Текст книги "Севастополь в огне. Корабль и крест"

3

Балаклава, Крым

«Таиф» стоял на рейде Балаклавы. Узкое горло бухты было отсюда почти неразличимо. Только постоянное движение союзного флота открывало ее присутствие. Небольшие пароходы словно выходили прямо из скалы и сразу забирали левее, к Севастополю.

В кают-компании «Таифа» одиноко сидел Ньюкомб. На столе перед ним как карточный пасьянс были снова разложены обгорелые остатки его рисунков.

Ньюкомб взял в руку один из них. На нем был крупно изображен фрагмент рукоятки. То, что сначала выглядело как насечка, оказалось буквами, разбросанными по наборным кольцам стилета. Латинские, арабские и греческие литеры были беспорядочно разбросаны по всей поверхности.

Ньюкомб положил этот рисунок и взял следующий клочок бумаги с черной каймой. На нем его идеальным почерком были выписаны два слова на греческом языке: «Плакида поможет».

Ньюкомб опустил руку в карман и достал из него образок, отобранный у Якова. Оборванная цепочка закачалась и задела за край стола.

Ньюкомб вдруг что-то словно вспомнил и положил иконку рядом с греческой надписью.

В кают-компанию вошел вестовой матрос, держа в руках несколько конвертов.

Он щелкнул каблуками и доложил:

– Доставили почту, сэр!

Ньюкомб резко встал из-за стола, взял конверты. Вестовой еще раз козырнул и ушел. Но Ньюкомб этого не заметил. Он быстро перебирал конверты, и глаза его наконец-то вспыхнули от радости. Это было письмо из Лондона, от Кэтрин.

Ньюкомб попытался вскрыть его аккуратно, как это и положено, но у него не получилось. Как и все нервные люди, он всегда рвал конверт. Вот и на этот раз тот раскрыл свой бумажный зев не в том месте.

Ньюкомб смял его, вытащил письмо и начал лихорадочно читать. Сначала глаза его разгорелись, но потом стали потухать, и вскоре в них проступило разочарование.

В кают-компанию вошел Слейтер. Его проницательный взгляд сразу схватил эту перемену в лице Ньюкомба.

– Некоторые конверты надо красить в черный цвет как траурные паруса, не так ли? – наполнил кают-компанию слегка каркающий голос. – Кстати, сегодня открывается телеграфная линия. У нас будет постоянная связь с Лондоном.

– Черт побери, я сумею убедить этих тупиц! – воскликнул Ньюкомб и бросил письмо на стол.

Лицо Слейтера осталось непроницаемым. Он прошел к столу и начал отбирать свои письма. Ньюкомб смотрел на его лоснящийся затылок с тремя маленькими складочками и почему-то не мог оторваться от этих кожистых валиков. Слейтер чувствовал этот взгляд, но не оборачивался, ждал, когда Ньюкомб заговорит с ним сам.

– Сэр, считаю долгом чести сообщить вам, что пока мисс Кортни не снискала успеха в переговорах с военным министерством. Однако она надеется при личной встрече добиться большего, – наконец-то сказал Ньюкомб.

Слейтер развернулся и произнес:

– Будем надеяться на лучшее.

– Что вы намерены делать в связи с этим с моими долговыми обязательствами?

– Пока ждать и надеяться, что вы, истинный джентльмен, так или иначе рассчитаетесь со мной вовремя.

– Мисс Кортни предлагает мне свои деньги, но я вряд ли могу принять такую жертву.

– Вам виднее. Насколько я знаю, ваши финансовые амбиции далеко превзошли размеры всего состояния вашей невесты.

У приоткрытого окна, выходящего из кают-компании на палубу, остановился капитан. До него донеслись последние слова Слейтера, и он решил пока не обнаруживать своего присутствия.

– Нет! Я слишком близок к своей основной цели, – проговорил Ньюкомб.

– Вы слишком уповаете на провидение. Одно «сегодня» стоит двух «завтра». Трезво оцените ваши шансы и положение!

– Что вы предлагаете?

– Немедленно отправляйтесь в Лондон.

Черкесский аул, Кавказ

Сумерки катились холодной рекой со стороны гор на аул, крайние сакли которого серели в двадцати шагах. Лошади Али, Исы и еще трех всадников стояли мордами друг к другу, образовав круг.

– Куда ехать, вы знаете. Я все сказал. С тобой, Иса, мы встретимся послезавтра, – проговорил Али.

С крыши соседней сакли кто-то внимательно следил за всадниками.

Иса кивнул, и люди разъехались в разные стороны.

Али проводил их взглядом и развернул коня к аулу.

Все тот же внимательный взгляд с крыши сопровождал его и сейчас.

Он въехал в узкую улочку и краем глаза заметил тень, мелькнувшую на крыше. Его рука медленно поползла назад, к чехлу с винтовкой, но потом остановилась. Али улыбнулся и взялся за аркан, висевший у передней луки седла.

На крыше снова что-то мелькнуло. Али выхватил аркан и бросил его. Кто-то тихо вскрикнул.

Али потянул за веревку и подъехал к крыше, край которой оказался почти на уровне его головы. Поперек коня перед всадником свалилась Маликат, перехваченная по плечам арканом.

Али освободил ее, аккуратно поставил на землю перед собой и спросил:

– Как дела, моя красавица? Зачем ты бегаешь по крышам, как кошка, в такой поздний час?

Маликат повела плечами и заявила:

– Скажи ему обо мне, когда увидишь.

– Скажу. Если я сделаю так, то поможешь ли и ты мне?

Балаклава, Крым

Со склона балки этот край Балаклавы лежал перед пластунами, как на ладони. Они передавали друг другу маленькую подзорную трубу, принадлежавшую Биле. Больше всего их интересовала нитка железной дороги, которая здесь входила в длинный пакгауз. На другой стороне этого длинного строения с небольшими симметричными окнами была оборудована воротная система. По кругу ходили унылые ишаки, которых погоняли оборванные турки. Из ворот пакгауза появлялись и ползли под склоном балки черные вагонетки.

У дверей склада сидели два английских пехотинца. Они отложили оружие в сторону и азартно резались в карты.

Кравченко, Биля, Вернигора и Чиж лежали в винограднике как раз напротив них. Ниже пакгауза, ближе к морю, стояли палатки английского лагеря, около них шли земляные работы. На противоположном склоне торчали стволы пушек легкой батареи. Там тоже мелькали турецкие фески.

К пакгаузу, который одновременно служил складом, тянулась длинная вереница турок. Согнувшись в три погибели, они тащили на плечах огромные тюки, перехваченные канатами. У некоторых из них вместо тюков за плечами висели корзины с ядрами. Двое замыкающих несли на плетеных веревочных носилках огромную бомбу для мортиры. Конвой, состоявший из английских пехотинцев, пинками и прикладами подгонял отстающих.

– Сдается мне, попался турок как кур в ощип, – тихо заметил Чиж. – Воины!.. Они у этих раков вареных, в красных мундирах щеголяющих, в том же положении, что и ишаки! А вот сами англичане вроде регулярные, а по всему видно – сброд. Никак я этого в толк не возьму.

– Они за деньги наняты, прямо как холопы, – сказал Биля. – У них царю и отечеству за честь не служат. Поденно получают. Британцы с перекрестков отребье берут.

Тем временем в колонне турок произошла какая-то заминка. Один из них сбросил свой тюк и гордо выпрямился. К нему сразу подбежал англичанин и начал орать, размахивать прикладом. Турок все так же стоял, гордо выпрямившись и скрестив руки на груди. Англичане собрались в кучу, накинулись на него и сбили с ног. Он встал и снова выпрямился. Конвойные попытались было сами навесить на него тюк, но бунтарь сбросил его на землю и пнул ногой так, что тот полетел по склону далеко вниз. Один из конвоиров снова замахнулся прикладом, но получил такой удар в лицо кулаком, что покатился вслед за тюком. За ним отправился и второй, но остальные быстро сбили турка с ног и начали жестоко избивать его.

– Лихой какой турок, – заметил Кравченко. – Даже удивительно!

Биля посмотрел в подзорную трубу. Англичане подняли этого человека под руки и куда-то потащили.

– Это не турок, а серб. Рубаху солдаты оборвали ему, – сказал Биля.

– Это ж наш, православный! Куда они его поволокли? – спросил встревоженно Вернигора.

– Федя, по дороге сам знаешь куда сбегай, посмотри, куда его денут, – сказал Биля Чижу.

– Григорий Яковлевич, оставь ты уж этот пароход в покое, Христом Богом прошу! – взмолился Кравченко.

Но Биля ничего ему не ответил.

На пристани Балаклавы царило большое оживление. Она была полностью загромождена. Там стояли палатки и несколько временных строений, сшитых на живую нитку из теса, громоздились тюки, бочки, бухты веревок, торчали телеграфные столбы. Там и здесь темнели свежие насыпи. Грузилось судно. Проходили по мосткам навьюченные турки, подгоняемые английскими солдатами.

От одного из строений, возведенных на набережной, отходили по столбам провода. Чуть дальше они ныряли прямо в море.

В здание телеграфа торопливо вошел Слейтер.

Когда он скрылся за бочками и кучей земли, около телеграфного столба возникла голова Чижа. Осмотревшись, он, как кошка, взлетел на столб и начал срезать кинжалом провода. Медь легко поддавалась булатной стали. На срезах оставались красные заусенцы металла.

На грубо сколоченном столе стоял телеграфный аппарат, от которого отходил пучок медных проводов в хлопчатобумажной изоляции. На столе коптила керосиновая лампа. У аппарата сидел на ящике телеграфист в военной форме и отстукивал телеграмму.

На таком же ящике перед ним устроился Слейтер и диктовал:

– А также номер тысяча двести тридцать четыре от…

На лице телеграфиста вдруг отразилось недоумение. Он остановился и проверил работу аппарата.

– От шестнадцатого июля тысяча восемьсот пятьдесят третьего года, – продолжал Слейтер. – Что вы там копаетесь?

– Не уходит. Обрыв, – виновато сказал телеграфист.

Слейтер неожиданно для такого выдержанного человека вдруг вскипел от ярости и заявил:

– Так невозможно вести дела, разрази меня гром на этом самом месте!

– Сэр, этот телеграф предназначен прежде всего для отправки военных депеш! – возразил телеграфист.

– А вы сейчас можете отправить военную вместо моей? Нет? Тогда что вы тут умничаете? Да все ваши военные депеши – это те же векселя, но только с открытой датой! – Разъяренный Слейтер встал, хлопнул дверью и быстро пошел по набережной.

Едва он удалился шагов на десять, как за его спиной тенью возник Чиж и проскользнул в ту самую дверь, из которой Слейтер только что вышел.

Увидев его с кинжалом в руке, телеграфист потерял от ужаса дар речи и только силился открыть рот.

– Наше вам уважение. – Чиж приподнял папаху. – Вещицу бы мне вот эту. Дюже нужна, – проговорил он и указал кинжалом на аппарат.

Казачья станица, кубанское предгорье Кавказа

Али выехал из-за стены амбара и оказался у плетня, около которого что-то вскапывал лопатой Михайло, работник Били. Тот поднял голову, увидел всадника, бросил в него лопату, тут же как заяц отпрыгнул в сторону и зигзагами бросился бежать к дому.

– Черкесы! – заорал он.

Али спокойно увернулся от лопаты, беззвучно рассмеялся, сидя в седле.

– Михайло! Ассалам алейкум! – крикнул он вслед работнику.

Тот затормозил и осторожно оглянулся.

– Я Али, кунак хозяина твоего.

Михайло с облегчением перекрестился, но подходить обратно к плетню пока не стал.

– Ты один или нет? – спросил он.

– Один, – ответил Али.

Михайло всмотрелся во всадника, наконец-то узнал его, сплюнул в сторону и резко проговорил:

– Ты радуйся, что сейчас не прошлые времена, когда без винтовки не пахали! Так и вдарил бы по тебе с перепугу! Нету его. Под Севастополем он.

– Знаю. Хозяйку позови.

– А нету и хозяйки. Я тут набольший теперь! В монастырь она подалась, к тетке своей, значит.

Балаклава, Крым

Шагах в пятидесяти от пакгауза Кравченко, лежа на боку, возился около днища опрокинутой бочки. Закончив свое дело, он осторожно еще раз пощупал ее содержимое. Бочка была наполнена большими острыми камнями.

Английские часовые при свете свечи дулись в карты у дверей и, кроме козырей, ничем не интересовались. Кравченко еще раз все проверил и стал ждать, поглядывая на солдат у пакгауза. Один из них поднялся, встал, отошел на два шага и начал мочиться на большой камень, стараясь нарисовать на нем какой-то узор.

Кравченко отвернулся, чтобы не смотреть на это безобразие, но тут же услышал тихий стон и стук упавшего на камень ружья. Он приподнялся на локте и увидел, как Биля и Вернигора уже заносили на склад какие-то мешки. Чиж махнул рукой. Кравченко побежал к пакгаузу и едва не споткнулся по дороге о чугунную рельсу.

В кают-компании «Таифа» оплывали три свечи в канделябре, стоявшем на столе. Слейтер с длинной рюмкой портвейна в руке находился в кресле. Огоньки свечей озаряли только небольшую часть помещения. На границе светового круга, облокотившись о стол, сидел капитан с тяжелым лицом.

Слейтер сделал глоток портвейна и с интонацией человека, который устал от бесплодной дискуссии, сказал:

– Тут вам делать совершенно нечего, а я плачу отличные деньги за этот фрахт.

– Я отношусь к вам с отменным уважением, но не мешало бы и прибавить.

– Ни пенса больше того, что я сказал.

Тут из темноты донесся голос Ньюкомба:

– Кому понадобился этот аппарат и провода? – Он по своей привычке сидел в полной темноте с открытыми глазами и размышлял вслух.

– Стяжание и стремление к нему всегда весьма многообразны, – заметил Слейтер и обратился к капитану: – Сэр, вы слишком долго соображаете. Еще немного, и я аннулирую свое предложение!

– А зачем надо было убивать беднягу телеграфиста? Это не воры, – опять прозвучал из темноты голос Ньюкомба.

– Меня гораздо больше расстраивает тот факт, что связь с Лондоном, столь нужная мне, прервалась на неопределенный срок. Так вы едете со мной или нет? – спросил он Ньюкомба.

– Кому понадобились эти чертовы провода? – снова задал Ньюкомб тот же самый вопрос.

Часть третья
Мортиры Святой Марии

1

Севастополь, Крым

Распластавшись на земле и широко расставив руки, Кухаренко поддувал под огромный костер, в основном состоящий из сухих листьев. Над ним на растяжках был закреплен небольшой холщовый монгольфьер. Мощные легкие полковника работали как мехи, дым повалил бодрее.

Тут около Кухаренко появился Петр и доложил:

– Ваше высокоблагородие, к вам человек некий просится, с лица вроде барин, а одет как мужик.

– Чего хочет? – спросил Кухаренко и так дунул, что Петру пришлось отогнать от лица горящий пепел.

– Просит личной встречи.

Кухаренко поднялся на ноги.

– Веди его. Да слив мне дай моченых.

– Сюда прикажете подать?

– Твоего полубарина сюда давай, а сливы – в хату.

Петр отправился к воротам, а Кухаренко снова принялся дуть в огонь. За его спиной раздались тихие, вкрадчивые шажки. Полковник повернул голову и увидел лаковые сапожки.

Он снова вскочил на ноги и осмотрел визитера. Тот стоял, почтительно повернув голову набок, и преданно смотрел ему прямо в глаза. Это был тот самый человечек невысокого роста, у лавки которого Чиж так удачно продал стилет Ньюкомба. На нем красовалось нечто вроде длинного холщового пальто, из-под которого торчал довольно грязный пиджачок. На голове у него был клетчатый картуз.

– Что тебе… вам угодно? – спросил Кухаренко.

– Я в некотором роде негоциант, попросил бы вашего внимания. Мне известно, что вы есть большой охотник до голубей, – сказал Соломон, снимая картуз.

– Да ты толком скажи, чего тебе треба, добрый человек? – спросил его Кухаренко.

Соломон достал из-за пазухи великолепного турмана. Полковник мгновенно оценил все великолепные стати птицы.

Из-за спины негоцианта выглянул Петр. На его длинном лице тоже выразилось понимание птичьей красоты.

– Не изволите ли купить? – шаркнув ножкой, спросил Соломон.

– Ага! Хорош! – заявил Кухаренко. – А ну пойдем! Тебя как звать-то? – бросил он Соломону и широкими шагами направился к голубятне, стоявшей в глубине сада.

Визитер посеменил за ним.

Монгольфьер тем временем задрожал на растяжках, наполняясь дымом, но Кухаренко уже и забыл о нем.

– Соломоном, ваше благородие. Состою при разных торговых делах. А голубиной гоньбой с детства интересуюсь. Еще отец мой был охотник.

– Ты из иудеев, что ли?

– Доподлинно знать не могу.

Кухаренко даже остановился от такого странного ответа.

– Как так?

– Я подкидыш.

– А что ж ты про отца говоришь?

– То приемный мой родитель.

– Так ты православный?

– Точно так. Крещен в православную веру.

Кухаренко подошел к голубятне.

– Давай сюда своего турмана, Соломон, премудрая голова!

Окрестности Балаклавы, Крым

Земляная тюрьма, устроенная в расщелине между двумя валунами, была похожа на большую нору. Сверху ее перекрывали камни и бревна, а выход преграждала деревянная решетка. В углу около нее сидел мужчина. Послышалась английская речь, и он резко прервал свое занятие, для которого лишние свидетели явно были ему не нужны.

Этот человек отодвинулся в глубь своей тюрьмы. Его лоб пересекали две ссадины, щека опухла. Когда все стихло, он вернулся обратно, еще раз прислушался, поднял с земли острый камень, недавно брошенный им, и продолжил перетирать толстую веревку, которой были скреплены деревянные прутья решетки.

Над верхним ее краем свесилась голова Чижа. Человек от неожиданности замер и довольно глупо уставился на нее.

– Здорово дневали. По-русски понимаешь? – осведомился казак.

– Понимаю.

– Ноги целы?

Арестант кивнул.

– А зовут тебя как?

– Даниил.

Рядом с Чижом появился Вернигора и сказал:

– За нами, Данила, сейчас пойдешь, если тебе на цепи сидеть надоело!

Пластуны спрыгнули на камни перед решеткой, и через несколько секунд веревка, которую целый день перетирал Даниил, была срезана.

Чиж выглянул из-за камня и быстро спрятался обратно, потом оглянулся и увидел пустое измятое жестяное ведро, валяющееся на земле. Он поднялся на ноги и со всей силы ударил по нему ногой. Ведро с грохотом покатилось по склону. Даниил даже изменился в лице от изумления, но Чиж уже тащил его за собой.

Внизу вздрогнул английский часовой, повернулся на звук и попытался понять его источник. Чиж, Даниил и Вернигора проскочили за его спиной и побежали правее вниз по склону. Англичанин обернулся на звук сорвавшегося камня тогда, когда пластуны были уже шагах в тридцати от него, вскинул ружье, прицелился. За мгновение до выстрела Чиж и Вернигора упали на землю, увлекая за собой и Даниила. Пуля прошла выше и отскочила от камня, оставив на нем свинцовую полосу.

Казаки и Даниил выбежали из виноградника на открытое место. За их спинами были слышны крики погони и треск обрываемой лозы. По винограднику пробирались несколько английских кавалеристов. Даниил все время тревожно оглядывался.

– Вперед гляди, под ноги! – выкрикнул Чиж.

На краю поляны, за виноградником, показался пакгауз. Из открытых настежь дверей его выбежали несколько ослов. Сначала они понеслись прямо по рельсам, подскакивая и спотыкаясь, потом свернули в сторону и исчезли за насыпью. Один из них задержался, недовольно прокричал напоследок свое «и-а» и скрылся на противоположной стороне, в винограднике.

Пластуны тем временем добежали до небольшой ложбины, резко остановились, уложили в нее Даниила, а сами вдруг сели рядом, спиной к преследователям. На открытое пространство перед пакгаузом теперь вырвались и кавалеристы.

Даниил в ужасе приподнялся, но Чиж опять ткнул его лицом в землю и рыкнул:

– Лежи, тебе говорят!

Удивленные кавалеристы перешли с галопа на рысь и опустили сабли.

– Попались! – громко сказал один из них.

Казаки сидели прямо перед мешковиной, присыпанной землей. Вернигора бросил взгляд через плечо и сдвинул ее в сторону. Показался целый арсенал, состоявший из двух пластунских штуцеров и шести английских винтовок.

Кавалеристы, весело гарцуя, подскакивали к пластунам. За ними показались бегущие пехотинцы.

Вернигора еще раз глянул назад. До англичан оставалось десять шагов. Пластуны взялись за оружие, развернулись, упали на спину и дали один за другим два залпа по кавалеристам. Англичане с воплями посыпались из седел. Чиж и Вернигора встали на колено и сделали еще по три выстрела. Шесть человек упали, а остальные от неожиданности бросились назад, к винограднику.

Казаки поднялись, кинулись ловить коней и вскочили в седла.

Вернигора свистнул Даниилу, тот встал. Пластун направил на него коня, подхватил с земли и помог сесть за ним, на круп.

Пластуны с седел собрали оружие и уже мчали к пакгаузу, когда из виноградника стали снова выбегать англичане, вскидывая стволы.

Вернигора, Чиж и Даниил спрыгнули с коней у дверей пакгауза. Чиж вытащил из седельной сумки револьверы, срезал кинжалом подпругу и дал лошади ладонью по крупу. Седло перевернулось и упало на землю. Лошадь, разгоряченная стрельбой, высоко подняла голову и, потряхивая гривой, поскакала обратно к виноградникам.

Слева от дверей склада лежал Кравченко и держал руку на замыкателе, сделанном из ключа английского телеграфного аппарата, украденного для него Чижом. У дверей провода ныряли куда-то под землю. Напротив Кравченко, справа от двери, готовился к бою Биля, проверял свои револьверы. Рядом с ним упали на землю нагруженные оружием, задыхающиеся и мокрые от пота Чиж, Вернигора и Даниил.

Из виноградника показалась колонна английской пехоты. Пластуны позволили ей выйти на открытое пространство перед пакгаузом и дали залп. Несколько человек упали, но все остальные упорно шагали прямо на ворота пакгауза. Пластуны стремительно перезаряжали штуцеры.

– Братцы, мне дайте пистолет! – взмолился Даниил.

Но казаки были слишком заняты, чтобы ему отвечать. Стучали молотки, вбивающие штуцерные пули в нарезы. Английская пехота перешла на бег.

В это время Ньюкомб бережно раскладывал в палатке свои вещи. Было видно, что устроиться он собирается изящно. В палатке стояли походная койка, секретер красного дерева и даже китайская ширма. Ньюкомб склонился над большим кожаным саквояжем, когда грянули отдаленные выстрелы. Немного подумав, он захлопнул саквояж и вышел посмотреть, что там стряслось.

У палатки выстрелы были слышны лучше. Они нарастали с каждой секундой. В клетке, находящейся рядом с палаткой, яростно залаяли псы Ньюкомба.

Кравченко слегка прищурился, кисть его руки, до этого слегка поглаживающая замыкатель, замерла. Он еще раз глянул на врага, чуть выждал и замкнул цепь. Слева и справа от колонны англичан сработали камнеметные фугасы, то есть ямы и бочки с камнями, под которыми был заложен пороховой заряд.

Колонна англичан была разнесена в клочья. Нечеловеческие вопли раненых и контуженых солдат смешались с грохотом камней, часть из которых ударила по пакгаузу. Один из них попал точно в открытые ворота и снес перегородку за спиной пластунов в тот момент, когда они уже хотели вскочить на ноги.

– Ты нас не угробь, Степаныч! – крикнул Биля Кравченко.

– Да, маленько промазал, – заявил тот и тоже вскочил на ноги.

Внутри пакгауз представлял собой анфиладу помещений, прорезанную коридором, по которому шли рельсы железной дороги. Пластуны пробежали по ним вперед и заняли новую позицию в глубине здания. Кравченко и Биля подняли с земли концы двух толстых веревок и встали по обеим сторонам прохода. Чиж и Вернигора за их спиной снова перезаряжали оружие.

– Мне что делать, братушки? – спросил Даниил.

Вернигора кинул Даниилу зарядную сумку.

– Снаряжай!

Даниил уверенно взял в руки английскую винтовку и умело начал заряжать ее. Пластуны одобрительно переглянулись. Чиж взял револьвер и пустил его по доскам пола в сторону Даниила. Тот поднял голову на звук, благодарно улыбнулся и сунул оружие за широкий пояс.

Ньюкомб с револьвером в руке бежал на звук выстрелов. Набережная осталась позади него, как и разномастная группа, состоявшая из турок и англичан, которые старались не отстать от своего предводителя. Ньюкомб двигался быстро, ровно, ставил ногу правильно.

На набережной продолжалась суета. Полуодетые пехотинцы выбегали из палаток, другие бросали кирки и лопаты, хватались за оружие. Проскакала в противоположную сторону конная артиллерия. Пушки грохотали по разбитой мостовой.

Англичане уже не решались маршировать колонной к пакгаузу. Теперь они крались к нему неровными цепями. Первая из них залегла шагах в пятидесяти от его дверей, распахнутых настежь. Англичане вскочили и с боевым кличем бросились вперед, надеясь быстрее преодолеть пространство до пакгауза. Однако их бодрые возгласы тут же сменились воплями боли. Острые трехконечные кованые шипы пробили насквозь один английский сапог, затем второй, третий.

Чиж и Кравченко ухнули и разом дернули за свои веревки. Над землей у пакгауза поднялись рыболовные сети. Англичане путались в них и падали на землю. Они самыми разными частями тела нарывались на шипы, пронизывающие красные мундиры.

В дверях склада снова появились пластуны и дали залп по англичанам, барахтающимся в сетях. Чиж и Вернигора положили штуцеры себе под ноги и разрядили револьверы по тем солдатам, которые еще не повисли на веревках и пытались уйти назад.

Ньюкомб, выбежавший на поляну левее виноградника, успел застать этот акт драмы, увидеть, как пластуны снова отскочили в глубину пакгауза. Билю и остальных своих старых знакомых по «Таифу» он узнал сразу. Радость вспыхнула в его льдистых глазах. Он достал из кармана свисток и дал команду «ко мне!». К нему стали стекаться пехотинцы, уцелевшие в первой атаке на пакгауз.

У ворот в конце пакгауза Кравченко что-то переливал из огромной стеклянной бутыли в ведро. Пластуны перезаряжали оружие около вагонеток.

Биля загнал пулю в ствол и спросил:

– Готово ли?

– Да, в самый раз будет, – ответил ему Кравченко, схватил ведро и забежал в одно из помещений пакгауза.

Биля склонился над вагонеткой, быстро укладывал что-то внутри ее.

У входа на склад теперь были слышны командирские свистки и гул накапливающихся сил противника. Зажужжали пули, расщепляющие доски перегородок.

Кравченко бежал обратно уже без ведра.

– С богом, Григорий Яковлевич! – крикнул он есаулу.

Тот легко, как пушинку, поднял огромную кувалду и двумя ударами разнес ворот, устроенный на чугунке. Набирая ход, по естественному уклону вниз, к дверям склада, покатилась вереница вагонеток.

Англичане под командой Ньюкомба уже осторожно подходили к самым воротам, когда услышали какой-то грохот. Ньюкомб посмотрел на рельсы и убедился в том, что они мелко дрожали. Он остановился, сделал полшага вправо и бросил взгляд внутрь пакгауза. Лицо его изменилось.

– Назад! – крикнул он, но было поздно.

Из дверей показались несущиеся вагонетки. Они сбили с ног и перекалечили с десяток англичан, а потом шагах в тридцати от пакгауза ударились о завал. Здесь на рельсы были положены бревна и большие камни. Вагонетки взгромоздились одна на другую, стали заваливаться набок.

Последняя из них, над которой колдовал Биля, накренилась, но не упала. Над ней показался легкий дымок. Англичане снова прихлынули к полотну железной дороги. В это время вагонетка все-таки завалилась набок, и из нее выкатились ручные гранаты с догорающими трубками.

Раздался свисток Ньюкомба, а затем и его крик:

– Назад, черт вас побери!

Но он опоздал. Гранаты одна за одной стали взрываться в самой гуще англичан, которые запоздало разбегались в разные стороны, получая осколки в спину.

Пластуны уже уходили в пролом, пробитый ими в стене за воротом, когда Биля услышал крик Ньюкомба. Он сначала замер в проходе так, что Кравченко натолкнулся на него, потом развернулся и, на ходу примыкая штык к штуцеру, бросился на этот голос.

– Куда? – только и успел крикнуть Кравченко.

Лицо Били было перекошено, штуцер с примкнутым штыком он держал в одной руке. Вслед за ним мимо пробежал Даниил с пистолетом в руке.

К пакгаузу на рысях подходила английская конная батарея. Лошади, помахивая хвостами, тащили за собой двадцатичетырехфунтовые орудия. Упряжки заложили дугу. Стволы пушек развернулись к дверям пакгауза.

Кравченко догнал Билю у входа, когда тот уже увидел Ньюкомба. Пластун упал на спину есаула как волкодав и с неожиданной для него силой всем своим весом прижал его к земле. Ошеломленный Даниил едва успел отскочить в сторону.

Кравченко тоже увидел Ньюкомба и теперь понимал, в чем дело.

– Что ж ты делаешь? Все дело загубишь! – яростно прошипел он в ухо Биле.

На другой стороне, у пролома, Вернигора и Чиж тоже не сразу поняли, что им делать. Они оказались лицом к лицу с новым отрядом англичан, подошедшим с тыла. Вернигора осадил одного из пехотинцев прикладом, выстрелил и бросился обратно в пролом. Чиж дважды пальнул из револьвера и тоже прыгнул обратно, внутрь пакгауза. Оттуда он еще дважды выстрелил, и англичане подались обратно. Чиж и Вернигора побежали по рельсам в другую сторону, к воротам.

– Отрезали нас, туда не пройдем, – бросил Вернигора, занимая позицию у дверей.

Чиж на другой стороне уже водил стволом штуцера, выбирая цель.

Кравченко отпустил Билю. Тот, тяжело дыша, поднялся на колено, пришел в себя и поглядел вперед, оценивая обстановку.

Английская пушка смотрела теперь прямо в двери пакгауза. В ее ствол пушкарь досылал банником картуш с картечью.

Пластуны лежали неподвижно. Их тела и нервы были напряжены до предела.

– Сухопарый гад на мушке у меня, – сказал Чиж.

– Примкнуть штыки! – раздалась команда Били.

Чиж сплюнул, завалился на бок и снял с пояса клинок. Вернигора уже примыкал такой же к своему штуцеру.

– Держись меня! – бросил он Даниилу.

Атака пластунов была ошеломляюще быстрой. Прислуга орудия повалилась сразу. Звуки выстрелов уже догоняли падение тел. Казаки расчистили себе путь в короткой штыковой атаке, оставили за собой с десяток трупов, ушли вверх и влево за склон. Этот скоротечный бой занял не больше пяти секунд.

– За ними! – крикнул Ньюкомб.

Но никто уже не торопился выполнить эту команду.

К Ньюкомбу подошел сержант и почтительно остановился поодаль.

– В лес, за этими дьяволами?! Сэр, вы какого полка будете? Я что-то вас не узнаю, – мрачно сказал он, поглядывая на трупы и раненых.

Пластуны лежали теперь за гребнем горы. Даниил кашлял от усталости, и Вернигора зажимал ему рот.

– Не закончили мы свои дела, – отдышавшись, сказал Кравченко.

– Даст бог, твоих подарочков им хватит, – ответил на это Биля.

– А ежели нет? На счастливый случай теперь будем надеяться? Ворот этот они за два дня обратно к месту поставят, да и вся недолга! Весь припас у них цел будет! Не ожидал я от тебя такого, Яковлевич! Ты кровную месть черкесам оставь! Пусть они ею занимаются. Да и про пароход этот забудь!

– Осталось у тебя еще чего?

– Да уж не без того!

– Вишь ты, а пароход наш уплыл без этого, стало быть, сухопарого поганца. Морда у него мерзкая, прямо как у борзой собаки, – меланхолично заметил Чиж.

– Так и загрыз бы его! – отозвался на это Вернигора.

– Чтоб я этого и не слыхал более от вас! – грозно сказал Кравченко. – Сейчас мы назад вертаемся, будем палить их интендантство. Так ведь, есаул?

Биля согласно кивнул и сказал:

– Но подходить не станем. Их там теперь как шершней набралось. Слышите, гудят-то как!