Текст книги "Мой папа – Мюнхгаузен (сборник)"

Мой папа – «сова»

Папа мне рассказывал, что люди бывают «совами» и «жаворонками». «Совы» любят ночь, они поздно ложатся спать и поздно встают, а «жаворонки», наоборот, рано ложатся и рано встают. Я – «жаворонок», а папа – «сова». Поэтому он теперь, бедненький, мучается. Провожает меня утром в школу и спит на ходу. Так что ещё неизвестно, кто кого провожает. Веду его за руку по тротуару и через улицы перевожу: погляжу в одну сторону, погляжу в другую и, если нет поблизости машин, тащу на другую сторону. За завтраком он читает мне про Малыша и Карлсона. Выпучит глаза – он научился спать с открытыми глазами – и вдруг ни с того ни с сего Карлсон превращается в какого-то Робинзона и начинает строить на крыше шалаш и охотиться на диких коз. Я говорю: «Папочка, ложись пораньше. Вот Вова из нашего класса ложится вместе с курами и встаёт с первыми петухами. Зубы чистит, гимнастику делает и даже успевает поиграть перед школой». Папа вздыхает: «Не могу. Не спится. Я же „сова“… Кстати, где твой Вова спит? Напросись-ка к нему в гости». Я напросилась и теперь Вову больше в пример не ставлю: он, оказывается, спит в курятнике, у него там своя жёрдочка есть.

Мне нравится идти с папой в школу. Вот сегодня. Вышли во двор, папа вдохнул воздух и говорит сквозь сон: «Дымом пахнуло; знать, деревня близко». Я его за руку дёрг: «Папа, какая деревня – мы в центре Москвы живём!» Папа бормочет: «Тяжело? Дай рюкзачок понесу». Закинул меня вместо рюкзака к себе на плечи и пошёл. К церкви на гору поднялся, дух перевёл и спрашивает: «У тебя что, сегодня урок труда: весь пластилин захватила?» А я говорю нараспев: «Не сади-ись на пенек, не е-ешь пирожо-ок». Он один глаз приоткрыл, поглядел на рюкзак в руке и удивился: «Ты почему такая сине-красная?» Я не выдержала и рассмеялась: «Так это же рюкзак. Я на шее!» Папа спустил меня на землю и шагнул на мостовую. Сзади послышался отчаянный скрип тормозов. Из окна машины выглянул Алёшкин папа – я его сразу узнала – и спросил: «Вас подвезти?» Алёшка сидел на заднем сиденье и махал мне рукой. Папа открыл дверцу и сказал Алёшкиному: «Подвиньтесь, пожалуйста». Алёшкин папа подвинулся. Алёшка открыл мне дверцу. Папы глянули на нас слипающимися от сна глазами и взмолились: «Ну ещё пять минут! Времени достаточно» – и в секунду заснули, привалившись друг к другу.

Мы с Алёшей поболтали:

– У тебя папа тоже «сова»? – спросила я.

– Ага.

– У вас сегодня тоже пять уроков? – Алёшка учится в первом «А», я в первом «Б».

– Нет, четыре.

– Счастливые…

Через пять минут папы проснулись, поменялись местами, и ещё через несколько минут мы подкатили к школе.

Папа проводил меня до класса, а там уже Зинаида Ивановна сидела за своим учительским столом и ребята вертели глобус с голубыми океанами. Я подумала: «Хорошо как!.. Только папы не хватает. Сидел бы в углу, на задней парте, и спал бы тихонько. Он бы никому не мешал».

Прививка

Папа не любит, когда мама уезжает куда-нибудь надолго. Он очень скучает и ходит угрюмый.

Однажды мама уехала в командировку на целую неделю, а нам позвонили из поликлиники, что мне срочно нужно сделать прививку.

Утром папа разбудил меня:

– Вставай, поехали в поликлинику.

Я взмолилась:

– Можно ещё минуточку?!

– Не минуточку, а пять минут! – сказал папа строго.

Я повернулась на другой бок и закуталась в одеяло…

После завтрака папа достал из сундука старинный меч и красный щит с железными заклёпками.

Я никогда раньше этих вещей не видела и спросила папу:

– Откуда это у тебя?

– От прапрадедушки. Он служил дружинником у одного древнерусского князя. Ещё повязка должна быть…

Папа разыскал на дне сундука пыльную красную повязку с надписью «Дружинник», встряхнул её и повязал на левую руку. Опоясался мечом, накинул на плечи красный клетчатый плед, сцепив его под горлом маминой брошкой, и стал похож на настоящего дружинника из учебника истории.

В троллейбусе, кроме нас с водителем, никого не было. Я устроилась на переднем сиденье рядом с кабиной водителя. Это моё любимое место.

Вдруг троллейбус повернул совсем в другую сторону.

Папа заволновался:

– Куда мы едем?

Водитель объявил в микрофон:

– Троллейбус следует по шестнадцатому маршруту.

Папа рассердился:

– Почему по шестнадцатому?! Написано же: двадцать шестой!

Водитель показал картонку с цифрой шестнадцать:

– Извиняюсь, я только спереди табличку поменял.

Папа был из-за мамы не в духе и как зарычит:

– Сами виноваты! Едем по старому маршруту! Нам в поликлинику надо, прививку дочке сделать!

Водитель поглядел на папино вооружение и согласился.

Едем, всех обгоняем.

По дороге они с водителем разговорились: папа ему про своего предка-дружинника рассказал, на долгую мамину командировку пожаловался.

Водитель вздохнул и поехал ещё быстрее.

Приехали, а там очередь: мамы с детьми, бабушки с внучками.

Папа щитом прикрылся, меня за руку держит – и в атаку!

Взрослые зашумели:

– Почему без очереди?!

Папа из-за щита выглянул и объяснил:

– Жена на неделю в командировку уехала. Понятно?!

Сделали прививку. Выходим из поликлиники. Троллейбус нас дожидается.

– Поехали ко мне в деревню, – водитель говорит, – на реку Дон. Я сто лет на родине не был.

Папа удивился:

– А разве на троллейбусе можно? Он же по проводам ездит.

Водитель усмехнулся:

– Всё можно. Если умеючи.

Поехали на Дон.

Приехали. Вот где красота!

Вдруг видим – стоит в поле наша дружина, стяги развеваются, кольчуги начищенные сверкают. Впереди князь на белом коне. А на горизонте – тьма-тьмущая войска неприятельского.

Папа сразу догадался: орда идёт.

Князь подтвердил:

– Да, она самая. Хан Мамай и хан Папай. А вы откуда?

– Из Москвы. Жена на неделю в командировку уехала.

– Ясно. Тогда – вперёд! – Князь сжал зубы и поскакал рядом с троллейбусом.

Водитель припал к рулю, папа из передней двери высунулся, мечом размахивает. Внезапно троллейбус наехал на камень, я подскочила… и проснулась.

– Пять минут прошло. Вставай немедленно!

В поликлинику мы съездили без всяких приключений. И очереди не было. А мама вернулась из командировки на два дня раньше. Вот папа обрадовался! И мама нас похвалила, что мы прививку сделали.

Беседки

О последнем мамонте

– Папа, разбуди меня завтра без пяти восемь, хорошо?

– Ладно. А почему так рано?

– Почему-почему?! Я сегодня опять опоздала.

– И тебе влетело?

– Нет. Первым уроком был русский, а Ольга Анатольевна за опоздание не ругает; говорит, что она сама опаздывала.

– Ольга Анатольевна?! Удивительно – мою учительницу по русскому тоже звали Ольгой Анатольевной, и она тоже не ругалась.

– А ты опаздывал?

– Конечно. Как сейчас помню, войдёшь в класс после звонка, извинишься, а Ольга Анатольевна скажет: «Постарайся завтра прийти вовремя – у нас будет диктант». Потом оглядит класс и руки потрёт от удовольствия: «О, Петрова нет! Подождём ещё минутку – интересно, какую историю он сегодня придумает?!» Вскоре из коридора послышится знакомый топот, и в класс ворвётся Пашка Петров: волосы взъерошены, щёки пылают, глаза горят: «Ой, вы знаете, почему я опоздал?!» Ольга Анатольевна его остановит: «Не торопись. Пройди к доске и подробно расскажи, что с тобой приключилось». И Пашка рассказывал. При этом он размахивал руками, крался вдоль доски, прыгал с воображаемой скалы или стоял, уронив голову на грудь и заложив руки за спину, изображая, как он мужественно вёл себя на допросе у пиратов, или резко нагибался, когда вражеские пули – «Пиу, пиу!» – или бесшумные индейские стрелы проносились у него над головой. Мы тоже втягивали головы в плечи и вместе с учительницей переживали: успеет Пашка вернуться в Москву к первому уроку или погибнет в джунглях Амазонки от индейских стрел, пропитанных ядом кураре.

– Папа, он погибал, да?

– Нет, но опаздывал частенько. Помню, например, такую Пашкину историю.

Пришёл он однажды домой и видит: отец сидит в кресле и вздыхает, а рядом стоит расстёгнутый Пашкин портфель.

– Что случилось? – спросил Пашка с тревогой. – Ты посмотрел мой дневник?

Отец мотнул головой:

– Нет, я почитал твою тетрадь по истории. Оказывается, мамонты вымерли.

Пашка перевёл дух:

– Папа, разве ты об этом не знал?

Отец пожал плечами:

– Как-то из головы вылетело. И эта трагедия случилась четвёртого сентября, да? А в каком году?

Пашка не понял отца:

– Какая трагедия?

Отец показал запись в тетради: «Четвёртое сентября. Потепление климата. Вымерли мамонты…»

Пашка рассмеялся:

– Папа, ты всё перепутал. Четвёртого сентября мы изучали каменный век. А вымерли мамонты примерно десять тысяч лет тому назад.

Отец вздохнул:

– Понятно. А я-то подумал, как наука далеко шагнула – с точностью до одного дня знают, когда что произошло: «Одиннадцатое сентября – зарождение искусства и религиозных верований; первое октября – распад родового строя…» Как ты думаешь, что могло случиться с последним мамонтом?

Пашка пожал плечами:

– Убили, наверное. Люди каменного века на них охотились.

Отец погрозил кулаком:

– Гады! Не могли последнего пожалеть. – И тут он хлопнул себя по лбу. – Давай спасём этого мамонта, не дадим его погубить!

Пашка сразу загорелся:

– Давай!

Они с отцом были, как говорится, два сапога – пара. Если что решили, то кровь из носа, но сделают.

Помню, в пятом классе у Пашки по немецкому была тройка с минусом. Ну ты сама знаешь, что такое тройка с минусом. Это двойка. И вот за месяц до окончания учебного года втемяшил он себе в голову: выучу немецкий на пятёрку! И выучил. День и ночь бубнил по-иностранному – чуть родной язык не забыл. Мама зовёт его завтракать, а Пашка спрашивает: «Вас ист дас: сафтрак?» В конце года принёс он родителям дневник и сказал гордо: «Битте!» У них глаза на лоб полезли: по немецкому пятёрка с плюсом, а по остальным предметам – тройки с минусом.

Короче, отправились они с отцом выручать последнего мамонта.

– Папа, у них что, машина времени была?

– Не знаю. Ольга Анатольевна тоже об этом спросила, но Пашка пропустил её вопрос мимо ушей и стал рассказывать дальше: «Добрались до места. Кругом, куда ни глянь, каменный век. Смотрим, гора каменная, а в горе пещера. Слышим, из пещеры доносится какое-то завывание. Мы решили, что это стонет раненый мамонт. Залезли в пещеру. Идём, фонариком по стенам водим, а там везде мамонты нарисованы. Вдруг видим – художник стоит, ну прямо как современный: с бородой, в меховой жилетке, в штанах, заляпанных краской, и босиком. У нас есть сосед-художник по фамилии Косынкин. Он тоже дома босиком ходит и поёт, как раненый мамонт, когда за мольбертом стоит.

Папа спросил у древнего художника:

– Малюете?

Тот кивнул:

– Ну.

А он на стене очередного мамонта красками раскрашивал.

Мы быстренько объяснили художнику ситуацию: мол, последний на Земле мамонт, надо спасать. Он сразу всё понял и рассказал, где этот мамонт обычно пасётся.

Мы – туда. Нашли мамонта и потащили его в Московский зоопарк: я за бивни тянул, отец сзади толкал. Совсем упарились, у меня до сих пор руки еле сгибаются. Пашка показал, как у него руки плохо сгибаются, и простонал: «Ой-ой!»

Привели они мамонта в зоопарк, а там принимать не хотят: «Вы сначала помойте зверя – вдруг у него инфекция!» А вид у мамонта был действительно довольно неопрятный, особенно причёска. Видно, что он очень редко причёсывался, хотя в кармашке его школьного рюкзака лежат зеркальце и расчёска…

– Папа, можешь не продолжать! Я каждый день перед уроками причёсываюсь. Сегодня, правда, не успела – я же опоздала. Кстати, из-за тебя. Почему разбудил так поздно?!

О немецких двойках и отцовской строгости

– Папа, ты не будешь меня ругать?

– А что случилось? Опять тройка по математике?

– Да. Но это же несправедливо, правда?

– Правда, не расстраивайся. Сколько раз я тебе говорил: «Учимся не ради отметок…» Математику ты знаешь на твёрдую четвёрку, а то, что математичка привыкла ставить тебе тройки… Ну что поделаешь? Кстати, в пятом классе у меня по всем предметам были двойки да колы.

– За четверть?

– И за четверть, и за год.

– Как же тебя перевели в шестой класс?

– Я сам перевелся. Вернулся в конце лета из Германии и пошёл с сентября в шестой класс.

– Так ты проучился пятый класс в Германии?

– Да.

– А как ты там оказался?

– Катался на велосипеде и заехал. Если посмотришь на карту, то увидишь, что мы живём на Среднерусской возвышенности. А дальше, в сторону Западной Европы, начинаются равнины. Вот я и разогнался на велосипеде с возвышенности – и примчался в Германию.

– А разве можно сразу примчаться в Германию? По-моему, перед Германией находится Польша.

– Находится. Но я же сказал: «разогнался»! Через Польшу промчался со скоростью ветра, который дул мне в спину.

– А куда смотрели пограничники?

– Не знаю. Я их не видел – на границе я зажмурился. И оказался в Берлине. А там меня остановил полицейский и отвёл в школу.

– Почему он так сделал?

– Немцы любят порядок. А тут пятиклассник в самое школьное время по улицам на велосипеде раскатывает. Непорядок!

– Но ты ему объяснил, что ты из Москвы?

– Объяснил. А он говорит: «Может, у вас в Москве дети и катаются в это время по улицам, а у нас все дети учатся». И отвёл в ближайшую школу.

– Теперь я понимаю, почему ты учился на одни двойки. Ты же по-немецки ни бум-бум.

– А мне повезло: школа оказалась «русская», с углублённым изучением русского языка – там все предметы преподавали по-русски. Между прочим, двойка в немецких школах – это наша четвёрка. У них же всё наоборот: самая высокая оценка – единица, самая низкая – шестёрка. И немцы с гордостью говорят: «Мой сын – круглый двоечник!» или «У моей дочери по труду кол!».

– И ты целый год прожил за границей без родителей?

– Почему без родителей? С отцом. Мы же с ним вместе на велосипедах катались. Меня полицейский отправил в школу, а его – на работу. Отец обозвал полицейского артистом, а немец неправильно понял и отвёл его на киностудию: «Битте, герр артист, арбайтен!» Пришлось папаше сниматься в кино. По-немецки он не говорил и поэтому играл разных русских генералов. Например, в одной комедии он изображал генерала из Военной академии. Язык отец так и не выучил, зато научился лихо водить машину: в генеральской форме гонял на «мерседесе» по Берлину, и немецкие гаишники отдавали ему честь. Потом мы вернулись в Москву, и я пошёл записываться в шестой «Б» класс – я всегда учился в «Б». Учительница как увидела мой табель, так руками замахала: «Пожалуйста, иди в „А“! У меня своих двоечников хватает». Я перевёл ей грамоту, которую получил в немецкой школе «за хорошую учёбу и примерное поведение». Учительница фыркнула: «Двойка по поведению – ничего себе примерное!» Я рассказал про тамошние оценки. Учительница удивилась: «Как я могла об этом забыть?» – и с радостью записала меня в свой класс. А теперь спроси, как я учился в шестом классе.

– Как ты учился в шестом классе?

– Ой, лучше не спрашивай! Я увлёкся футболом и совсем забросил учёбу. В Германии у меня остался друг Михаэль, такой же фанат футбола, как и я. Мы с ним каждый день переписывались, а в конце недели менялись по почте дневниками: он показывал своему отцу мои двойки и тройки, а мой папа подписывал дневник с михаэльскими четвёрками и пятёрками. Однажды Михаэль получил шестёрку по математике, и наша хитрость раскрылась.

– Папа ругался?

– Разумеется. Так положено.

– И ты дрожал от страха, да? Как я сейчас: ой-ой-ой!

– Точно!

О золотой косе и снежном человеке

– Папа, меня Федя сегодня предал!

– Каким образом?

– Не дал списать на контрольной по математике. Пока я болела, они решали задачи в пять действий. Я ему сказала, что не умею такие задачи решать, а он: «Не дам списать – сама думай!»

– Задача была трудная?

– Не очень. Но почему он не мог помочь?!

– Не расстраивайся. Со мной такое тысячу раз случалось. Помню, у нас в третьем классе тоже была контрольная… Ты сколько дней в школу не ходила? Четыре. А я тогда провалялся в гриппе почти месяц. За это время одноклассники научились решать задачи в десять действий. Я к соседу: «Дай списать!» А он локтем отгородился и прошипел, как змея подколодная: «Не дам – сам решай!»

– И ты решил?

– Нет. Я же не был таким способным, как ты. Списал.

– У кого?

– У Маши Медниковой. Она сидела на второй парте.

– А ты на какой?

– На пятой.

– Как же ты мог у неё списать?

– Запросто. Написал ей записку и отправил по ряду. Она записку прочитала и написала решение задачи на банте – у Машеньки была длинная золотая коса. Она косу назад откинула, и бант оказался у меня в руках.

Быстренько списал и дёрнул за косу. Маша вернула косу обратно.

– Папа, но от второй парты до пятой не один метр. Какой же длины была коса?

– Могу сказать с точностью до сантиметра: три метра сорок семь сантиметров.

– И учительница ничего не заметила?

– Заметила. Она давно подозревала, что Медникова мне помогает. Подошла к Маше и говорит: «Покажи-ка мне свой бант». Маша показала.

Учительница повертела бант в руках и похвалила: «Какой красивый!» И вдруг спохватилась: «Мне кажется, в начале урока он был коричневый?!»

Маша не растерялась. «Нет, – говорит, – вам показалось. Коричневый бант я завязываю по вторникам, а сегодня среда». Маша перекинула косу на грудь и посмотрела на учительницу своими большими голубыми глазами: «Разве этот бант мне не к лицу?» Учительница вздохнула – Маше всё было к лицу – и пошла к своему столу. А Маша повернулась и погрозила мне кулаком.

– Папа, ты заменил бант?

– Конечно. Мы так всегда делали. Но в этот раз я перепутал дни недели и вместо коричневой ленты принёс из дома голубую.

– А сосед по парте тебя ещё предавал?

– Да на каждом шагу! Помню, однажды мы всем классом поехали на зимние каникулы в Альпы, в альпинистский лагерь у горы Казбек.

– Папа, но Казбек на Кавказе!

– А я что говорю?! Сначала отправились в Альпы, покорили все альпийские вершины, а потом переехали на Кавказ. Там, рядом с Казбеком, была гора, на которую ещё никто не поднимался. Мы привязались друг к другу верёвками и начали восхождение. Сосед по парте шёл передо мной, а я был в связке последним. На полпути к вершине он вдруг заявил: «Я устал тебя тянуть – иди сам!» – и отвязал верёвку. От неожиданности я оступился и полетел вниз…

– Тебя опять Маша спасла, да?

– Как ты догадалась?

– Я даже знаю, как она это сделала. Опустила в пропасть косу.

– Точно. Но зато ты никогда не отгадаешь, как сосед был наказан.

– Он упал и больно ударился?

– Нет.

– Его все сторонились?

– Это само собой. Он со всеми разругался, поставил палатку в стороне и… отгадай, что с ним приключилось ночью?

– Не знаю.

– Его похитил Снежный человек. Схватил в охапку и утащил к себе в пещеру.

– Зачем он его похитил?

– За своего принял. Снежный человек волосатый, и мой сосед был заросший – в парикмахерскую он ходил раз в год…

– А-а, папочка, теперь я понимаю, куда ты клонишь!

– Да, дочка, тебе пора подстричься. Ты же не хочешь, чтобы Снежный человек принял тебя за Снежную девочку и уволок в тёмную и сырую пещеру?!

– Не хочу. Но стричься тоже не хочу. Мечтаю отрастить косу, как у Маши Медниковой.

– Я не возражаю. Но можно я тебе сегодня хоть чёлку подстригу – глаз уже не видать.

– Ладно, стриги. Папа, а вы правда покорили эту вершину?

– Разумеется. Посмотри на глобус и увидишь рядом с Казбеком третьего «Б» пик – так с тех пор называется эта гора. А годом раньше поднялись на Эверест. Это 8848 метров над уровнем моря! Знаешь, как ЭВЕРЕСТ расшифровывается? ЭВелина, ЕРмолай, Елена и СТепан.

Эти ребята из нашего второго «Б» первыми поднялись на высочайшую вершину мира.

– Папа, покажи пальцы!.. Всё ясно. Между прочим, я тоже пальцы скрестила, когда сказала, что разрешаю тебе подстричь челку. Мама сделает это лучше. Вот!

О папиной памяти и маминых туфлях

– Папа, скажи какую-нибудь пословицу.

– Русскую?

– Да любую, хоть африканскую.

– Африканскую так африканскую: «Слово не муравей, вылетит – не поймаешь».

– Не муравей, а воробей.

– В нашей пословице воробей, а у африканцев муравей, понимаешь?

– Не понимаю. Муравьи же не летают.

– Не летают рабочие муравьи, а самки и самцы ещё как летают. Я прекрасно представляю себе такую картину: я стою посреди Африки, опёршись на копьё, полуголый, чёрный от загара, и вижу, как из высокого термитника вылетает облако муравьёв-термитов.

– Как ты можешь это представить – ты же никогда в Африке не был?

– А мои африканские предки?!

– Папа, африканский предок был у Пушкина – арап Петра Великого.

– А где человек произошёл от обезьяны? В Африке. Так что африканские предки есть у каждого. Время от времени в моей памяти возникают картины из африканской жизни и слышатся какие-то непонятные африканские слова: «Конго… Браззавиль».

– Почему непонятные?! Конго – это государство в Африке, Браззавиль – его столица.

– Вот видишь? Я не был в Конго, а знаю.

– А как по-африкански «здравствуйте»?

– Сложный вопрос. Во-первых, в Африке множество племён и народов, и говорят они на разных языках и наречиях…

– Папа, не увиливай!

– Ладно, сейчас напрягу память и вспомню… Тере, тере, вана кере.

– Папа, мне кажется, это по-эстонски или по-фински.

– Да ну?! Ура! Я вспомнил язык моих финских предков.

– Папа, по-моему, ты его никогда и не забывал. Что значит это «тере, тере, вана кере»?

– Здравствуй, дорогой.

– Папа, почему ты скрестил пальцы? Это какое-то неприличное выражение?

– Нет. По-эстонски это значит «привет, привет, старикан». Однажды я пошутил. Я тогда ещё жил в Санкт-Петербурге и работал на радио журналистом. Мои коллеги собрались на автобусную экскурсию в Таллин. И несколько женщин попросили, чтобы я научил их эстонским словам: «здравствуйте, до свидания, спасибо, как пройти на Ратушную площадь» и так далее. Я написал эти выражения русскими буквами, и женщины их заучили…

– И они так в Таллине со всеми здоровались: «Привет, привет, старикан»?

– Точно. А моя начальница спросила у первого встречного эстонца дорогу к универмагу. Он привёл её к парикмахерской. Она удивилась: «Зачем мне парикмахерская?» Эстонец пожал плечами и сказал с акцентом: «Вы говорить: „Кус он юксур? Ма тахан хабет яада“. Где парикмахерская? Я хочу бороду брить».

– И что она с тобой сделала?

– Да ничего. Только шумела: «В чем я пойду на работу? Это мои единственные туфли, которые подходят к шерстяному платью!»

– Папа, какие туфли?! О чём ты говоришь?

– О твоей маме. Сегодня утром она тут бушевала, когда обнаружилось, что ты пошла в школу в её туфлях. Я тебе говорил: не надевай!

– Но я была уверена, что она сегодня дома.

– А её вызвали на работу. Пожалуйста, не делай этого больше.

– Хорошо. Но можно, я надену завтра в театр её коричневую кофточку, которую подарили на Новый год? По-моему, завтра вечером мама никуда не собирается. Поговоришь с ней, а?

– Ой, не знаю, не знаю…