Текст книги "Второй вариант"

Выпроводив Савина, Давлетов тоскливо поглядел на телефоны. Многое зависело от звонка Арояна, улетевшего в геологоуправление. Может быть, все – чепуха, может быть, заморозили распадок по стратегическим соображениям? Он хотел, чтобы так и было. Тогда сами собой отпадут все сложности, и совесть будет спокойна.

Замполит обещал пробиться на связь без задержки. Если управление открывается в девять, то мог бы уже и позвонить.

В эту самую минуту затрезвонил «город». Давлетов чуть помедлил, прежде чем снять трубку. А сняв, услышал, чего уж никак не ожидал, голос Дрыхлина. Отдаленный сотней бамовских километров, он звучал так, будто Дрыхлин говорил из соседней комнаты. Такая редкая вдруг объявилась слышимость.

– Я приветствую вас, Халиул Давлетович, – мягко говорил он. – Как живете-можете? Как спалось после блуждания по тайге?

– Все нормально, – сухо ответил Давлетов и стал ждать продолжения.

– Без дела звоню, дорогой Давлет-паша. Соскучился. Все-таки две недели из одного котелка хлебали. – И не дождавшись ответной реакции, спросил после паузы: – Как там наш молодой друг себя чувствует?

– Вы имеете в виду товарища Савина?

– Ну а кого же еще? И бросьте официальничать, Халиул Давлетович: «товарищ Савин», «товарищ Дрыхлин». Так, как там наш неуемный Женя?

– Думаю, что с ним все в порядке.

– Не стругали его за охотницу?

Давлетов смутно почувствовал, что неспроста звонит Дрыхлин, что все же его что-то беспокоит, наверное, та соболиная история. Совсем неспроста. Значит, бывалый и уверенный Дрыхлин тоже может чувствовать неуверенность. От этой мысли возникла даже какая-то мстительная удовлетворенность, появилось желание уколоть, позлить «представителя». И он ушел от вопроса и спокойно, все тем же бесстрастным голосом сообщил:

– А ведь прямая есть, товарищ Дрыхлин.

– Какая прямая, товарищ Давлетов? – сыронизировал тот.

– Та, что соединяет основания подковы и за которую могут дать премию.

– Откуда она взялась? – уже без иронии спросил Дрыхлин.

– Савин нашел.

– Ну, если Савин… Тогда вы верите в сказки, Халиул Давлетович.

– Не сказки. Я вчера сам осмотрел ее.

– И убедились?

– Убедился.

– В таком случае поздравляю! Не вас, а Савина. Вам еще предстоит сражаться с Прокопчуком.

– Не понял вас, товарищ Дрыхлин.

– Вы многого не понимаете, Халиул Давлетович. Прокопчук – автор проекта этого участка. И, конечно, он не захочет признавать брак в своей работе.

– Мне до Прокопчука нет дела.

– Мне тоже. – Дрыхлин говорил весело и беззаботно, так, во всяком случае, слышалось, подсмеивался тихим смешком. – Мое дело, Халиул Давлетович, – готовая продукция. И без брака. И чем дешевле она обходится, тем лучше.

– А вы знаете этого Прокопчука? – спросил Давлетов.

– Что, заело? Уже и дышать тяжело? Знаю, дорогой мой, знаю. Из вашего же брата – военный железнодорожник.

Если поначалу фамилия Прокопчука не вызвала у Давлетова никаких ассоциаций с прошлым, то после этих слов он неожиданно для себя и с уверенностью решил, что в Гипротрансе тот самый бывший майор Прокопчук, под началом которого он служил больше четверти века назад. Когда служебные пути-дороги развели их, до Давлетова еще доходили слухи о бывшем начальнике, о том, что тот быстро и крупно шагал по служебной лестнице. Получил подполковника и вскоре был выдвинут в управление то ли на полковничью или даже чуть ли не на генеральскую должность. А потом с ним произошла какая-то темная история, вроде бы шибко вольно распорядился материальными средствами, отпущенными на прокладку тоннеля. Прошел даже слух, что его исключили из партии и уволили из кадров. Но Давлетов доподлинно ничего не знал и, насколько слухи соответствовали истине, не ведал. Да и не считал себя вправе интересоваться.

– Давно он в Гипротрансе? – спросил он.

– Давненько, Халиул Давлетович. Мужик злой и решительный. И не очень жалует своих бывших сослуживцев…

Значит, он. Значит, снова сводит их судьба. И Давлетов невольно почувствовал робость, поежился, словно еще носил лейтенантские погоны. Опять увидел зеленый взгляд со злыми бесенятами и услышал презрительный голос, обозвавший его дураком… Но, поежившись, тут же расправил плечи: какое отношение к нему имеет Прокопчук? Да никакого! И он сам давно уже не тот Давлетов, чтобы бояться окрика и прятать свое мнение… А давно ли?…

– До свидания, товарищ Дрыхлин, – прервал он добродушный голос в трубке, приглашавший его в гости, а главное – в парилку, почти персональную, с предбанником, где вешалки – рога изюбра, и с комнатой отдыха, в которой стоит медный самовар и дожидаются гостей узорные синие фужеры не для чая.

Дрыхлин запнулся на полуслове, однако распрощался, не меняя приветливого тона и не забыв про Савина:

– Передайте привет юному Жене и пожелание подольше оставаться холостяком. Он мне сразу пришелся по сердцу…

Закончив разговор, Давлетов укорил себя за нелюбезность. Но тут же подумал, что любезничать ни к чему со всякими, даже если они и наделены полномочиями. Подумал, и весело ему стало – самую малость, где-то внутри, под оболочкой бесстрастности. И не то чтобы весело, просто он явственно ощутил, как ослабли в этот миг невидимые ремни, постоянно стягивающие на службе все его поступки и даже мысли.

И все же звонка от Арояна он ждал в душевной неуютности. Входили и выходили подчиненные со своими служебными заботами. Было как раз «командирское время», то есть установленные Давлетовым часы, когда он сам себя обязал сидеть в кабинете, чтобы люди не дергались целый день за командирским указанием или подписью. Прежде чем подписать бумаги, подготовленные подчиненными, Давлетов прочитывал их от строчки до строчки, делал пометки и поправки, особенно на исходящих. Он считал, что жесткий часовой регламент дисциплинирует людей, приучает их быть пунктуальными. И сам старался быть пунктуальным даже в мелочах.

Однако сегодня бумаги казались Давлетову не столь важными и нужными, как обычно. Важнее и нужнее был звонок от Арояна. Давлетов ждал его каждую секунду. И когда телефон наконец звякнул, он поспешно выпроводил командира хозяйственного взвода, выделив ему людей на разгрузку угля.

Голос Арояна был чуть слышен, но главное Давлетов уловил: с геологами все чисто, и теперь Ароян займется своими замполитскими делами, поищет по магазинам ватман, краски, ситец для лозунгов… Это для Давлетова тоже все было второстепенным. Надежды на отступление больше не оставалось. Один путь – вперед, и первый шаг на нем представлялся Давлетову не самым легким – доложить полковнику Мытюрину о своем решении свернуть работы в сторону Юмурчена.

Он покосился на белый телефон, самый неприятный из трех стоявших на столе. Его приглушенный звонок всегда вызывал в Давлетове неосознанную тревогу. Тяжело вздохнул, снял трубку и попросил соединить с «Короедом». Странный позывной был, что-то неприятное чудилось Давлетову в его звучании. Словно даже звонки могли незаметно и исподволь подточить его и без того не очень прочное положение. Не очень прочное – по причине возраста. Давлетову уже стукнуло полвека, значит, могли и уволить со службы: выслуга есть, пенсия есть. А уходить из армии ему никак не хотелось. Привык к своему колесу, к походной жизни и вечному беспокойству. Даже не видел себя на каком-либо ином поприще, в ином коллективе. Не сидеть же ему в пятьдесят сложа руки! И не только потому, что надо зарабатывать. Хотя от этого тоже никуда не деться, приходится помогать дочери с внуком, которые остались одни. Давлетов вообще пугался безделья. Сколько на его памяти прошло людей, энергии которых он даже удивлялся. Стоило им снять погоны и уйти на покой (а некоторые еще и радовались, что наконец-то будет возможность заслуженно отдохнуть), как, глядишь, года через два-три тюкнул инфаркт или появилась другая какая болячка. И являются друзья по службе с поминальным словом и недоумением: поди же ты, а какой крепкий мужик был!

Втайне Давлетов желал и очень сильно надеялся получить на погоны третью звезду. И хотя сроки у Давлетова вышли, но полковник Мытюрин не спешил ставить свою подпись на представлении к званию. А недавно, в один из своих внезапных, как обычно, наездов, сказал:

– Перевыполните полугодовой план хотя бы на один процент – в тот же день подпишу.

О плане были все мысли Давлетова, и не только из-за очередного звания. План определял все, ради чего жили, не спали ночами, рвали землю и скрупулезно подсчитывали кубометры грунта… «Нет, не ради плана поправил себя Давлетов, – ради будущей железной дороги, которую величали стройкой века». Но, в принципе, это одно и то же: дорога и план. Она не будет сдана в срок, если провалится план.

А одно ли и то же? В каких-то частных случаях, может, и нет. С этой савинской прямой, например… Если ее принять, месячный план по земле сорвется, это уж точно. Уйдет время на геодезическую съемку, переброску техники… И в то же время прямая, конечно же, работает на дорогу. К концу года выигрыш в сроках и экономия станут реальностью. Экономия будет и позже, когда участок пойдет в эксплуатацию. Двух мнений тут быть не может, и Савин, светлая голова, сразу увидел это.

На свой страх и риск Давлетов уже отдал распоряжение буровзрывникам – подготовить промежуточный фронт работ для землеройного комплекса. А Коротееву – чтобы готов был передислоцироваться на Эльгу… Распоряжения отдал, а разрешения отойти от проекта еще не получил. Да и получит ли?

Мытюрин был на месте. Ответил, как всегда, вежливо и, как всегда, с вопросом:

– Здравствуйте, товарищ подполковник. Сколько кубов?

Давлетова пугала металлическая вежливость начальника, она подчеркивала должностное расстояние, разделявшее их. И в то же время была для него образцом общения с подчиненными. Не отдавая себе в том отчета, он невольно стремился взять такой же тон с окружающими. Так уж, видно, ведется, что человек обязательно хочет быть похожим на кого-то, чаще всего на того, кто стоят над ним, и так же бессознательно копирует не только хорошее, но и дурное.

К разговору с Мытюриным Давлетов всегда готовился загодя, зная, что тот любит конкретные и лаконичные доклады. И теперь назвал без запинки общую, в целом благополучную цифру и отдельно – по каждому землеройному комплексу.

– Что с Коротеевым? – спросил Мытюрин. – Почему вот уже второй месяц он еле-еле сводит концы с концами?

– Техника износилась, – замирая, ответил Давлетов.

– Еще не подошли сроки, чтоб износиться.

– Он не жалел технику, потому ходил в маяках. Выжимал из нее сверх всяких возможностей.

– А вы куда смотрели?

И опять, замирая, но с той же веселящей злостью, что и в разговоре с Дрыхлиным, Давлетов ответил и сам удивился своему спокойному голосу:

– Туда же, куда и вы. В план.

На том конце провода установилось молчание, что совсем было не в правилах Мытюрина. Затем оно прервалось протяженным и металлическим:

– В пла-ан?

– Так точно.

– А завтра вы не собираетесь выполнять план?

– Собираемся.

– А что думаете делать с техникой Коротеева?

– Дал им команду прекратить работы на трое суток и заняться ремонтом.

– А о запчастях подумали?

– Посоветовал им то же, что и вы мне: «Проявляйте инициативу и используйте местные резервы».

– Какая муха вас сегодня укусила, товарищ Давлетов?

На какое-то мгновение тот смешался, но пересилил себя и даже позволил пошутить, на что никогда бы не решился прежде.

– Бамовская.

– Ну-ну, Халиул Давлетович. План за вас никто выполнять не будет. Сколько за последние три дня отсыпал Синицын?

– Он передислоцируется.

– Он уже передислоцировался. По вашему же донесению.

– Мы сворачиваем работы в сторону Юмурчена.

– Я не шучу, товарищ Давлетов.

– Я тоже не шучу.

– Как понять ваши слова?

– Мы нашли прямую и можем выйти на Эльгу кратчайшим путем.

– Что за прямая, Давлетов? Откуда она взялась?

– На карте распадок не просматривается. Но старший лейтенант Савин прошел по нему. Распадок подходит по всем параметрам.

– Сомнительно это все и скоропалительно. И вообще, я вас не узнаю, Халиул Давлетович.

Опять на том конце провода возникла пауза, и у Давлетова появилось такое же ощущение, как много лет назад, когда он строил свой злополучный мост и шел утром на объект с желанием удивить, сказать о себе вслух, громко, чтобы все почувствовали, что он что-то стоит и что-то значит. И сразу в нем что-то тоненько заныло, рождая неуверенность и плохое предчувствие. Телефонное молчание начало давить на него. И он не выдержал, произнес:

– Прошу вашей санкции на мое решение.

– Никакой санкции не будет. Вы – руководитель, вы и решайте. И отвечаете вы. Гипротранс поставили в известность?

– Никак нет.

– Вдвойне легкомысленно поступили.

– Я только что собирался звонить…

– Не надо никуда звонить. Здесь находится автор проекта. Уже собирается улетать. Я сообщу ему. И имейте в виду, полугодовой план за вами. С вас его никто не снимет, – не прощаясь, положил трубку.

Давлетов, наверное, впервые почувствовал, что в кабинете жарко. Он никогда не открывал форточки, и его стараниями теплотрассу утеплили сверх всякой меры. В других бамовских поселках было известно, что здесь самые теплые дома. И все, кто жил в них, тоже это знали и с гордостью говорили об этом. Только никто не связывал зимнее тепло с фамилией Давлетова, думали, так оно и положено, думали, повезло. Просто Давлетов намерзся за свою долгую службу. Бывало, что всей семьей укладывались на ночь на одну кровать, в шубах, в шапках и валенках, укрываясь двумя ватными одеялами. Это когда теплотрассу сдавали с браком, и она выходила из строя, не выдержав сибирских холодов. И для себя он решил когда-то, что тепло на северных стройках – это все. Скрепя сердце и с полным сознанием своей правоты подписал акт на списание пришедшего в негодность утеплителя, хотя он пошел на двойную обкладку теплотрассы.

Давлетов распахнул форточку и встал перед нею, вдыхая морозный воздух. Почувствовал себя разбитым и уставшим. Присесть бы, отдохнуть бы – некогда и некуда. Будто свернул на незнакомую тропу, чтобы сократить путь. А она оказалась на плывуне – зыбкой и ненадежной. Ходят по ней, конечно. Но ведь бывает, что и проваливаются.

Он не понял, как отнесся Мытюрин к его решению. Раньше всегда было проще: дают команды – выполняет. И сам того же требовал от подчиненных. Только с Савиным не получалось. Чуть ли не с первого дня учуял он внутреннее сопротивление в нем, скрытое несогласие с тем, что говорил Давлетов, хотя и не выраженное поначалу внешне. И чувствовал, что это до поры до времени, что выскажется Савин наособицу, как поднакопит убежденности. Так и случилось, когда он впервые выехал на трассу к Коротееву.

Все в жизни завязано, затянуто в один узел. Может, и Коротеев был прав в чем-то. Кому-то надо было на первых порах показать потолок, осветить его, как маяком, чтобы потянулись на этот свет другие… Думая так, Давлетов оправдывал себя, потому что знал: по большому счету не прав. А к Савину притерпелся. Даже стал ждать от него чего-то непривычного, смирившись с этим, потому как решил, что у него светлая голова. И вот сам сейчас разговаривал с Мытюриным так же, как и Савин с ним, с Давлетовым. Вроде бы тоже превратился в такого же мальчишку без оглядки, лишенного каких-либо житейских соображений. Разговаривал, переламывая себя, вопреки себе и с загадом наперед.

И Коротеев, и Синицын сегодня бездельничали. В этом сказалась половинчатость решения Давлетова. Только в ходе разговора с Мытюриным он понял, как надо было поступить: Синицыну начинать отсыпку немедленно, а Коротееву выходить на Эльгу и не мешкая разворачивать работы, чтобы идти навстречу Синицыну.

Давлетов снял телефонную трубку, связывающую его с радиостанцией. Услышал:

– У аппарата прапорщик Волк.

Давлетов представил цыганистого кучерявого Волка, расторопного и нахального, умеющего не только петь и играть на гитаре, но и сутками работать. Представил и сказал:

– Я иду к вам. На связь Коротеева и Синицына. Срочно!

– Будет сделано! – весело ответил прапорщик, и Давлетов точно знал, что с тем и другим связь будет обязательно, в противном случае Волк стал бы Красной Шапочкой.

Как и было заказано, первым в эфире появился Коротеев.

Давлетов сухо и четко объяснил ему:

– Заканчивайте ремонт. Бригаду, которую выбросили в сторону Юмурчена, снимите. Перебазируйте на Эльгу. Квадрат сорок девять. Пункт – зимовье охотника.

– Товарищ подполковник! – пророкотал Коротеев. – Я шел…

– Выполняйте, товарищ Коротеев!

– Есть!

Синицын в ответ на распоряжение начать отсыпку земляного полотна в сторону Эльги сказал:

– Я уже начал готовить подъездные пути к карьеру.

– Очень хорошо, товарищ Синицын. Геодезисты вернулись?

– Вернулся Богатырев. Доложил, что ставят пикеты.

– Хорошо.

– Получили «добро», товарищ подполковник?

Давлетов уловил в голосе Синицына неофициальную нотку, непривычную в их разговорах. Это приятно пощекотало его, и он сам почувствовал расположение к Синицыну, про которого уже давно решил, что он мужик – себе на уме. И вроде бы приблизился к нему, разгадав в нем единомышленника. Ответил приязненно, без обычной сухости:

– А разве вам, товарищ Синицын, мало моего «добро»?

– Вполне достаточно, Халиул Давлетович.

И по отчеству, как помнил подполковник, тот назвал его впервые. И словно снял этим часть тяжелой ноши с его души.

– С Богом! Так говорили в старину, – несвойственно для себя закончил разговор Давлетов. И услышал тоже несвойственное Синицыну «спасибо». И снова – «Халиул Давлетович».

Некоторое время он постоял у открытой форточки. Сквозь припорошенное стекло был виден деревянный короб теплотрассы, дощатый забор, воздвигнутый по его приказу, чтобы военный городок имел надлежащий вид; кусочек здания, в котором помещались библиотека и книжный магазин. А за всем этим темнела Соболиная сопка; багульниковые и шиповниковые заросли на ее склонах, узорные и недвижимые, дышали покоем и вечностью. Давлетов вдруг поразился сам себе: как это он хотел свести такую красоту? Разве можно убрать по своему хотению то, что природа предназначила человеку? Можно-то можно. Все можно. А потом кто-то с честными глазами спросит: зачем? Райхан тогда тоже спросила: «Зачем?» Сказала: «Ты с ума сошел!»

Он отошел от окна, сел в кресло, оглядел аккуратно прибранный, без единой соринки стол, уставленную аппаратами телефонную тумбу. «Позови ко мне Савина, телефон!»

В кабинете было тихо и тепло. Пустые стулья выстроились у стены в ряд, как солдаты. За стеклянными дверцами шкафа алели обложками три диплома, знак признания заслуг коллектива на разных этапах шестилетнего строительства. Во всю стену висела схема трассы. Пунктирной линией на ней был обозначен участок, который предстояло пройти в этом году. Она обрывалась на берегу Юмурчена злосчастной рваной подковой, там, где сейчас находились все мысли Давлетова. «Хочу поговорить с Савиным, телефон!»

Но видеть Савина Давлетов не желал. Незваным гостем забрался тот в его душу, а незваный гость…

Давлетов не ждал в этот день гостей. Они нагрянули неожиданно вертолетом, который он принял поначалу за почтовый. Дежурный успел только сообщить, что прибыло начальство. Давлетов тут же распорядился подослать к вертолетной площадке машину, но тот сказал, что они уже направились к штабу не по дороге, а напрямую – по тропе, и он бежит их встречать.

Давлетов тоже вышел навстречу. Завидев гостей, привычно подал команду «Смирно», но шагавший впереди Мытюрин махнул рукой: «Вольно, вольно». Взглянул на Давлетова с высоты своего роста и папахи, коротко бросил:

– Знакомьтесь!

Да, то был его бывший начальник Прокопчук, только постаревший, полысевший и отпустивший аккуратную, пожалуй, даже элегантную, бородку, которую совсем не портила седина. Но осталось в нем и прежнее. Все так же поводил тонким прямым носом, словно пытался уловить исчезающий запах. И в движениях остался стремительным.

Давлетов представился, но Прокопчук даже не назвал себя и не всмотрелся в него, видно, забыл начисто, так что даже память не шевельнулась. И только спросил равнодушным голосом:

– Значит, это ты – возмутитель спокойствия?

Третьим из гостей был Дрыхлин. Участливо и с видимым расположением он потряс Давлетову руку, по-свойски кивнул: не дрейфь, мол, Давлет-паша, я тут.

– Обедаем у вас, – сказал Мытюрин. – Распорядитесь накормить вертолетчиков. Потом на Эльгу.

Обедали в закутке, отгороженном для именитых гостей от общей столовой. Стол на шесть человек, сервант с посудой и холодильник, стоящий на плоском железном ящике-сейфе. На противоположной стене – дикий натюрморт, нарисованный самодеятельным художником: по воле своей фантазии он изобразил сугроб с разбросанными по нему цветами, а в середине – солдатский бачок, наполненный помидорами и огурцами. Сначала Давлетов приказал выбросить эту небывальщину, но замполит убедил его, что в картине – символ: пусть начальство глядит и думает, что не мешало бы к нашим сугробам почаще подбрасывать свежие овощи. Со временем Давлетов привык к небывальщине и перестал обращать на нее внимание.

Прокопчук же, увидев, вдруг восхитился:

– Бог ты мой! Красотища какая! Снег и помидоры! Ну и контрасты!

На всякий парадный случай Давлетов всегда держал в сейфе под холодильником бутылку коньяку. Не для пьянки, а по житейской хитрости, потому что иные начальники не прочь были принять для аппетита. А сытый и слегка захмелевший проверяющий всегда смотрит добрее. Но сегодня все в Давлетове противилось такому гостеприимству, потому он смолчал, не предложил, как сделал бы прежде.

Но Мытюрин сам спросил Прокопчука:

– Как – по маленькой?

– Не возражаю, – откликнулся тот.

Давлетов отчужденно вытащил бутылку, дав мысленно зарок не держать больше.

– Коньяк под селедочку! – воскликнул Прокопчук. – Пойдет! Как в том анекдоте, помнишь, Жора? – толкнул он Мытюрина.

– Лимонов не завозили, – сказал Давлетов.

– Зампоснаба подбери толкового. Все от зампоснаба зависит, дорогуша! Даже лимончики для пожарного случая… Ну, будем!

Давлетов сидел вместе с ними, но словно бы один. Хорошо бы уйти на время их трапезы, но было неудобно. И сидеть просто так – тоже неудобно.

– А ты чего? – спросил его Прокопчук, показывая на рюмку.

– При исполнении.

– Жора, скажи ему, чтобы выпил. А то неловко без хозяина, а?

– Думаю, можно, товарищ Давлетов, – отозвался Мытюрин.

– Если все пьют, а один – нет, это подозрительно, – сказал Прокопчук.

– Настучит! – веселым голосом поддержал его Дрыхлин.

Прокопчук взялся за борщ, не прекращая разговора. Давлетов понял, что все трое знакомы давно. С Мытюриным, наверное, служили когда-то вместе, с Дрыхлиным свели дела. Беседовали о совсем посторонних вещах, о рыбалке на Амгуни и о золотой ушице из хариуса. Потом Дрыхлин стал рассказывать про какую-то Анютку, которая зашла в баню к голым мужикам, сказала: «Срам прикройте!» – и как ни в чем не бывало поставила на лавку горшок с квасом.

– Анютка-то еще ничего? – спросил Прокопчук.

– В том-то и дело. Икона! И не больше тридцати.

– И ты, Лева, конечно, растерялся?

– Растерялся, – развел тот руками и расплылся, утонув в щеках.

– Так я тебе и поверил! Знаю тебя, выкреста… Ну, ну, все мы братья. Давлетов вон – татарин, я – хохол с цыганской кровью, Жора – помесь гурана с каланчой.

Слушал Давлетов и мучился: чего же они ни слова о главном? Потому вопрос Прокопчука и застал его врасплох.

– Значит, говоришь, напортачили мои ребята? А твой старший лейтенант пришел и все узрел?

– Так точно, – только и ответил Давлетов.

Прокопчук захохотал, Дрыхлин кашлянул смехом, Мытюрин скупо улыбнулся.

– А что он представляет из себя, этот твой кадр?

На какой-то миг Давлетов уловил злых бесенят в глазах Прокопчука, а может, показалось? Может, сработала давняя связь?

– Из двухгодичников. Остался в кадрах.

– Исчерпывающая, однако, характеристика, Давлетов. Ладно, познакомимся с ясновидцем.

И опять пошел треп о совсем не интересных Давлетову вещах, о каком-то мужике по прозвищу Гундосый, который называет себя королем Баджала и который знает каждую тропинку в своем маленьком горном королевстве. Браконьер, каких свет не видывал, и людина мрачной храбрости. Сколько раз инспекторы хотели подловить его на браконьерстве, а он только скалился и говорил непонятное: «Духовито!» Все могут короли!..

Отобедав, гости задымили, даже некурящий Дрыхлин за компанию. Давлетов терпеливо и неприязненно ждал конца застолья. Наконец все вышли и направились в сторону вертолетной площадки. Давлетов спохватился и попросил разрешения забежать за полевой сумкой.

– А мы без тебя обойдемся, Давлетов, – объяснил ему Прокопчук. – Ты руководи тут.

– Я бы хотел…

– Оставайтесь! – сказал Мытюрин. – Кого нам взять на месте в провожатые?

– Может быть, Савина отправить с вами?

– Я же сказал, возьмем на месте! – раздраженно повторил Мытюрин. – Кого?

– Капитана Синицына или капитана Сверябу.

– Можете быть свободны.

Вертолет улетел, поселив в душе Давлетова беспокойство. И что бы он ни делал в этот день, мысленно находился в голове трассы. Перебирал в уме возможный ход событий и все недоумевал, почему его оставили здесь. Дважды ему попадался на глаза Савин, но он не заговаривал с ним, не отвечал на вопрошающий взгляд, только хмурил брови и вздыхал. Услышав под вечер рокот вертолета, торопливо забрался в уазик, подъехал и стал, ожидая посадки, в конце дощатого тротуара. Вертолет сел, но двигатели летчик не заглушил. Раскрылась дверца, скользнул вниз трап, и первым на землю сошел Сверяба. И последним. Трап снова втянулся вовнутрь, дверца захлопнулась, и вертолет взял курс на райцентр.

Видя, как Сверяба могуче и тяжело ступает по мосткам, Давлетов сжался, словно опять услышал двадцатипятилетней давности голос Прокопчука: «П-шел отсюда…» Ждал Сверябу, как неотвратимость. Тот подошел и встал рядом. Давлетов спросил:

– Что там?

– Плохо, язви их в бочку!

– Подробнее!

– Мытюрин отменил ваше распоряжение, велел двигаться на Юмурчен, а Синицыну – поворачивать фронт работ навстречу Коротееву.

– А чем объяснил?

– Ничем. Только этот тонконосый с бородкой велел передать, что Савин не учел сложностей рельефа и что он рад был познакомиться с таким веселым собеседником, как вы.

– В чем он увидел сложность рельефа?

– Хрен его знает. Вроде говорил что-то про подземные пустоты. Какие там, к черту, пустоты? Первый день, что ли, замужем!

– Что Коротеев?

– Утром выходит на Юмурчен.

– Синицын?

Сверяба мягко усмехнулся:

– Синицын свое дело знает. Ответил: «Есть!», а сам и не думает сворачиваться. Все, говорит, ерунда. Завтра, сказал, начнет сыпать основной путь.

– Значит, не выполнил указания старшего начальника?

– Сами-то вы, Халиул Давлетович, как на это смотрите?

Давлетов не ответил, глядел на взгорок, прорезанный автодорогой. В той стороне садилось солнце. День заканчивался.

– По моему мнению, – сказал Сверяба, – этот хмырь из Гипротранса просто привязался к старому БАМу. Вроде бы по проложенному следу пошел, чтобы не искать заново. Но не совсем по проложенному. Та трасса идет с километр северней. Ее и не разглядишь сразу. Все заросло. Даже там, где еще заметно, что отсыпали. Мы садились там. Остатки бараков сохранились. Кладбище. Одна мраморная плита есть. На ней выбито «Юля»… Вот, подобрал там.

Из брезентовой сумки, с которой Сверяба никогда в поездках не расставался, он достал проржавевшее и странно знакомое железное изделие. Давлетов никак не мог сразу сообразить, что это такое. Недоумевающе разглядывал, крутил в руках.

– Кандалы это, – сказал Сверяба.

– А ведь носил же кто-то, язви их в бочку! – И непонятно было, кому Сверяба адресует свое «язви»: тому ли, кто носил, или тому, кто заставлял носить.

Давлетов и читал, и знал про то далекое время. Но держался своего мнения, которое никому не высказывал. Готовясь к поездке на БАМ, он прочитал около десятка книг, чтобы хоть представлять край и его историю, особенности работы в мерзлотных грунтах. И поразился тому, что не они первые бамовцы. История БАМа, оказывается, уходила в еще более далекое время. Отсчет ее, пожалуй, можно начинать с князя Кропоткина, бунтаря и анархиста, геолога и географа. Он первым вышел со своей экспедицией на будущую трассу БАМа и он же первым сделал вывод, что край к жизни непригоден. Потом было мнение других исследователей, были северный и южный варианты Великого Сибирского пути. И наконец, в тридцать четвертом году состоялось решение о строительстве магистрали по северному берегу Байкала. В те годы и появилось впервые слово «БАМ».

Давлетов никак не мог согласиться с тем, что все, кто сидел в бамовских лагерях, пострадали безвинно, стали жертвами культа личности. Мнение его состояло в том, что у иных вина какая-никакая, а была. Даже у тех, кто имел какие-то заслуги. Человек склонен к перерождению. Был, может, и другим, пока не засосало болото обыденности, а руки не начали грести под себя. А если стал жить только для самого себя, да еще за счет народа, считай – стал его врагом. Разве нет таких теперь? Тех, кто призывает блюсти, а сам, прикрывшись должностью и высоким дачным забором, гребет под себя? Да еще и выставляется напоказ: уметь, мол, надо!.. Выделить бы им на БАМе участочек! Чтобы собственными мозолями оценили стоимость человеческого труда, чтобы не прятались за спину государства, а взяли на свой горб малость его забот… История, как и география, не бывает без загадок. Только у географии они впереди, а у истории – позади. С маленькой давлетовской колокольни не разглядеть ни прошлого, ни будущего. Но время всегда и все расставляет по своим местам, воздает по заслугам каждому, хотя суд истории не всегда бывает товарищеским.

И еще одна дума сидела занозой в сердце Давлетова. С внутренней обидой он воспринял когда-то переименование города Сталинграда. Имелась у него к тому своя личная причина. Под Сталинградом легли в курган его отец – табунщик Давлет и старший брат Фарид. Да и судьба самого Халиула Давлетовича тоже косвенно соприкоснулась с городом на Волге. Он строит БАМ, который внес свою лепту в ту большую битву. Рельсы старого БАМа, а они уже были в ту пору проложены на небольшом участке, легли в сорок втором в Саратовскую рокадную дорогу и приняли на себя грузы, идущие к защитникам Сталинграда. Саратовскую рокаду в самый короткий срок построили военные железнодорожники.

Сложный материал – люди, в этом Давлетов давно убедился. Настолько сложный, что легче легкого заплутаться, принять одного человека за другого, спутать больного делом – с демагогом, одержимого – с показушным.

Бесстрастный внешне Давлетов внутренне всегда восхищался одержимыми людьми. Но, видно, не было в его характере одержимости, или, не разбуженная никем, она так и скончалась во сне. Он был просто трудягой. И теперь отдавал себе отчет, что был робким трудягой, с оглядкой направо, налево, наверх. И собственное мнение всегда приспосабливал к чужому, даже приличную формулу нашел для оправдания своих поступков: проявлять инициативу в рамках указания.