Текст книги "Война солдата-зенитчика: от студенческой скамьи до Харьковского котла. 1941–1942"

На меня лично, как, наверное, и на некоторых моих товарищей содержание речи Сталина не произвело большого впечатления, так как оно не оказалось новым, оригинальным: в это наступившее для страны тяжелейшее время каждый из нас сказал бы то же самое. Но об этом никто из нас заявить друг другу не посмел.

Выслушав речь вождя, все прибывшие нашим поездом несколько команд отправились пешком дальше на запад, каждая по указанному для нее маршруту. Пошли и мы. Но предварительно наши старшие – Ломовцев и Утевский – сходили к служащему железнодорожного разъезда, чтобы узнать, как, от кого и где мы получим продовольствие, которое у нас практически уже закончилось, а впереди предстоял пеший переход на расстояние около 80 километров. Естественно, служащий разъезда обо всем ничего не знал, а позвонить от него по телефону куда надо не было возможности.

Все же было решено двигаться вперед по заданному маршруту, о котором знало только наше начальство.

Лишь 7 июля в 16 часов 30 минут мы подошли с севера к большому автомобильному мосту через реку Десна. Идя дальше по мосту, я внезапно увидел внизу в воде перед защищающим этот мост от льдов во время весеннего ледохода столбами раздувшийся и почти почерневший труп голого человека, лежавший поперек тех столбов и удерживающийся ими от дальнейшего уноса течением воды. Я сказал об этом идущим рядом товарищам, и один из них наивно предположил, что это, может быть, труп немецкого солдата, убитого в боях на западе Смоленской области. Но другие ребята решительно возразили против такого предположения, заявив, что это, вероятнее всего, труп русского же человека, который в верхнем течении реки утонул во время купания, и тело его, когда оно всплыло, принесло водой сюда. Увиденное показалось мне символичным и что-то предсказывающим в моей дальнейшей судьбе…

…И тут я прерву свой рассказ и сообщу, что очень и очень похожую картину, но уже почти сразу после окончания войны увидел в аналогичный же жаркий день в начале августа 1945 года, переходя по большому деревянному мосту быстротечную реку Сан в южной части Польши, недалеко от Перемышля. Я находился в это время в большой колонне бывших советских военнопленных в Германии, возвращавшихся на Родину. Однако тогда тело утопленника, также удерживавшегося столбами перед мостом, было светлым и еще совсем свежим. В тот момент мне внезапно вспомнилось увиденное четыре года назад с моста через реку Десна.

Глава 2

…7 июля примерно в 17 часов, когда солнце на чистом от туч небе еще хорошо грело, перейдя по упомянутому мосту реку Десна, мы вступили в село Екимовичи, бывшее в Смоленской области центром одноименного района. В него кроме нас несколько раньше прибыли и другие команды москвичей. Помимо москвичей на противоположном от нас – на южном конце села расположилась, сидя на обочинах шоссе, большая группа заключенных, которых охраняли часовые с винтовками. Стало ясно, что село Екимовичи является конечным пунктом нашего пешего путешествия.

Недалеко от моста нас остановили, и Ломовцев с Утевским, попросив всех не отходить далеко с места остановки, зашли в находившееся почти рядом здание райкома ВКП(б), чтобы доложить кому надо о нашем прибытии. Мы же после этого частично разошлись, а некоторые стали даже купаться в Десне. Спустя несколько минут к группе ребят, оставшихся на месте, среди которых был и я, вдруг подъехали с моста две черные легковые автомашины – лимузины марки М-1, считавшиеся в СССР до войны новинкой.

Из машин вышли несколько военных высокого звания, и среди них – немолодой, но стройный генерал-лейтенант с красными петлицами на воротнике и двумя большими звездами на каждой из них. Кто-то шепнул: «Это Щаденко». Я давно знал, что Е. А. Щаденко является заместителем Наркома обороны СССР и одним из близких к маршалам К. Е. Ворошилову и С. М. Буденному военных.

Е. А. Щаденко подошел к нам, поздоровался и сразу задал вопрос: что за народ собрался здесь большой толпой. Стоявший поблизости Нестер Крохин по-военному четко ответил генералу, что мы москвичи, прибывшие на оборонительные работы, и ждем, когда нас определят на них, дадут необходимый инструмент, жилье и продовольствие, которое нам не выдавали уже пятые сутки. В этот же момент к генералу почти бегом примчались несколько местных средних командиров и гражданских лиц, в числе которых оказались и оба наших старших. Один из командиров – средних лет майор войск НКВД – что-то доложил Щаденко, который в ответ, как бы нарочно, очень громко, чтобы его услышали все находившиеся при этом люди, спросил у докладывавшего и одновременно приказал ему: «А что у вас так много толпится здесь без дела народа? Дайте им немедленно лопаты, и пусть они сразу начнут работать! Мало того, вы их морите голодом! Немедленно выдайте им все положенные продукты! И если вы их сегодня же хорошо не покормите, то я завтра приеду и вас собственноручно расстреляю!» После этого генерал и его сопровождающие, не задерживаясь дальше, быстро уехали по шоссе в сторону города Рославль, расположенного примерно в 30 километрах юго-западнее Екимовичей.

Между тем майор также поздоровался с нами и представился Струженцовым. Он извинился перед нами за задержку в выдаче продовольствия и заявил, что является начальником участка VIII стройуправления Главоборонстроя НКВД СССР и что мы будем выполнять работы на его участке.

Было сказано, что мы будем заниматься рытьем длинных, многокилометровых противотанковых рвов, а при особых обстоятельствах – также строительством долговременных (железобетонных) и деревянно-земляных огневых точек – ДОТов и ДЗОТов. Условия работы будут жесткие, дисциплина полувоенная, самовольные отлучки или отъезды не допускаются. В местности могут быть шпионы и диверсанты. Поэтому необходимо тщательно следить за посторонними лицами, не допускать их к объектам работы и по возможности задерживать их и сдавать соответствующим органам.

Затем майор сообщил, что местом работы и проживания для команды из Института стали определена деревня Зимницы, расположенная на другом – левом – берегу Десны, против Екимовичей. С восточной стороны моста на левом же берегу будут работать и проживать команды заключенных и представителей других городов. А это уже совсем не наши люди.

Что касается продовольствия, то он уже распорядился выдать нам на сегодняшние сутки хлеб, сливочное масло и сахар, а за прошедшие четверо суток никаких продуктов дать не может. Взамен их и в дополнение он отдает… пять коров, которые в данное время бродят стадом на полях возле Зимниц. Можно их поймать, а одну – сего дня же зарезать, и мясо сварить. Можно доить всех коров, если сумеем, и пить молоко. (Эти коровы оказались эвакуированными своим ходом из тех мест, которые заняли немцы, и многие из них сильно страдали из-за того, что их долго никто не доит.) Одновременно майор попросил нас всех, чтобы мы заявили генералу Щаденко, когда он завтра снова приедет, что получили все положенное на пять суток пищевое довольствие, так как ему не хочется быть расстрелянным по законам военного времени. Все обещали выполнить его просьбу. (Действительно, на следующий день Е. А. Щаденко приезжал в Зимницы, чтобы проверить, исполнено ли его вчерашнее приказание, и мы, пожалев майора, не стали на него жаловаться.)

После таких объяснений начальства наша команда снова собралась в путь, повернула назад, прошла по тому же мосту через Десну (при этом я невольно опять посмотрел сверху на воду под ним и на мертвое тело у передних столбов) и повернула по сельской дороге на северо-запад, направляясь в Зимницы.

Наконец, команда подошла к деревне Зимницы и остановилась на какое-то время возле ее крайнего двора по просьбе Ломовцева и Утевского, решивших предварительно разведать, что нас сейчас ожидает, и одновременно договориться с местной властью о нашем приеме. И тут все заметили, что недалеко на полях бродит стадо коров, пять из которых, как нам обещал Струженцов, являются нашими. Нестер Крохин и его земляки Коля Захаров и Толя Чихалов вдруг решили подоить одну корову и после этого зарезать ее на мясо для всей команды. Они зашли в один из домов деревни и скоро вышли из него, выпросив там у хозяев длинную бечевку и пустое ведро, которые обещали сегодня же вернуть.

Затем Нестер с куском хлеба подошел к выбранной им корове и поднес ей к голове тот кусок. Буренка с удовольствием взяла его ртом и начала есть, и в это время Коля Захаров с ведром быстро уселся на корточках у вымени коровы и начал доить ее. При этом корова стояла совершенно спокойно, так как ей становилось легче из-за того, что освобождалась она от молока, накопившегося в ней в течение нескольких суток. В это же время Нестер связал рога животного принесенной бечевкой, а пожилой, с моей точки зрения, студент Трифон Кашеваров, с которым я вообще никогда не общался, начал поддерживать рукой у буренки грязный хвост, чтобы тот случайно не попал концом в ведро с молоком. Картина получилась очень забавной, и она многим ребятам запомнилась на всю жизнь. Скоро Коля надоил около полуведра молока, которое несколько человек сразу выпили, набрав в кружки, хотя оно, не будучи отфильтрованным через марлю, как это делается обычно доярками в нормальных условиях, было не очень чистым.

Вскоре Ломовцев с Утевским возвратились, и мы всей командой, ведя за собой на бечевке только что подоенную корову и подгоняя ее сзади, вошли в глубь деревни и остановились на месте несколько дальше к северу от ее центральной части. В деревне, имевшей только одну улицу, было всего около 60 дворов. Население в ней в основном было женским и детским. Были также несколько пожилых и старых мужчин. Все остальное мужское население оказалось мобилизованным в армию.

Нас встретил, поздоровавшись, председатель местного колхоза и сказал, что мы в деревне далеко не первые, кто в нее прибыл и обосновался в ней. Поэтому с жильем для нас будет не очень хорошо.

А на сегодня нашей группе досталась для ночевки относительно небольшая, но новенькая деревянная постройка – сеновал (как мы ее назвали) с двухскатной дощатой крышей и плоским потолком, между которыми хранилось свежескошенное и высушенное сено.

Пока наша группа находилась внутри отведенного ей помещения для ночлега, Трифон Кашеваров, имевший практический опыт по забивке скота благодаря работе в течение некоторого времени на скотобойне, занялся с помощью Нестера Крохина, Коли Захарова и местных жителей «превращением» в мясо приведенной за собой коровы. Как вся эта операция происходила, я не видел и не знаю. Знаю только, что животное резали на площадке за построенной до нашего прихода общественной кухней – столовой. Мясо коровы отдали поварам. В последующие дни Трифон зарезал еще четырех коров из пяти, обещанных команде Струженцовым.

Вскоре нас вселили в сарай, и многие из нас потом очень пожалели, что не захватили с собой из Москвы одеяло и более двух пар сменного нательного белья, так как у некоторых ребят вскоре возникли проблемы обогрева себя ночью во время сна и борьбы с появившимися бельевыми вшами (к счастью, у меня вшей не было).

Нашим первым рабочим местом стал участок левого берега Десны против ее течения, близкий с юга к мосту через нее, где этот берег был хотя и достаточно высок, но не так сильно крут, чтобы вражеский танк после переправы через реку мог лобовой частью упереться об него. Поэтому здесь нас заставили заниматься созданием большой крутизны берега Десны на ее участке длиной примерно 300 метров вверх по течению. Дальше левый берег реки по своей высоте «исчезал», и между рекой и полем простиралась широкая (местами шириной не менее 500 метров) пойма с высокой травой, которую колхозники периодически скашивали летом на сено. Пойма имела длину не менее 3 километров.

Поскольку левый берег Десны на участке поймы был некрутым и низким по сравнению с правым и поэтому не мог быть препятствием для движущегося танка, нам предстояло вырыть глубокий и широкий противотанковый ров между краем поля и рекой, а дальше – между деревней и Десной. Затем планировалась копка рва северо-западнее Зимниц, параллельно левому берегу реки Колозня, впадающей слева в Десну западнее северной окраины той же деревни.

Копать противотанковый ров на пойме реки мы приступили со следующего дня – 9 июля.

…Насколько я помню, общая ширина противотанкового рва составляла 7 метров и более, а глубина – от 2 до 2,5 метра (но она получалась на практике и меньше, когда появлялась грунтовая вода). При этом по идее движению танка вперед должна была воспрепятствовать во рву его почти вертикальная (с уклоном к низу на 10–12 градусов) лобовая стенка высотой от 2 до 2,5 метра, а сам танк должен был остановиться на горизонтальном «днище» шириной не менее 2 метров. К этому «днищу» должна была вести танк широкая (длиной около 5 метров) часть рва, имеющая значительный уклон к низу.

8 июля – в самый первый день работы она прошла у нас не так интенсивно и гладко, как в последовавшие дни, поскольку многие из ребят фактически были белоручками. Кроме того, не имея на руках защитных рукавиц, значительная часть из нас нажила на ладонях кровоточины и слабые мозоли от черенков лопат. В дальнейшем ребята постепенно стали привыкать к тяжелой работе с лопатами и кирками (а нередко и ломами), кожа на ладонях их рук огрубевала, и на возникших в первый день мозолях уже не образовывались больше кровоточины.

…Из высокорослых ребят, высоко и далеко выкидывавших лопатой грунт изо рва, мне крепко запомнился один косой на левый глаз первокурсник, который на три года был старше меня по возрасту. Он отличался большой физической силой. Несколько раз в середине июля его с группой почти таких же, как он, физически сильных ребят отправляли на грузовой машине в город Рославль, чтобы выгрузить из вагонов цемент для строительства ДОТов. Возвратившись вечерами из Рославля, Коля Смирнов и другие мои друзья, работавшие вместе с тем первокурсником, который вел себя очень замкнуто, рассказывали, как он один ловко брал руками тяжелейшие мешки с цементом и укладывал их аккуратно в кузов грузовика. А другие ребята брали каждый мешок вдвоем.

Я тогда не поинтересовался фамилией и именем этого студента. Знакомиться с ним тоже не посчитал нужным. Лишь возвратившись в 1946 году снова учиться в институт, я узнал, кто это был. Мало того – я оказался тогда вместе с ним в одной учебной группе Т-44-П-2, а меньше чем через год поселился с ним же вместе жить в одной кабине. Прожил я с ним потом, как с самым близким другом, два года – вплоть до окончания института. Этим студентом был Миша (Михаил Петрович) Попов родом из Тамбовской области, и с ним, ныне проживающим в Смоленске, я дружу до сих пор…

…Наш рабочий день длился с 8 до 19 часов. В течение работы периодически по громкой команде старшего (Анохина или Крохина) все делали отдых на 10–12 минут, который называли перекуром. При этом многие курили, в том числе и я. Был обеденный перерыв, занимавший время свыше часа, поскольку обедать приходилось идти в столовую в деревне и возвращаться из нее. Работу во многих случаях не приостанавливали даже при дожде, так как укрыться от него было практически негде.

Свободное время, особенно после ужина, у нас проходило всегда весело и без больших склок, но неизбежно бывали и мелкие стычки.

Поскольку у нас не было времени и возможности помыться в бане, мы в теплые вечера ходили купаться на реку Колозня. Она была небольшая, вода в ней текла быстро и была достаточно чистой. В один из воскресных дней среди многочисленных купавшихся все мужчины, включая меня, не могли оторвать глаза от двух рослых, молодых, красивых и вовсе не стеснявшихся никого купальщиц. Некоторые смелые ребята подныривали под них и хватали их руками снизу за место между ног и за груди. Я так им завидовал…

…Копка нашей командой противотанкового рва на участках между мостом через реку Десна и за деревней Зимницы длилась почти до 25 июля. К середине июля погода стала мрачной и дождливой. Поэтому работа усложнилась. В это время через Зимницы и соседние деревни ежедневно в большом количестве стали проходить на запад наши войсковые подразделения. Некоторые красноармейцы и их командиры вынуждены были даже ночевать с нами вместе в сарае, создав большую тесноту.

Стало известно, что 16 июля немцам сдан Смоленск и, возможно, они скоро дойдут до Екимовичей и вообще до правого берега Десны и расположатся непосредственно против нас, ковырявшихся на левом берегу. Вместе с двигавшимися на запад воинскими частями ушли в их составе от нас добровольно, надев военную форму и став красноармейцами-снайперами, несколько наших ребят: мой хороший друг – дзюдоист Толя Зайцев, великовозрастный и рослый косоглазый студент Борис Троицкий, жгучий брюнет – еврей Гриша Цирлин и пара других ребят. Уехали из-за болезни и по специальному вызову назад в Москву Володя Лебедев и еще кто-то.

Угроза быстрого подхода немцев к правому берегу Десны вынудила начальство заставить нас ускорить работы по подготовке противотанковых рвов и других оборонительных сооружений на всех участках. Нас начали привлекать еще и на строительство ДОТов и ДЗОТов. Я с тремя друзьями один день занимался строительством из досок опалубки и доставкой на носилках цементного раствора к рабочему месту двух красноармейцев – строителей ДОТа и одновременно его будущих защитников на нашем – левом берегу Десны. Пришлось несколько дней, несмотря на дожди, работать до самой поздней ночи и в промокшей насквозь одежде, с босыми ногами.

Видимо, из-за всего этого я сильно простудился. 16 и 17 июля работал, уже едва держась на ногах, а 18 июля – в день моего рождения (мне исполнилось 20 лет) ребята, совсем не знавшие об этой моей круглой дате, оставили меня, как сильно заболевшего, дома. И я в тот день под шум дождя, шедшего почти непрерывно, дрожа от холода и от головной боли, провалялся в сарае в «постели» из соломы и сена на твердом земляном полу, прикрытый лишь своим коротким темно-синим пиджачком, вместо не захваченного с собой одеяла.

Лишь к вечеру в сарай привели медсестру, которая, замерив мою температуру, дала мне несколько таблеток аспирина. Я принял их по одной сразу вечером и на следующий день. Поэтому, а также, наверное, благодаря своей природной выносливости к утру 19 июля почувствовал себя лучше, полностью и с аппетитом съел принесенный мне друзьями завтрак, а после обеда почти здоровым пошел вместе со всеми на работу.

С первых же дней после прибытия в Зимницы мы невольно обратили внимание на то, что над нами на небе пролетают на восток и обратно вражеские самолеты, которые по типу все были монопланами.

До первой половины июля они летали, как правило, на большой высоте и лично нас не трогали, ограничиваясь только сбрасыванием листовок. Но позже пикирующие бомбардировщики, штурмовики и истребители начали спускаться до очень низкой высоты, как бы пугая нас и иногда даже сбрасывая мелкие бомбы и производя пулеметные обстрелы. Все это они делали, конечно, пролетая с высокой скоростью и с пикированием под большим углом.

После испытания на себе первых бомбежек и обстрелов немецкими самолетами почти все из нас стали их бояться. И теперь дело доходило до того, что двое-трое трусоватых ребят нередко даже в тех случаях, когда самолеты летели на относительно большой высоте и пикировать вовсе не собирались, издавали панические крики «Пикирует, пикирует!» – и немедленно, бросив работу, принимали меры, чтобы спасти себя.

В первое время немецкие самолеты чаще всего бросали листовки, которые залетали и на наши рабочие места. Нам было запрещено их поднимать, а тем более – читать. Для их сбора и уничтожения выделяли специально подобранных людей. Нам все-таки удавалось читать эти листовки и удивляться их содержанию, которое для нас было каким-то необычным, а часто казалось глупым. Так, из листовок мы узнавали, что нашим государством управляют иудо-большевики и в основном жиды, во главе с тираном и кровожадным убийцей Сталиным, что в СССР для крестьян и рабочих установлено крепостное право и прочие неприятные факты. Содержание листовок зависело главным образом от того, на кого конкретно их бросали: для гражданского населения или для военных. Больше всего их бросали военным, предлагая им сохранить при себе листовку в качестве пропуска для перехода через линию фронта и вместе с нею добровольно сдаться немцам в плен. В листовках для военных особенно сильно ругали политических комиссаров. Рекомендовали беспощадно уничтожать их. В листовках были и много карикатур на Сталина и комиссаров.

К сожалению, мы тогда очень редко видели в небе наши самолеты. Но однажды пришлось быть свидетелем печальной гибели одного из них непосредственно на земле. Дело было так. В один из дней после падения Смоленска, от которого мы в это время находились юго-восточнее на расстоянии около 95 километров, пролетел над нами на восток, резко снижаясь, атакованный и поврежденный «Мессершмиттом» советский бомбардировщик Пе-2. Залетев за Зимницы, он исчез с наших глаз за лесом и упал, задымившись, с небольшой высоты у окраины деревни Новоселки. Некоторые из нас, включая меня, с разрешения старших побежали к месту падения самолета, который при этом, оказывается, взорвался, частично сгорел, продолжал гореть, и торчали у него целыми лишь стабилизатор и киль. Местные жители и какие-то другие люди вроде нас извлекли из-под обломков самолета полуобгоревшие тела двух молодых летчиков, отнесли их к краю леса на луг и начали там же рыть для них могилу. Третий член экипажа якобы остался жив, но сильно обжегся, и его еще до нашего прихода отвезли в госпиталь. Скоро подъехала легковая автомашина, и из нее вышли двое военных, которые забрали у одного пожилого гражданского, вероятно, местного человека вынутые им из одежды погибших документы и мелкие личные вещи. Мы не стали дожидаться похорон летчиков и возвратились в Зимницы.

Несколько раз мы были свидетелями происходивших на небе вокруг Екимовичей воздушных боев между немецкими и советскими истребителями. К сожалению, эти бои заканчивались не в пользу наших самолетов: оставляя за собой длинный хвост черного дыма, они врезались в землю и взрывались ярким пламенем. А однажды видели, как спускался на парашюте летчик сбитого самолета, но так и не узнали, добрался ли он живым до земли, так как по нему немецкий летчик продолжал стрелять из пулемета.

Действий наших зенитной артиллерии и зенитных пулеметов возле Екимовичей и в других близких к ним местах мы не слышали и не видели. Но не раз, помогая бойцам строить ДОТы и ДЗОТы на отдельных тактически выгодных для обороны высотах, были очевидцами, как эти точки немедленно занимали пулеметчики и зенитчики. Такие точки были построены по обеим сторонам моста через Десну на ее левом берегу недалеко от Зимниц и других населенных пунктов.

С конца июля активность действий немецкой авиации в нашем районе усилилась. Самолеты теперь начали бросать листовки, обращенные даже непосредственно к гражданским лицам, занимавшимся рытьем противотанковых рвов и строительством других оборонительных сооружений. Тогда среди этих лиц было очень много заключенных, которые работали большими командами отдельно и лишь иногда – совместно с такими «свободными» людьми, как мы.

Наличие большого количества заключенных на оборонительных работах под Екимовичами и в других местах немцы засекли еще в начале июля, вероятно, через свою разведку или агентуру. И они рассчитывали, что эти заключенные могут стать их союзниками. Сверху с самолетов немецким летчикам невозможно было отличить заключенных от обычных рабочих, так как одежда у всех была практически одинаковой. Поэтому они всех работавших на земле продолжали принимать в основном за заключенных.

С начала августа немцы стали писать, что наши противотанковые рвы бесполезны, так как они для немецких танков легко преодолимы. Кроме того, их можно без труда обойти на других участках. (И это было действительно так. Многие из нас об этом прекрасно знали, но говорить друг другу и тем более начальству не могли.) Поэтому нужно срочно прекратить копку рвов и уйти всем, конечно перебив комиссаров.

Между тем после взятия немцами Смоленска их войска стали быстрее продвигаться на восток и оказались совсем недалеко от нас. Отступавших наших войск, которые еще совсем недавно проходили через нашу местность на запад, видно не было. Говорили, что они попали в окружение и оказались в плену…

…С начала августа каждый день в связи с приближением немецких войск к Екимовичам все больше и больше местного населения, гоня впереди себя коров и другой скот, стали переходить по мосту реку Десна и эвакуироваться на восток. Двигались люди в основном пешком и редко – на телегах с лошадьми. В середине августа территория за правыми берегами Десны, включая Екимовичи, и впадающей слева в нее западнее Зимниц реки Колозня, где мы часто купались, оказалась ничейной: два-три дня там не было ни наших, ни немецких войск. И в это время местному населению поступил приказ срочно начать эвакуироваться. Однако данный приказ к нам не относился, и мы продолжали копать противотанковый ров на левом берегу Колозни.

А вскоре после этого ничейная до этого территория на правых берегах Десны и ее притока Колозни превратилась в занятую немецкими войсками. Но их было еще мало. А противостоять немцам мы могли лишь лопатами, так как наших войсковых подразделений, которые могли хотя бы обстреливать врага, уже, по существу, не было. Мы оказались брошенными одни, но продолжали свое дело, стараясь у деревни Старое Сырокоренье довести копаемый противотанковый ров до опушки леса.

И вот однажды в солнечный и жаркий день, примерно через час после начала работы, вдруг случилось совершенно неожиданное: послышался над рекой и копаемым нами рвом страшный вой, частично напоминавший визг, раздался грохот взорвавшегося на поле в метрах двадцати сзади от нас какого-то тела, поднялся высоко столб серой пыли, и стали падать сверху на землю невидимые твердые тела различных размеров. Все опешили. Кто-то дико закричал: «По нам стреляют. Это мины!» Женя Анохин сразу скомандовал: «Ложись!» Но уже было поздно, хотя многие все равно успели это сделать. Действительно, падали совсем недалеко от края рва на землю ее куски и кусочки, камушки, песок, а главное – металлические осколки мины. Через пару минут, выскочив изо рва, я нашел один из них, взял его в руки. Он оказался еще горячим. Жалоб, что кого-то задело осколками или другими частицами, не было.

Не успели очухаться от первого взрыва, как услышали вой приближающейся новой мины. И тут сразу же по команде Анохина все разбежались по рву и крепко прижались телом к его неровностям со стороны возможного прилета и взрыва мины. На этот раз второй взрыв прогремел совсем недалеко, но уже перед рвом – мина сделала перелет. Прежде чем наступил взрыв, я успел заметить, что тучный студент-еврей Лева Гробман дополнительно прикрыл свою голову металлической частью лопаты. Позже на мой вопрос, почему он так сделал, получил ответ: «Самое главное – беречь голову, а попадет осколок в попу, так еще можно жить!» Некоторые ребята тоже потом следовали его примеру. К счастью, опять осколки никого не задели. Но кое-кого обдало пылью, мелкими кусками земли и песком, а на меня упал мелкий камушек, сделав на шее царапину.

Вскоре, как я и ожидал, последовал третий взрыв, но теперь уже точно внутри рва и, однако, значительно правее того места, где мы только что занимались копкой. Снова обошлось благополучно, так как накануне все убежали от этого места и успели хорошо укрыться. Минут через пять в метрах пятнадцати слева шарахнуло во рву уже в четвертый раз, и опять все остались невредимыми. Было ясно, что стреляющие немцы-минометчики, либо, корректируя огонь, точно подбираются своими выстрелами к нашему конкретному рабочему месту, чтобы покончить с нами, либо, делая нарочно недолеты, перелеты и боковые отклонения мест падения мин, только пугают нас. Но подумать о последнем варианте не было тогда ни у кого никаких оснований.

Стали ожидать самого опасного – пятого взрыва, но он не последовал. Мы постепенно успокоились и начали работать дальше. При этом мне и еще двум-трем самым молодым и, наверное, из-за этого самым глупым в то время ребятам все происшедшее показалось очень интересным и романтичным. Я даже подумал: «Хорошо бы, если немцы выстрелили еще несколько раз!»

…Доработали до обеденного перерыва и, сильно возбужденные от случившегося, отправились на автомашинах в Зимницы на обед. На них же возвратились для работы до вечера. Опять нас немцы дважды обстреляли из миномета. На этот раз в дополнение к обстрелам всем пришлось еще быть свидетелями того, как пролетели над нами немецкие бомбардировщики и истребители, первые из которых, резко спикировав, сбросили северо-восточнее Зимниц несколько бомб, а вторые произвели пулеметный обстрел местности. Мы предположили, что на обратном пути они обстреляют и нашу братию, поэтому заблаговременно на всякий случай укрылись от них, но у возвращавшихся самолетов, очевидно, почти не осталось боеприпасов. И все же при этом случился казус: Володя Семенов (в будущем лауреат Государственной премии СССР за большие достижения в технике) ходил накануне в поле под кустик, чтобы оправиться по-большому, и его за этим делом заметил сверху пилот «Мессершмитта». Летчик, по-видимому, решил как-то наказать «нахала». Самолет резко спикировал почти до уровня земли, дал короткую, но, к счастью, неточную пулеметную очередь по сидевшему на корточках Володе, и тот, не доделав свое дело, пустился бежать к противотанковому рву с незаправленными брюками. А летчик, прекратив стрельбу и грозя кулаком, продолжил также и над рвом преследование убегающего, однако неудачно, и Семенов остался цел. (Позже, став стариками и бывая на редких встречах бывших довоенных студентов МИС, мы много смеялись над этим случаем.)

Когда мы поздно вечером приехали домой и стали ужинать, ребята из другой команды, жившей в нашей же деревне и работавшей в окрестностях Новоселок, рассказали нам, что немецкие самолеты сегодня к вечеру налетали с бомбами и пулеметными обстрелами на воинскую часть, дислоцировавшуюся около этого населенного пункта. Но вместо нее угодили на рабочие команды заключенных и гражданских москвичей, убив одного и ранив несколько человек. При этом одна сброшенная бомба не взорвалась, и саперы собираются завтра ее обезвредить.

Утром следующего дня я, Коля Захаров, Паша Галкин и еще несколько ребят выпросили у нашего начальства разрешение сбегать в Новоселки и посмотреть там на то, что вчера натворили немецкие самолеты. Подойдя к краю леса, мы увидели подвешенную на деревянной перекладине между двумя столбами бомбу, возле которой крутились два молоденьких сапера. Один из них крикнул: «Уходите все в укрытие!» Мы двинулись метров на тридцать назад, залезли в вырытый там окоп и начали из него смотреть, что же дальше произойдет. Саперы постреляли издалека несколько раз по бомбе из пулемета бронебойными и зажигательными пулями, но бомба все равно осталась целой. Тогда из окопа вышли два рабочих-москвича из команды, кажется, завода «Красный пролетарий» и заявили саперам, что они тоже раньше служили в армии саперами и хорошо знают, как надо обезвреживать снаряды и бомбы. Поэтому просят разрешить им выполнить эту работу, не делая никаких выстрелов по бомбе. Как ни странно, военные саперы согласились с обоими рабочими и разрешили им заняться очень опасной работой.