Текст книги "Люди и боги"

Юрий Влодов
Люди и боги

Об авторе

Юрий Александрович Влодов родился 6 декабря 1932 года в Новосибирске в театральной семье. Отец – Влодов Александр Захарович – был театральным режиссером, мать – Надежда Борисовна Надеждина – актрисой. В детские и юношеские годы поэт пережил войну, оккупацию, эвакуацию.

Писать стихи начал рано. И только в конце пятидесятых решил съездить в писательский поселок Переделкино, где ему удалось показать свои сочинения Илье Сельвинскому, Борису Пастернаку, Корнею Чуковскому. Знаменитым мэтрам творчество молодого поэта пришлось по душе, они прочили Юрию Влодову большое литературное будущее. В 1967 году в журнале «Смена», с предисловием Ильи Сельвинского, была опубликована подборка стихов Влодова, за которую он получил диплом лауреата журнала.

Но литературная карьера у Юрия Влодова не сложилась, слишком острыми и необычными для того времени оказались его стихи. К некоторым из них прилепили ярлык антисоветских. Ставшие в годы тоталитарного режима крылатыми строки: «Прошла зима. Настало лето. Спасибо партии за это!» – принадлежат Юрию Влодову. Поэт открыто выступал со своими стихами перед большими аудиториями, чем привлек внимание соответствующих органов. После этого он попал в «черный список» и судьба его была предрешена.

В годы застоя Влодов печатался редко, и даже если и публиковался, то, в основном, не в литературных, а в отраслевых и региональных изданиях. После перестройки ситуация изменилась мало. Но все-таки ему удалось, напечататься в журналах «Сельская молодежь», «Юность», «Дружба народов», «Дети Ра», в «Литературной газете» и «Московском комсомольце». Также произведения Влодова стали появляться в литературных альманахах и сборниках. Но первая авторская книга «Крест» вышла только в 1996 году в издательстве журнала «Юность».

Творчество Юрия Влодова разнообразно: он написал большую книгу стихов о войне, книгу «Портреты» (на историческую тематику), много лирических, иронических и философских стихов и поэм. Но главная книга Юрия Влодова – «Люди и боги», объемистая эпопея о взаимоотношениях Бога и человека, о борьбе добра и зла в душе человека. Он работал над ней всю жизнь. К сожалению, эту книгу приходится впервые издавать только сейчас. Была, правда, 20-страничная брошюра, выпущенная тиражом 50 (!) экземпляров.

Судьба поэта настолько необычна, что его имя буквально овеяно легендами. О Юрии Влодове снято два фильма: «Я Вам пишу, Ваше Величество» (телефильм, канал РТР, 1992) и кинофильм «А гений – сущий дьявол!» (кино-видеостудия «Человек и время», 1995).

О жизни и творчестве Влодова немало статей написано пермским поэтом и журналистом Юрием Беликовым. Известный поэт и публицист Равиль Бухараев, который жил и работал в Лондоне, написал о Влодове большую статью под названием «Я – жизнь твоя!» для поэтического сборника Влодова «На семи холмах» (2009). Это было первое издание в твердом переплете, представившее стихи из разных книг. В ноябре 2008 года – спустя более сорока лет (!) после первой публикации Влодов стал членом Союза писателей Москвы. Был женат на поэтессе Людмиле Осокиной (Влодовой).

Юрий Влодов умер 29 сентября 2009 года.

Тимур Зульфикаров
Первосвидетель
Фрагменты эссе

Юрий Влодов – поэт-скиталец. Рыцарь поэзии. Он скитается, странствует блаженно и хмельно среди друзей, врагов (не различая, впрочем, их от великой любви), городов, жен, любовниц, детей, учеников и учителей. И среди завистливых поэтов!.. Когда с ним общаешься – чувствуешь, что имеешь дело скорей с Духом, чем с плотью… Он глядит сквозь тебя куда-то вдаль…

Быть может, он великий, безвестный, катакомбный поэт!

Его не печатали при коммунистах, не печатают (почти) при демократах.

Истинных поэтов не любит всякая власть. Но более всего их не любят сами поэты и графоманы! Они-то и создают великие и тайные плотины на реках поэзии. Они-то и не пускают в одинокое житье-бытье поэта блудную госпожу Славу.

Ах, на Руси – Слава – плачея, рыдающая над гробом!

Ах, но древние, еще до Руси Святой говорили: «Слава – солнце мертвых!»

Ах, но древние китайцы говорили: «Истинный мудрец незаметен… Говорящий – не знает. Знающий – не говорит…»

Но! Главные скитания поэта Влодова – это скитания между Ветхим Заветом и Новым Заветом! Когда его кличут от Стены Плача иль с великих, осыпчивых библейских пустынь его верблюжьи, иудейские, многострастные, многомудрые предки – он уходит в скрижали Ветхого Завета и тонет в неистовых песках! (Я вспомнил чью-то строку: «Верблюд двугорбый – знак песчаного Потопа!»)

Когда его нежно и тонко кличут из забытых иль полузабытых всеснежных погостов его русские предки, бездонно кроткие заволжские старцы-мудрецы – он тонет в лучезарных снегах, в которых вечно и свежо (увы!) стоит Крест Христа, ослепшего от снега, которого Он иль вообще не видел, иль не видел в таком свирепом изобилии…

О поэт! Божий странник, скиталец, кочующий меж двух Заветов!

Вот только что он брел в пустыне с Моисеем и покушался на диалог с самим Господом!.. И вот уже он – первосвидетель страшного Распятия и стоит на Голгофе поодаль от Марии Магдалины…

Классический читатель скажет, что хмельная муза иной раз уносит нашего поэта в дебри ереси и дьявольщины.

Но кто из поэтов не бродил там? Иль Данте заживо не был в аду? Иль Гете не беседовал с Сатаной? Иль Булгаков не общался?.. Увы! Всякое искусство насквозь живет грехом, питается от греха. И эта мысль сгубила Гоголя как человека, а Толстого как художника. Мыслитель убивает поэта.

Быть может, Господь и послал грешных поэтов в мир, чтобы они свидетельствовали о недоступной чистоте храмов, как царская форель свидетельствует о чистоте вод?..

И вот чеканные, магические, трагические строки Юрия Влодова преобразуют даже блатное, рваное слово в высокий, небесный Божий Глагол. Так розовый куст преобразует навоз в розу. Юрий Влодов создает свой миф о Моисее, о Христе, о Божьем замысле и промысле.

Таков сладкий и страшный удел трагических поэтов… Они хотят быть первосвидетелями главных событий в жизни человечества. Они, гордецы, хотят говорить с самим Господом, минуя Пророков… Иль из такого теста, из такой вопиющей глины Господь и лепил своих пророков – апостолов, провидцев, поэтов?.. кто знает…

Но вот перед нами такой поэт!

Послушаем же его новые гимны…

Быть может, их лучше бы высекать на камнях и скалах, а не на бренной бумаге…

Люди и боги

Предкнижье
«Я заглянул в зерцало Бытия…»

 
Я заглянул в зерцало Бытия…
Прозрачный звон слегка коснулся слуха…
Чу! – за спиной стояла побируха!
«Ты – Смерть моя?» – едва промолвил я.
«Я – Жизнь твоя…» – прошамкала старуха.
 

 
– Кто толчется у дверей
Шито-крыто, как еврей?
Кто там круть да верть?
Ты, подруга Смерть?

– Не боись, что я с косой,
Не дичись, что глаз косой…
Я не Смерть, а Жизнь!..
Что, признал, кажись?!.
 

 
Мне назойливая муха надоела,
До отвала попила меня, поела
И над ухом, ненасытная, жужжит…
Мне противно, я устал, как Вечный жид.

Кто-то сзади кашлянул и молвил глухо:
«Отче правый! Ну какая это муха?
Вас послушаешь – хоть со смеху ложись!
Это Жизнь, мой неразумный! Это – Жизнь!»
 

 
Бурый ворон! Пропащая птица!
Сердце сковано высью.
За веками размыта граница
Между смертью и жизнью…

Жизнь – долга. Да и степь – не короче.
Страшен крест милосердья!..
Смертной пленкой подернуты очи…
Пропадешь от бессмертья!
 

 
Я ворону крикнул: «Здорово, старик!»
Но ворон степной не услышал мой крик.

Я крикнул утесу: «Здорово, старик!»
Гранитного слуха не тронул мой крик.

Я солнышку крикнул: «Будь славен твой век!»
И ветер ответил: «Молчи, человек!»
 

 
Вечная тема моя —
Зеркало, ворон, змея.

Стало быть, в этом я – спец
(Зеркало. Ворон. Слепец).

Мерзну под лестницей я
(Зеркало… Ворон… Змея…).

Хрупаю постный супец
(Зеркало. Ворон. Слепец).

Сыто глумятся друзья
(Зеркало, ворон, змея).

Дарит монетку скупец
(Зеркало! Ворон! Слепец!).

Спит Магдалина моя…
Зеркало… Ворон… Змея…
 

 
Обшарпан и нелеп, как силосная башня,
Незрячий вопросил: «А что там, за холмом?»
Чур, знаю – не скажу. Но, ежели с умом,
Не все ли нам равно, а что там – за холмом? —
Не ведает никто… Наверно, просто – пашня…
 

 
«Как хороша над морем лунность!» —
Вздыхала юность.

«Я пью за дружество и смелость!» —
Басила зрелость.

«Умрете все!» – глотая ярость,
Шипела старость.
 

 
Среди катастроф и смещений
И прочих космических дел
Витает лирический гений, —
Какой допотопный предел!

Осины осенняя алость…
Овражек звенит ключево…
Попробуй убрать эту малость,
И в Космосе нет – ничего.
 

 
Считай судьбу наукой! —
Чу! – средь ночных миров
Ты подтверждаешь мукой,
Что жив ты и здоров.

Ты должен свежей болью
Примять былую боль,
Присыпать раны солью…
Не в том ли жизни соль?!
 

 
Торчало солнце смешным бугром.
Был лес, как витязь, рекой обвязан.
Но в ясном небе прогаркал гром:
«Рожденный ползать – взлететь обязан!..»

Рванулся к небу ползучий гад!
Прижала гада земная сила!
Цикады прянули наугад…
Лягуха в травах заколесила…

Не дай нам, небо, земных наград!
 

 
Со скоростью света наука
Ворвется в трехтысячный год.
А древность со скоростью звука
Конечно же, в Лету падет.

Но ты содрогнешься, потомок,
Когда через сердце твое
Державинской оды обломок
Пройдет, как живое копье!
 

 
Судьба Венере обрубила руки,
Чтоб не ласкала смуглого подпаска,
Чтоб не хлебнула бабьего позора,
Чтоб не стонала: «Я – твоя рабыня!..»
 

 
Венера ударила бога! —
За то, что лобзался убого.

Венера ударила черта! —
За то, что терзал непритерто.

За вечные женские муки
Отсохли Венерины руки.
 

 
Старец говорит: «Каменею, терпя.
Чувствую земной холод».

Дева говорит: «Полюбила б тебя,
Если бы ты был молод».

Дева говорит: «Грудь от жажды горит!..
Перейми мою жажду!..»

Старец говорит: «Нас луна укорит.
От ее луча стражду».

Старец говорит: «Что такое Господь?!
Утро нам сулит муку».

Дева говорит: «Погаси мою плоть…
Положи на грудь руку…»

Дева говорит… Старец говорит…
Брачный небосклон синим льдом горит…

Ледяная близь!.. Ложе!..
Как смертельна жизнь!.. Боже!..
 

Причастный тайнам,

плакал ребенок.

А. Блок

 
Природы звериного слуха
Коснулся полночный покой,
Когда серебристое брюхо
Провисло над черной Окой.

Сопели зубатые в норах,
Храпели подпаски в кустах,
Солдаты, хранящие порох,
Клевали на энских постах.

И только презренная рыба,
Брыластый, напыщенный сом,
Как некая гибкая глыба,
Возникла в свеченье косом.

И молча вбирали друг друга,
К сторонним делам не спеша,
Душа серебристого круга
И спящей планеты душа.

А в куче пахучих пеленок,
В лесной деревеньке Сычи,
Причастный всем тайнам ребенок,
Заухал, зашелся в ночи!..
 

 
Алкаш в этот вечер не принял ни грамма.
Развратник постился под сводами храма.
Безрукий до хруста постельницу стиснул.
Безногий притопнул и дико присвистнул.
Немтырь проорал мировую хулу.
Слепец в поднебесье заметил юлу,
Манящую смутным небесным приветом,
Воспетую неким бездомным поэтом…
А мудрый прохожий решил, что она —
Всего лишь луна…
 

 
Пустыню искрами осыпал НЛО!..
Ночная мгла забилась, как в падучей!..
Запела Соломоновой пастушкой!..
Заплакала подраненным ребенком!..
Разбойником безбожным рассвисталась!..
Крысиный писк растаял в пыльном небе…
Сухая пыль осыпалась во тьме…

Иуда от подземного толчка проснулся,
Замычал от скотской боли,
Оперся на руки: о-о! Два тупых гвоздя
Торчали в очугуненных запястьях!
Хотел вскочить: о! каждая ступня
Пылала, точно чертово копыто! —
Как если б капли олова прожгли
И шкуру, и растянутые жилы!..

Он сипло возопил: «Я трижды прав!
Ты – лицемер! Ты – подлый искуситель!
Трусливый и разнузданный ханжа!..»
И рухнул, омываясь липким потом,
И терся лбом о скомканное ложе…
Заметил на подушке – кровь, не пот,
Кровь, а не пот! И потерял сознанье!..
И захрипел… И где-то взвыл кобель…

Я счастлив, мой тринадцатый апостол!
По-школьному незрячая любовь…
Прощаю слепоту и глухоту,
Твой бред ночной улыбкой отгоняю,
Целую руки исказненные твои,
Ступни твои дыханьем охлаждаю…
К тому же не забудь, что НЛО,
Лишь плоская вселенская тарелка
Из плоских местечковых анекдотов!
А я – увы! – программа НЛО! —
Я – вымысел носатого народа!
А разве можно вымысел предать?
И нет гвоздей в твоих запястьях детских…
И ноженьки усталые стройны…
Спи, мой дружок, все будет хорошо!
А я подсяду к старому торшеру
И закурю. И все начну сначала.

Пустыню искрами осыпал НЛО!..
 

Природа слепа,

Как всевидящий мастер Гомер.

Природа глуха,

Как всеслышащий мастер Бетховен.

 
Гомер – незряч. От жизни отлучен.
И потому Христа провидит он.
Он только написать его не смеет
(Быть может, и захочет – не сумеет…).
Христос на раны круто сыплет соль,
Черны речей подземные ключи,
Вокруг него растет из боли боль,
И в страхе суетятся палачи.

Бетховен, так сказать, безбожно глух!
А потому имеет высший слух!
И он импровизирует Христа…
Журчат речей арычные ключи…
Душа Христа – расхристанно проста,
И от души смеются палачи!..

Слепа, глуха, но дерзостна Природа! —
«Пришелец тот был неземного рода!
Не зря трещали сполохи в ночи!..
Все было, есть и будет – под вопросом!..
Но знайте: под мистическим гипнозом
Бессмертный крест вбивали палачи!..»

А где же Автор? – что добавит он?..
…Родился я и погрузился в сон…
Я был своим рожденьем изнурен и усыплен…
Судьбы моей орбита мерцала, как молочная река…
Но видел я – сквозь веки – сквозь века —
Тебя, иконописная доска! —
Безвольное лицо гермафродита
С отметиной проказной у виска!..
И он предостерег меня перстом!..
И понял я!.. Но это все – потом…
 

 
Над пышностью искусств, над сухостью наук,
Как будто где-то вне… в абстракции… вдали…
Вселенство во плоти, настырно, как паук,
Сосет из года в год живую кровь Земли…
Спаси людей, любовь, от непотребных мук! —
От жизни исцели! – от смерти исцели!..
 

Книга первая
«Явился Бог средь бела дня…»

 
Явился Бог средь бела дня:
– Пойдешь ли, краля, за меня?!
Смотри: я молод! я пригож!
На кузнеца лицом похож.
А что в глазах не тот привет,
Так это, краля, лунный свет!
Ну как?..

– Пошла бы я шутя-любя,
Да ласка рыбья у тебя!
Не замилуешь у ворот,
Не уведешь за огород…
Ведь ты не парень, ты – Господь!
А нам нужна живая плоть,
Вот так…

Слегка нахмурился Творец:
– Давай брататься! Эй, кузнец!
Смотри: я молод! я пригож!
И на тебя, заметь, похож!
А что в руках не тот привет,
Так мне ведь черт-те сколько лет!..
Ну как?..

– Сбратался б я, шутя-любя! —
Порода рыбья у тебя.
Ухватки нет, смекалки нет,
Как за тебя держать ответ?!

Ты – не товарищ, ты – Господь,
А мне нужна мужичья плоть,
Вот так…

Бог неба, суши и морей
Пришел к худой избе:
– Стань, бабка, матерью моей,
Возьми меня к себе!..

Старуха выдохнула: – Ох!..
Старуха вымолвила: – Бог!
Твоя святая власть…
А я к тебе, мой голубок,
Почти что собралась…

В кювет присел усталый Бог,
Как старый инвалид,
И начал щупать левый бок —
Не сердце ли болит?

Но не нащупал ничего,
И понял он тогда,
Что нету сердца у него,
И в том его беда.

Тут впору б душу опростать —
А где слезу добыть?
Да, человеком трудно стать!
Уж проще Богом быть!
 

 
В глуши веков какой-то бог —
Душа загадочного неба,
Сошел в селенье – нищ, убог,
И попросил питья и хлеба.

«Ха-ха!..» – затопал круг мирской, —
Добоговался! …Догрозился!..»
И непристойный жест мужской
В глазах пришельца отразился.

«Все так, – подумал бог в ответ. —
Зря херувим принес тревогу.
Очеловечен белый свет,
И – слава Богу!»

Но понял бог вторым нутром,
Что сам попал в свои же сети,
И хмыкнул, явно не с добром:
«Сочтемся, дети!..»

Но третий голос тут как тут:
«Пусть божьи молнии не реют!
Прости землян – они растут! —
Авось – дозреют…»

Господь смиренно взор скосил,
И встал в своей одежке жалкой,
И приказал, как попросил:
«Не бейте палкой!..»

И заскучал – внезапно, вдруг,
И на глазах землян разросся,
И как рассек, раздвинул круг!..
И воспарил!.. Исчез!.. Вознесся!..
 

 
В порыве человечьей простоты
Пристали к Богу: «Все ли знаешь ты?!»
Бог отрубил: «Не знаю ничего».
И – прокляли! И плюнули в него!
И бросили убойные каменья!
Но небо обозначило знаменье:
Младенец, опоясанный змеей,
В слепых слезах явился над землей!

И накатилось глыбой с высоты:
«Что
знаешь
ты?..
 

 
Поставили Богу дурманный поднос.
Эфирное зелье ударило в нос!..
Он поднял граненый священный бокал
Как раз над Сибирью, над скопищем скал:

«Я пью за великий земной поворот:
Пусть правит планетой великий народ!
Великая правда! Великая ложь!
Великие реки! Великая рожь!..»

И выпил Всевышний… И бросил бокал…
И в громе родился священный Байкал!..
В движенье и ропот моторы пришли,
И ангел, как робот, налег на рули…

И ангел подумал, свивая спираль:
«О, как ты наивен, всезнающий враль!»
 

 
Два близнеца – Господь и Сатана
Хлебнули в полдень теплого вина.
Господь размяк… Залег средь сонных трав…
«Прости, мой брат! – во многом я не прав…»

Взор Сатаны окрасился слезой,
Рыгнул – и даль откликнулась грозой!..
Костлявой лапой стукнул по груди:
«Прости, мой брат! Ругай меня, суди!
Дышу, живу… а как, спроси, живу?!»
И головой склонился на траву…
И братский храп потряс земную тишь…
И замер мир, как пуганая мышь…

В сей плоской басне есть двойное дно:
Не пейте в полдень теплое вино!
 

 
Дьявол хмыкнул и уперся в два бока:
«Ты пошто, Поэт, расспросами неволишь?!
Я – дурное настроенье Бога!
И не Господа, а Боженьки всего лишь!

Эх, Поэтишка! Слезливое око!..
Душу рабскую нытьем не обезболишь!
Ты – дурное настроеньице Бога,
И не Господа, а Боженьки всего лишь!..»
 

 
Хрупка, пуглива Богородица,
А сын шустер, как ванька-встанька…
Но рядом – карлица, уродица,
Кормилица, заступа, нянька.

Постичь ли: ватка, мази, марлица?
Ах, и пеленочка сырая!..
Но рядом – ведьма, злюка, карлица,
Сестра богов, хозяйка рая.
 

 
Когда всосала водяная яма
Весь белый свет, все тяготы его,
Последний ангел захлебнулся: «Ма-ма!..»
Последний демон задохнулся: «Ма-ма!..»
И – на земле не стало никого…

И только лучик нынешней звезды
Коснулся той, ниспосланной воды…
 

 
Гром возревел: «Постигни, но умри!..»
И Ной увидел в треснувшей волне,
Как в искаженном зеркале времен,
Иной потоп!.. Совсем иного Ноя!..
Успел подумать: «Боже! Это – круг!..»
И – захлебнулся…
 

 
Ной поджался… Уподобился лисе…
Повозился и забылся… И увидел
Человечка на летучем колесе
И заплакал, словно Бог его обидел…

И поплыл он по планете водяной…
И отдался он и холоду, и зною…
«Слышал, видел и – молчу!..» – взмолился Ной.
«Слышал, видел и – молчи!» – сказали Ною.
 

 
И душу, и тело недугом свело!
Лицо уподобилось роже!..
И стало в глазах от страданий светло!
И крикнул несчастный: «О Боже!..»

Но грохот сорвался в немереной мгле,
И эхо взревело сиреной!..
«Хо-хо!..» – пронеслось по родимой земле…
«Ха-ха!..» – понеслось по вселенной…
 

 
Сын плотника, придумавшего крест,
Скрипучие качели для Вараввы,
Равно и для бродяжки-мудреца…

Сын плотника, не жадного на гвозди…
Сын плотника… возможно, что и сын…
Вот был ли плотник плотником?..
Едва ли…
 

 
Когда Христос, иль кто он там еще,
Готовился принять земную кару,
Он как бы уподобился Икару,
Свой птичий лик склоняя на плечо.

Он хищно улыбнулся нам с креста,
Когда рабы вколачивали гвозди…
Мы, в этом мире, все Христовы гости,
Хотя, по сути, не было Христа.
 

Книга вторая
«Я думаю, Исус писал стихи…»

 
Я думаю, Исус писал стихи.
Плел сети из волшебной чепухи…
А жизнь Христа – была душа поэта…
Иначе – как? откуда бы все это?..

В кругу слепых, болезненных племен
Он, как слепец, питал себя обманом…
И не был ли Иуда – графоманом? —
Неузнанным Сальери тех времен?..
 

 
Гремучей змеей изогнулся Исус:
«Что значил без Евы Адам?!
За стон Магдалины, за потный искус,
Я всех вас предам и продам!..
Чиста ли в разбитом колодце вода? —
Колодец зацвел и протух…
А жажда придушит: лакай, – не беда!»
Иудина плоть прошептала: «О да!»
«Умри!..» – воспротивился дух.
 

 
Как любила Христа Магдалина!..
Извивалась под грязным плащом,
Улыбалась похабно и длинно
И толкала Иуду плечом…

А пустыня, в предчувствии чуда,
Обмирала и куталась в хмарь…
Как любил Магдалину Иуда!..
Как ласкал Магдалину Иуда!..

Как терзал неподкупную тварь!..
 

 
Когда тащила римская военщина
Хмельную Магдалину под кусты,
Она уперлась, в ней восстала женщина
Почти непостижимой чистоты.

Она вскричала: «Эти груди тленные
Сам Божий Сын вылизывал, как пес!..»
Услышал Некто. Сплюнул во вселенные
И оскорбился, видимо, всерьез.

И тут же застучали топоры
До срока, до положенной поры.

И, устрашая глупого Христа,
Над миром воспарила тень креста.
 

 
И топнул Яхве: «Встань! Очнись, плебей!
Яви, Иуда, преданность сыновью!.. —
И страшно крикнул: – Выродка убей!..
Убей урода! – и упейся кровью!..»
 

Друг друга предали…

И – сразу легче стало.

 
Иуда – горяч и смугл —
Шагал из угла в угол,
Шагал из угла в угол,
Терзал запотелый ус!..
А мысль долбила по нервам:
«Успеть бы предать первым!
Суметь бы предать первым!..
Пока не предал Исус!..»