Текст книги "Как я был в немецком плену"

В тот день – 9 сентября, войдя в здание института, мы ознакомились с вывешенными там объявлениями и узнали, что студенты Института стали не подлежат мобилизации в армию и должны продолжать учёбу. Был набран и первый курс, состоявший в основном из девушек. Однако всем студентам полагалось не позднее 1 октября внести плату за обучение в сумме 800 рублей.

В отделе кадров нам продлили до следующего учебного года студенческие билеты и мы получили на сентябрь еще не знакомые нам продовольственные карточки с нормой выдачи продуктов как служащим: хлеба по ним полагалось 600 грамм в сутки.

За время нашего летнего отсутствия Москва внешне очень сильно изменилась. От налётов германской авиации были замаскированы Мавзолей В. И. Ленина на Красной площади и здание Большого театра. Маскировка была и на больших жилых домах, и на цехах заводов и фабрик. Во многих местах находились хорошо замаскированные зенитные пушки, пулемёты и прожектора. В небе висели аэростаты заграждения.

На площади Свердлова были выставлены остатки сбитого над Москвой немецкого самолета, а у входа в ЦПКиО им. Горького на берегу Москвы-реки – военные трофеи. Мы узнали, что в ночь с 21 на 22 июля вражеская авиация впервые бомбила Москву.

Известно, что с конца июля налёты немецких самолетов на Москву происходили регулярно, и совершались они главным образом по ночам. Однако хорошо организованная противовоздушная оборона города не допускала больших разрушений зданий и позволяла сократить жертвы среди москвичей. Как только мы возвратились в Москву, нам пришлось сразу же приспособиться к налётам авиации. Самой главной проблемой осталось добывание денег. Тех денег, которые мне регулярно присылала моя бедная мама, было явно недостаточно. Суммы, заработанной на трудовом фронте, могло хватить лишь на месяц. Следовало подыскать работу, которую можно было бы совместить с учёбой. В институте нам разрешали пропускать часть лекций и некоторые практические занятия.

В один из сентябрьских вечеров ко мне зашел мой татарский друг, студент второго курса Федя (Файзыахмет) Гафуров и предложил устроиться вместе с ним на работу на Московский станкостроительный завод им. С. Орджоникидзе в качестве стрелка-часового для охраны предприятия от вражеских диверсантов. В карауле следовало находиться в течение суток, причем на посту – два раза по 4 часа. Имелось два 8-часовых перерыва, но нельзя было отлучаться из караульного помещения. После суток дежурства последующие двое суток были свободны. Охраннику давали обмундирование, аналогичное военному, зарплату в 500 рублей в месяц, продовольственную карточку «по рабочей сетке». Требовалось иметь хорошее здоровье и уметь обращаться с винтовкой. Я не раздумывая принял решение устроиться на эту работу.

Через пару дней после предварительной поверки нашей политической благонадежности через спецотделы завода и института, а также здоровья и владения винтовкой, меня с Федей и другими ребятами приняли на работу.

Нам приходилось в течение четырех часов в любую погоду и даже во время воздушных налётов охранять какой-либо цех завода или участок его территории, передвигаясь вдоль кирпичной ограды, около которой имелись специальные будки, где можно было укрыться от дождя, а днем тайком читать учебники и конспекты лекций. Ночью вокруг ограды ходил еще кинолог с собакой. Мне почему-то чаще всего доставался для охраны литейный цех, где потом – в 1957–1961 годах – я неоднократно бывал по роду своей работы в проектно-технологическом институте «Оргстанкинпром».

При появлении возле охраняемого объекта чужого человека часовому полагалось криком «Стой!» останавливать его и спрашивать пароль. При необходимости следовало вызвать по телефону, установленному рядом, дежурного разводящего или караульного начальника. Однако больше всего часовому приходилось опасаться проверок своего начальства, которое периодически появлялось совершенно неожиданно, что требовало от часового большего внимания, особенно в глубокую и темную ночь.

Опасно было находиться на посту при налетах на город немецкой авиации. Но в такие моменты бывало также интересно наблюдать за действиями ПВО. Мне ни разу не пришлось стрелять на посту. Только однажды меня заставили потренироваться в заводском тире. И ни одна вражеская бомба на завод не упала.

В связи с приближением линии фронта к Москве получилось так, что в октябре институт эвакуировался в Сибирь, а я ушел добровольно в армию. Свою зачетную книжку, оставшуюся при мне из-за «хвоста» по металлургическим печам, вместе со студенческим билетом и метрическим свидетельством о своем рождении все годы войны я носил в кармане. Я не думал, что зачетная книжка понадобится мне в будущем, поэтому из-за отсутствия блокнота, будучи на фронте, записал (к счастью, простым карандашом) на её последних чистых страницах адреса некоторых друзей. Кроме того, моё заверенное институтской печатью фото размером 3×4 см, которое было наклеено на левом верхнем углу с внутренней стороны книжки, со временем отклеилось и пропало. Сразу после войны я стер все карандашные записи в зачетной книжке, подумав, что она, может быть, пригодится в будущем хотя бы в качестве сувенира. Но летом 1946 года, послав ее в Институт стали по почте из Донбасса с соответствующим заявлением, я восстановился в родном учебном заведении студентом третьего курса и получил там новую зачетную книжку. Между прочим, некоторые наши студенты с разных курсов, ушедшие добровольно или по мобилизации в армию в 1939–1945 годах, сумели восстановиться в институте и без зачетной книжки. Были такие, которым поверили на честное слово, что до войны они являлись студентами МИС, или это подтвердили их товарищи, учившиеся вместе. Но у меня такой «номер», безусловно, не прошел бы по двум причинам.

Во-первых, я вообще не мог приехать из Донбасса в Москву, не имея из столицы солидного вызова, так как, проходя окончательную фильтрацию после немецкого плена, находился на положении полузаключенного, которому разрешалось отлучаться от дома на расстояние не более 10 км и который не имел права отсутствовать на работе хотя бы несколько суток без уважительных – для начальства – причин. При самовольном отъезде в Москву мне грозило длительное тюремное заключение. Кроме того, в то время для любых дальних поездок всем взрослым людям полагалось иметь с собой паспорт или заменяющее его удостоверение личности, а их у меня не было. Помимо сказанного, я не имел достаточно денег, чтобы съездить в Москву. Однако, получив моё заявление с зачетной книжкой, руководство Московского института стали (в его составе находился декан технологического факультета, куда я хотел быть зачисленным, будущий ректор института доктор технических наук П. И. Полухин) не стало придираться к тому, что я был в плену в Германии. За трое суток до моего дня рождения 18 июля я получил вызов для приезда на учебу.

Этому вызову заведующий шахтой в Донбассе, где я тогда принудительно работал, не смог противостоять никакими уловками. После четырех визитов лично к нему, а также двух – к его непосредственному начальнику, начальнику треста, и двух – к районному прокурору, он вынужден был уволить меня с работы, выдав положенные мне 800 с лишним рублей. На шахте мне выписали и временное удостоверение личности. Таким образом, руководство Московского института стали, возможно, спасло меня от гибели в этой шахте, где работа проходила в очень тяжелых условиях и где очень плохо обстояло дело с техникой безопасности и охраной труда.

Осенью 1941 года положение на фронтах резко ухудшилось, особенно под Москвой. 7 октября свыше семисот тысяч наших воинов – пять армий, включая большое количество ополченцев, попали двух местах под Вязьмой в во вражеское окружение, многие там погибли. И с этого дня фактически перед Москвой уже не осталось крупных боеспособных воинских частей. Кончились и резервы оружия (даже винтовок), техники и боеприпасов. Требовалось срочно организовать новые войсковые соединения, чтобы остановить рвавшихся в столицу немцев, пока из Сибири и Дальнего Востока не подоспеют хорошо обученные и сильные во всех отношениях войска. Но в те дни, мы, обычные люди, занятые своей будничной работой и учёбой, конечно, не знали, что творится в верхах. Подробных сообщений по радио и в газетах о фактическом положении дел на фронте, по существу, не было. Из кратких оперативных сводок нельзя было представить всего, что тогда происходило. О катастрофах и положении на фронте ходили разные слухи, которые нередко оказывались достоверными.

11 октября было объявлено, что командовать Западным фронтом (под Москвой) будет Г. К. Жуков. До 12–14 октября Москва выглядела спокойной. Но с 15 октября началась массовая эвакуация на восток многих крупных предприятий (в том числе частично и Станкозавода им. Серго Орджоникидзе), организаций и вузов, а также отдельных семей и граждан. Правительство эвакуировалось в Куйбышев (ныне г. Самара). Но И. В. Сталин оставался в Москве. 15–17 октября у многих магазинов, особенно продуктовых, собирались огромные толпы людей, стремившихся запастись на долгое время необходимыми вещами и продуктами.

Утром 15 октября, придя в институт, мы узнали, что занятия отменяются, так как получен приказ – срочно эвакуироваться в Сибирь, в город Сталинск (ныне Новокузнецк). Всем предложили поздно вечером или завтра утром вернуться в институт с необходимыми вещами и с продуктами и ждать соответствующих указаний.

Я же не раздумывая решил, что из Москвы не уеду. И не только потому, что у меня не было денег для дальнего путешествия в Сибирь и проживания там. Мне казалось, что лучше умереть за этот город, чем бросить его. Ведь я так стремился сюда попасть и так к нему привык! Конечно, это было чисто эмоциональное решение. Практически это означало, что я должен сейчас же записаться добровольно в армию, чтобы защитить столицу от врага. При этом в голову не приходило, что в боях за Москву можно очень быстро и бесславно погибнуть. Мне казалось очень романтичным и интересным побывать на войне.

Я сразу сказал о своем решении не уезжать из Москвы близкому другу – Жене Майонову. Тот без всяких колебаний и сомнений поддержал меня, предложив сразу же отправиться в военкомат Ленинского района, чтобы записаться в ряды защитников столицы. Но делать это нам не пришлось: в институте на доске объявлений мы увидели написанное крупными буквами сообщение о наборе из членов ВКП(б) и комсомольцев добровольцев в Коммунистическую дивизию для защиты города. Желающим записаться в это воинское соединение предлагалось обратиться в партком института. Но рядом находился и список мужчин – сотрудников института, студентов и аспирантов, которые должны были явиться в партком, т. е. их обязывали записаться в Коммунистическую дивизию.

…Тогда во всех 25 районах Москвы было создано по Коммунистическому батальону. К концу октября из таких батальонов, а также рот (были и такие подразделения), сформировали Третью Московскую коммунистическую дивизию в составе 11,5 тысяч человек. Фактически все эти батальоны представляли собой обычные рабочие батальоны, а Коммунистические дивизии – дивизии народного ополчения, которые в те дни уже сражались на фронте. Через две-три недели крупных специалистов – инженеров и ученых – из «коммунистических» формирований отозвали, а других добровольцев вроде нас – молодых студентов и рабочих, – «рассовали» по другим воинским частям, главным образом по запасным, поскольку большинство тех бойцов были, как правило, необученными. Кроме того, в Москву стали прибывать свежие кадровые войска из Сибири и Дальнего Востока.

Итак, мы с Женей побежали в партком и заявили о своем намерении. Без всяких вопросов нам обоим выдали заготовленный заранее бланк-направление (проставив в нем от руки наши фамилии и инициалы) в Райком ВКП(б) Ленинского района, где и происходило оформление Коммунистического батальона. Вместе с нами изъявили желание пойти добровольцами еще несколько человек. С нами оказался молоденький и маленький ростом второкурсник Аркаша Писарев (он погиб на войне), Лёва Утевский, бывший наш политрук на трудовом фронте и… проваливший меня на экзаменах по металлургическим печам доцент А. И. Ващенко (по-видимому, его, как члена партии, обязали). После нас пришли в райком Вася Голиков и Саша Волков, а также второкурсник Боря (Борис Николаевич) Старшинов[4]4
  После войны Б. Н. Старшинов возвратился в Институт стали и окончил его в 1949 году. Затем он закончил там же аспирантуру и, став кандидатом технических наук по специальности доменщика, многие годы проработал в Украинском научно-исследовательском институте металлов в Харькове.


[Закрыть].

Мы поднялись на второй этаж здания и зашли в «предбанник» приёмной первого секретаря райкома, где нас встретили служащие райвоенкомата. У нас отобрали паспорта и вместо них выдали удостоверения, где было написано, что их предъявители являются бойцами Коммунистической дивизии. И с этими удостоверениями и самыми необходимыми личными вещами нам предложили сегодня же вечером явиться в здание Московского горного института, где временно располагался формирующийся Коммунистический батальон Ленинского района. Перед уходом из здания нас постригли наголо.

Я хотел захватить с собой демисезонное пальто, перешитое из отцовского. Но в коридоре увидел Володю Иванова, не имевшего никакого пальто, а ему предстояла эвакуация в Сибирь. Я предложил ему взять эту дорогую для меня как память об отце, одежду. Позже он не раз благодарил меня за это.

Своему соседу Ивану Митрофанову я отдал продовольственную карточку, полученную в институте, оставив себе такую же карточку, выданную на заводе. Иван поблагодарил меня, но я чувствовал, что он не одобряет моё скоропалительное решение об уходе в армию. Мы тепло попрощались, надеясь встретиться вновь. Так и случилось: мы встретились в декабре 1948 года на Сталинградском металлургическом заводе «Красный Октябрь», где он работал начальником смены на прокатном стане 325 и куда я прибыл на преддипломную практику.

Когда я уходил на фронт, мне было немного обидно, что я не мог называть себя солдатом, как в старину, так как в Красной армии это название воина после октября 1917 года посчитали «пережитком старого» и, по существу, отменили. Оно стало снова широко применяться лишь с введением в Красной армии с 6 января 1943 года погон. Такое же положение было со словом «офицер», которое тоже восстановили одновременно с возращением погон. Вот почему я называю всех рядовых военнослужащих не солдатами, а бойцами или красноармейцами, а представителей младшего и старшего командного состава не офицерами, а просто командирами – взвода, роты, батальона, батареи или полка.

Было примерно 19 часов, когда я предъявил на входе в Московский горный институт дежурным, вооруженным револьверами, своё удостоверение добровольца и вошёл в хорошо знакомое мне здание, где часто бывал на лабораторных занятиях по сопротивлению материалов. На третьем этаже я нашёл небольшую аудиторию, отведенную для моего отделения. Все столы и парты были вынесены из неё в коридор, а из мебели находились лишь стулья. На полу вдоль стен лежали вещевые сумки и рюкзаки бойцов, пришедших раньше меня. Одни бойцы сидели на стульях, а другие лежали в одежде на полу, застеленном газетой или бумагой.

Лицо одного бойца, сидевшего в одиночестве в углу аудитории, показалось мне очень знакомым. Я не мог и вообразить, что встречу здесь близкого человека. Им оказался Миша (Михаил Прохорович) Волков – мой земляк и бывший одноклассник по Батыревской средней школе, а теперь студент IV курса МГИ. Мы бросились друг к другу и едва не плакали от радости. Получилось так, что Миша, как и я, не захотел эвакуироваться со своим институтом. Он знал, что на новом – очень далеком от родины месте – его родители не смогли бы из-за войны оказать ему финансовую поддержку, да ему и неловко было отнимать у них последнее. Похожие соображения были и у меня.

…Раньше меня в аудиторию пришел одетый в теплую зеленую армейскую куртку рослый, солидный юноша Иван Георгиевич Борзунов из Московского текстильного института. Я здесь немного скажу о послевоенной судьбе этого товарища. В начале 70-х годов я готовил к защите диссертацию на соискание ученой степени кандидата технических наук. В ней рассматривал процесс производства и эффективность применения новых видов кардной проволоки, используемой для изготовления игл для щеток, которыми на соответствующих машинах расчесывают шерсть, хлопчатобумажные, пластмассовые и другие волокнистые материалы. Мне тогда понадобилась консультация специалистов Московского текстильного института. Я приехал туда, не зная, к кому обратиться. И вдруг на Почетной доске среди фотографий участников Великой Отечественной войны я увидел знакомое, но несколько постаревшее лицо. Это и был мой однополчанин, ставший профессором, доктором технических наук и проректором текстильного института, – И. Г. Борзунов. Естественно, я устремился в кабинет Ивана Георгиевича, и он сразу узнал меня, хотя со времени нашей последней встречи прошло 30 лет. Конечно, в институте мне оказали необходимую помощь, за что я очень благодарен своему бывшему однополчанину.

…В нашем отделении оказались 12 человек вместе с командиром. Утром 16 октября мы встали очень рано по команде и вскоре направились через Шаболовку к одному из многоэтажных домов на Хавской улице (возле Шуховской башни), чтобы получить там из подвального склада винтовки, патроны и гранаты. Винтовок на всех бойцов не хватало. Нашему отделению достались пять винтовок, из них две – отечественные, конструкции С. И. Мосина (90-х годов XIX века), а три – польские. На всех винтовках имелись штыки, причем польский штык можно было носить в ножнах на ремне. Патронов к польским винтовкам было очень мало, из-за чего они не пригодны были для серьезного боя. Гранат получили тоже пять штук, и они оказались только наступательными (не «лимонками»).

Мы с Женей Майоновым попросили разрешение у командира носить штыки польских винтовок с собой, как личное оружие, и получили на это согласие. Для этого мы сняли с винтовок штыки, а со своих брюк – кожаные ремни с пряжкой (у меня этот ремень был совсем узким), надели чехлы со штыком на ремни и повязали их сверху над пальто. И нам обоим стало очень приятно ходить гордо в таком виде. (Какое же всё-таки было у нас детство в голове!)

Затем наша «вооруженная» колонна под мокрым снегом и моросящим дождем направилась к складу на Донской улице, чтобы получить на каждого бойца форменные одежду и обувь. Оказалось, что мы сильно опоздали: в предыдущие дни здесь уже побывали другие воинские подразделения. Кроме того, кладовщики заявили нам, что коммунистические батальоны и роты – это полугражданские подразделения, и с военной одеждой и обувью они могут подождать. В результате нам выдали только гимнастерки и брюки полугалифе из темно-серой хлопчатобумажной материи, сшитые для учащихся ремесленных и профессионально-технических училищ, а также ботинки с серыми обмотками и портянки. Было жаль, что на складе не оказалось ни шинелей, ни теплых головных уборов.

…Рано утром 17 октября в туалетной комнате я услышал разговор двух бойцов, утверждавших, что вчерашний день в Москве был ужасным: во многих районах население грабило магазины и станции метро в районе Сокола были закрыты, поскольку около Химок в ночь с 15 на 16 октября появилась группа немецких мотоциклистов.

17 октября после завтрака «сухим пайком» весь Коммунистический батальон отправился на территорию ЦПКиО им. Горького на учебные занятия. Нас учили хождению строем, правильной отдаче чести командирам путем прикладывания вытянутой ладони правой руки к головному убору. Много времени мы потратили и на изучение приёмов штыкового боя.

В казарме мы занялись изучением винтовок, особенно польских, разбирая их на отдельные части и собирая вновь. Изучали также гранаты и положения воинских уставов, послушали сообщения и наставления политрука роты.

В ту ночь произошел налёт немецких самолетов, но на это наши командиры совершенно не прореагировали. В 2 часа 30 минут ночи, во время самого сладкого сна, нас разбудили громкими криками: «Подъем! Всем одеться и построиться с вещами и оружием на улице!» Мы быстро выполнили команду.

Наше движение по московским улицам при непрерывном мокром снегопаде длилось более четырех часов. На рассвете 18 октября колонна прибыла в район Сельскохозяйственной академии им. К. А. Тимирязева. Здесь каждому подразделению определили отдельную «резиденцию» в зданиях академии. Нашей роте достался пятиэтажный дом № 6 – учебный корпус на улице академика Д. Н. Прянишникова.

Наступило 19 октября. По радио объявили, что Государственный комитет обороны вводит в Москве с завтрашнего дня осадное положение. Но для нас это пока ничего не значило. Всё светлое время, кроме часов, потраченных в столовой на завтрак, обед и частично на ужин, мы провели в парке Сельскохозяйственной академии им. Тимирязева, занимаясь военными учениями. Часто учеба сочеталась с длительными перекурами и хождением возле большого садового пруда, разговорами на вольные темы, воспоминаниями о довоенной хорошей жизни.

Утром 20 октября после завтрака всем бойцам выдали противогазы в зеленой – защитного цвета – брезентовой сумке, которую полагалось носить слева через правое плечо. Обедать и ужинать нам в этот день в столовой академии больше не пришлось. После завтрака весь Первый Коммунистический полк, в составе которого мы находились, отправился пешком на отведенный ему участок обороны, расположенный по Ленинградскому шоссе. Мы «промаршировали» на запад до Химкинского водохранилища. Ленинградское шоссе на отдельных местах гражданские лица, в основном старики и женщины, начали перекрывать противотанковыми «ежами», изготовлявшимися из трех отрезков стальных балок и рельсов, а также мешками с песком.

Ближайший к Москве город Калинин (Тверь) был занят немцами, и они вот-вот могли захватить другие железнодорожные станции, находящиеся недалеко от столицы. Конечными пунктами для электропоездов с Ленинградского вокзала Москвы были в основном платформа Левобережная, а иногда – станция Крюково.

Нашему взводу определили для размещения в посёлке Бевобережная одноэтажный деревянный барак – бывшее общежитие. Он располагался недалеко от канала «Москва – Волга» и на расстоянии не более 300 метров от старого, без металлических ферм, железобетонного железнодорожного моста (действующего еще и поныне). Тогда мне не могло и в голову прийти, что уже через сутки я буду его охранять с винтовкой.

Командиры объявили, что бараки-казармы будут для нас базой, откуда нас будут направлять на определенные посты и оборонительные позиции.

Вечером раздались сигналы воздушной тревоги. Пришлось выбежать из барака и прислониться к стенам и стволам больших деревьев. Зенитки, расположенные в соседнем лесу и около него, а также в Химках, начали с оглушительным шумом стрелять в небо, где пересекались друг с другом лучи прожекторов, засекавшие вражеские самолеты. Со стороны Москвы послышались глухие взрывы и над небом появились зарева пожаров.

На следующий день, 21 октября, разбудив нас еще засветло, наши командиры, несмотря на прохладную погоду, заставили нас заняться физической зарядкой. После завтрака мы занялись привычными упражнениями с винтовкой и бутылками с зажигательной смесью, бросанием гранаты (без запала) и приёмами борьбы. Кто-то попросил командира взвода показать, как взрывается граната. К нашему удивлению, он, попросив нас отойти на безопасное расстояние и укрыться, кинул гранату в воду канала «Москва – Волга». Многие из нас впервые увидели взрыв. При этом из воды вылетело большое количество рыбы. Несколько рыб выбросило на берег, и мы их подобрали. Было жаль, что у нас не было лодки, чтобы подобрать из воды остальную оглушенную рыбу. К вечеру начальство собрало всех бойцов двух взводов перед нашим бараком, и ротный командир вкратце рассказал, чем мы будем заниматься.

Для нашей роты основным объектом охраны стал Химкинский железнодорожный мост через канал «Москва – Волга». Его охраняли бойцы рабочего батальона, который мы должны были сменить.

Командир роты распорядился так, что на оборонительных позициях перед Химками и на пунктах охраны железнодорожного моста и других объектов, близких к Левобережной, взводы будут нести службу по трое-четверо суток. В дневное и вечернее время, свободное от непосредственного пребывания на посту, бойцы могут ненадолго возвращаться в Левобережную, чтобы зайти там в столовую и отдохнуть в бараке. Но в любое время надо быть готовым к бою.