на какое-то время втроем.

– А вы не курите? – машинально спросил Мелешкин.

– Хотите услышать от меня возмущенную тираду о вреде данной привычки? – улыбнулся Померанцев. – Знаете, я тоже грешен, в молодые годы баловался, потом смог бросить. Все же врач не должен дурной пример подавать. Правда, если сильно разволнуюсь, то могу дать слабину. Но это редко.

– Я тоже примерно так. – Откровенность главврача породила у Мелешкина желание приоткрыться в ответ. – Бросил, но не до конца. Тоже слабину даю. Сейчас, правда, уже расхотелось.

– Идемте ко мне чаю попьем, – пригласил Померанцев. – Мне через полчаса надо в облздрав ехать, так что сейчас самое время чайку горяченького вкусить. Да еще с лимончиком! Пусть ваша жена с Виктором Васильевичем еще немного наедине побудут с Алексеем.

– А мне как быть? – напомнил о своем существовании врач-физкультурник. – Мы с пациентом еще программу не закончили.

– Давайте так сделаем, – после короткого раздумья ответил Померанцев. – Вы минут через пятнадцать-двадцать в палату загляните. Если там все нормально будет, то сразу же и продолжайте. Для Алексея лучше, чтобы сейчас все дозированно было, даже общение с родственниками.

Иван Петрович легонько дотронулся рукой до Мелешкина, увлекая его за собой к лестнице.

В кабинете директора клиники Мелешкин, сев в предложенное Померанцевым кресло около стоящего в дальнем углу чайно-кофейного столика, почувствовал, что волнение вновь вернулось к нему. Это ощущение не смогли перебить ни принесенный Линой вкусно пахнущий чай, ни доброжелательный голос Померанцева, рассказывавший какую-то забавную историю из своего детства. Рассказ Ивана Петровича проскочил голову Мелешкина насквозь, не оставив в ней никакого следа. Запомнилось лишь, что действие происходило в лесу, на полянке, щедро устланной грибами. Артем пытался понять, что его растревожило, но безуспешно. «Странно, – думал он, – я же Лешке не брат, не сват. Так, седьмая вода на киселе, муж сестры. Шурин он мне. Вроде так величают, вечно я в этих названиях путаюсь. Ну, Люда понятно, она – сестра, Виктор – брат, им есть с чего волноваться. А я? Столько лет прошло. Я даже забыл давно, какой у Лешки голос до того был. Из-за Анны Никаноровны переживаю? Она женщина неплохая, с тещей мне повезло. Да, наверное, за нее тревожусь. Сердце больное, а тут такая новость ждет! Ну и за Люду переживаю. Как-то оно все повернется, когда в Меженск приедем?»

– Да вы пейте чай, Артем Иванович, – сквозь тревожные мысли прорвался голос Померанцева. – Вы сегодня планируете матери Алексея сообщить?

– Да, – ответил Мелешкин, – прямо отсюда в Меженск поедем. Мы же Виктора ждали, чтобы все вместе… чтоб за один раз… Вот только Анна Никаноровна – сердечница, вы же знаете.

– Давайте так сделаем, – предложил Померанцев, – я как раз сейчас в облздрав еду. Там договорюсь, чтобы главврачу районной больницы в Меженск позвонили и предупредили. Я и сам его знаю, но не близко, пусть лучше из облздрава свяжутся, попросят, чтоб кардиолог был в готовности. Если что – сразу звоните там в больницу и просите соединить с главврачом. Ладно, вынужден откланяться, мне пора ехать. А вы можете тут посидеть, чай спокойно допить, я Лину предупрежу.

– Да я лучше в палату поднимусь, а то неудобно получается. – Артем двумя глотками торопливо допил чай и поднялся. – Спасибо вам большое, Иван Петрович.

Они обменялись рукопожатиями, и Артем медленно пошел по направлению к сорок пятой палате. Оказавшись в коридоре четвертого этажа, он увидел идущих навстречу жену с Виктором.

– Совсем я разнервничалась, – размазывала слезинки по щекам Людмила. – Витя, ты заметил? Он уже стареть начал. Морщины в уголках глаз, а вчера их не было. Заметил?

– Как я могу заметить, если меня вчера тут не было? – резонно возразил Карпунцов-старший. – Мне кажется, что нет никаких морщин. Лешка такой же, как раньше. Я, конечно, грешным делом, давненько его не видал.

– Нет, нет, морщин вчера не было, а сегодня есть. Боже мой, он так за неделю состарится! Тёма, – заметила мужа Людмила, – ну скажи ты, ведь не было вчера морщин?

Мелешкин не знал, что ответить жене. Вообще-то он не вглядывался в Лешкино лицо так пристально, чтобы утверждать наверняка, но ему тоже показалось, что Алексей сегодня чуточку иной, чем вчера. А может, это только почудилось. Артем решил, что лучше всего сейчас никак не отвечать на вопрос жены, и, стараясь придать своему голосу максимум оптимизма, перевел разговор немного в сторону:

– Я с Померанцевым поговорил насчет нашей поездки. Он сейчас в облздрав отправляется. Оттуда организует звонок в меженскую больницу, чтобы кардиолог тамошный был в готовности. Так что если Анна Никаноровна разволнуется очень, то мы сразу звоним районному главврачу. Он будет в курсе.

Людмила промолчала, Виктор тоже выглядел погруженным в свои мысли. Не дождавшись ответа, Мелешкин продолжил:

– Ладно, вы давайте потихоньку спускайтесь и подождите меня внизу. Или к машине идите, я догоню. Только в палату на минутку заскочу, с Алексеем попрощаюсь.

Мелешкин быстрым шагом преодолел остающееся расстояние и открыл дверь. Карпунцов-младший лежал на кровати и напряженно всматривался в потолок, будто стремился разглядеть там что-то типа мухи, отсутствующей по сезонной причине. Он повернул голову на звук открываемой и закрываемой двери и спросил то ли Мелешкина, то ли самого себя:

– Ну почему? Почему на меня это свалилось? Батя не дожил, у меня самого все медным тазом. За что? Я такой же пацан, как и другие. Но они нормально живут. А я?

– Леша, ты держись, – Мелешкин старался приободрить Алексея, как смог, – будь мужиком. Знаешь, у нас в части один офицер служил. Года на два старше меня. Я только после училища, а он уже старлея получил досрочно. И парень видный, девки в городке соседнем заглядывались. А он еще говорил, что жизнь длинная, рано о женитьбе думать. Так вот, за год сгорел. Как свечка потух. Саркома у него оказалась. Обычная медкомиссия ничего не находила. А может, и не искали: парень молодой, здоровый, весельчак. Когда обнаружили, поздно было. Видишь, как бывает. Он тоже, если бы жив остался, мог спросить, как ты: а за что? Лешка, ты прости меня. Думаешь, наверно: мол, легко ему говорить, когда у самого жизнь в порядке. И прав ты, тысячу раз прав будешь. Но только вот… пережить надо несправедливость эту, что судьба с тобой сотворила. Пережить, Лешка!

Мелешкин подошел вплотную к кровати и заметил, как подрагивает лицо Карпунцова.

– Словом, держи «пять»! – Он протянул Алексею руку. – А мы Анну Никаноровну привезем к тебе.

– Вы бы еще сказали, что надо реабилитационные процедуры проходить регулярно, – попросил Мелешкина врач-физкультурник, неприметно сидевший на подоконнике.

– И это тоже! Ты давай, набирайся сил! Чтоб к приезду матери выглядел бодрячком! Словом, поехали мы. – Артем повернулся и пошел к двери.

– А Маша как? Сережка?

Что отвечать – было абсолютно непонятно.

– Давай, пока! – Артем неопределенно помахал рукой, делая вид, что не расслышал, и, уже прикрывая за собой дверь, добавил: – Не дрейфь! Все будет хорошо.

В холле Виктора с Людой не было. Вахтер сообщил озиравшемуся по сторонам Мелешкину, что они пошли на улицу. Спустившись по ступенькам, Артем сразу увидел сидящую на скамейке жену и нервно шагающего рядом вперед-назад Виктора.

– Ну что, поехали? – изо всех сил стараясь придать своему голосу бодрость, предложил Артем.

Люда медленно подалась и пошла вслед за мужем на парковку. За ними двинулся и Виктор.

Когда немного отъехали от клиники, Карпунцов заговорил первым:

– Чувство какое-то дурацкое во мне. Я и умом, и душой понимаю, что брат он мне. А между нами стена, не знаю, о чем говорить с ним. Он ни детей моих не знает, представляет их маленькими, ни… Про Нину мою так говорил, будто она девчонка молодая. Просто мороз по коже.

Мелешкин скосил глаза на сидевшую рядом жену. Та отрешенно смотрела через лобовое стекло куда-то вдаль и молчала, не реагируя на слова брата.

– Витя, а о Машке своей Алексей спрашивал? – Артем оглянулся на сидевшего на заднем сиденье Карпунцова. – Я, когда попрощаться зашел, он снова спросил. Я не знал, как ответить. Отмычался и сразу за дверь.

– Спрашивал, – вздохнул Виктор, – но мы тоже ничего пока не сказали. На другую тему свернули. Хватит с него пока известия о батиной смерти. Не знаю я, как правильно про Машку сказать. Если рассудить здраво, то ее тоже понять можно, кто бы что ни говорил. Мать, понятное дело, сильно на Машку обижена. А я вот сейчас немного подругому смотрю. Люда, можешь ругать меня, но Машку нельзя одной черной краской мазать. Вот такое у меня теперь мнение.

Глава 7

Евдокия Тимофеевна помыла посуду после запоздавшего обеда и прилегла. День выдался непростой. Стирку затеяла. Вроде и немного вещей, а все равно умаялась. Пока постираешь, да отожмешь руками, да отнесешь во двор развесить – глянь, а сил-то и не осталось. Машинка стиральная старая, почти как сама хозяйка. Это сейчас у всех какие-то автоматы, но поди разберись, на что там нажимать надо: вдруг оно, это чудище техническое, возьмет да порвет белье. Сын, когда приезжал, все порывался такую машинку купить, но Евдокия Тимофеевна забоялась, что не управится. К тому же надо было врезки в трубы водопроводные делать, а они ветхие, ржавчиной покрылись, с самой постройки дома никто ничего не менял – станешь машину подключать, того и гляди, что рассыпятся. Что тогда с водой делать? Ну ладно, если труба снаружи торчит, то заменить можно, хотя на это денежки нужны, никакой ЖЭК, или как он сейчас называется – не упомнишь, забесплатно ничего делать не хочет. Пенсионерка ты, не пенсионерка – им не важно: гони копеечку, и все тут. А если внутри стены труба течь даст? Долбить кладку кирпичную придется.

Дом старый, в пятьдесят восьмом году построили. Почти каждое воскресенье тогда мусор строительный таскали, по мелочи каменщикам и штукатурам помогали. А уж заселились – вот радость была. Столы во дворе составили, накрыли богато да пропраздновали целый день и ночь в придачу, благо дело в июне было, тепло на улице, даже жарко, ночи белые. Много воды с той поры утекло. Считай, вся жизнь в этой трехэтажке прошла. Дети разъехались, старики поумирали, человек пять-шесть осталось тех, кто с самого начала живет.

Евдокия Тимофеевна вздохнула и перевернулась на другой бок, собираясь еще немного покемарить. Но не тут-то было. Сверху раздался стук о трубу отопления. Громкий такой, тревожный. «Опять с Нюрой плохо», – поняла Евдокия Тимофеевна и, наскоро набросив на плечи синюю кофту, заторопилась к соседке на третий этаж.

В доме жили две ее подруги, обе – Анны, обе – с самой постройки. Чтобы различать, ту, которая наверху в их подъезде, Анну Никаноровну, называли Нюрой, а Анну Пантелеевну из соседнего третьего подъезда – Нютой. Так получилось, что у Нюты в квартире был домашний телефон, единственный на их два подъезда. Раньше еще была телефонная будка у магазина продуктового, что через два дома, но она уже лет десять как не работала. Сначала кто-то трубку оторвал да провода все обрезал, а потом и сам аппарат полностью раскурочили, стекла побили и даже саму будку пытались поджечь, но не смогли отчего-то. Теперь, если скорую вызвать или в собес позвонить, а то и в милицию, когда забуянит кто-нибудь, все к Нюте идут. Не квартира, а проходной двор порой получается. Она уж и сама не рада телефону этому, говорила, что в подъезд готова его переставить, вот только негде там, да и мальчишки-озорники могут оборвать и унести куда-нить. В общем, телефон у Нюты остался, соседки только приплачивают ей по мере сил за пользование. Еще у Антипиных аппарат есть, но те на работе.

Евдокия Тимофеевна надавила на дверь Нюры, и та легко подалась. Анна Никаноровна днем, когда дома была, квартиру не запирала, очень часто сердце беспокоить стало. Она, конечно, ключ запасной и Нюте дала, и Дуне, благо все трое знают друг друга почитай что всю жизнь. Шутка ли – сорок пять годков в одном доме прожили! Но пока ключ возьмешь и откроешь, время пройдет. А с незакрытой дверью надежней, потому как быстрее войти можно.

Вот и сейчас Евдокия Тимофеевна обнаружила Нюру лежащей на кровати и держащейся рукой за грудь в районе сердца. А в другой руке у нее палка длинная была, которой шторы можно занавешивать. Ею Анна Никаноровна и колотила о трубу отопления, длины как раз с кровати хватало, даже с запасом.

Увидев соседку, Анна Никаноровна тихим голосом попросила:

– Дунечка, сходи к Нюте, вызови скорую. Что-то опять меня прихватило. Я уж и таблетки приняла, а не отпускает.

Лицо соседки показалось Евдокии Тимофеевне сильно побледневшим, хотя и обмануться могла, в комнате не очень светло было: окно занавешено шторами будто к ночи.

– Лежи! Я сейчас! – Евдокия Тимофеевна повернулась и с максимально доступной для ее возраста и расплодившихся болячек скоростью заспешила по лестнице и в соседний подъезд.

«Только бы Нюта была дома, – повторяла она всю дорогу словно заклинание, – а то в прошлый раз, как на грех, на рынок ушла. У Антипиных тоже никого не было. Да и понятно: они же сами работают, а Валька в школе. Хорошо, что обошлось тогда. А сегодня больно бледная Нюра. Похоже, прихватило здорово».

Анна Пантелеевна оказалась дома. Она рыхлила землю в больших цветочных горшках, которых в комнате было огромное количество. И на кухне еще. Особенно Анна Пантелеевна любила разводить узамбарские фиалки. Казалось, что их синие и фиолетовые цветочки присутствовали в ее квартире всегда, в любое время года, даже когда и цвести им было не положено.

– Нюта, скорую вызывай! – открыв толчком руки незапертую дверь, крикнула с порога Евдокия Тимофеевна. – Нюрка белая как полотно. Давай скорее!

Анна Пантелеевна охнула и засеменила к телефону, держа в правой руке небольшую пластмассовую лейку для полива. Видимо, от волнения забыла оставить на подоконнике.

У Евдокии Тимофеевны отлегло от сердца. Больница недалеко, да и Меженск, слава Богу, не Москва и даже не Светлоярск – заторов на дорогах не бывает. Если, конечно, не перекопают. Вот месяца три назад водопровод прорвало. Вода рекой лилась, а еще зима была, так снег в ледяные надолбы превратился, потом никакой песок не помогал, а соли, как в Светлоярске, у них в Меженске отродясь не было. Тогда улицу перекопали, а разровняли и новый асфальт сделали только в апреле, когда подсохло. Да и тот лишь месяц выдержал, потом вспучился и трещинами пошел, словно глина в летнюю засуху.

– Вызвала. Говорят – выезжают, – вернулась из прихожей в комнату Анна Пантелеевна и наконец-то поставила лейку на место. – Пошли к Нюре. Я только начала адрес говорить, так девушка, которая в скорой на телефоне, отвечает, мол, не надо ничего, мы ваш адрес знаем.

– Может, там список составили тех, у кого сердце плохое, – предположила Евдокия Тимофеевна по пути из подъезда в подъезд. – Мне внук даже слово говорил теперешнее, как это называется. Только из головы выскочило. Память как решето стала. Видать, помирать пора.

– Типун тебе, Дунька, на язык. Грех так говорить! – Анна Пантелеевна быстро перекрестилась. – Нам хоть чуток пожить бы еще, отдохнуть за всю жизнь. Я на фабрике за сорок семь годочков так ухайдакалась, что никогда, наверное, не отосплюсь.

– Вспомнила! – Евдокия Тимофеевна остановилась на лестнице и радостно посмотрела на соседку. – Вспомнила, как Илюшка называл. База данных – во как!

– Смотри что навыдумывали! – покачала головой Анна Пантелеевна. – Без пол-литра и не разберешь. Вот база овощная – это я понимаю. Помнишь, у нас при ОРСе была? И той уж нету. Я там недавно на автобусе проезжала. Стоит как после бомбежки в войну: окна выбиты, крыша проломилась, одни собаки бегают. Непонятно, чем они там кормятся.

Пока поднимались на третий этаж, их сзади догнала девушка в белом халате.

– Быстро как! – с приятным удивлением обернулась к ней Евдокия Тимофеевна. – Ты, девонька, к Карпунцовой? К Анне Никаноровне?

– Здрасьте! Да, к ней, – немного запыхавшимся голосом ответила врач скорой, – не подскажете, где эта квартира? Я номеров на дверях не вижу.

– Идем. Вон она, на третьем этаже справа. Это мы скорую вызывали, – ответила Анна Пантелеевна. – Нюре… Анне Никаноровне плохо. Тут уж, дочка, давай помоги! Там дверь не заперта. Иди, нас не жди.

Когда подруги вошли в квартиру Карпунцовой и заглянули в комнату, врачиха доставала из своей сумки шприц.

– Сейчас укольчик сделаем, и все хорошо будет, – успокаивала она Анну Никаноровну. – Конечно, лучше бы вам пару-тройку дней в стационаре полежать, понаблюдаться.

– Нет-нет, мне уже полегчало, – слабым голосом, но твердо произнесла Анна Никаноровна. – У меня дома делов полно, некогда по больницам отлеживаться.

В квартиру вбежал раскрасневшийся от быстрого подъема по лестнице мужчина средних лет с рыжеватыми, стриженными ежиком волосами.

– Извиняюсь, там у вас дверь не заперта, – просунув в комнату голову, зачастил вошедший. – Лана… Светлана Сергеевна, там это… из больницы на радиотелефон позвонили. В поселке леспромхозовском у женщины сильная боль в животе. Аппендицит подозревают. И фельдшера сейчас нет – в отпуске. Короче, просят побыстрее… если ты… если вы тут закончили.

– Едем! – решительно встала со стула врач Лана, она же Светлана Сергеевна, и обвела глазами Карпунцову с соседками. – Вы сегодня тогда полежите, не напрягайтесь домашними делами. Я кардиологу позвоню, он заглянет. По-хорошему, так надо бы кардиограмму снять. И лекарства продолжайте принимать. Если закончатся, то новый рецепт я выписала.

Лана, попрощавшись, вместе с водителем скорой направилась к двери. Анна Пантелеевна вызвалась их проводить и закрыть дверь.

– Дуня, проходи, присядь со мной, – попросила Карпунцова. – А куда Нюта делась?

– Врачиху пошла проводить. Ты лучше скажи, полегчало тебе? Она один укол сделала? – У Евдокии Тимофеевны не проходила тревога, уж больно бледной продолжала выглядеть Нюра.

– Один. А зачем больше? Мне всякий раз один делают. Только врачиха новенькая, молоденькая совсем, первый раз ее вижу. Таблеток вон еще навыписывала. Я ей говорю, что есть они у меня. А она в ответ: мол, лучше сейчас выпишу еще.

В комнату вернулась Анна Пантелеевна.

– Слушайте, девоньки, – заметив, что все в сборе, начала Карпунцова, – я ведь отчего перенервничала, что сердце прихватило. Мне Алешенька мой приснился. Будто он маленький совсем, в речке тонет. А он ведь и правда тонул, мальчишки, что повзрослее, вытащили. Отец его крепко тогда отшлепал. Хорошо, хоть я узнала после, а то не представляю, что со мной было бы. Ну вот, во сне Алешенька ручонкой над водой машет, а головку уже и не видно. А что дальше было – не знаю, проснулась я. И сердце закололо сразу. Поначалу еще не очень, а после обеда сильно прихватило. Мне ведь Алешенька второй раз приснился. Сначала в субботу вечером, я только легла. Но тогда быстро, даже разглядеть его не успела. Понимаю, что он, а не вижу толком. Ну, я подумала, мало ли что… Мне Алеша раньше часто снился, теперь пореже. А тут второй раз… Давно не было, чтобы так часто. Может, случилось с ним что? Нюта, тебе Люда моя или кто из больницы не звонили?

– Нюрочка, – замахала руками Анна Пантелеевна, – да я бы к тебе сразу прибежала, если что. Нет, никто мне не звонил. Это ты перенервничала, что такие сны снятся. Все нормально у Леши должно быть. Иначе Люда твоя давно бы уже сообщила. Или из больницы позвонили бы. Помнишь, ты рассказывала, что главврачу дала мой телефон? Он еще отнекивался, что неудобно через соседку, что через район тебя найдет, если что, но номерок взял и кому-то там передал. Секретарше вроде.

– Все так, – согласилась Карпунцова, – только давно это было. Сейчас там другой главврач. Нюта, а можно я от тебя Люде позвоню? Тревожно мне на душе. Ты не беспокойся, я тебе деньги за разговор отдам, у меня есть.

– Тебе врачиха что сказала? – Евдокия Тимофеевна почувствовала острое желание вмешаться в разговор. – Сегодня полежать надо. Все у Алеши в порядке. Если, не дай Бог, что, то давно бы тебя разыскали. Отлежись немножко, тогда и позвонить можно. Может, помочь сготовить на вечер?

– Да у меня макароны остались. И котлета должна быть, – ответила Карпунцова голосом человека, думающего совсем о другом. – Только мне ничего не хочется.

– Захочется! – уверенно возразила Евдокия Тимофеевна. – Ладно, пойду я к себе. Попозже загляну. А ты, если что, стучи в трубу – я сразу поднимусь.

Выходя из комнаты в прихожую, она поманила за собой Анну Пантелеевну.

– Нюта, – шепотом обратилась Евдокия Тимофеевна к вышедшей вслед соседке, – ты не вздумай позволять ей звонить. Давай мы с тобой сами сначала Людмиле позвоним вечерком. Не дай Бог, и правда что с Алексеем стряслось.

Евдокия Тимофеевна спустилась на свой этаж, нащупала в кармане кофты ключ от квартиры, хотела уже достать его, но потом передумала и решила выйти на улицу подышать немного свежим воздухом. Она села на лавочку у подъезда. Во дворе было тихо. Рабочий день еще не закончился, а ребятни в их старых домах осталось совсем мало. Вон песочница стоит пустая – ни одного мальчонки или девчушки. Только сохранившийся еще с советских времен проржавевший грибок-мухомор одиноко высится в центре песочницы, да и тот заметно покосился на сторону. Того и гляди упадет, словно башня накренившаяся из Италии. Евдокия Тимофеевна забыла, как она называется, попыталась вспомнить, не смогла и не стала дальше пытаться. Надо будет – потом само вспомнится. Мысли снова вернулись к отсутствию детей. Не рожают, и все тут. Как недавно она слышала от какой-то девчонки в магазине, сначала надо пожить для себя. Да и рожать-то некому: едва школу закончат либо техникум или, как его сейчас, колледж, то и уезжают из Меженска. Кто-то пытается в Питере пристроиться, некоторые даже в Москве, а большинство на Светлоярск путь держат: и недалеко, и город большой, жизнь совсем другая, чем в Меженске. Вот одни старухи в доме и остались за небольшим исключением. Стариков и тех почти не видно – вымирают они, все больше от пьянок, конечно, или случается что… Так и приходится бабий век без мужиков доживать. Вон ни у Нюры, ни у Нюты, ни у нее, Дуни, мужей в живых не осталось. Все на кладбище теперь жилплощадь имеют по паре квадратных метров: одинаковую, чтоб никому обидно не было.