Текст книги "Как я был в немецком плену"
Автор книги: Юрий Владимиров
Жанр: Военное дело; спецслужбы, Публицистика
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 9 (всего у книги 41 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]
Конечно, командиры сразу же заставили нас вырыть в поле окопы и установить, как положено, с хорошей маскировкой, обе пушки и пулемет. Шоферы замаскировали автомашины соломой. Около хат были сделаны убежища для бойцов и приютивших нас хозяев, но они обычно спасались от бомбежек в подпольях.
Командир и комиссар батареи устроились вдвоем в отдельной хате, а командиры взводов – вместе со своими бойцами. Отдельно поселились старшина Ермаков с санинструктором Федоровым. У пушек, у пулемета расставили посты. Лишь после этого состоялся обед.
Основную часть села заняли прибывшие раньше нас танкисты и другие подразделения нашей танковой бригады и еще какие-то войсковые части. Итак, наконец мы, кажется, оказались на фронте…
Глава XIБольшое, типично украинское село Лозовенька Балаклейского района Харьковской области Украины находилось по прямой примерно на 26 км юго-западнее города Балаклея и примерно в 45 км от города Изюм. Село располагалось по обеим сторонам речки, текущей с северо-востока на юго-запад и часто пересыхавшей летом. Километрах в десяти от села эта речка впадала в Северский Донец. Улиц, как таковых, в селе, растянувшемся на расстояние более двух километров, не было. Имелись лишь узенькие проходы к речке.
К концу 1941 года Лозовенька оказалась у немцев, но зимой в начале 1942 года наши войска отбили у них это село и продвинулись на запад на расстояние до 40 км. Между городами Барвенково с юга и Балаклея с севера образовался так называемый Барвенковский выступ Юго-Западного и Южного фронтов шириной около 75 км и вклинившийся в сторону врага (считая от Изюма) примерно на 80 км. Мы же со своей танковой бригадой оказались на северо-западной части Барвенковского выступа, находясь в составе Шестой армии. Разумеется, в те дни и рядовые бойцы, и младшие командиры, и, наверное, средний командный состав обо всем этом и о планах Главного командования ничего не знали и только догадывались, что вот-вот должны пойти в наступление. Все события, совершавшиеся в последующие дни, вошли в историю как Харьковское сражение 1942 года. Они подробно описаны в специальной литературе.
Глава XII…В Лозовеньке 6 мая после ужина, перед которым нам всем налили из бидона по 100 граммов водки, которую мы с удовольствием «приняли», командир взвода указал каждому из нас место для ночлега. Мне досталось место на самодельной, сделанной из досок кровати, на которой никакой постели не было.
Рис. 3. Боевые действия под Харьковом 12–29 мая 1942 г.
Хозяин, старик лет 70, улёгся на подстилке из соломы на земляном полу под образами, а хозяйка ушла спать в сарай, где имелся погреб. В этом погребе хозяева прятались от бомбежек и артиллерийских обстрелов. А главное – хозяева держали там запас зерна, муки и других продуктов, включая молоко от своей коровы, пасшейся в поле и около двора. Оказалось, что два взрослых сына хозяев находились в армии, летом у них жила замужняя дочь с детьми, оставшаяся без мужа, случайно погибшего в начале 1942 года во время боев за село. Тогда в селе сгорело несколько хат, от которых остались только печи с трубами.
Я улегся на кровати вместе с шофером грузовика Михаилом Дмитриевичем Журавлевым, который в последние дни очень со мной подружился. Мы подстелили под себя шинели, а под головы вместо подушек положили вещевые мешки и сумки с противогазами. Остальные товарищи устроились на полу или на печи, некоторые – в сенях, а также в сарае и других постройках хозяйского двора.
Примерно через пару часов я внезапно проснулся из-за страшного озноба. Пришлось вытащить из вещевого мешка шерстяной свитер, подаренный мне к 1 Мая, и надеть его под гимнастерку, а сверху укрыться шинелью. Но это вовсе не помогло: я стал дрожать, стучать зубами и невольно прижиматься к соседу, от чего тот сразу проснулся. Михаил Дмитриевич привел из соседней хаты санинструктора – медбрата Федорова, предположившего, что у меня приступ малярии, сочетающийся с сердечной недостаточностью. Малярию я мог подцепить от комаров, которых было немало, когда наша часть стояла в лесу на берегу Северского Донца. Медбрат накрыл меня дополнительно шинелью соседа и попросил потерпеть до утра, когда он отведёт меня в медсанчасть танковой бригады для подробного обследования.
На следующий день мы с ним отправились в медсанчасть, располагавшуюся в здании сельской школы, занятия в которой уже давно не проводились. Здесь меня подробно обследовала группа солидных врачей, установивших, что я действительно «схватил» малярию. Мне дали большой пакет белого порошка – хинина, главный врач – специалист в области кардиологии, обнаружил, что у меня «совсем не годное для фронтовых условий сердце». Узнав, что я был студентом IV курса Московского института стали им. Сталина, он очень удивился, как я при таком «статусе» оказался на фронте, поскольку есть закон, согласно которому студентов старших курсов технических вузов по особо важным специальностям, включая металлургию, не берут в армию даже добровольцами. По этому закону меня следует срочно демобилизовать, а по состоянию моего сердца – тем более. Дальше главврач заявил, что он сегодня же поставит перед командованием вопрос о моей немедленной демобилизации, а пока будет поддерживать моё сердце уколами камфоры. До 12 мая мне сделали три укола, что, наверное, меня и спасло.
От врачей я ушёл сильно расстроенный, но командир взвода и командир и батареи решили не заниматься моей демобилизацией, приказав мне не обращать внимания на болезнь, которая, якобы, «сама пройдёт». Комиссар батареи выразил мне сочувствие и помог в выпуске очередного «Боевого листка».
Пока все шло своим чередом: вместе с товарищами я строил бункер для командного состава, периодически находился на дежурствах у пушки или у пулемета, нес караульную службу, помогал хозяевам сажать картошку, ходил за водой на речку, носил из полевой кухни питание для взвода, учился приёмам боя и особенно – стрельбе из орудий и пулемета по самолетам, танкам и прочим целям. Выполнял, конечно, и другие обязанности.
Нам привезли плакаты с изображениями немецких самолетов, которые назывались по фамилиям их главных конструкторов или руководителей фирм-изготовителей. Это были «юнкерсы», «хенкели», «дорнье», «фокке-вульфы», «мессершмитты» и другие. Нам, зенитчикам, очень важно было знать, с какими вражескими самолетами мы имеем дело, чтобы к тому же не спутать их с отечественными.
Как-то меня послали дежурить ночью у телефона в штабном отделении. Я сидел за столом на узкой скамейке, не снимая шинель, меня немного трясло и клонило ко сну, поэтому я несколько раз пытался улечься на скамейке, прислонив винтовку к печке.
К полночи в хате появилась толстоватая, но довольно красивая хозяйка – хохлушка средних лет. Женщина представилась хозяйкой этой хаты и улеглась на широкой кровати.
Я с полным равнодушием смотрел на нее, что, вероятно, задело женское самолюбие. Она вдруг ласково сказала мне примерно следующее: «Ти такiй молоденький та гарненький, сидiш, мерзнеш. Подь до менi, я тобi согрiю. Мабуть нiколи нi спав с дивчиною, так i загинеш, не попробував жiнку. Це не гоже!»
Я прекрасно понял сказанное, но, сильно ослабший физически и подавленный морально, не отозвался на ее приглашение. Кроме того, комиссар батареи предупредил нас, что некоторые местные женщины в оккупации имели интимные отношения с немцами, да и от «погулявших» с нашими военными можно заразиться венерическими болезнями. Я так ничего и не сказал женщине, а вскоре от этой щепетильной ситуации меня избавил товарищ, пришедший мне на смену.
Между тем в село прибывали и прибывали новые воинские подразделения, в основном пехотные, и сразу же начинали окапываться, производить маскировку. Погода была ясной и солнечной, но немецких самолетов пролетало над селом очень мало и они не делали никаких попыток атаковать село и наши позиции, а наше командование приказало зенитчикам воздерживаться от открытия по ним огня.
В эти дни нас хорошо кормили и не было перебоев в получении махорки. Вечером всем давали по 100 грамм водки, однако уже через пару дней она мне опротивела, а потом врач запретил мне пить её из-за сердца. Свои порции «горячительного» я начал отдавать милому Михаилу Дмитриевичу, который был мне за это очень благодарен. Когда мы бывали с ним вместе, он с удовольствием рассказывал о своей семье – о жене, двух дочерях и сыне, по которым сильно тосковал и сокрушался от мысли, что больше их не увидит, так как предчувствовал, что жить ему осталось считаные дни. К сожалению, так оно и случилось.
…Вечером 11 мая после ужина командир нашего взвода лейтенант Кирпичёв распорядился, чтобы перед уходом ко сну мы получили «неприкосновенный запас» продуктов (так называемый энзэ). В него входили: три пачки концентрата с пшенной кашей, мешочек с сухарями из черного хлеба, тушка рыбы холодного копчения, шматок свиного сала, два десятка кусочков сахара и еще что-то. Выдали также щепотку соли, которую я завернул в бумажный пакетик и вложил в сумочку, где хранил дозы хинина.
Стало ясно, что завтра мы наконец пойдем в наступление. И вдруг нахальный боец Кусков спросил командира: «А как же баня? Ведь обещали утром устроить баню и сменить нижнее бельё. Мы давно не мылись и многие завшивели. Ведь нельзя же уходить на тот свет в грязном белье!» Но смутившийся командир взвода Кирпичёв не очень решительно оборвал его: «Молчать, выполняйте приказ!»
На следующее утро нас подняли очень рано и объявили, что начинается наступление. Наспех позавтракав «сухим пайком», запив его сырой водой, мы положили в вещевые мешки котелки и кружки, нацепили патронташ с патронами, флягу с колодезной водой и саперную лопату. С вещмешками за спиной и сумкой с противогазом через левое плечо, взяв винтовку или карабин, мы устремились к грузовикам. Погрузили в кузова скатки шинелей, личное оружие, ящики со снарядами и пулеметными лентами, выкатили с позиций обе пушки и прицепили их стволом назад к двум «бедфордам», пулемет поставили в кузов грузовика «ЗИС». Все заняли свои боевые позиции. Раздалась команда «Вперед!» и колонна двинулась. Замыкал колонну «бедфорд» с закрытым кузовом, где находились командир и комиссар батареи, командир взвода управления, старшина, санинструктор и еще кто-то. На этой же машине были ящики и мешки с продовольствием.
Еще до рассвета совсем незаметно для нас, зенитчиков, вперед ушли танки, а с ними на броне – мотострелковые батальоны 199-й и 198-й отдельных танковых бригад.
Передняя линия фронта находилась от Лозовеньки примерно в 40 км, и поэтому нам следовало преодолеть это расстояние, прежде чем вступить в соприкосновение с противником. А там, на передовой линии на участке нашей 6-й армии, уже с утра вступили в бой пехота и артиллерия, находившиеся на месте задолго до 12 мая.
Сзади нас двигались пешком, на автомашинах, а иногда на тракторах-тягачах стрелковые, артиллерийские и другие подразделения. Однако минометчиков среди них мы почему-то не видели. Обогнала нас какая-то кавалерийская часть, а мы не раз обгоняли большие группы пехотинцев. У многих бойцов на голове были каски. Проезжали мы и мимо обозов с повозками, запряженных лошадьми. Пехотинцы были вооружены в основном старыми трехлинейными винтовками образца 1891/1930 годов конструкции С. И. Мосина, некоторые несли за плечами и полуавтоматы (точнее – самозарядные винтовки) СВТ-40, плохо показавшие себя в боях. Имелись у бойцов также хорошо известные станковые «максимы» и ручные пулеметы конструкции В. А. Дегтярева. Противотанковые ружья ПТРС пехотинцы тащили вдвоем. Естественно, у всех бойцов имелись ручные гранаты трех типов – оборонительные, наступательные и противотанковые. У командиров были пистолеты и револьверы (наганы). Общий вес груза, включая одежду и обувь, который несли на себе пехотинцы, достигал 40 кг. У зенитчиков груз весил несколько меньше. Мы видели немало автотранспорта с боеприпасами, горючим, продовольствием и другими грузами. Большое удивление вызвал у нас грузовик, на котором ехали военные музыканты с духовыми и другими музыкальными инструментами.
С запада доносились звуки артиллерийской канонады, всё более и более усиливавшиеся по мере продвижения батареи. Часам к 10 утра канонада стихла: стало ясно, что артиллеристы и минометчики закончили интенсивный обстрел позиций немцев – огневую подготовку для пехотинцев. Едва мы вошли в село Михайловское, над нами в сопровождении пары вражеских истребителей Мессершмитт-110 появилась группа пикирующих бомбардировщиков-штурмовиков Юнкерс-87. Резко снизившись под большим углом к земле, они с устрашающих воем сирен, атаковали наши колонны, дали пулеметные очереди и побросали небольшие бомбы. И тут, не дожидаясь команды, наш боевой расчет начал стрелять «на глазок» длинными очередями по немецким самолетам. В тот момент никто совершенно не обращал внимания на свистевшие вокруг пули и падавшие осколки. Вслед за нами открыла огонь пушка второго взвода под командованием младшего лейтенанта Алексеенко и застрочил пулемет наводчика Чижа. Самолеты, к сожалению, благополучно улетели, убив двоих и ранив нескольких пехотинцев. Из нашей батареи получили ранение трое. Один тяжелое. Их с другими ранеными в сопровождении медицинской сестры отправили на повозке назад. Наконец мы увидели наши истребители, и, по-видимому, из-за этого немцы не возобновили налёт. Воспользовавшись затишьем, к нам приехала полевая кухня, и мы получили хороший обед из трех блюд.
К вечеру, когда мы прибыли в небольшую деревню и остановились на её единственной улице, опять начали налетать немецкие штурмовики и истребители, по которым обе наши пушки и пулемет почти с ходу открыли огонь. На этот раз мне и моим товарищам по орудийному расчету, не занятым на пушке, не осталось ничего другого, как вести по воздушным целям стрельбу из личного оружия. Стрелять пришлось так много, что ствол моей винтовки сильно разогрелся и жар от него доходил до ладони, несмотря на теплоизолирующую деревянную накладку. Стрельбу мы производили с примерным учетом скорости движения и направления полёта самолетов: посылали пули не точно в цель, а несколько вперед, чтобы попасть в носовую часть самолета.
Один из вражеских самолетов загорелся, и из него с парашютом выбросился летчик. Мы были твердо уверены, что это заслуга всей нашей батареи, и радовались успеху. Остальные самолеты улетели, но успели причинить большие потери воинским частям, двигавшимся впереди и сзади нас.
Вечером поступила команда приостановить дальнейшее движение и остаться ночевать в деревне. Здесь перед наступлением темноты мы почистили стволы пушек, пулемета и личного оружия, замаскировали соломой и ветками автомашины и готовые к бою орудия с ящиками боеприпасов, отрыли саперной лопатой индивидуальный окопчик и дождались приезда полевой кухни, получили ужин, 100 граммов водки, от которой на этот раз я не отказался.
Побыл час на карауле и принял дозу хинина, улегся спать, не расставаясь с винтовкой, противогазом и саперной лопатой, даже не взяв с грузовика скатку своей шинели. Как и многие другие бойцы, я лег прямо на землю возле своего окопчика.
День 13 мая, как и прошедший, выдался ясным и теплым. Батарея снова двинулась в путь, обгоняя колонны пехоты и других войсковых соединений. Километров через шесть наши автомашины внезапно остановились, так как дальнейшему движению мешала большая толпа военных, перегородившая дорогу. Все что-то с любопытством рассматривали и шумно обсуждали. Оказалось, слева от дороги, в 15 метрах от неё, на стерне лежит труп немецкого солдата. Правда, в немецких военных званиях я тогда совсем не разбирался, но, судя по простоте обмундирования, убитый офицером не был.
Кто-то сказал, что это – немецкий летчик, спрыгнувший вчера с парашютом, и что до приземления его подстрелили из винтовок пехотинцы. Я в этом засомневался, ведь убитый не был одет как летчик. На желтых петлицах мундира я увидел изображение птиц, распластавших крылья. Заметил еще, что на правой стороне его мундира на уровне груди имелось изображение взлетающего орла, несущего свастику. И мундир, и брюки солдата были темно-фиолетового цвета, что показывало на принадлежность убитого к связистам.
Местный житель высказал предположение, что солдат, наверное, немецкий разведчик, которого наши бойцы преследовали и почти схватили, но он застрелился. Легкий ветерок трепал его огненно-рыжие длинные волосы. Под головой виднелась лужа крови.
Кто-то из наших снял с убитого добротные сапоги, сшитые из толстой свиной кожи. На крепких подошвах этих сапог поблескивали шляпки множества стальных шипов, называвшихся по-немецки «цвеками». На каблуках были металлические подковы. Из карманов мундира убитого извлекли «Soldbuch» – солдатскую книжку, красную расческу и пачку резиновых презервативов, что вызвало сильную злобу у пожилых военнослужащих, говоривших, что презервативы являются доказательством того, что оккупанты насилуют наших женщин.
На шее у трупа висела на прочном белом шпагате овальной формы нержавеющая бирка – медальон смерти. На обеих его половинках были нанесены личный номер и кодированный номер войсковой части. Как нам объяснил майор-пехотинец, похоронная команда или товарищ погибшего обламывает половинку «медальона смерти», чтобы сообщить о месте его захоронения командованию и родным. При захоронении оставшуюся половинку жетона кладут погибшему в рот, благодаря чему его можно опознать даже через очень много лет. Поскольку наши бойцы похоронили немца с целым жетоном в безвестной могиле, о смерти и месте захоронения никто уже не мог узнать.
По прибытии в следующую деревню нашу колонну остановили и объявили, что командование направляет нас… в баню и на санитарную обработку («прожарку») одежды.
Походная баня (вернее – душевая) располагалась в большой зеленой палатке среди деревьев. Воду для мытья брали из речки с помощью насоса и подогревали на жидком топливе. Вся процедура мытья, а также обработки и «прожарки» одежды длилась примерно 45 минут. К счастью, немецкие самолеты в это время не сделали налёта.
Ночевал я на этот раз возле грузовика, положив рядом винтовку и накрывшись шинелью, что, однако, не избавило меня от приступа малярии, хотя накануне я принял дозу хинина.
Глава XIIIНа другой день, 14 мая, после ставшего для нас уже обычным, завтрака «сухим пайком» с запиванием его сырой водой мы продолжили движение. Погода была по-прежнему солнечной. Ехали по разбитой проселочной дороге вдоль левого берега реки Берека, затем мимо села Алексеевка и дальше прямо по полю к цели, намеченной командиром батареи Сахаровым, очевидно, по топографической карте.
Английские грузовики часто застревали в пути, и нам приходилось много раз, отцепив пушки, выталкивать их из ям, толкая сзади. К счастью, нам помогали в этой тяжелой работе шоферы отечественных автомашин, обгонявших батарею, и ехавшие на них военные, а пару раз подсобили пехотинцы, которых мы обгоняли. Нашим автомашинам пришлось ехать по лугу, оказавшимся очень заболоченным. Три наших грузовика более или менее благополучно преодолели это место, а четвертый – застрял. Пытаясь его вытащить, бойцы выбивались из сил, но у них это не получалось. Тогда младший лейтенант Алексеенко стал громко материть их и бить прикладом винтовки измученных бойцов, грозясь расстрелять ленивых. К сожалению, были и такие бойцы, которые только создавали видимость старания.
Километров через шесть мы наткнулись на несколько разбитых автомашин и покинутые артиллеристами окопы. Вокруг валялось много стреляных гильз. Потом мы продвигались по местам, где побывали минометчики, а затем увидели длинные ряды окопов и блиндажей, где раньше находилась пехота. Было понятно, что мы оказались на одном из участков теперь уже бывшей передовой линии фронта, откуда части 6-й армии после артиллерийской подготовки перешли в наступление. Мне вспомнилось, что утром, выступая из Лозовеньки, мы слышали канонаду, доносившуюся, видимо, из этих мест. Один из ехавших с нами пожилых товарищей, уже побывавший на фронте, сказал, что в прошедшие два дня сопротивление немцев было, вероятно, слабым. Мы поняли, что именно отсюда шли и ехали в тыл раненные бойцы, недавно повстречавшиеся нам на дороге.
Прибытие нашей батареи на бывшую передовую линию фронта ознаменовалось тем, что над нами сразу же и совсем неожиданно появилась тройка немецких штурмовиков. Они резко снизились и атаковали нас. Мы даже не успели подготовиться к бою. Пока Виктор Левин и я, ехавшие на пушке, а также другие два наводчика на втором орудии спешно наводили на цель стволы орудий, самолеты уже улетели. Во время обстрела и бомбежки погиб подносчик снарядов из второго огневого взвода и получили ранения разной тяжести трое других бойцов. К счастью, наши пушки и пулемет не пострадали, но осколком бомбы пробило колесо грузовика. Шоферы Журавлев, Загуменнов и другие быстро сменили поврежденное колесо, и батарея, забрав с собой убитого и раненых, поехала дальше.
Скоро мы добрались до юго-восточной окраины населенного пункта. Это было село Берека, расположенное почти у истоков реки того же названия. В селе еще дымились сгоревшие во время боя хаты. Мы видели трупы коров, овец, лошадей, убитых пулями и осколками. Чувствовался противный запах мертвечины, смешавшийся с запахом сгоревшего навоза.
Заезжать в село батарея не стала. Мы углубились в лес километра на два по узкой дороге с большими рытвинами и остановились на поляне, через которую протекала речка с чистой водой. После жуткого запаха мертвечины в освобожденном от немцев селе полным контрастом оказалось благоухание ландышей, росших в этом лесу в большом количестве.
Поскольку мы опять начали строить шалаши и землянки, можно было предположить, что наше пребывание здесь продлится не менее двух суток. И никто не мог объяснить мне причину такой медлительности. По вражеским самолетам, часто пролетавшим над лесом, было приказано огня не открывать, чтобы не выдать этим расположение батареи. Кроме того, всех предупредили, что на северной окраине леса, простирающегося на расстояние не менее 4 км, могут находиться немецкие части, а по лесу – «шнырять» их разведчики.
Спал я в шалаше, подстелив под себя лапник. Меня опять мучил малярийный озноб, длившийся около часа. В это время ко мне приходил Вася Трещатов с просьбой сменить его на посту возле пушки. Но, увидев моё состояние, он вернулся на пост и отстоял за меня еще один час.
15 мая меня разыскали комиссар батареи Воробьев и парторг Агеев, напомнившие мне о необходимости выпустить очередной «Боевой листок», ставший, как оказалось, последним. Комиссар дал мне небольшую заметку об успешном наступлении наших частей с призывом к бойцам – выполнить любой ценой свой священный долг защитников Отечества.
Я немедленно принялся за дело, взобравшись на кузов грузовика, где использовал в качестве стола одну из скамеек. Я дополнил принесенную комиссаром заметку, написав, в частности, несколько добрых слов о погибшем вчера подносчике снарядов и о трех раненных бойцах.
Утром группа бойцов стала рыть необычно длинную и глубокую яму. После обеда к этой яме, распространяя запах разлагающихся тел, подъехали две грузовые автомашины с останками более 20 убитых бойцов и командиров, которых специальная команда подобрала на местах боев, прошедших за последние трое суток. Некоторые тела уже сильно вздулись и почернели. К ним присоединили и тело нашего убитого вчера подносчика снарядов. Всех захоронили в братской могиле. Тела уложили в яму без гробов и в той же одежде, в которой они были при жизни: кто в шинели, а кто лишь в гимнастерке и брюках. Некоторые сильно изуродованные трупы были завернуты в плащ-палатки. Несколько человек, находившихся поблизости с ямой, бросили в неё по горстке земли, и могильщики засыпали яму. На холмик положили несколько пилоток и фуражек погибших и установили на могиле полутораметровый столб из досок в виде усеченной пирамиды, на которой с каждой из сторон были написаны черной краской фамилии и инициалы захороненных. Над столбом закрепили пятиконечную красную звезду из фанеры. Комиссар и командир сказали полагающиеся при таком случае добрые слова о покойных, поклявшись отомстить за них врагу и «уничтожить фашизм в его логове». Десяток бойцов, выстроенных поблизости, дали вверх несколько залпов из винтовок, и на этом церемония похорон закончилась.
День и ночь 16 мая обошлись без чрезвычайных событий, все несли обычную службу. Утром снабженцы привезли для нашей батареи дополнительное количество ящиков со снарядами и патронами. Мы перенесли их с интендантских грузовых автомашин на свои грузовики. Наше командование было недовольно тем, что нам не доставили бронебойных снарядов и не привезли в достаточном количестве осколочных, способных поражать вражеские самолеты и танки. Снаряды были главным образом зажигательными и трассирующими.
В тот день для всей нашей 199-й отдельной танковой бригады и иных воинских частей, дислоцировавшихся вместе с нами, привезли средства, необходимые для ведения наступательных боев, в основном боеприпасы и горючее для танков, бензин для автомашин, продовольствие для всего личного состава войск, медикаменты и прочие вещи. Весь день бойцы разгружали привезенное. Но один из командиров отметил, что топлива для танков явно недостаточно, его хватит не более чем на пару дней. Своему товарищу он также пожаловался, что придется экономить снаряды.
День 17 мая оказался очень беспокойным. Нас разбудили очень рано и, не дав позавтракать, заставили немедленно сняться с места. Многие не успели даже свернуть шинели. Мы положили в карманы два-три кусочка сахара и пару сухарей, чтобы позавтракать на ходу. На машинах мы подъехали к железной дороге, связывающей, по-видимому, Харьков на севере и Лозовую на юге. Перед нами открылась уже знакомая картина: убитые пехотинцы в залитых кровью шинелях, трупы лошадей, так и оставшихся запряженными в разбитые повозки. По-видимому, и люди, и кони погибли вчера при нападении немецких штурмовиков. Оружия рядом с убитыми не было.
Переехав железную дорогу, колонна двинулась на запад по проселочной дороге к Ефремовке, селу, расположенному на реке Орель, впадающей в Днепр. (В настоящее время река Орель с притоками входит в систему канала «Днепр – Донбасс».) По состоянию дороги, по которой мы двигались, было видно, что совсем недавно по ней в очень большом количестве проехали танки. Через некоторое время стали слышны выстрелы танков, артиллерийских батарей, а потом – минометов и стрелкового оружия. Было понятно, что вот-вот появятся вражеские самолеты. И действительно, мы увидели более десятка немецких самолетов. Не дожидаясь команды лейтенанта Кирпичёва, мы быстро открыли по ним огонь. Но самолеты быстро улетели, нанеся немалые потери залегшей пехоте и автомашинам, направлявшимся на линию фронта. Где-то впереди они атаковали наши танки, но там самолеты были недосягаемы для снарядов наших орудий, и мы ничем не могли помочь танкистам и мотопехоте. Оставалось только возмущаться, что на небе тогда не оказалось ни одного советского истребителя.
К вечеру мы остановились в чистом поле, заехав в широкий овраг, получили с полевой кухни и обед, и ужин одновременно. Затем каждый сделал себе окопчик, который застелили остатками прошлогодней соломы, собранной с поля. Перед отходом ко сну многие бойцы скрутили по «козьей ножке» и покурили, прикрывая ладонью огонь от цигарки, чтобы его не смог увидеть неприятель. Хотя всполохи на небе и звуки выстрелов прекратились, раздавались очереди немецких автоматов и одиночная стрельба из винтовок с нашей стороны, и небо периодически освещали ракеты. В этот день мы оказались рядом с линией фронта – на расстоянии, наверное, не более трех километров. Недалеко от нас встали на ночь танки 199-й отдельной танковой бригады. В овраге, где мы устроились на ночлег, разместились полевые и переносные кухни. Повара ночью совсем не спали, готовя нам завтрак. Утром нас накормили горячей вермишелью с мясом, компотом и свежим черным хлебом, и мы рванули вперед. Кухню, обслуживавшую нашу батарею, командование оставило на месте, чтобы она приготовила и потом доставила нам обед.
Ещё до рассвета утром 18 мая наши танки с мотопехотой уже выехали на передовую и открыли огонь по позициям немцев. Они двигались, прикрывая своими корпусами мотопехотинцев, соскочивших с брони на землю, и бойцов основной пехоты, поднявшихся из окопов. Немцы отступали, обстреливая пехотинцев из автоматов, пулеметов и минометов, а танки – из противотанковых орудий. Разумеется, мы этого не видели, но хорошо себе представляли по рассказам товарищей, непосредственных участников тех боев.
Сначала мы доехали до линии, откуда вели огонь артиллерийские орудия, затем и до мест, где находились минометчики. Стоял неимоверный грохот, и нам опять пришлось увидеть нескольких павших бойцов и около десятка раненых, которых вели в тыл их товарищи, а также передвигавшихся самостоятельно. Три-четыре вражеские мины разорвались и перед нашими автомашинами.
Вскоре батарея остановилась перед лесом. Там раньше нас побывала пехота, и в результате боя немцы и здесь покинули свои окопы и ушли, отстреливаясь короткими автоматными очередями и бросая гранаты. Пехотинцы преследовали их только редкими выстрелами из винтовок. Наши бойцы на английских танках не могли помочь пехотинцам, потому что в лесном массиве эти танки не были способны передвигаться.
Командир батареи Сахаров приказал установить обе пушки и пулемет в овраге на расстоянии примерно 200 метров от леса. Он ожидал, что вражеские самолеты опять начнут налет. Не успели мы выполнить этот приказ, как самолеты действительно появились, но спокойно пролетели над нами, не обратив внимания на посылаемые нами снаряды и пули. А танки и автомашины, замаскированные накануне в лесу, они, видимо, не заметили.
Лишь к вечеру появилась полевая кухня, предоставившая нам, как это уже не раз бывало, и обед и ужин одновременно. После «трапезы» я, Вася Трещатов, Виктор Левин и еще ряд бойцов отправились в лес, чтобы там найти воду. На обратном пути мы подошли к брошенным немецким окопам. Здесь наше внимание привлекли обрывки красивых упаковок и остатки продуктов – в основном это были мясные и рыбные консервы, включая великолепные шпроты из Португалии в овальной металлической банке, различные колбасы, окорока и сосиски, сливочное масло, белый хлеб, а также шоколад, печенье, пирожные, джемы, кофе, какао и прочие деликатесы, о которых мы и мечтать не могли. Один из пожилых военных уверял, будто у немцев, долго готовившихся к данной войне, белый хлеб мог быть выпечен заранее и годами храниться в плотной упаковке.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?