Текст книги "Как я был в немецком плену"

Утром 3 июля на каком-то пустынном разъезде поезд окончательно остановился. Нас попросили собраться у дома начальника разъезда, где на столбе висел радиорупор, передававший различные сообщения, и я впервые в жизни услышал голос Великого вождя, выступившего с обращением ко всему советскому народу, – председателя ГКО И. В. Сталина.

Меня поразило, что Сталин плохо выговаривал русские слова, и как силен у него был кавказский акцент. «Как же так, – думал я, – ведь и я не русский, но по-моему разговору почти никто моей нерусскости не заметит». У меня мелькнула мысль, что Сталин нарочно так плохо и с сильным акцентом выговаривает русские слова, чтобы этим подчеркнуть превосходство своего грузинского происхождения.

От этого разъезда нам предстоял пеший переход на расстояние около 80 километров. Погода, как и два дня назад, была солнечной и жаркой, поэтому наши «командиры» заставили всех отрезать от куска черного хлеба тонкий ломтик-«скибку», посыпать её поваренной солью и съесть без воды. Мне лично это помогло: в пути я не испытывал жажды.

В одной из деревень нам сообщили горькую весть: наши войска оставили Минск и теперь немцы быстро продвигались к Смоленску. Эта весть особенно сильно огорчила моего товарища Витю Ширина, который был уроженцем Минска.

…7 июля примерно в 17 часов, когда солнце на чистом небе еще хорошо грело, перейдя по мосту реку Десна, мы вступили в село Екимовичи, бывшее в тогдашней Смоленской области центром одноименного района. В него кроме нас несколько раньше прибыли и другие команды москвичей. Кроме москвичей, на противоположном от нас южном конце села расположилась на обочинах шоссе большая группа заключенных, которых охраняли часовые с винтовками. Стало ясно, что село Екимовичи является конечным пунктом нашего пешего «путешествия».

Нам было сказано, что мы будем заниматься здесь рытьём многокилометровых противотанковых рвов, а возможно, и строительством ДОТов и ДЗОТов – долговременных (железобетонных) и деревянно-земляных огневых точек. Условия работы будут жесткие, дисциплина полувоенная, самовольные отлучки или отъезды не допускаются. В этой местности могут оказаться шпионы и диверсанты, поэтому необходимо тщательно следить за появлением посторонних лиц и по возможности их задерживать и сдавать соответствующим органам.

На все виды работ имелись нормы выработки, которые требовалось неукоснительно выполнять или перевыполнять. Так, в зависимости от вида грунта, они составляют от 5 до 10 кубометров на одного человека за 8-часовой рабочий день. Предусматривался полуторачасовой обеденный перерыв. Специальной рабочей одежды и обуви не имелось. Местом работы и проживания нам определили деревню Зимницы на левом берегу Десны – против Екимовичей. Распоряжавшийся нами майор Стуженцов приказал нам выдать хлеб, сливочное масло и сахар, а за прошедшие 4 суток взамен продуктов он предоставил… 5 коров, которые бродили стадом на полях возле Зимниц: одну можно было зарезать и мясо сварить. Эти коровы оказались «эвакуированными» своим ходом из тех мест, которые уже заняли немцы, и многие животные сильно страдали из-за того, что их долго никто не доил.

Нашей группе досталась для ночевки относительно небольшая, но новенькая деревянная постройка – сеновал, как мы её назвали, с двухскатной дощатой крышей и плоским потолком, между которыми хранилось свежескошенное и высушенное сено. Такое же сено, но в меньшем количестве, было и на его полу. Обнаружилось, что в помещении уже обосновалась другая группа – человек 20 старшеклассников из одной очень престижной московской школы, которые приехали накануне. Это были очень милые, наивные и веселые ребята.

Мы выделили из своей среды двух лиц, которые должны были заниматься организацией снабжения команды продуктами и питанием. Выбрали мы также трех студентов, которым предстояло посменно сторожить колодец с питьевой водой, чтобы её не отравили вражеские агенты. Одним из сторожей согласился быть Костя (Константин Сергеевич) Ельцов, будущий директор Запорожского электрометаллургического завода «Днепроспецсталь», Герой Социалистического Труда.

Возвратившись на сеновал, мы долго не смогли уснуть, потому что школьники под гитару распевали веселые песенки. Среди тех школьников был один очень симпатичный немецкий юноша. Видно было, что все его очень уважают. Его хотели использовать как антифашиста для выступлений на немецком языке по громкоговорителю, чтобы агитировать вражеских солдат и офицеров сдаваться добровольно в плен Красной армии. Но вскоре нас перевели на другое постоянное место жительства, и мы уже не общались с этими школьниками.

…Нашим первым рабочим местом стал участок левого берега Десны (против её течения). Этот берег был хотя и достаточно высок, но не так сильно крут, чтобы вражеский танк после переправы мог упереться в него лобовой частью. Поэтому здесь следовало создать большую крутизну берега на участке длиной примерно в 300 метров. Дальше между рекой и полем простиралась широкая (местами шириной не менее 500 метров) пойма. Она имела длину не менее 3 км. Здесь нам предстояло вырыть глубокий и широкий противотанковый ров, а также ров между деревней и Десной. Насколько я помню, ширина противотанкового рва (см. рис. 1) составляла 7 метров и более, глубина – от 2 до 2,5 метров, а иногда и меньше, если появлялась грунтовая вода. Движению танка должна была воспрепятствовать почти вертикальная (с уклоном в 10–12 градусов) лобовая стенка рва высотой от 2 до 2,5 метров, а сам танк должен был остановиться на горизонтальном «днище» шириной не менее 2-х метров. К этому месту танк вела широкая (длиной около 5 метров) часть рва, имевшая значительный наклон.

В первые два года войны, когда наша армия в основном отступала, противотанковые рвы, протяженность которых составляла сотни километров, делали в несколько рядов друг за другом. Расстояние между рядами могло быть несколько десятков километров или значительно больше в зависимости от предполагаемого продвижения противника в глубь нашей территории. Направление рвов было преимущественно с севера на юг (или наоборот), т. е. перпендикулярно движению вражеских танков.

Длина противотанковых рвов, вырытых нашей командой под Смоленском, составила, наверное, 1,5 километра.

Рис. 1. Поперечный разрез противотанкового рва

Многие из наших ребят фактически были «белоручками» и не имея защитных рукавиц, нажили на ладонях кровоточины от лопат. В дальнейшем все привыкли к тяжелой работе, а кожа на ладонях огрубевала.

Почти все ребята старались работать хорошо, кроме тройки «волынщиков», старавшихся укрыться за спинами других. Однако наши старшие – Женя Анохин и Нестер Крохин – учли их поведение при начислении заработной платы.

…Из высокорослых ребят, выкидывавших грунт из рва, уже достаточно глубокого, мне запомнился один первокурсник. Он отличался большой физической силой. Его несколько раз отправляли с группой почти таких же физически сильных ребят в город Рославль выгружать из вагонов цемент для строительства ДОТов. Коля Смирнов и другие, работавшие вместе с тем первокурсником, рассказывали, как он ловко брал тяжелейший мешок с цементом и аккуратно укладывал его в кузов грузовика. А другие ребята могли поднять такой мешок только вдвоем.

Я тогда не поинтересовался фамилией и именем этого юноши, но, возвратившись в 1946 году в институт, я узнал, кто это был. Мало того, я оказался вместе с ним в одной учебной группе, а меньше чем через год поселился с ним же в общежитии. Этим студентом был Миша (Михаил Петрович) Попов родом из Тамбовской области. С ним, ныне проживающим в Смоленске, я дружу до сих пор.

…Наш рабочий день длился с 8 до 19 часов. По команде старшего (Анохина или Крохина) все делали отдых на 10–12 минут, который называли перекуром. Многие действительно курили, в том числе и я. Нам полагался обеденный перерыв, занимавший больше часа, поскольку на обед приходилось идти (а позже – ехать на грузовиках) в деревню. Работу не приостанавливали даже при дожде, так как укрыться от него было практически негде.

У меня, как и у некоторых других ребят, оказалась проблема с обувью. Чтобы сберечь свои легкие брезентовые туфли, при рытье легкого неглинистого грунта я снимал их и работал босиком.

Я всё еще продолжал жить с остатками детского воображения: старался хоть чем-то да отличиться перед товарищами. Это проявлялось прежде всего в том, что я работал, иногда и через силу, стараясь не отстать от самых физически развитых ребят, и бывал очень довольным, когда начальство это отмечало. Делал я и явные глупости. Так, поскольку не захватил с собой головной убор, иногда не столько по этой причине, сколько для демонстрации своей «оригинальности», повязывал голову белым махровым полотенцем, превращая его в подобие чалмы с болтающимся возле правого уха «хвостом».

В середине июля несколько дней погода стояла мрачной и дождливой. В это время через Зимницы и соседние деревни ежедневно в большом количестве шли на запад наши войсковые подразделения. Иногда красноармейцы и их командиры вынуждены были ночевать с нами в сарае. При одной такой ночевке сержант – сельский учитель, с которым я тогда разговорился по душам, отдал мне свою запасную новенькую зеленую пилотку. В сентябре, возвратившись в Москву, я сфотографировался в этом головном уборе на память.

…Стало известно, что 16 июля немцам сдан Смоленск. Скоро они могли дойти до Екимовичей, до правого берега Десны. Вместе с нашими воинскими частями ушли добровольцами мой хороший друг – дзюдоист Толя Зайцев, великовозрастный и рослый студент Борис Троицкий, жгучий брюнет еврей Гриша Цирлин и несколько других ребят.

Угроза быстрого подхода немцев к Десне вынудила ускорить работы по подготовке противотанковых рвов и других оборонительных сооружений. Нас начали привлекать также к строительству ДОТОв и ДЗОТов. Я с тремя друзьями один день занимался устройством из досок опалубки и доставкой на носилках бетона двум красноармейцам – строителям ДОТа и его будущим защитникам. Несколько дней, несмотря на дожди, пришлось работать до поздней ночи босиком и в промокшей насквозь одежде. Видимо, из-за всего этого я сильно простудился. 16 и 17 июля, уже едва держась на ногах, я еще работал, а 18 июля, в день моего рождения (мне исполнилось в тот день 20 лет), ребята оставили меня «дома». В тот день под шум дождя, шедшего почти непрерывно, дрожа от холода и от головной боли, я провалялся в «постели» из соломы и сена на земляном полу, прикрытый лишь своим коротким темно-синим костюмным пиджачком. Тяжелобольным встречал я и дни рождения в 1942 и 1943 годах.

К вечеру ко мне привели медсестру, которая, замерив температуру, дала мне несколько таблеток аспирина. К утру 19 июля почувствовал себя лучше, с аппетитом съел принесенный мне завтрак, а после обеда пошел на работу. Примерно через 7 дней после этого мы, закончив работу у Зимниц, копали ров возле деревни Старое Сырокоренье у реки Колозня. В тот день у меня вдруг сильно заболела спина, и я оказался не в состоянии ни согнуться, ни выпрямиться. Здесь меня опять выручила медсестра, поставив мне на спину около 20 стеклянных стаканчиков – банок. Когда банки остыли и отпали, на спине образовалась «картинная галерея» из розово-красных кружков, а через час я снова стал работоспособным.

С первых же дней после прибытия в Зимницы мы невольно обращали внимание, что над нами высоко в небе пролетают на восток и обратно вражеские самолеты. Сначала это были в основном длинные двухфюзеляжные двухмоторные Fw.189A «Eule» («Совы») или «рамы» по-нашему, производившие разведку местности. За ними (как правило, сразу) следовали бомбардировщики: одно– и двухмоторные, конструкции «юнкерсы», а также одномоторные пикирующие Ju.87 штурмовики, и двухмоторные Не.111 «хенкели». Ночью и днем летали четырехмоторные Fw.200 и другие. Бомбардировщиков нередко сопровождали одномоторные истребители Bf.109, а иногда двухмоторные Bf.110 «мессершмитты» и другие. Конечно, в типах и названиях конструкций немецких боевых самолетов я начал разбираться лишь позже.

До первой половины июля немецкие самолеты летали, как правило, на большой высоте и нас не беспокоили, ограничиваясь только сбрасыванием листовок. Но позже бомбардировщики, штурмовики и истребители иногда опускались очень низко, пугая нас, и иногда сбрасывали мелкие бомбы и обстреливали нас из пулеметов. Всё это они сопровождали, как правило, страшным воем специальных сирен.

Мы убедились, что появление самолетов на малой высоте всегда могло оказаться опасным, поэтому мы сразу ложились на землю, а в лучшем случае убегали в ближайшие овраг или в лес. Чаще всего пытались спрятаться в своем же противотанковом рву.

Сбрасываемые с самолетов листовки нам было запрещено поднимать, а тем более читать. Для их сбора и уничтожения выделяли специально подобранных людей. Но всё-таки нам удавалось читать эти листовки, однако нас удивляло их содержание, часто казавшееся просто глупым. Например, немцы писали, будто нашим государством управляют иудо-большевики и в основном – жиды во главе с тираном и кровожадным убийцей Сталиным, что в СССР существует крепостное право. Больше всего листовок предназначалось военным. Им предлагалось сохранять листовку в качестве пропуска для перехода через фронт и добровольно сдаваться в плен. В таких листовках ругали политических комиссаров и рекомендовали беспощадно уничтожать их и всячески способствовать победе германских войск. В листовках было и много карикатур на Сталина и на комиссаров. В листовках сообщалось о больших успехах германских войск на всех фронтах, о численности пленных бойцов и командиров Красной армии (в том числе сына Сталина – Якова), о хорошем обращении немцев с пленными, о наделении крестьян землей на территориях, освобожденных от большевиков, и о прочих вещах.

К сожалению, мы тогда очень редко видели в небе наши самолеты. Но однажды нам пришлось быть свидетелями гибели одного из них. Дело было так. Как-то после падения Смоленска, от которого мы находились тогда на расстоянии около 95 км, над нами пролетел, теряя высоту, резко снижаясь, атакованный и поврежденный «мессершмиттом» советский бомбардировщик Пе-2. Залетев за Зимницы, он упал у окраины деревни Новосёлки и взорвался. Из-под обломков самолета извлекли полуобгоревшие тела двух молодых летчиков и похоронили их на краю леса. Говорили, что третий член экипажа остался жив, но его еще до нашего прихода отвезли в госпиталь. Скоро к месту падения самолета подъехала легковая автомашина, и из неё вышли двое военных, которые забрали документы и уцелевшие личные вещи погибших.

Несколько раз мы были свидетелями воздушных боев между немецкими и советскими истребителями. К сожалению, эти бои заканчивались не в пользу наших летчиков: их самолеты, оставляя за собой длинный хвост черного дыма, врезались в землю и взрывались. Однажды мы видели, как летчик сбитого самолета спускался на парашюте, но так и не узнали, остался ли он живым, так как немецкий летчик продолжал стрелять по нему из пулемета.

В августе немцы стали писать в листовках, что наши противотанковые рвы бесполезны, так как для немецких танков они легко преодолимы. Кроме того, их можно без труда обойти. И это было действительно так, но говорить об этом друг другу и тем более начальству мы не осмеливались. Оборонительные работы продолжались. Немцы предупреждали, что скоро начнут бомбить нас и обстреливать из самолетов, хотя им «жалко несчастных заключенных, которые трудятся подневольно». После взятия немцами Смоленска наших отступавших войск мы не видели. Говорили, что они попали в окружение.

…В начале августа нам выдали первую зарплату. За несколько дней до этого наши старшие обсуждали, сколько кому следует платить. Женя Анохин, Нестер Крохин и учетчик Коля Захаров[3]3
  Нестер Крохин окончил Институт стали в 1943 году, будучи в эвакуации в Сталинске (ныне Новокузнецке), в Сибири. Перед уходом на пенсию он более четверти века проработал на высоких руководящих и инженерных должностях на Никопольском Южнотрубном заводе на Украине. Последний раз я был у него в гостях в Никополе летом 1976 года. Он умер и похоронен в том же городе в 1988 году. Женя Анохин и Коля Захаров стали профессиональными военными инженерами. Первый из них умер в начале 80-х годов в Ленинграде, а со вторым, живущим в Москве, я продолжаю дружить.


[Закрыть] отмечали, что я работаю хорошо, не «волыню» и поэтому заслуживаю такой же повышенной зарплаты, как и более рослые и физически сильные ребята. Так, за вычетом стоимости питания мне достались 800 рублей. А минимальная зарплата составила 600 рублей. Кстати, в начале сентября нам выдали еще и вторую зарплату. На этот раз она у всех была меньше – около 500 рублей. Таким образом, на трудовом фронте я заработал примерно 1300 рублей, из которых 100 рублей вскоре пришлось потратить на приобретение в сельском магазине простеньких брезентовых туфель взамен старых, полностью вышедших из строя.

…С начала августа в связи с приближением немецких войск к Екимовичам всё больше местного населения стало эвакуироваться на восток, гоня впереди себя коров и другой скот. Люди двигались в основном пешком и редко – на телегах, запряженных лошадьми. В середине августа территория за правым берегом Десны, включая Екимовичи, и у впадающей в Десну реки Колозня, где мы часто купались, оказалась ничейной: два-три дня там не было ни наших, ни немецких войск. В это время населению Зимниц и находящихся вблизи других населенных пунктов поступил приказ срочно эвакуироваться. Однако данный приказ к нам не относился.

В те дни мы стали свидетелями начала эвакуации жителей двух небольших деревень – Новое (на правом берегу реки Колозня, оставленном нашими войсками) и Старое Сырокоренья (на левом берегу той же реки). Погода была солнечной и жаркой. Сначала все жители зашли на местное кладбище попрощался с похороненными там родными и близкими. Люди садились на могилы и со слезами целовали кресты, потом низко кланялись могилам. Я видел также, как члены одной семьи перед уходом из деревни целовали стены своей избы, ворота и другие постройки. Смотреть на эти сцены было ужасно тяжело, у меня и у некоторых других ребят тоже потекли слезы…

На следующий день я увидел на противоположном берегу реки Колозня, в деревне Новое Сырокоренье, усадьбу с пчелиными ульями. Хозяев в усадьбе не было, и во всей деревне не было видно никаких людей. И тут же я захотел показать друзьям, что я пчеловод и могу угостить всех свежим сотовым мёдом.

Моя «работа» на пасеке привела к тому, что пчелы ужалили меня раз пятнадцать. Всё страшно болело, и от работы с лопатой меня, естественно, освободили.

Наступило время обеда, и мы зашли в усадьбу, чтобы взять оставленные мною рамки с медом. Но тут в одной из ближайших к пасеке изб открылось окно и что-то в нём мелькнуло. В избе мы обнаружили совсем немощного старика, пытавшегося взобраться на русскую печь. Он не согласился уехать из деревни в эвакуацию, зная, что ему всё равно скоро помирать. Обе рамки с медом мы оставили старику и ушли от него, очень довольные своим поступком. Кто-то из начальства попытался обвинить меня в мародёрстве и потребовал наказать меня. Но, узнав, что рамки с медом были взяты не для себя, а отданы старику, ограничились предупреждением о недопустимости подобного «мародерства». После этого мои товарищи по трудовому фронту чаще называли меня не по фамилии и имени, а по прозвищу Пчеловод, которое осталось в памяти у них до сих пор.

Через двое суток после моего похода на пасеку кто-то прибежал запыхавшись и сообщил, что немцы с противоположного берега реки на чистом русском языке по громкоговорителю предупреждают: «Эй, вы, московские студенты, бросьте ковыряться в земле, уходите отсюда скорее, иначе будем по вам стрелять!» Мы не поверили сказанному, посчитав это глупой шуткой товарища. Но на другой день, примерно через час после начала работы, вдруг послышался страшный вой и метрах 20 сзади от нас раздался грохот взрыва. Кто-то дико закричал: «Это мины!» Женя Анохин сразу скомандовал: «Ложись!» Совсем недалеко от края рва падали металлические осколки мины. Через пару минут я нашел один из них, он оказался еще горячим, его поверхность оказалась неровной, в нескольких местах заостренной. К счастью, пострадавших у нас не было.

Но не успели мы очухаться от первого взрыва, как снова услышали вой мины. Все разбежались по рву и крепко прижались к стенке со стороны возможного прилёта мины. Второй взрыв прогремел совсем недалеко от нас, но мина сделала перелёт. Я успел заметить, что Лёва Гробман, который перевелся в МИС в феврале из Днепропетровского металлургического института, прикрыл голову металлической частью лопаты. На вопрос, почему он так сделал, я получил ответ: «Самое главное – беречь голову, а попадёт осколок в попу, так еще можно жить!» Некоторые ребята потом следовали его примеру.

Вскоре последовал третий взрыв, уже внутри рва, однако там, где нас не было. Минут через пять шарахнуло метрах в 15 от нас, и опять все остались невредимыми.

Мы ожидали самого опасного – пятого взрыва, а он… не последовал. Мы постепенно успокоились и продолжили работать. При этом мне и еще нескольким самым молодым и, наверное, из-за этого самым глупым ребятам всё происшедшее показалось очень интересным и романтичным. Я даже подумал: «Хорошо, если бы немцы выстрелили еще несколько раз!»

Мы доработали до обеденного перерыва, а после него немцы нас дважды обстреляли из миномёта. Часам к 17-ти, пролетая над нами, немецкие бомбардировщики сбросили северо-восточнее Зимниц несколько бомб, а истребители произвели пулеметный обстрел местности. Мы предположили, что на обратном пути они обстреляют и нашу «братию», поэтому заблаговременно укрылись от них. При этом случился такой казус: Володя Семенов (в будущем лауреат Государственной премии СССР) сел под кустик, чтобы оправиться «по-большому», и его за этим «делом» заметил пилот «мессершмитта» и дал по нему короткую, но, к счастью, неточную пулеметную очередь. Не натянув брюки, Володя пустился бежать к противотанковому рву, а летчик, грозя кулаком, преследовал убегающего.

Поздно вечером за ужином ребята из другой команды, работавшие в окрестностях Новосёлок, рассказали нам, что немецкие самолеты бомбили и обстреливали там воинскую часть, но «угодили» в команды заключенных и гражданских москвичей, убив одного и ранив несколько человек. При этом одна сброшенная бомба не взорвалась, и саперы собирались завтра её обезвредить. Утром Коля Захаров, Паша Галкин, я и еще несколько ребят получили разрешение сбегать в Новосёлки. Мы увидели подвешенную на деревянной перекладине между двумя столбами бомбу, возле которой крутились два молоденьких сапера, потом они постреляли по бомбе из пулемета бронебойными и зажигательными пулями, но бомба всё равно осталась целой. Тогда из окопа вышли два москвича, кажется, из команды завода «Красный Пролетарий», и предложили саперам обезвредить бомбу.

Бомбу сняли с перекладины и положили на землю. Саперы отошли в окоп, а рабочие (говорили, что у одного из них была фамилия Токарев) стали очень осторожно удалять взрыватель. Мы все с большим напряжением следили за происходящим из окопа. Произошло самое ужасное – бомба взорвалась. Раздался страшный грохот, и в разные стороны разлетелись части человеческих тел. Изуродованные останки людей я увидел тогда впервые, не предполагая, что скоро мне предстоит видеть подобное уже на фронте.

Потрясенные увиденным, мы быстро возвратились к себе и рассказали всем о том, что произошло у Новосёлок. Но едва мы начали работать, как появился немецкий штурмовик и начал обстреливать нас из пулемета.

Наконец наступил последний день нашей работы. Это было, кажется, 23 августа. Мы довели противотанковый ров почти до лесной опушки. Но едва наше начальство сдало готовый ров военному представителю, как немецкий минометчик «угостил» нас тремя обстрелами.

На следующий день нас разбудили задолго до рассвета. Мы привели себя в порядок, кое-как позавтракали и, захватив с собой весь имевшийся инструмент, ведра и другие вещи, покинули свой гостеприимный сарай и уже давно безлюдную деревню Зимницы. Уехали мы на грузовиках в сторону железной дороги, идущей в район Ельни. Уже через несколько дней этот город стал известен тем, что с 30 августа по 6 сентября 1941 года немцы впервые потерпели там большое поражение: город был отбит с очень крупными для немцев потерями. Под Ельней дали залпы и наши знаменитые «катюши».

Перед отъездом из Зимниц мы были сильно огорчены сообщениями с Ленинградского, Юго-Западного, Южного и других фронтов, тяжело переживали падение Киева. Коля Тузов плакал, услышав, что немцам оставлен его родной город Чернигов.

На Смоленщине мы, кроме сооружения противотанковых рвов, приводили в порядок или делали новые грунтовые дороги для автомобильного транспорта и танков, строили ДОТы и ДЗОТы. Как и раньше, ночевать приходилось в сараях, зданиях животноводческих ферм, в деревенских школах. Мы часто оставались без горячей пищи, иногда варили картофель, вырытый на колхозном поле или на приусадебных участках местных жителей. Из одного котелка пищу ели сразу несколько человек. Воду кипятили в котелках и кружках, собирая для костра даже ветки. Хлеб, масло, сахар и другие продукты со складов поступали не всегда. Некоторые ребята страдали из-за недостатка курева.

В последний период пребывания на трудовом фронте мы более трех суток пробыли, ночуя в классах местной школы, в селе Ямное.

…В конце августа у Ельни стали сосредотачиваться пехотные, артиллерийские, танковые и другие части Красной армии, которыми командовал генерал армии Г. К. Жуков. В те дни готовилось освобождение Ельни от немцев. Я счастлив, что вместе со своими товарищами внес свой, хотя и небольшой, вклад в данную победу, готовя для наших войск дороги и сооружая различные военные объекты.

7 сентября после обеда нам выдали на двое суток продукты «сухим пайком», и грузовые автомашины доставили нас темной ночью на какую-то железнодорожную станцию, и в чистом поле нас погрузили в два товарных вагона. Отсюда поезд отправился с очень частыми и долгими остановками к Вязьме, а через неё к Москве на Белорусский вокзал. 9 сентября все участники трудового фронта отправились к зданию института. Там нас тепло встретили и поприветствовали руководство института, представители парткома, комсомольской и профсоюзной организаций и студентки и некоторые студенты и аспиранты, остававшиеся в Москве. Возник своего рода небольшой митинг, Л. М. Утевский кратко доложил присутствовавшим о выполненной нами работе и зачитал письмо начальника III участка второго строительного района VIII стройуправления Главоборонстроя НКВД СССР в адрес Ленинского райкома ВЛКСМ и руководства МИС. В нем сообщалось, что студенты Института стали «с честью выполнили возложенное на них задание, полностью завершив порученный им объем работ, проявив при этом большое мужество, так как часто им приходилось работать даже под ураганным (так и было сказано) огнем врага». Нам объявили благодарность от имени Главоборонстроя НКВД СССР.

В 1978 году почти все оставшиеся к этому времени в живых участники трудового фронта были награждены медалью «За оборону Москвы». Но я такую медаль получил еще в 1965 году как непосредственный (с оружием в руках) участник боев под Москвой осенью 1941 года. Награждение медалью участников трудового фронта состоялось после того, как этот вопрос поставил перед Московским Советом народных депутатов и Министерством обороны СССР Константин Ельцов, ставший в 70-х годах, как я уже упоминал, Героем Социалистического Труда. В составлении списков лиц, представляемых к награде, большую работу проделал я, запомнивший фамилии, имена и отчества многих из товарищей, но, увы, некоторые из них не дождались награды…