Текст книги "Кремлевские подряды. Последнее дело Генпрокурора"

Атака компроматов

Не помню, как я приехал к себе на Большую Дмитровку, в здание Генпрокуратуры. Первым делом вызвал к себе Чайку, своего заместителя.

– Юрий Яковлевич, я что-то неважно себя чувствую. Возможно, сегодня лягу в больницу. Доклад на итоговой коллегии придется делать тебе.

После того как Чайка ушел, я вызвал Розанова. Поскольку Александра Александровича я знал лучше всех и дольше всех, то решил поговорить с ним без утайки. Сказал, что произошло нечто чрезвычайное.

– Александр Александрович, меня начинают шантажировать. Делается это методами, с которыми никто из нас еще никогда не сталкивался.

Я вкратце рассказал ему о встрече с Бордюжей, о пленке, о заявлении. У Розанова даже лицо изменилось – то ли от неожиданности, то ли от страха, то ли еще от чего-то; так и сидел – молча, ни разу не перебив.

– Давай сделаем так: соберемся и поедем в «Истру». Ты, я, Демин, Чайка, в общем, все близкие мне люди. Там нам никто не помешает все обтолковать и разобраться в обстановке.

Розанов понимающе кивнул и вышел. Через какое-то время он вернулся и сообщил понуро:

– Демин против. Резко против. И вообще он говорит: «Вы что делаете? Разве вы не понимаете, что все мы сейчас находимся под колпаком? Любой наш сбор сейчас воспримут как факт антигосударственной деятельности… Собираться нельзя!».

– Но в этом же нет ничего противозаконного! – мне вдруг стало противно.

И тут я невольно подумал: а не вызвал ли Демина к себе Бордюжа или кто-то из кремлевской администрации? С чего бы обычно тихому и послушному Демину так воинственно противиться? На душе стало совсем тоскливо: раз так все складывается, придется мне ложиться в ЦКБ.

Я позвонил своему лечащему врачу Ивановой и сказал ей:

– Наталья Всеволодовна, я неважно себя чувствую, хотел бы лечь в больницу.

Вечером я приехал в Архангельское, на дачу, и там, отбросив в сторону все эмоции, постарался проанализировать ситуацию. Ведь когда шла беседа с Бордюжей, когда крутилась пленка, моему внутреннему состоянию вряд ли кто мог позавидовать – любой, окажись на моем месте, запросто потерял бы способность соображать, в этом я уверен твердо; не очень соображал и я. Мне просто хотелось, чтобы все это побыстрее закончилось.

Одно было понятно: состоялся, скажем так, показательный сеанс шантажа. Один из его участников известен – Бордюжа. Но волю он исполнял не свою – да Бордюжа и сам этого не скрывал, – чужую волю. Ответ я уже себе дал: за спиной Бордюжи стояли силы покрупнее. Скорее всего – Березовский. Но только ли он?

И тут меня как молнией ударило: дело «Мабетекса» – вот где ответ! Я вспомнил звонок Карлы дель Понте, сделанный ею по простому городскому телефону. Наивная, могла ли она предположить, что телефон Генерального прокурора великой державы могут прослушивать! А то, что было именно так, в этом у меня сомнений уже не было. О разговоре сразу же доложили если не самому президенту, то как минимум Татьяне Дьяченко и Бородину.

Теперь все становилось на свои места и выстраивалось в логическую цепочку: дело «Мабетекса» хотят замять, а меня просто убирают как человека, который «непонятлив до удивления» и не хочет исправляться. Пленка же, сфабрикованная, смонтированная, склеенная – обычный инструмент шантажа, а Бордюжа – простой соучастник преступления.

Та ночь у меня выдалась бессонной, я так и не смог заснуть до самого утра.

Утром я сказал жене:

– Лена, похоже, началось… Помнишь, я тебя предупреждал? Против меня раскручивается грязная провокация.

– Уже? – недоверчиво спросила жена.

– Уже. Держись, Лена! И будь, пожалуйста, мужественной!

Легко произносить эти слова, когда над тобой не висит беда, но можете представить, каково было в те минуты мне и моей жене? Пока это касалось только нас двоих, но через несколько дней это будет касаться всего моего дома, всей семьи.

Ну что мне могла ответить жена? Да и каких слов я ждал в тот момент? Мне было ее ужасно жалко: ведь я понимал, что в разгорающемся скандале ей наверняка будет еще тяжелее, чем мне.

Я стал собираться в больницу, взял с собой необходимые вещи, спортивный костюм, вызвал машину. Бессонная ночь подтолкнула меня к одному решению: надо встретиться с Бордюжей еще раз.

По дороге, прямо из машины – на часах было восемь утра, – я позвонил ему в кабинет. Бордюжа находился на месте.

– Подъезжайте! – коротко сказал он.

– Николай Николаевич, – сказал я ему в кабинете, – то, что вы совершаете, – преступление, для которого предусмотрена специальная статья Уголовного кодекса. Независимо от того, каким способом была состряпана эта пленка, – это особая статья и подлинность пленки надо еще доказывать. Вы добиваетесь моего отстранения от должности и тем самым покрываете или, точнее, пытаетесь скрыть преступников. Делу о коррупции, в частности делу, связанному с «Мабетексом», дан законный ход. Я говорю это специально, чтобы вы это знали.

– Юрий Ильич, поздно, – сказал мне Бордюжа. – Ваше заявление президент уже подписал. Так что я советую вам спокойно, без лишних движений уйти.

В тот момент я еще не был готов к борьбе, сопротивление внутри меня только зрело, и нужно было какое-то время, чтобы оно сформировалось окончательно. Честно говоря, я даже не предполагал, что президент подпишет заявление «втемную», не вызвав меня, не переговорив, не узнав, как все было на самом деле. Не думал я, что с чиновником такого ранга, как действующий Генеральный прокурор, могут обойтись так непорядочно, как это сделал Ельцин: даже не позвонив, не спросив, в чем дело, он просто вычеркнул меня… А я, наивный, считал, что нас связывают не только добрые служебные, но и добрые личные отношения.

Это был еще один удар. Позже, приехав в больницу, я понял, что президент с этими людьми – Березовским, Бородиным, Татьяной Дьяченко – заодно. И надежда на то, что президент «поймет» и «разберется по справедливости», умерла едва родившись. Нет, не будет он этого делать – своя рубаха, как говорится, к телу ближе. Слишком уж «жареной» оказалась у меня в руках информация, чтобы позволить ей выйти наружу. Слишком уж близко я подобрался к их тайнам, чтобы позволить мне и дальше «раскручивать» компрометирующее Кремль дело.

Чтобы как-то отвлечься, я попытался переключить свои мысли на завтрашний день. 3 февраля в Генпрокуратуре должна была состояться коллегия. Как она пройдет, как воспримут главного докладчика Чайку? Ведь съедутся прокуроры со всей России, и это не простые прокуроры – юридическая элита, блестящие практики, известнейшие имена. Не подведет ли Чайка?

Вечером меня ожидал еще один удар. По телевизору объявили – официально, с портретом на заставке: «Генеральный прокурор Скуратов подал заявление об отставке. Сегодня он госпитализирован в Центральную клиническую больницу».

Это был удар, что называется, ниже пояса, подлый и безжалостный. Не только по мне лично, но и по всей прокурорской системе. Ведь в Москву уже съехались мои коллеги со всей страны, сейчас они прослушали это сообщение…

Без ложной скромности скажу, что с моим приходом прокуратура наконец-то начала становиться на ноги, поверила в свои силы. Все знали, что есть Генеральный прокурор Скуратов (а я лично побывал более чем в тридцати регионах страны), знали, что есть лидер. И прокуратура работала на лидера. И вот – все перечеркнуто в одно мгновение. Честно говоря, хотелось плакать, хотя совсем не мужское это занятие – плакать. Но что было в тот момент, то было.

Бордюжа и тут обманул меня, пообещав, что до того как пройдет коллегия, ни одно слово о происходящем в средства массовой информации не просочится. Ну да Бог ему судья!

В прокуратуре, как мне потом рассказывали, царило не то что уныние – некое непонимание. Чайка прочитал доклад, обсуждение было скомкано…

Тем временем события развивались по нарастающей. Как и следовало ожидать, зашевелились журналисты: первым позвонил Швыдкой – руководитель ВГТРК, одного из главных российских телеканалов, позвонил известный политический обозреватель Сванидзе, многие другие. К моему огромному удивлению, приехал Бородин – сияя доброжелательной улыбкой, излучая что-то еще, чему названия нет, – пытался выяснить ситуацию с моим настроением и планами. Приезжали Степашин и многие другие.

Позвонил Евгений Примаков. Человек умный, информированный, сам проработавший много лет в спецслужбах, он прекрасно понимал, что телефон прослушивается, поэтому не стал особенно распространяться и вести длительные душеспасительные беседы. Он сказал:

– Юрий Ильич, надеюсь, вы не подумали, что я сдал вас?

– Нет!

– Вот и правильно, выздоравливайте!

Звонок премьера поддержал меня, премьер (тогда еще премьер) дал понять, что он со мной.

Пока я лежал в «кремлевке», вопрос о моей отставке был внесен на рассмотрение Совета Федерации. Неожиданно для Кремля Совет Федерации рассматривать вопрос без присутствия Скуратова отказался: заочно такие вопросы не решаются.

Стало ясно, что Совет Федерации хочет серьезно во всем разобраться и вряд ли вот так, «втемную», сдаст меня.

Я внимательно прочитал стенограмму того заседания. Неожиданно нехорошо задело высказывание Егора Строева.

Кто-то из зала произнес:

– Да Скуратов же болеет! Как можно рассматривать вопрос, когда человек болеет?

Строев не замедлил парировать:

– Он здоровее нас с вами!

А ведь Егор Семенович ни разу мне не позвонил, не поинтересовался, как я себя чувствую… Состояние же мое действительно было очень даже неважным: из-за постоянного нервного напряжения у меня во сне начало останавливаться дыхание, я будто давился костью, казалось, что останавливается и сердце. От страха, что действительно умру, за ночь просыпался раз 20–30. Было тяжело.

Вечером ко мне приехал Владимир Макаров, заместитель руководителя Администрации президента:

– Напишите еще одно заявление об отставке.

Перед его приездом, кстати, позвонил Бордюжа и без предисловий попросил сделать то же самое. Звонил и Путин, тогда еще руководитель ФСБ. Путин был, конечно, в курсе игры, которую вела «семья», и соответственно держал равнение на кремлевский холм. Он сочувственно сказал:

– В печати уже появилось сообщение насчет пленки… это стало известным, Юрий Ильич, увы… Говорят, что и на меня есть подобная пленка…

Так он дал мне понять, что чем раньше я уйду, тем будет лучше для всех. И вообще лучше бы без шума…

Звонки Бордюжи и Путина были этакой предварительной артиллерийской обработкой, которая всегда проводится перед любым наступлением. Как только появился Макаров, я понял: наступление началось!

– Членов Совета Федерации я знаю хорошо: к ним придется идти и объясняться. В Совете Федерации народ сидит серьезный, заочно они меня не отпустят. Заявление я больше писать не буду, – решительно сказал я Макарову.

Именно в тот момент я твердо решил бороться. Бороться до конца! Ну почему я должен уступать? Ведь не я нарушаю закон, а они… Они! Все-таки я юрист, и не самый последний юрист в России… Неужели меня эта публика сломает?

Утром мне сказали, что меня по телефону разыскивает Строев. Раз разыскивает – значит, припекло. Да и зол я был на него в ту минуту… Попросил передать, что нахожусь на процедурах, и ушел на эти самые процедуры. Звонил он мне, судя по всему, неспроста: в Кремле поняли, что запланированный сценарий неожиданно дает сбой. Так оно и оказалось.

В тот же день губернатор Магаданской области Цветков вновь поднял на Совете Федерации вопрос о моей отставке: чего, мол, человека поднимать с постели и вызывать на заседание? Он болеет – и пусть себе болеет… Давайте удовлетворим его заявление, освободим – и дело с концом. Но Совет Федерации от такого предложения категорически отказался.

Начался этап изнурительной, тяжелой и длительной борьбы.

Первыми начали нагнетать обстановку СМИ – наши родные средства массовой информации. Можете представить, как оживилась их работа, когда прошел слух о моей отставке и я лег в больницу! Надо отдать должное: никто из них – ни одна газета, ни один телеканал, ни один журналист – не поверили, что причиной моего ухода стала болезнь.

Помню, Светлана Сорокина, комментируя новости на телеканале НТВ, сказала: Скуратов, мол, только что побывал на передаче «Герой дня», был полон сил, ничто не предвещало болезни – и вдруг… Нет, причина здесь в другом, не в болезни!

Подметили журналисты и такой факт: сразу же после моего отъезда в больницу прокуратура произвела несколько решительных акций. Совместно со спецгруппой «Альфа» были произведены обыски в «Сибнефти», в скандально известном частном охранном предприятии «Атолл» – родном детище Березовского, напичканном самой современной техникой, позволявшей прослушивать всех кого угодно, включая семью президента; был арестован бывший министр юстиции Валентин Ковалев… Обыски были произведены и в ряде организаций, сотрудничавших с «Аэрофлотом».

Некоторые газеты, в частности «Сегодня», сразу же высказали версию, что я специально устранился от решительных действий, свалив все на своего заместителя Катышева. Вывод, что «Скуратов увяз в политическом болоте», сделала и газета «Слово». Юрий Ильич, написала она, свалил все дела на Катышева и, судя по всему, не осмелившись пойти против Березовского, открытому конфликту с ним предпочел уход с политической арены.

Ложная версия: я ни на секунду не устранялся от работы, хотя и лежал в больнице. Обыски же все эти были запланированы у нас давно: со мной или без меня – они все равно бы состоялись.

Впрочем, версия, что я бездействовал, свалил все дела на Катышева, а прокуратура вопреки мне начала активно работать, долго не продержалась. Не получив ни одного подтверждения, она быстро умерла.

5 февраля «Комсомольская правда» предположила, что Скуратова сняли из-за того, что он оказался плохим политиком. Газета выдвинула две свои версии. Первая: Скуратов работал слабо, неэффективно, многие дела при нем застряли на мертвой точке; вторая: Скуратов, наоборот, начал копать слишком глубоко и залез в запретную зону. Действия Генпрокурора стали представлять опасность для «семьи» и ближайшего окружения президента.

Как ни странно, но вторая версия стала появляться все чаще и чаще и шла вразрез с точкой зрения тех кремлевских чиновников, которые пытались скомпрометировать меня в печати. Вообще, люди, которые «работали» над моей отставкой, прекрасно понимали, какое значение имеют СМИ, как всемогущ любой компромат, произнесенный или показанный с экрана телевизора, и усилия были приложены для этого колоссальные. Не брезговали они и неприкрытой ложью, действуя по принципу: чем абсурднее информация, тем скорее в нее поверят.

Примером такой откровенной лжи можно назвать статью в той же «Комсомольской правде» от 17 февраля 1999 года. В ней говорилось о просочившихся в редакцию слухах о якобы гуляющей по Администрации президента анонимке, согласно которой Скуратов обвиняется в потворстве неким финансовым расточителям, затратившим почти полмиллиона долларов на оплату поездок руководителей КПРФ с семьями во Францию, Англию, Австралию, Швейцарию и другие экзотические страны. Что в афере этой замешан не только сам Генпрокурор, но и его сын.

Большей чуши в своей жизни мне читать не приходилось. К чести «Комсомолки», газета в конце публикации сделала небольшую приписку: «Верны ли эти факты или налицо очередная «деза», подброшенная в Кремль некими силами, заинтересованными в том, чтобы Скуратов был отстранен от должности? Вероятно, объективный ответ на этот вопрос могут дать лишь правоохранительные органы. Но само появление безымянной «записки» (читай – анонимки), ставшей катализатором решения президента по Скуратову, в очередной раз демонстрирует масштабы той грязи и нечистоплотности, которые сегодня царят в российских властных структурах».

Уже через три дня «Комсомольская правда» откровенно сообщила, что кремлевская записка – это еще цветочки по сравнению с порочащими меня материалами, которые в массовом количестве начали забрасывать и в «Комсомолку», и в ряд других газет. «Столько всевозможной мерзости не выдавалось на-гора, пожалуй, еще ни на одного госдеятеля».

Вскоре я узнал, что для моей дискредитации создан специальный штаб, который решал, как действовать дальше, прорабатывал ходы, варианты, формулы поведения… Противостоять этому штабу было непросто, поскольку для достижения своей цели они использовали любые средства и способы.

17 февраля 1999 года очередная версия моей отставки появилась в Интернете в США и по электронной почте была передана всем крупным российским газетам. Хочу процитировать ее наиболее занимательные пассажи.

«Внезапная отставка Генпрокурора Скуратова продолжает порождать многочисленные версии, которые в основном связывают с интригами в высших эшелонах политической власти или финансовыми злоупотреблениями. Однако, как стало известно из конфиденциальных источников, близких к руководству Генпрокуратуры, причина отставки генпрокурора на самом деле более прозаична и связана с очередным сексуально-«банным» скандалом.

По информации тех же источников, Юрий Ильич имеет одну личную слабость – любит позволить себе отдохнуть от напряженного труда в компании представительниц прекрасного пола. Установлено, что в свое время на Полянке, в доме, где располагаются ресторан и торговый дом «Эльдорадо», «Уникомбанком» была снята квартира, которая использовалась для эксклюзивного отдыха как банкиров, так и высокопоставленных госчиновников. Квартира была оборудована видеотехникой для скрытой видеосъемки. Как-то Скуратов провел там вечер с «девушками по вызову». Организатором вечеринки и негласным режиссером видеозаписи являлся родственник банкира Егиазаряна (бывшего главы «Уникомбанка»).

Впоследствии об этом был проинформирован начальник управления делами Генпрокуратуры Хапсироков, с которым Егиазарян поддерживал тесные личные и деловые отношения. Так же ему были переданы на хранение копии видеозаписей… В последнее время отношения Скуратова и Хапсирокова явно обострились, и Генпрокурор наконец-то решился на открытые действия.

В этой связи управделами Генпрокуратуры передал видеопленки… управделами президента Бородину. К коммерческой деятельности Бородина и его ближайших родственников правоохранительные органы и Генпрокуратура проявляли повышенный интерес, поэтому он воспользовался случаем и доложил о пленке президенту, который якобы лично ознакомился с ее содержанием. После этого участь Скуратова была решена. Не исключается, что компрометирующие Скуратова видеозаписи могут быть реализованы через СМИ. Кстати, гостем в квартире на Полянке был не только Скуратов. Как утверждают информированные источники, там отметился в свое время и нынешний директор ФСБ Путин». В чем особенность этой бумаги? Она была вброшена в игру в качестве «главного калибра», когда стало ясно, что вопрос о моей отставке в Совете Федерации не проходит.

Квартирный вопрос

Как показывает практика, «квартирный» вопрос в «войне компроматов» является одним из наиболее «перспективных» и «выигрышных».

Обусловлено это в первую очередь тем, что факт получения квартиры и ее использования практически не требует доказывания. Нужно лишь высказать сомнение в законности и обоснованности получения квартиры, обозначить ее цену (при этом возможны любые манипуляции за счет разницы балансовой и рыночной стоимости), показать затраты на отделку, оборудование, реконструкцию или ремонт. И безотказный еще со времен СССР «компромат», уже «уничтоживший» не одного чиновника, готов. Не являются обязательными судебные разбирательства – достаточно «выпустить» информацию в прессу. Да еще с приведением копий каких-либо платежных документов с цифрами «покруче». Никто не будет разбираться, подлинные документы или нет, – лишь бы цифры были внушительные…

* * *

Тяжелое идеологическое наступление продолжило еще одно «исследование», опубликованное где-то в марте в «Новой газете», которая, как ни странно, до того момента относилась ко мне вполне лояльно. Еще до ночного показа видеопленки по телевидению некто Кузнецов, адвокат, обслуживающий Управление делами президента, разослал в разные СМИ письма. К ним он присоединил ряд документов, повествующих о якобы моих махинациях с квартирами, о шикарном коттедже на Рублевке, о том, что квартиры эти я обставил роскошной мебелью, купленной на деньги Управления делами Президента, и так далее. Все эти сведения тут же стали активно использоваться для моей дискредитации и компрометации. Сразу же была опубликована статья под заголовком «Как они подбирались к Генпрокурору», в которой были даны удивительные цифры и нарисована некая картина того, как меня «облагодетельствовал» все тот же Хапсироков.

Цитирую: «Покупка квартиры Генерального прокурора – 2 205 456 рублей (приблизительно 360 тысяч долларов). Отделка и мебель – 1 931 085 рублей (320 тысяч долларов). Коттедж на Рублевке – 2 533 050 рублей (420 тысяч долларов). Еще маленькая квартира для родителей. Все вместе – приблизительно 1 160 000 долларов США».

Этот пасквиль настолько возмутил меня, что как только я вышел из больницы и появился на работе, сразу же дал поручение Розанову провести проверку по публикации в «Новой газете».

Но уже без расследования в глаза сразу бросилось то, что за рамки закона выходили даже действия самого Кузнецова. Почему Кузнецов, собирая по заказу (думаю, щедро проплаченному) весь этот псевдокомпромат, вел, по сути, оперативно-розыскную деятельность, не имея на то никаких полномочий, – грубое нарушение закона, адвокат такими делами заниматься не имеет права!

* * *

В ответ на запрос Розанова редакция «Новой газеты» выслала объемную пачку документов, среди которых была платежка на коттедж, построенный на Рублевке, на 420 тысяч долларов, оплата мебели и всевозможных «штукенций» на 320 тысяч и так далее и тому подобное.

Удивлению моему не было границ! Хотелось бы мне увидеть этот коттедж на престижнейшем Рублевском шоссе, построенный лично для меня. Но у меня никогда и никаких коттеджей не было! Ни-ко-гда! Ни-ка-ких! Дальше – мебель. Ее для своей квартиры я покупал на свои собственные деньги, помню даже магазины. Что же касается ремонта, то, переезжая из благоустроенной трехкомнатной квартиры в новую четырехкомнатную, я вдруг обнаружил, что в ней нет ни сантехники, ни ручек на окнах, ни кранов – ничего. Поэтому я сказал, что в голые стены въезжать не буду. В конце концов, по своему положению в российской государственной иерархии я был человеком далеко не последним: у себя дома я принимал членов зарубежных правительств, генеральных прокуроров многих стран. И тогда была сделана доводка квартиры до стандартного уровня.

Я посмотрел документы: сколько там было истрачено? Не 320 тысяч долларов, а около 80! Конечно, с точки зрения обывателя, это тоже немалая цифра, но согласитесь: она в четыре раза меньше, чем указанная в статье, и для ремонта большой и престижной квартиры вполне приемлемая!

Другое, что я сделал, – написал письмо Волошину, который возглавил комиссию по проверке моей нравственности, где попросил проверить полученные мной из газеты материалы. К чести Волошина, он вскоре прислал в Комиссию по борьбе с коррупцией Совета Федерации справку, где говорилось, что опубликованная в «Новой газете» информация не подтвердилась. Единственное «нарушение», которое было обнаружено, – что при обмене старой квартиры на новую я получил доход и с этого дохода не уплатил налоги. В приписке было сказано, что факты проверялись Главным контрольным и правовым управлением Администрации президента.

Это была чистая правда – не уплатил… Только Волошин, судя по всему, не знал, что сразу после переезда я обратился в налоговую инспекцию, где попросил внести ясность: должен ли я при заполнении декларации платить налог с разницы в стоимости квартир или нет? Мне был дан официальный ответ, что действующим на тот день законодательством такой налог не предусмотрен. Занимался по моей просьбе этим вопросом мой помощник по особым поручениям Игорь Белоусов, на допросе все подтвердивший. Придраться было не к чему.

Что касается присланных из газеты платежек, то следствие позднее выяснило, что в большинстве своем они оказались фальшивыми. Но никто так до сих пор и не разобрался, кем же они были подделаны, по чьему указанию, кто приказал разослать их в десятки газет и журналов? То, что к этому причастен «адвокат» Кузнецов, – очевидно. Но кто был кукловодом?

Вопрос, кто был заказчиком этой акции, интересовал меня очень сильно. Ведь откуда-то эти документы появились: Бородин или еще кто, но кто-то их Кузнецову вручил, кто-то же эту провокацию разработал? Напомню, эти же документы лежали и в папке у Ельцина, когда мы с ним встречались в ЦКБ 18 марта (эту встречу, как помнит читатель, я описывал в самом начале книги). Их же мне позднее показывал Путин.

При внимательном ознакомлении с присланными из газеты бумагами стали понятны и ответы на вопросы: «Кто пустил в оборот все эти документы?» и «Почему это было сделано?». По чьему-то недосмотру среди разосланных Кузнецовым бумаг находился и ответ швейцарского следователя Жака Дюкри на запрос швейцарского адвоката Бородина. Сотрудник швейцарской прокуратуры докладывал, что никакого дела в отношении «Мабетекса» в Швейцарии не возбуждалось. Но позвольте! Какое отношение имеет дело «Мабетекса» к упоминавшимся в документах квартирам, мебели и особнякам? Да никакого! Кроме одного: именно из-за «Мабетекса» вся эта каша и была заварена. А главное заинтересованное лицо в развале этого дела – «семья».

Что же касается ответа Жака Дюкри, то написал он истинную правду: никакого дела на то время Швейцария по «Мабетексу» не возбуждала. Это сделали мы – российская Генеральная прокуратура, и на основании именно нашего запроса швейцарские коллеги и производили у себя в Женеве и Лозанне столь взволновавшие Кремль обыски.

Насчет мебели истина до конца так и не выяснилась. Основу документов Кузнецова (кстати, нынешнего беглеца от правосудия, находящегося в США) составляли платежки. Наряду с «правильными» платежками о «доводке» квартиры до приемлемой кондиции, абсолютно законной, там были платежки с такими же реквизитами, но, как мне сказали неофициально, – липовые. Так вот, я до конца не уверен, а липовые ли они? То, что я мебель покупал за свои деньги, – это точно. И то, что коттеджа на Рублевке за счет Управления делами не приобретал, – это факт. Но я не исключаю, что деньги, которые мне приписывают, действительно были. Только их не потратили на то, на что они были якобы выделены, а прикарманили. То есть на бумаге все это существовало и было выписано на меня, но на самом деле кем-то украдено, присвоено. До конца этот нюанс так и не был расследован…