Текст книги "Пробуждение"

Грустные раздумья Евдокии Тимофеевны прервались появлением вышедшей из подъезда Анны Пантелеевны.

– Нюта, ты домой? Как там она? Отлегло немного?

– Домой, – ответила соседка и зевнула. – Спать что-то хочется. Ночью ворочаюсь с боку на бок, заснуть не могу, а днем в сон клонит. Пойду прилягу. Если что, то звони в дверь подольше – вдруг засну. Нюрка ожила – тьфу-тьфу, не сглазить – уже по комнате ходит. Пироги печь задумала, тесто хочет ставить. Я ей говорю, зачем тебе около плиты возиться, отдохнуть надо, полежать. А она ни в какую: втемяшила себе, что пироги нужны. Я спрашиваю, кто их есть будет, а она говорит: «Тебя с Дуней приглашу. Чай с пирогами будем пить».

– Нюта, давай я через пару часиков к тебе зайду – позвоним Люде. Вдруг и правда с Лешкой что-нить случилось. Ты не бойся, мы ее только наберем и попросим перезвонить, так что по деньгам много не наговорим.

– Ладно, Дуня, приходи. У меня самой чего-то на душе неспокойно. – Евдокия Тимофеевна почувствовала в голосе подруги тревогу.

Анна Пантелеевна опустила голову и медленно прошла в свой подъезд, аккуратно прикрыв скрипящую дверь. На глаза Евдокии Тимофеевне снова попалась песочница. Вспомнилось, как Лешка Карпунцов вечерами частенько бренчал под грибком на гитаре. Грибок тогда еще был новый, не кособокий, регулярно подкрашиваемый, все белые крапинки на мухоморе ярко нарисованы. Вокруг Лешки собиралась компания таких же косматых, по тогдашней моде, длинноволосых парней. И хоть кол на голове им теши – бренчат на гитарах, песни орут, причем не по-русски, да еще и бормотуху прихлебывают, спать всему дому не дают. Сколько раз она тогда и замечание им делала, и Нюре жаловалась. Но Лешка и на увещевания матери никак не реагировал. Готов был хоть всю ночь во дворе просидеть, хотя самому с утра в ПТУ ехать. И даже странно, сейчас уж не поймешь почему, но Лешка бренчал именно в своем дворе, а не через два дома, где его тогдашняя зазноба жила. Одна надежда была на Василия Ивановича, мужа Нюриного, Лешкиного отца. Тот крутого нрава был, хоть и отходчивый. Бывало, сидит дома, не вмешивается, но если уж допечет, то лишь во двор выйдет, пацаны начинают гитары подбирать да сматываться: «Чапай! Чапай идет!» С Чапаевым, правда, у него только имя-отчество общее, больше ничего. Но Лешке мог затрещину прямо во дворе дать, хотя тот и не мальчонка уже, восьмилетку закончил. Вот Виктор, старший их сын, совсем другой был, учился всегда в охотку. Баловался, конечно, не без этого, но в меру. А Лешка – тот просто как заводной. И надо же так случиться, что именно Лешка пластом лежит. И что это за болезнь такая, за что Нюре Господь наказание послал? И неизвестно, когда Лешка очнется. Вася вон сколько лет ждал, надеялся, на лавочке вечерами молил, чтоб сынок проснулся. Помер Вася, так и не дождался.

Евдокии Тимофеевне вспомнилось как лет семь-восемь назад сидела она вечером на этой же лавочке. Осень уже была, листья по большей части облетели, лужи во дворе покрыли, словно укутали желто-красными одеялами. Соседок никого рядом не оказалось, да и вечер был зябкий, дождь недавно закончился, а ветер влажный вовсю забирался под одежду. Евдокия Тимофеевна уже домой думала подняться, чайку горячего попить с баранками, но тут как раз Вася из подъезда вышел, поздоровался и присел рядом. Пьяным он не был, не шатался, но винцом, а скорее водочкой, от него веяло.

– С Нюркой поругался, – поведал Чапай, – сам не знаю из-за чего. Вру – знаю. Виноватым она меня считает за Лешку.

– Чего? – удивилась Евдокия Тимофеевна. – Что, Нюра прямо так тебе и сказала? В чем ты виноват?

– Нет, не сказала, – Чапай достал из кармана куртки помятую пачку сигарет и закурил, – но я сам чувствую. Мог куда-нить не туда задеть, когда подзатыльник давал. А потом у Лешки в голове и переключилось от этого, как выключателем.

– Что ты мелешь? – Евдокия Тимофеевна укоризненно замотала головой. – Выдумал все на пустом месте! И Нюра тебя ни в чем не обвиняла, я же чувствую. Зачем напраслину на нее возводишь?

– Ничего и не напраслину, – забубнил Чапай. – Ну, пусть и не говорила. Я сам знаю. Да если б Лешка проснулся, я у него в ногах валялся бы, прощение вымаливал за каждый раз, когда его ремнем или подзатыльник… Лишь бы проснулся! Пусть лучше я вместо него засну, свое уже пожил, а у него жизнь только началась. Все вроде налаживаться начинало, и на тебе. Еще Машка, стерва чертова… А с другой стороны, не век же ей без мужика куковать. Но только не по-людски у нее вышло.

– Бог ей судья, – ответила тогда Евдокия Тимофеевна. – Шел бы ты, Вася, домой. И не доводи там Нюрку подозрениями своими дурацкими. Вам вместе надо держаться, друг за дружку. Ты к тому же мужик, за Нюрку в ответе.

– Ладно, – опустил голову Василий Иванович, – это я сам понимаю. На прошлой неделе к Лешке ездил. Один, без Нюры, заранее не собирался. На базар в Белоречиху поехал, там теперь все дни торгуют. Уже назад собрался, на остановке стою, а тут их автобус подкатывает, что в Светлоярск ходит. Ну я сел и укатил. Уж больно Лешку захотелось увидеть. Аж комок в горле встал. Ну, а там все по-прежнему. Лежит сынуля, кожа белая-белая, лицо неподвижное, словно из воска. С врачом поговорил. А тот что сказать может? Успокаивать начал, говорит, что надеяться надо и верить. Прав он по-своему, этот врач, конечно, раз такая это болезнь. Вышел от Лешки, доехал до центра, где собор новый построили, зашел, помолился, с батюшкой поговорил. Вроде легче стало, а потом опять прихватило – места себе не нахожу.

– Пошли, Вася, по домам, – Евдокия Тимофеевна со вздохом встала со скамейки и потянула Чапая за рукав куртки, – замерзла я совсем, ветер аж до костей пробирает. Ты сейчас чайку горяченького попей да выспись хорошенько. И Нюру не терзай своими подозрениями дурацкими.

– Знаешь, Дуня, – остановился направившийся было вслед за ней Чапай, – мне Нюра рассказывала: ей Людка наша признавалась, что боится спать ложиться – как бы в летаргию не впасть. Раньше такое часто, говорит, бывало, сейчас вроде пореже. Про Витьку не знаю, не спрашивал, а матери он сам не говорил. Мужик как-никак. Но думаю, что тоже боится. А вот мне совсем не страшно: пусть в летаргию впаду, но только чтоб заместо Лешки.

Евдокия Тимофеевна хотела утешить Чапая, но не смогла найти слов. Да может, и нет их вообще, таких слов? Она лишь мягко коснулась Васиного плеча, потом отняла руку, посмотрела, как Чапай, сгорбившись, шаркающей походкой начал подниматься вверх на этаж, и вошла в свою квартиру.

Да, давно это было, Васи уж года три как нет. Так и не дождался он Лешку. Нюра после смерти мужа заметно сдала, раньше в нем опору свою видела, а тут одинешенька осталась. Дети приезжают, конечно. Людка – та более-менее часто, хотя и она сейчас реже стала. Виктору далеко добираться, под Москвой живет. Евдокия Тимофеевна стала вспоминать название города, где он сейчас корни свои пустил, но никак не получалось. Видно, память совсем старушечья стала, а ведь Нюра говорила и не раз. От таких мыслей Евдокии Тимофеевне совсем грустно сделалось.

На протоптанных через двор тропинках стали появляться немногочисленные пешеходы. Видно, автобус подошел, и жители находящихся чуть в отдалении панельных четырехэтажек спешили к себе домой после закончившегося рабочего дня.

Евдокия Тимофеевна взглянула на часы и решила, что ей тоже пора. Надо только глянуть: может, белье уже высохло. Она встала с лавочки, ощутила, что ноги затекли от сидения, но ничего – разойдутся постепенно, и направилась в угол двора, где на натянутых веревках продувались весенним ветерком простыни да пододеяльники. Вещи оказались еще влажными, и Евдокия Тимофеевна решила оставить их досушиваться на часик-второй. Она не спеша пошла к дому и вдруг увидела выскочившую на улицу Анну Пантелеевну, которая словно заправский спринтер помчалась к двери соседнего подъезда.

– Нютка! – крикнула Евдокия Тимофеевна. – Что случилось? Чего ты как ошпаренная носишься?

Соседка остановилась на ходу и тяжело задышала. Евдокии Тимофеевне стало тревожно на душе. Когда она наконец преодолела разделявшие их пару десятков метров, Анна Пантелеевна хватала ртом воздух и ловила рукой ветку растущей рядом сирени.

– Нюта, – осторожно дотронулась до плеча соседки Евдокия Тимофеевна, – что с тобой? Что случилось-то? Ты сама не своя. Говори давай!

Анна Пантелеевна в ответ лишь мотала головой, а лицо ее из раскрасневшегося становилось густо-пунцовым. Наконец она смогла выдавить из себя первые несколько слов:

– Лешка! Лешка Нюрин…

– Что Лешка? Говори! Умер? – В голову Евдокии Тимофеевне, как часто в таких случаях, первой пришла самая страшная мысль.

Анна Пантелеевна в ответ только отрицательно мотала головой.

– Нюта, да говори же ты! Пошли ко мне, водички выпьешь, а то у тебя будто комок в горле.

Соседка поискала рукой лавочку и опустилась на нее, потянув за собой Евдокию Тимофеевну.

– Проснулся он, – глотая слюну, сумела произнести Анна Пантелеевна. – Представляешь, Дунька? Проснулся. Радость-то какая для Нюры!

– Проснулся??? – Сама эта мысль казалась Евдокии Тимофеевне невероятной. – Как? Когда? Ты-то откуда знаешь?

– Сейчас, подожди, дай отдышаться. Мне врач позвонил. Из нашей больницы или из поликлиники, точно не поняла. Назвал меня по имени-отчеству, уточнил, я ли это. А потом про Нюру начал выспрашивать: мол, как у нее сердце. Я сразу подумала, что из скорой передали. Помнишь, врачиха обещала?

Анна Пантелеевна снова замолчала и начала вздрагивать от икоты. Евдокия Тимофеевна легонько похлопала ее ладонью по спине:

– Нюта, пошли ко мне. Водички попьешь, чай поставлю горяченький.

– Подожди, пройдет сейчас. Давай я доскажу, – заторопилась Анна Пантелеевна. – Оказалось, что со скорой ему пока не звонили, зато был звонок главврачу из Светлоярска, из управления областного. Вот они про Лешку и рассказали. И еще сказали, что Людка с Виктором у Лешки были и теперь на машине сюда едут, к Нюре.

– Сюда? Людка, Витя? – Евдокия Тимофеевна почувствовала себя ошарашенной от обилия новостей. – А дальше-то что?

– Ну, врач еще сказал, что ему поручили держать ситуацию на контроле. Он сегодня дежурит в больнице, поэтому можно прямо, если что, звонить и вызывать. Он сам по сердечным болезням, спросил, что за укол скорая сделала. А я почем знаю? В общем, сказал, что сам с врачихой, что была, свяжется и к Нюре собирается зайти, но попозже.

– Батюшки мои, что делается-то. – Евдокией Тимофеевной полностью овладела растерянность. – Лешка… Кто бы мог подумать, что так это будет?

– Ты о чем? – не поняла Анна Пантелеевна.

– Нюта, не знаю, как ты, а я вот не так представляла себе, что будет, когда Лешка проснется, – попыталась объяснить свой полувопрос-полуразмышление Евдокия Тимофеевна. – Думала, что торжественней. А тут позвонил врач из больницы и все. Мы ведь столько лет ждали.

– Дуня, да ты никак салюта праздничного захотела? – улыбнулась Анна Пантелеевна. – Кому это нужно, кроме Нюры да Людки с Виктором? И нас с тобой в придачу, поскольку Лешку с пеленок знаем. А остальные? Ну, в газете теперь напишут, по телевизору, может, покажут, а то и нет. Врачам премию дадут, звания какие-нибудь. Но это не жалко. Нюра говорила, что врачи и сестры там хорошие. Столько лет за Лешкой ухаживали, так что их есть за что наградить. Давай лучше подумаем, как Нюре сказать. Радость-то какая! Вот только за сердце ее беспокоюсь: как бы не прихватило заново, только вроде отошла.

– Ой, что это я действительно не о том заговорила! – Евдокии Тимофеевне стало неудобно, что мысль о Лешкиной матери не пришла сразу ей в голову. – Нюта, я вот как думаю. Давай сами ничего Нюре рассказывать не будем? Боюсь очень: вдруг сердце сразу разорвется.

– Права ты, Дуня, пожалуй, – чуть помолчав, согласилась Анна Пантелеевна. – Мы и не знали бы ничего про Лешку без звонка врача. А он мог позвонить, а мог и не позвонить. Вот только как тогда? Кто скажет-то? Врача дождемся?

– Да подожди ты, Нюта! Совсем голова дырявая стала. – Евдокия Тимофеевна с досадой хлопнула себя по лбу. – Сюда же Виктор с Людой специально едут. Дождемся их, а там видно будет. Их, думаю, проинструктировали насчет того, как сказать. Недаром, что из области звонили в нашу больницу. Вот по твою душу когда-нибудь из Светлоярска звонили?

Анна Пантелеевна торопливо и даже несколько испуганно замотала головой.

– Вот то-то же! – удовлетворенно продолжила Евдокия Тимофеевна. – И насчет меня никогда не звонили. Потому как мы с тобой обычные люди. А Лешка – он теперь не такой, как все, он особенный.

– Дело ты говоришь, Дуня, – согласилась Анна Пантелеевна. – Давай дождемся. Вот только, думаю, к Нюре надо сейчас заглянуть, просто посмотреть, как она. А говорить ничего не будем.

– Пошли! – Евдокия Тимофеевна решительно поднялась с лавочки, почувствовав прилив сил. – Только я боюсь не удержаться! Ты, если что, сразу пинай меня или ущипни. Не могу долго в себе держать. Разведчик во время войны из меня точно не вышел бы!

– Не бойся, – успокоительно дотронулась до нее Анна Пантелеевна, – в случае чего я тебе такой тычок под бок сделаю, что сразу поймешь. А ты меня тоже толкни, если что. Меня тоже так и подмывает сказать. Если бы не сердце Нюрино!

– Если бы не сердце, то и говорить не о чем. Тогда мы б с тобой, подруга, наперегонки помчались – кто первая скажет. – Глаза Евдокии Тимофеевны задорно заблестели, словно у девушки на выданье.

– Эх, годочков бы сорок, а то и поболе скинуть! – размечалась Анна Пантелеевна. – Я бы тебя точно перегнала. Помнишь, как в волейбол на берегу Меженки играли? На майские, кстати, всегда собирались. Года мои, годочки, куда вы укатились?

Евдокию Тимофеевну от слов подруги тоже потянуло на воспоминания, но ответить она не успела. Из-за торца дома раздался шум въезжающего во двор автомобиля. Там асфальт был разбит почти вдребезги, а правым колесом все, кроме местных жителей, непременно попадали в огромную выбоину, на дне которой даже в сухую погоду стояла вода.

– Опять кого-то нелегкая к нам несет. – Евдокия Тимофеевна почувствовала легкое раздражение. – Не дай Бог, снова музыку громкую врубят. И не заснешь, а дело к вечеру уже. Помнишь, как к этим… никак фамилию не запомню, ну, новым жильцам из первого подъезда дружки-приятели на двух мотоциклах приезжали? До ночи во дворе моторами ревели. Мне Нюра рассказывала, что она их увещевала-увещевала, про сердце свое больное говорила, а с тех как с гуся вода. Что за народ пошел? Ни сочувствия, ни понимания.

Тем временем машина, преодолев яму, въехала во двор и остановилась прямо рядом с лавочкой. Едва автомобиль затормозил, открылась дверца справа с переднего сиденья. Из нее показалась женщина в расстегнутой легкой курточке. Она, делая непроизвольные движения плечами и спиной, – видно, мышцы затекли во время поездки – вышла из машины и с улыбкой поздоровалась:

– Тетя Дуня! Тетя Нюта! Как хорошо, что мы вас обеих сразу встретили. Прям по заказу!

* * *

Евдокия Тимофеевна, перецеловавшись с приехавшими, первой шепнула на ухо Мелешкиной:

– Люда, а мы с тетей Нютой уже знаем про Лешу.

– Как? – оторопевшим взглядом уставилась на нее Людмила. – И мама? Мама знает???

– Нет, маме твоей мы не решились сказать. У нее сегодня с сердцем нехорошо было. Но ты, Людочка, не пугайся, – Евдокия Тимофеевна заметила выступивший на лице Мелешкиной страх, – врачиха приезжала, укол сделала, нормально стало. Тете Нюте из больницы позвонили. Или из поликлиники?

– Да не поймешь их, – махнула рукой Анна Пантелеевна, – врач звонил, который по сердечным болезням. Я-то подумала, что ему дневная врачиха передала, а он ответил, что из области звонили. Ну и значит, про Лешку сказал. Это вот-вот было, полчаса не прошло.

– Значит, мама пока ничего не знает, – задумчиво протянула Людмила и посмотрела на подошедшего с сумками в руках брата. – Витя, слышал?

– И мы толком не знаем, – перебила ее Анна Пантелеевна. – Врач лишь сказал, что проснулся. Больше ничего. Люда, Витя, вы Лешку видели уже? Как он сам?

– Мама еще не знает. – Виктор, не обращая внимания на вопросы Анны Пантелеевны, обвел глазами окружающих. – Где она? Дома?

Евдокия Тимофеевна, переглянувшись с Нютой, решила, что стоит еще раз разложить все по полочкам, благо теперь и Виктор рядом стоит, и муж Людмилин:

– Мы Нюре пока не успели сказать. Думали пойти, но решили вашего приезда дождаться. Врач этот, который звонил, сказал, что сам, возможно, попозже заглянет, а так, если что, по телефону можно его вызвать.

– Тетя Дуня, – перебила Людмила, – вы же сказали, что маме плохо сегодня было. Она дома сейчас?

– Дома, – закивала Евдокия Тимофеевна. – Мы вот с Нютой как раз к ней собирались зайти, да шум машины услышали, остановились, а тут вы все… Ей лучше стало после укола. Врачиха со скорой сказала, что обошлось.

– Надо маме или сиделку искать, или к нам забирать. – Людмила посмотрела на мужа.

– Какая еще сиделка? – в один голос воскликнули Евдокия Тимофеевна с Анной Пантелеевной, после чего Евдокия Тимофеевна добавила: – А мы с Нютой на что? У Нюты телефон, мне в случае чего Нюра сразу по трубе стучит. Вот так и сегодня было.

– Ой, спасибо вам, родные вы мои! – Людмила по очереди обняла тетю Дуню и тетю Нюту. – Но все равно надо с мамой вопрос решать. Вдруг она не успеет в трубу постучать? Я ей уже несколько раз предлагала приехать к нам. Погостила бы, посмотрела как и что, областным врачам показалась бы. Вот в прошлый раз длинный разговор у нас вышел, но она ни в какую: не поеду из Меженска никуда, тут могила отцова и я, мол, ни ногой.

– Конечно, не уеду! И говорить тут не об чем, – неожиданно раздался голос из открывшейся подъездной двери.

Там в теплом платке поверх длинной куртки стояла Анна Никаноровна.

– Мама! – бросилась к ней Людмила.

– Вот и свиделись снова, дочка. – Анна Никаноровна гладила по голове прильнувшую к груди Люду. – Ой, и Витенька тут! И Тёма! Радость-то какая! Все приехали, только Нины не вижу.

– Нина не смогла, мама, – ответил Виктор голосом человека, у которого стоит в горле неисчезающий комок, затем шагнул вперед и заключил в объятия мать вместе с сестрой.

Расцеловавшись и наобнимавшись с детьми и с Артемом, Анна Никаноровна обвела всех глазами:

– Вот уж не ожидала! Радость-то мне какая! Сколько годочков вот так, чтобы все вместе, не собирались. Аж с Васиных похорон. – Она вытерла краешком платка глаза. – А чего ж не сообщили? Я бы пирогов испекла. Вот бы Лешеньку еще… Ой, а может, с ним что?

Анна Никаноровна пытливо, со страхом и одновременно с надеждой, начала вглядываться в глаза дочери, сыну, зятю. Этот взгляд никто из них не смог выдержать.

– Что? С Лешенькой что-то случилось? Неужели… он… Когда? – Анна Никаноровна затряслась всем телом и начала оседать на подкосившихся ногах.

Виктор успел подхватить мать под руки и теперь неотрывно смотрел на ее белое как скатерть лицо и что-то неслышно для окружающих шепчущие губы.

– Мама, мамочка! – крикнул он. – С Лешкой все в порядке. Ты давай присядь на лавочку. Врача надо вызвать.

Анна Никаноровна, поддерживаемая сильными руками сына, опустилась на скамейку и нашла в себе силы задать самый важный вопрос:

– Он живой?

Евдокия Тимофеевна увидела, как Люда с Виктором смотрят друг на друга взглядом человека, который очень хочет, чтобы ответил другой и тем самым снял с его души это бремя. Дуня уже собиралась прийти им на помощь, но в этот момент услышала голос Людмилиного мужа:

– Не тревожьтесь, Анна Никаноровна. Не только живой, а вообще живее всех нас!

Евдокия Тимофеевна заметила, как, едва договорив эти слова, Артем прикусил губу. Видно, понял, что почти проговорился. Анна Никаноровна, по-прежнему поддерживаемая руками сына, подалась грудью вперед, в направлении зятя:

– Как это, Тёма? Что ты говоришь?

Все вокруг молчали. Наверное, каждый подбирал самые правильные слова, но никак не мог подобрать.

– Он… сыночек мой… встал? – С надеждой, показавшейся Евдокии Тимофеевне невыносимо робкой, но все же явственно ощущавшейся в Нюрином голосе, Анна Никаноровна вчитывалась в лицо Артема точно в книгу.

Мелешкин, продолжая кусать губы, взглянул на жену, затем пошире расправил плечи и односложно произнес:

– Да!

Анна Никаноровна сразу обмякла и безвольно повисла в руках старшего сына.

– Мама! Что с тобой? Мы сейчас врача вызовем. Тетя Нюта, можно позвонить?

Анна Никаноровна пришла в себя, ее лицо порозовело:

– Не надо мне никакого врача! Чего зря людей беспокоить. Мне уже хорошо… Лешенька! Лешенька мой родимый! Я к Лешеньке хочу.

Нюта, кинувшаяся было к себе домой вызывать врача, остановилась на первом шаге и заерзала в нерешительности: то ли бежать звонить, то ли уже не нужно. Она вопросительно смотрела на Виктора, но тот был весь поглощен матерью и никого больше не замечал. Тогда Анна Пантелеевна перевела взгляд на Людмилу, которая сделала успокаивающий жест рукой: мол, никуда пока бежать не нужно. «Надо же, – думала Евдокия Тимофеевна, – вот стою я сейчас как истукан и не знаю, чем помочь. И Нюта тоже не знает. И никто не знает. Растерялись мы. Ведь не верилось, что Лешка может проснуться. От себя-то что скрывать: не верилось, и все тут. И Нюта тоже не верила, хотя вслух не говорила. А я разве вслух говорила? Нет, мы, наоборот, Нюру каждый раз обнадежить старались, что проснется Лешка, обязательно проснется. А про себя не верили, я уж точно. Ведь столько годочков утекло как вода промеж пальцев».

– Ой, а что мы во дворе-то? – Анна Никаноровна посмотрела сначала на сына, а потом на дочь. – Идемте домой. Вот только почему не предупредили, что приедете? Я бы пирог сладкий испекла с яблочным вареньем. Большой-пребольшой. Радость-то какая! Лешенька мой родненький!

– И правда, чего стоим? – согласилась Людмила. – Пошли наверх. Мужики, давайте сумки в руки и вперед. Витя, ты тоже бери, а я с мамой вместе пойду. Тетя Дуня, тетя Нюта, поможете?

Скоро все оказались в квартире Анны Никаноровны, которая при таком обилии людей казалась просто крошечной. «Где они втроем спать тут будут? – подумала Евдокия Тимофеевна. – В большой комнате места точно нет, все старыми шкафами заставлено. Говорила я Нюре: надо эту рухлядь потихоньку на свалку отправлять. А она ни в какую. Мол, память о Васе, он эти вещи сам мастерил, а которые покупные, так ремонтировал. И про Лешку сразу вспоминала: вот встанет он, выпишется из больницы, приедет домой, а тут все свое, привычное, как раньше было. Действительно, а ведь Лешка теперь сюда приедет? Не будут же его вечно в больнице держать. Значит, сюда, больше некуда. Не к Машке же! Там его и не ждут».

При мысли о бывшей жене Алексея Евдокии Тимофеевне сделалось неприятно, и она поспешила отогнать эти раздумья:

– Витя, ты, может, у меня заночуешь? А то тесновато тут будет. Говорила я тебе, Нюра, что не надо столько мебели ненужной хранить. В большую комнату вообще не войдешь. Там же две кровати есть еще? В дальнем углу у стены одна на другой были, если ты тут не ворочала потом сама. До них и не доберешься.

– Да разберемся, тетя Дуня, не беспокойтесь вы, – улыбнулся ей в ответ Виктор. – Мы и шкафы подвигаем и переставим. Недолго ведь, вот с Тёмой возьмемся и враз сделаем. И вам спасибо за приглашение.

– А про меня что забыли? – напомнила Анна Пантелеевна. – Тоже квартира пустая.

– Ну вот видите, дорогие мои! – Виктор широко развел руки в стороны и сумел одновременно коснуться обеих подруг матери. – Не пропадем! Целых три квартиры нам предлагают! Давайте сейчас мы большой стол перенесем, раздвижной. Он в той комнате стоит? Мама, ты как себя чувствуешь? Точно доктора не нужно?

– Точно, сынок. Я такая счастливая! – Улыбка так преобразила лицо Анны Никаноровны, что Евдокии Тимофеевне показалось, будто та за минуту сбросила годков пять, не меньше.

– Дуня, – подошла к ней Анна Пантелеевна и зашептала на ухо, – у меня холодец с праздника еще остался. Пойду принесу. А чего с врачом? Как думаешь: позвонить или нет?

– Позвони, Нюта, на всякий случай, – кивнула Евдокия Тимофеевна, – пусть приедет, посмотрит. Хуже не будет, тем более ему указание от начальства было. А у меня тоже кое-что осталось: селедочка, грибочки, огурцы соленые. Пошли принесем.

– А вы куда собрались? – громко спросила Анна Никаноровна подруг, которые начали выходить из комнаты, стараясь не привлекать к себе излишнего внимания. – Нет уж, дорогие мои, у нас сегодня праздник, семейный, а мы всю жизнь, почитай, вместе. Значит, вы тоже – моя семья.

– Мы сейчас вернемся, – поспешила ответить Евдокия Тимофеевна, – Нюта за холодцом собралась, а у меня еще грибочки остались, соленья всякие, и селедочка имеется.

– Тетя Дуня, ну что вы с тетей Нютой в самом деле… Мы же с собой всего привезли. Не надо никуда ходить, – попыталась остановить материных подруг Людмила.

– Мы все равно принесем, – возразила ей Анна Пантелеевна. – День-то какой! Раз в жизни такое бывает!

– Пусть несут, – махнула рукой дочери Анна Никаноровна, – холодец у Нюты славный получился, а у Дуни и огурчики, и грибочки. Она сама у нас в лес по грибы ходит. В прошлом году опята хорошо уродились, да и волнушек с рыжиками немало было.

«Надо же, – подумала Евдокия Тимофеевна, выходя из квартиры Карпунцовой, – тут такое событие, Лешка очнулся, а Нюра про прошлогодние опята с рыжиками заговорила. А может, это она старается счастье свое не расплескать, в душе сохранить? Потому и говорит сейчас о пустяках, о грибах с холодцом. Или до сих пор поверить не может? А может, сглазить боится? А если бы у меня такое в жизни было? С Ирочкой моей! Даже страшно себе представить. Нет, нет, надо думы такие гнать изо всех сил! Ой, у меня же белье до сих пор на дворе висит. Надо снять не забыть».

Евдокия Тимофеевна прошла мимо своей квартиры, спустилась во двор и остановилась в растерянности, забыв, зачем она вышла на улицу. Потом вспомнила про белье, подошла к развешанным в углу двора вещам, потрогала простыни, которые были еще немного влажными, и решила, что не стоит уже оставлять их досушиваться, потому как дело к ночи. Еще неизвестно, не будет ли дождя, а то поди бегай потом в сумерках да в полутьме. Ночи хоть в мае и короткие, белые уже, но все равно стемнеет ближе к полуночи.

Закончив с бельем, Евдокия Тимофеевна облегченно вздохнула и пошла к Нюре. Уже на лестнице она вспомнила, что ходила вообще-то за другим, за соленьями. Отругав в очередной раз собственную память, Евдокия Тимофеевна опять спустилась к себе, достала из холодильника селедку, слазила под подоконник, и за две ходки перенесла все к Нюре.

В разгар подготовки стола заявился вызванный по телефону доктор. На вид ему было лет тридцать с небольшим. Лицо врача показалось Евдокии Тимофеевне знакомым, наверное, видела в поликлинике. Звали доктора Михаилом Сергеевичем, что, понятное дело, легко запоминалось. Правда, сам он говорил, что до отчества пока не дорос, и предложил называть только по имени. Михаил попросил всех ненадолго покинуть комнату, остался наедине с Анной Никаноровной, которая вся буквально светилась и, наверное, готова была забыть о всех сердечных болячках раз и навсегда, потом вышел на лестничную площадку, где все толпились, и бодро заявил, что у пациентки сейчас состояние нормальное, а потому можно заходить назад в комнату. Правда, при этом отвел в сторонку Людмилу и, как услышала краем уха Евдокия Тимофеевна, попросил быть начеку и в случае чего вызывать скорую.

Анна Никаноровна сидела на краешке своей кровати и застегивала кофту. Увидев Евдокию Тимофеевну, она всплеснула руками:

– Дуня, это ты, что ли, придумала вызвать врача? Зачем зазря человека побеспокоили? Может, кому-то сейчас плохо, а он тут со мной.

– Нюра, для неотложных вызовов есть скорая. Будто ты не знаешь. А насчет того, чтобы доктор к тебе зашел, – да, это мы с Нютой попросили, – не стала скрывать Евдокия Тимофеевна. – Забыла уже, что сердце сегодня болело?

– Да у меня от радости сердце сейчас как новое, – расплылась в улыбке Анна Никаноровна. – Неужто, Дуня, ты думаешь, что я теперь соглашусь помереть, Алешеньку не повидав? Или ты, Нюта, тоже так считаешь? Нет уж, я Алешеньку своего дождалась! Теперь не до болячек мне. А почему стол до сих пор не накрыт? Вот только горячего никакого нет, надо бы в магазин сходить, пока не закрылся. Витя, сходи!

– Мама, да успокойся ты, наконец. Думаешь, мы с собой ничего не привезли? – Виктор показал рукой на еще не распакованную увесистую сумку. – Мы по пути шницелей в кулинарии взяли, рыбки тоже. Люда все сделает. Ты, главное, сама не хлопочи, садись во главе стола и отдыхай. Минут двадцать, и начнем.

Наконец все хлопоты остались позади. Евдокия Тимофеевна, взявшаяся вместе с Нютой помогать Людмиле, сняла фартук и вытерла рукой выступивший на лбу пот. Сейчас Виктор с Артемом быстренько перетащат приготовленное с кухни в комнату, расставят, и можно начинать.

– Мама, тебе вина-то можно немножко? – Люда придвинула к себе бутылочку красненького, когда все расселись. – Забыла я у доктора спросить. Может, позвонить ему сейчас?

– Перестань, дочка, – строго отреагировала Анна Никаноровна. – Только этого еще не хватало. Мало того, что человека от дел оторвали, сюда вызвали без надобности, так теперь удумали по пустякам беспокоить! Налей мне рюмочку красненького, от нее ничего плохого не будет. Я вот даже слышала: по телевизору говорили, что немножко вина хорошо для сердца.

– Тетя Дуня, тетя Нюта, а вы что будете? – спросил Виктор, держа в одной руке бутылку купленного в светлоярском супермаркете «Каберне», а в другой «Столичную».

– Мы тоже красненького, – ответила за обеих Анна Пантелеевна и многозначительно добавила: – А дальше уж как пойдет. Давай, Нюра, тост говори!

– Да я… как же это… Я и не умею совсем, – растерялась хозяйка. – Может, кто другой? Витя, давай ты как старший.

– Я свое еще скажу. Но первый тост, мама, ты и только ты. Давай, мы все ждем. Только ты сидя, вставать не надо, тут же все свои.

Анна Никаноровна взяла переданную Людой рюмку, подержала ее в руке, а затем осторожно опустила на стол. Вино в рюмке заколыхалось, дотронулось волной до краешка, но удержалось внутри стеклянных стенок, не выплеснулось на белую парадную скатерть, извлеченную по такому поводу из шкафа. Евдокия Тимофеевна перевела взгляд с рюмки на Нюрины руки и увидела, как задрожали ее пальцы. А глаза у хозяйки начали покрываться пленочкой слез. «Ничего, все нормально, – подумала Евдокия Тимофеевна, – это же у Нюры от счастья». И похоже, не угадала. Или не совсем угадала.

Анна Никаноровна все-таки сумела продолжавшими дрожать пальцами вновь поднять рюмку и тихо произнесла в наступившей разом тишине: