Текст книги "Падение Хаджибея. Утро Одессы (сборник)"

Месяц скрылся, нырнув в дымчатую волну облака, когда Маринка вошла в прохладную мглу гаремного сада. Опавшие листья зашуршали под ногами. Наталкиваясь на стволы деревьев, она вышла к узенькой тропочке. Здесь ее тихо окликнул знакомый голос. Пройдя несколько шагов, Маринка увидела женскую фигуру. Это была Одарка. Взяв за руку девушку, она уверенно повела ее в глубину сада. Там, у кряжистой столетней груши, их встретила Яника. Прижавшись друг к другу, женщины стали вслушиваться в шум ветвей, шорох травы, ожидая условного сигнала.

Минуты медленно проходили одна за другой, а сигнала все не было. Месяц вновь выплыл из облака. Его свет бесчисленными бликами затрепетал на листве, колеблемой ветром. Нервное напряжение беглянок достигло предела.

– Ой, милые, сердце так и замирает. Нет силушки больше ждать… – вздохнула Маринка.

– Успокойся, девонька, успокойся! Скоро дождемся волюшки, – подбадривала девушку Яника. Но тут же сама не выдержала и вздохнула: – Вот ты не так долго в неволе томишься и то измаялась, а другим каково, бесталанным? Я уже пятый годок мучаюсь, а Одарка – пятнадцатый. Ой, горькая наша долюшка! – Голос Яники задрожал. В нем послышались нотки такого страдания, что собственное горе показалось Маринке ничтожным. Слезы потекли по увядшему лицу Яники. Всхлипывая, она стала рассказывать Маринке о своих мытарствах. В этот момент раздался совиный крик.

– Никак Семен знак подает, – обрадовалась Одарка. И беглянки поспешили к каменной ограде сада. Когда они подошли к стене, их уже ожидал там Лука.

– Скорее, скорее полезайте сюда, – прошептал он, указывая на небольшую яму. – Полезайте, скорее!..

Яника, Одарка, а за ними Маринка ползком втиснулись в узкий, похожий на волчью берлогу лаз.

Лука влез последним, прикрыв отверстие лаза охапкой ветвей.

Вот Маринка, задыхаясь от сыплющейся на голову земли, уже почти проползла длинную узкую щель под стеной сада. Еще минута-две – и подземный путь кончится. Она будет на свободе!

Вдруг раздался протяжный женский вопль. Это Яника! Крик ее заглушила бешеная турецкая ругань. У Маринки оборвалось сердце. Она замерла в своей подземной ловушке.

Стражник за волосы вытащил из траншеи потерявшую сознание девушку. Она пришла в себя от резкой боли. Это один из янычар хлестнул ее нагайкой. Маринка увидела гневное лицо паши, освещенное красноватым пламенем факела.

– Ты, порождение змеи и шайтана, обманула меня! – закричал Ахмет, намотав ее темно-русые косы на руку. Он притянул девушку к себе и долго молча всматривался в ее побледневшее лицо.

Но в глазах казачки не было страха. Приступ отчаяния уже прошел. До ушей Маринки донеслись стоны. Она скосила глаза и увидела лежащих в углу лабаза избитых и окровавленных Луку и двух своих подруг. «Но где же Семен?» – подумала Маринка. И обрадовалась: Чухрай сбежал.

Халым, этот одноглазый негодяй, предал их. Ни ей, ни ее несчастным друзьям теперь нечего и ожидать пощады. А раз так, то зачем ей скрывать свою ненависть к врагу?

Гнев закипел в ее сердце, и она плюнула в лицо паши.

Оскорбление привело в неистовство старого турка. В бешенстве он ударил Маринку раз, другой, еще и еще.

Закованных в цепи беглецов ввели в просторный зал дворца Ахмета. Паша, окруженный байрактарами и седобородыми в зеленых чалмах муллами, важно восседал на подушках. Рослые янычары ударами плетей заставили пленников упасть на колени. Среди немногочисленной челяди, стоящей в противоположном углу зала, Маринка увидела одноглазого Халыма.

Ахмет ненавидящим взором оглядел пленников. Злобная улыбка искривила его тонкие губы.

– Великий Аллах не допустил, чтобы вы, презренные христианские собаки, сбежали от меня, вашего законного господина. Мой почтенный Халым поступил как доблестный мусульманин. Он не поддался соблазну и вовремя сообщил о вашем побеге. Что вы, отродье змей и шакалов, можете сказать в свое оправдание? – закончил краткую речь паша.

– То, что твой Халым – гнусный предатель и обманщик! Он содрал с нас триста пиастров за побег и молчал бы, если б мы пообещали ему еще сотню золотых монет. Он обманул тебя, как и нас! – крикнул Лука Ахмету.

– Врешь, пес! – побледнел Халым. – О, доблестный паша! Христианские собаки, чтобы отомстить мне, твоему преданному слуге, обливают меня потоками грязи… Не верь ни одному их лживому слову, о великий паша! – закричал одноглазый.

– Успокойся, мой честный Халым! Я и так не верю ни одному их нечистому слову. Но, – продолжал Ахмет, – ты должен мне, как своему господину, дать две трети из тех трехсот пиастров, что тебе передали эти грязные псы.

– Они врут, клянусь бородой пророка! Врут! Я не брал никаких денег! – взмолился Халым.

Однако Ахмет был неумолим.

– Я знаю тебя много лет и не сомневаюсь в твоей честности. Все же двести пиастров ты должен отдать мне, и не позже восхода солнца, – многозначительно усмехнулся паша. – А теперь, – Ахмет злобным взглядом уставился на пленников, – мы воздадим преступникам по заслугам.

Он теперь ненавидел Маринку, не мог простить ей обмана. Ненависть усиливала суеверная мысль, что, может быть, молодая казачка и вправду колдунья. Недаром ему об этом все время твердила Зейнаб.

«Может, это шайтан помог казачке замутить мой разум», – думал про себя Ахмет.

Суеверный и невежественный, он верил в чародейство и волшебство, а поэтому искренне считал, что сделает доброе дело, если приговорит к самой лютой казни светловолосую гяурку.

– Эта молодая ядовитая змея, возможно, ведьма, – ткнул Ахмет пухлым пальцем в сторону Маринки. – С нее надо содрать кожу, затем зашить нечестивую в мешок и утопить в море.

Он перевел взгляд на Янику и Одарку.

– Эти две менее опасны. Одну из них после хорошей порки нужно послать на тяжелые работы. Ее! – Он указал на Янику. – А другую, – он кивнул на Одарку, – как и этого чернобородого, – брови паши грозно сошлись на переносице, – повесить за ребра на крепостной стене. Пусть все в Хаджибее знают, что меч ислама, врученный мне нашим мудрейшим султаном, не затупился и без пощады карает преступных тварей. Ну, как, справедливо я рассудил? – обратился паша к байрактарам и муллам.

Те поспешно наклонили головы. Но один мулла поднял руки над головой и произнес:

– Светлоликий султан наш, повелитель вселенной, наместник пророка на земле, недаром доверяет твоей мудрости, о славный паша Ахмет! Твой приговор этим тварям – пример справедливости и великодушия! Однако ты, мудрейший, в своем благородном желании скорее покарать этих ядовитых скорпионов забыл о том, что сегодня и завтра – счастливые дни. Поэтому казнь придется отложить на два дня…

Глаза Ахмета недовольно сверкнули. Подумав, он ответил мулле:

– Ты прав, как всегда, достопочтеннейший хаджа. Нехорошо нарушать святые обычаи и законы. Поэтому мы отложим казнь. Но через два дня, как только взойдет солнце, мы покараем нечестивцев. А пока пусть они в моей подземной секретной тюрьме ожидают без воды, пищи и света прихода палачей… – И Ахмет сделал знак телохранителям.

Никола Аспориди от солдат турецкого гарнизона, что зашли в кофейню поиграть в кости, узнал о гибели Ивана Бурилы и провале побега. Хотя оба известия наполнили его сердце болью и тревогой, они не убавили ни его энергии, ни мужества.

Никола вел постоянное наблюдение за военными приготовлениями турок, за их боевыми силами. В этот тревожный день он заметил оживление в крепости. Паша произвел смотр гарнизону, после чего усилил крепостную артиллерию новыми пушками. Их сгрузили с кораблей, стоящих в гавани, и втащили на высокие крепостные стены Хаджибея. Если раньше крепость защищало всего четыре орудия, то теперь внимательные глаза хозяина кофейни насчитали в амбразурах крепостных стен двенадцать пушек. Никола, чтобы немедленно известить Гудовича об этом, решил послать своего сына Симона навстречу русским войскам.

Молодой Аспориди уже не раз выполнял подобные поручения. На низкорослой выносливой татарской лошаденке он выезжал из Хаджибея в степь, где встречался с командирами казачьих разъездов и передавал им сведения о том, что происходит в крепости. Этот невысокого роста юноша, белокурый, слегка курносый, унаследовал от отца черные внимательные глаза, сообразительность и смелость.

Как только начало вечереть, Никола повел сына в отдаленный угол заросшего кустарником двора кофейни. Здесь стоял глинобитный сарай, заваленный поношенной конской сбруей, старыми рассохшимися бочками, ветхими войлочными коврами.

Никола ввел сына, засветил фонарь и замкнул дверь на железный засов. Потом взял стоящий в углу дубовый рычаг, похожий на короткую оглоблю с массивной рукояткой. Конец оглобли представлял собой аккуратно обтесанный прямоугольный брусок. Отсчитав от порога сарая два шага, Никола откопал в земляном полу прямоугольное отверстие и, словно ключ в замочную скважину, сунул в него прямоугольный брусок, надавив плечом на массивную рукоятку. От его усилий стал расходиться глинобитный пол и открылась широкая щель. Когда она стала такой, что в нее смог бы свободно пролезть человек, Никола, освещая путь фонарем, первый стал спускаться по деревянной лестнице. Пройдя узкий коридор, вырубленный в рыхлой известковой породе, отец и сын очутились в небольшой подземной комнате-тайнике.

При тусклом свете коптящего фонаря Симон увидел кованые крышки двух объемистых сундуков и влажные замшелые пузатые бочки.

– Скрываясь здесь от врагов, сын мой, – сказал старший Аспориди, – в этих сундуках в черные дни ты можешь найти пищу и одежду, а в этих бочках – вино, которое утолит твою жажду. Самый хитрый враг никогда не найдет тебя, если ты закроешь вход сюда передвижным глинобитным полом.

Никола отомкнул замок одного из сундуков, поднял кованую крышку и вынул дорогой костюм зеленого бархата, широкополую шляпу, плащ, высокие ботфорты и шпагу.

– Одевайся скорее, Симон, одевайся! – торопил он сына.

Когда юноша облачился в щегольский костюм, который пришелся ему впору, Никола поцеловал сына три раза в губы и опоясал его длинной шпагой.

– Сын мой, – сказал он, обняв юношу за плечи, – ты часто спрашивал меня, откуда твой отец родом? Я никогда не отвечал тебе на эти вопросы, но сейчас пришло время рассказать обо всем. Твой дед – грек из города Пирея. Он был шкипером на бриге и считался одним из лучших моряков архипелага. Женился он на выкупленной из плена казачке – дочери далекого Дона. Это была твоя бабка. Она-то и научила меня русскому языку. Когда мне было пятнадцать лет, отец мой за отказ перейти в мусульманскую веру был замучен в стамбульской тюрьме, мать и братья тоже были задушены янычарами. Спасся я, поступив матросом на корабль, где шкипером был друг моего отца. И начал я скитаться по морям и океанам. Побывал в портах далекой Индии, Китая, Африки. Как свой родной дом, знал все Средиземное море. За время странствий изучил нравы, обычаи и язык многих народов. Несколько удачных торговых сделок обогатили меня, и я стал купцом. Но сердце мое не волновала жажда наживы. Нет! Я пристрастился к опасным путешествиям. Купеческие дела всегда связаны с риском, с далекими странствиями. Россия – родина моей матери – постоянно манила меня. Дороги туда шли через степи, где кочевали татарские орды, а водный путь к ним стерегли султанские стражники. А они для мирных путников страшнее разбойников. Трудно было добраться до России. Не многие купцы из восточных стран решались на такой путь. Все же мое желание увидеть Россию было так сильно, что я пренебрег опасностями и повез из Трапезонда в Киев товары. Там, на берегу Днепра, в ясный ярмарочный день я встретил светловолосую девушку, которая потом стала моей женой и твоей матерью. Торговые дела звали меня обратно в Турцию, и через два года я вернулся с твоей матерью и тобой, тогда еще малюткой, в Трапезонд. Но на Туретчине немусульманину опасно иметь красивую жену. А твоя мать была настоящая красавица! Это от нее ты, сын мой, унаследовал густые светлые волосы и правильные черты лица! Скоро трапезондский паша прислал мне горсть золотых пиастров: продай, мол, жену.

– Если ты, христианский пес, – велел передать мне паша, – не возьмешь этих денег и не пришлешь свою жену в мой гарем, будет тебе горе!

Я знал, что шутки с султанскими сатрапами плохи, и решил немедленно бежать со своей семьей из Трапезонда. В тот же вечер я вместе с твоей матерью, с тобой, сын мой, и преданными слугами тайно выехал на лошадях по гористой дороге из города. Через несколько часов нас настигли какие-то всадники. Это была погоня – слуги паши, которым он отдал приказ захватить нас и живыми или мертвыми доставить к нему в Трапезонд.

Мои слуги, греки, были храбрые люди и неплохо владели оружием. У каждого из них, как и у меня, были старые счеты с поработителями нашей родины – турецкими насильниками. Не сговариваясь, мы оказали отчаянное сопротивление нашим преследователям и, уложив нескольких из них, остальных обратили в бегство.

Но тут случилось несчастье. Отстреливаясь, один из врагов смертельно ранил твою мать. Она упала с лошади, прижимая тебя к груди…

Похоронил я ее там же, у подножия большой горы, невдалеке от дороги.

Заметая следы, я переменил фамилию и под именем Аспориди приехал сюда в Хаджибей, чтобы воспитывать тебя, чтобы мстить тем, кто с Кораном и мечом хочет поработить чужие страны. Теперь настал час, когда решается судьба наша и нашего города. Более двадцати лет связан я с русскими, и если проклятые турки только заподозрят это, мне не избежать мучительной смерти. Не хочу пугать тебя, но, может быть, когда ты вернешься сюда, то не увидишь больше ни меня, ни нашей старой кофейни… И если тебе дорога память матери и родных, замученных янычарами, – верно служи России, как я верно служил.

Никола с сыном вышли из тайника в прохладную мглу ночного дворика кофейни. Оба после душного подземелья с наслаждением вдохнули солоноватый ветерок, дующий с моря. Движимые одним чувством, отец и сын посмотрели в ту сторону, где среди синевы звездного неба четко вырисовывался зубчатый силуэт крепости.

Симон неожиданно погрозил в ее сторону кулаком. Взглянув на отца, он застыдился своего порыва и хотел было потушить фонарь, но старый Аспориди остановил его:

– Не надо тушить. Так будет лучше. – Он повел сына по дороге в степь.

Тут их встретил Озен-башлы. Аспориди подошел к татарину.

– Иди в крепость, надо помочь Луке, он в тайной тюрьме паши. Надо помочь Маринке, Янике и Одарке. Халым предал их… Один Чухрай смог бежать. Он сейчас в Дальнике. К нему поедет Симон.

– Я все сделаю, – сказал коротко Озен-башлы и исчез в темноте.

Никола и Симон прошли с версту, никого не встретив. Только у самой развилки дороги их окликнули издалека по-турецки.

– Кто идет в такой поздний час?

– Свои, свои, правоверные. Мир вам, – замахал Никола фонарем.

В ответ послышался конский топот, и из тьмы вырисовались морды лошадей.

– Это ты, хозяин? Куда так поздно? – спросил, узнав его, знакомый юзбаши.

– По делу, по большому делу, доблестный, – ответил Аспориди и, взяв его за стремя, добавил шепотом: – Завтра сам паша зайдет в мою кофейню. Сам паша, понимаешь? Так вот я в молдавский хутор еду, чтобы волохи утром вино подвезли. А вы что тут делаете в степи?.. Спать пора.

– Ныне не до сна, хозяин, – ответил озабоченно юз-баши. – Казаки близко. Да и ты бы возвратился. Опасно.

– Что ты, доблестный! Разве мне страшны казаки, когда такие джигиты, как ты, в поле? – рассмеялся весело Аспориди. – Через часок я буду уже в кофейне. Заезжай ко мне, вином угощу.

– Заеду, хозяин, обязательно заеду, а то в самом деле что-то холодно, – сказал юзбаши и, тронув коня, поехал со своими спагами к кофейне.

Никола с Симоном направились по Аджидерской дороге. Пройдя с пол сотни шагов, они свернули в кустарник и стали по едва заметной тропинке спускаться в балку. Тут они остановились. Оглянувшись по сторонам, Никола потушил фонарь. Теперь они наощупь пробирались сквозь колючий терновник, пока не достигли дна балки. Никола тихо залаял по-лисьи. Невдалеке послышался ответный лисий брех. Они пошли на звук. Скоро из травы навстречу им поднялся невысокий кудлатоголовый мальчик.

– Давно нас ждешь? – спросил Никола.

– С вечера.

– Никого здесь не было?

– Никого.

– А где лошадь?

– Здесь пасется.

– Оседланная?

– Как вы велели.

– Так веди ее сюда. Живо! Сейчас Симон поедет…

Мальчик молча кивнул и исчез в высокой траве. Через несколько минут он возвратился, ведя под уздцы низкорослую оседланную лошаденку. Аспориди-старший сам проверил ее сбрую. Проверил и два пистолета, которые лежали в кобурах по обеим сторонам мягкого казачьего седла.

Кружным путем – длинной степной балкой мчал Симон к Дальницкому хутору, где проживал Семен Чухрай. Он хорошо помнил добродушное лицо этого высокого казака.

Скоро густая трава сменилась зарослями камыша. Под копытами коня зачавкала болотистая почва. Симон понял, что он едет по дну обмелевшей речки. Разбуженные водяные курочки-лысухи, похожие на уток, с шумом поднимались из-под копыт коня.

Переехав русло речки, юноша спешился и, взяв лошадь под уздцы, стал по крутой дороге взбираться на высокий курган. С вершины кургана он увидел зарево пожара. Горело примерно в двух верстах. «Неужели турки или ногайцы напали на Чухрая? – подумал Симон, но не повернул коня обратно. – Хотя Хурделица задержался со своими казаками, но наши недалече, и я должен прорваться к ним», – решил Симон, направляясь к хутору.

Он осторожно свел лошадь с кургана. Вскоре начались молодые сады. Послышались отдаленные ружейные выстрелы. Отблески пожара пробились сквозь листву деревьев.

Симон погнал коня напрямик через сад, на пламя и выстрелы. Шальная пуля пропела над ухом. Не доезжая полусотни шагов до хутора он выпрыгнул из седла и, привязав лошадь к дереву, вытащил пистолеты из седловых кобур. Обнажил шпагу и стал, перебегая от дерева к дереву, приближаться к месту пожара. На широком дворе хутора, освещенном огнем двух горящих хат, он увидел толпу ордынцев. В развевающихся халатах, в рыжих лисьих шапках, они торопливо подбрасывали охапки соломы, сухие ветви под двери и узкие окошки домика.

Кривоногий мурза в яркой феске, надетой на большую бритую голову, размахивал обнаженной саблей. Он ругался и торопил подначальных своих воинов.

Из оконных ставен и щелей вспыхивали огни выстрелов. Когда кто-нибудь из ордынцев приближался к домику, осажденные стреляли. Несколько татар уже было убито.

Симон догадался о замыслах нападающих. Убедившись, что без больших потерь им не ворваться в домик, а поджечь земляные стены невозможно, татары решили выкурить осажденных, как выкуривают из нор лисиц степные охотники. Еще несколько минут, и ордынцы подожгут солому и хворост, а тогда осажденным не спастись от гибели. Они или задохнутся, или выбегут под сабли разъяренных татар.

Симон понял, что действовать нужно немедленно, иначе Чухрая и его товарищей не спасти. Правда, Симону в первую очередь надо было выполнить важное поручение – передать сведения о крепости командующему русскими войсками. Но не прийти на помощь в опасную минуту ему казалось низкой трусостью.

Симон оглядел свое оружие. Трудно с парой пистолетов и саблей одолеть опытных в баталиях басурманов. Горькая усмешка тронула его мальчишески пухлые губы. Что ж, он сделает все, что в его силах! Он постарается хоть ненадолго отвлечь ордынцев от их затеи, а там, может быть, Хурделица подоспеет на выручку.

Прижавшись к стволу дерева, Симон прицелился в бритый затылок мурзы. Тот стоял спиной, шагах в пятнадцати от него, и все торопил ордынцев.

Прицелился Симон старательно. Он знал, что участь осажденных зависит от его выстрела. Только смерть мурзы может вызвать смятение в рядах татар. Юноше трудно было справиться с охватившим его волнением: рука не слушалась, дрожала. Наконец мушка пистолета остановилась на бритом затылке мурзы, как раз чуть пониже отороченного алым шелком края фески.

В это мгновение кто-то до боли стиснул руку юноше, с медвежьей силой сдавил ему локти и тяжелой ладонью плотно зажал рот. Симона бесшумно оттянули на несколько шагов в сторону от того дерева, под которым он стоял. И вдруг послышался тихий шепот:

– Это, хлопче, я, Хурделица. Не волнуйся. Ты рано задумал мурзу из пистолета бить. Не время сейчас их, ворогов, полошить. Надобно сперва окружить басурманов, чтобы ни один не утек, а уж потом… Мои казаки на эти дела добре сподручны. А мурза – он нам еще как язык пригодится. Разумеешь?

Симон был и рад Хурделице, и смущен такой неожиданной встречей.

Пронзительные чуть раскосые глаза есаула оценивающе оглядели юношу. Невысокий Симон рослому Кондрату показался совсем мальчиком.

– Ты лучше отойди отсюда подальше. Мы сейчас с басурманами разговор по-казацки поведем. А то, не ровен час, зацепит тебя саблей или пулей. Грицко, – позвал есаул кого-то невидимого. От ствола соседнего дерева тотчас отделилась лохматая тень.

– Проводи-ка сего хлопца до коня. Да пуще глаза береги его от басурманов. Не пускай его драться с ними…

Грицко Суп повел Симона к подножию кургана. У дерева, к которому он привязал коня, Симон, к своему удивлению, увидел рядом со своей лошадью еще десяток оседланных казачьих лошадей, которых охраняли два вооруженных казака.

– Мы, хлопче, за тобой аж от самой горы по следу шли. Спервоначалу у нас думка была, что ты турка и есть – срубить хотели головушку твою, да Кондрат Иванович удержал. «Погодите, говорит, может, это нужный нам человек. Давайте посмотрим да уверимся, кто он и куда едет». Это пока ты на мурзу пистоль не навел, а тогда у нас у всех на сердце повеселело. Свой, значит, человек, – весело рассказывал Грицко.

Не успел Аспориди отвязать коня, как послышались выстрелы.

– Это наши басурманов окружили. Поди, сейчас там рубиться начали. Слышишь – зазвенели сабли! Эх, хлопче, не повезло мне, что тебя стеречь надо. Видно, не придется ноне шашку на супостатах опробовать, – горько вздохнул во всю свою широкую грудь молодой казак.

Симону и самому хотелось, обнажив саблю, вернуться туда, в огненную баталию. В душе он проклинал Хурделицу за то, что тот повелел ему оставаться здесь, в стороне от схватки. Ведь, возможно, сейчас басурманы теснят казаков…

– Слушай, Грицко, – сказал юноша. – У меня тоже душа горит. Давай поскачем нашим на подмогу.

Грицко недовольно засопел и недоверчиво посмотрел на юношу.

– Что ты! А коли тебя басурман побьет?

– Не побьет. Я сам любого побью. Ты не гляди, что я ростом не вышел. К бою привычный. Да ведь и ты рядом будешь, если что – поможешь… – уговаривал его Симон.

– Помогу. Это верно… А как с наказом есаула? – не сдавался казак.

– А ты скажешь есаулу, что я тебя не спрашивал, взял да и поскакал. Ты удержать, мол, не успел, – сказал Симон и, вскочив в седло, пришпорил коня.

– Вот бисов хлопчина! – восхищенно воскликнул Грицко и, в свою очередь, вскочив на коня, поскакал к хутору.

Но как ни гнали они коней, как ни спешили к месту сражения, принять в нем участия им не пришлось. К их прибытию все было закончено.

Окруженные плотным кольцом казаков, открывших прицельный огонь из ружей, ордынцы попытались было прорваться, но их встретили в сабли сошедшие с лошадей казаки. В умении вести бой в пешем строю черноморские казаки – бывшие запорожцы – не имели себе равных. Они дружно отбросили низкорослых татарских воинов – искусных кавалеристов, но очень посредственных пехотинцев.

В этот миг Семен Чухрай с пятью казаками сделали вылазку из каменного домика и с тыла врубились в ряды татар. Их неожиданная атака вызвала замешательство у ордынцев. Ища спасения, они заметались, окруженные плотным кольцом казаков.