Текст книги "Притча о белой зависти. Сборник прозы"

Притча о белой зависти. Сборник прозы
Юрий Яворский

Иллюстратор Иван Кременецкий

Руководитель проекта Алексей Переведенцев

© Юрий Яворский, 2023

© Иван Кременецкий, иллюстрации, 2023

ISBN 978-5-4485-2439-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Впервые книга издана в 2017 году.

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

От автора

Найти «философский камень» мечтают многие, и мой путь к нему – это моё творчество и моё отношение к профессии.

Мир безмерно многогранен и многолик, но закономерности поведения людей в нём всё же есть. Любовь и ненависть, бескорыстие и зависть, дружба и предательство – это лишь маленькие крупинки наследства, которые кто-то однажды просыпал на землю и забыл подобрать. Маленькие крупинки, а сколько загадок и хитросплетений они создают в наших судьбах…

Притча о белой зависти

Радоваться за близкого человека или за того, с кем ты просто знаком, за соседа по подъезду или за известного всем человека – это нормально. Нормально, и всё. Это от человеческого естества у нас.

Поэтому совершенно естественно радовались за тебя родители, когда ты раньше других затопал ножками и лучше сверстников стихи рассказывать начал… Радовались соседи, воспитательницы детского сада, радовались позже друзья и сокурсники, коллеги по работе и вышестоящие начальники. И ты много лет стремился всё делать лучше других. Тебе не хотелось быть обычным, как все. Тебе всегда хотелось победить и стать первым! И пусть на это тратились годы, портились иногда отношения с детсадовскими, школьными или студенческими друзьями, важно было всегда получить намеченный результат. И оглядываться некогда. Некогда было забежать поиграть в карты или в бильярд, некогда было проведать во время болезни, выпить, поговорить.

И вот, получив образование, сделав первые карьерные шаги, ты лет через десять обнаруживаешь вокруг восхищённых твоими успехами людей. И не просто радуются они тобой, а восхищаются. И те, кто работает с тобой, и те, с кем ты крестился, учился, играл во дворе. Радуются и завидуют. Тебя начало распирать от удовольствия достигнутого! Вот и пришла пора, когда тебе стали завидовать! И зависть была самая прекрасная – белая! Белая, как нетронутый снег. Пушистая, как только что выпавшие снежинки. В такой снег мы с разбегу прыгаем, разгорячённые и красные, когда выскакиваем из парной и ныряем, визжа от восторга, как поросята! Ф-ф-фух! И пар от разгорячённых тел до небес – ничего не видно вокруг. Только белый снег с вмятинами от голых молодых тел.

Белая зависть.

О ней ты мечтал, когда вырывал портфель у понравившейся тебе девчонки и больно дергал её за косичку. Она ведь не понимала, глупая, как со временем станет тебе завидовать! Преподаватель, поставивший тебе неуд, ещё будет стонать от того, что тебе, в грядущем Великому, не дал возможность исправить ошибку. Сколько же их за прошедшие десять лет не уступили тебе, не поняли тебя!? А теперь так здорово осознавать, что они тебе все завидуют! По-приятельски, по-отечески, иногда даже как-то по-босяцки. Простодушно, искренне, открыто. Так жить стало приятно и здорово, что голову закружило. И опять вперед, в гору – делать карьеру, за новыми результатами! Карьера, успех, деньги, власть – это горные хребты нашего землестояния и нашего землеустройства. Именно эти вершины начинают штурмовать многие. Но немногие на них вскарабкиваются.

Закрепился на отвесной скале и даже не посмотрел вниз. На тех не посмотрел, кто завидует. И по откосу – вверх. Пусть смотрят, как твоё восхождение великолепно, и продолжают завидовать. Зависть-то белая и беды не чинит. Зацепился, крюк вбил, сбросил мешающий груз, осыпал камнями тех, кто внизу, и не оглянулся даже, зашиб кого или нет? Некогда. И вот новый привал после длительного восхождения и неземного вкалывания. Позади уже следующие десять лет. Где ребята из соседнего двора, которые задирались? Где первая любовь и первый учитель? Где декан, который не хотел тебя к госам допускать? Минуло-то всего двадцать лет… Но почему-то не смотрят они уже в твою сторону. Почернела их зависть, пропитаны ею уже чувства тех, кто вчера радовался твоим первым успехам. Густым чёрным дымом и чёрными хлопьями запорошило белый снежок от сгоревших и непрочитанных, пропитанных слезами и просьбами тетрадных листков друзей, приятелей с соседнего двора и одноклассников, которые хотели тоже попробовать себя в восхождении, но сломались, сорвались. Кто в беспробудное пьянство, кто в нищету, а кому просто не повезло. Сколько же их осталось на том конце провода слушать в ответ на свою просьбу короткие гудки телефона или сухой голос твоей секретарши…

Тогда наверняка те, кто не приходил и ничего не просил, уж точно должны продолжать белой завистью завидовать и гордиться тем, что знакомы с тобой. Но нет и их. Посмотрел в зеркало, потёр щёки и обмяк, присел на диван. Чёрная зависть лезла уже из всех щелей. Она становилась водой из-под крана, воздухом в шинах машины. Зависть чернела, хотя, казалось, чернеть-то ей уже было некуда. А тебе становилось всё больше не по себе, да так, что захотелось убежать в другой мир. В мир, где нет ни одноклассников, ни бывших друзей, ни сослуживцев, где нет бывших соседей и даже знакомых. Никого. Никого, кто бы тебя узнавал и знал о твоих успехах. Потому что ты уже начал ощущать, что не только чёрная зависть переполняет твою жизнь, а ненависть стоит на пороге. И исходит она от тех, кто радовался и завидовал, кто считал тебя лучшим и тянулся за тобой.

Ненависть встала вдруг между вами непроходимой стеной. Густая, едкая, чёрная ненависть наполнила всё пространство. И лекарства не было. Лекарства от ненависти. А ведь когда-то тебе говорили об этом, тебя предупреждали.

Но не верил ты и не оглядывался, а зря…

Притча о предпринимателе и чиновнике

Спорят уже много лет Предприниматель и Чиновник: кто первым в материальном мире появился?

Чиновник утверждает, что никогда не смог бы появиться первый Предприниматель, если бы не было кому законы прописать и их точное исполнение организовать. И в законах этих первый Чиновник и прописал – кто может быть Предпринимателем и как жить он обязан. Вот и получается, что первый Чиновник первого Предпринимателя создал.

Не согласен Предприниматель. На какие же деньги и что было бы регулировать Чиновнику, если бы первый Предприниматель не стал бы сам по себе богатым становиться и других обогащать? А потом, чтобы справедливость в распределении между сильными и слабыми гражданами зародилась, и принял решение первый Предприниматель первого Чиновника создать. Чтобы Чиновник мог законы составлять да разные инспекции и министерства учреждать. И создал первый Предприниматель первого Чиновника. И взял первый Предприниматель первого Чиновника себе на содержание.

Так и спорят уже много лет Предприниматель и Чиновник – не ради исторической справедливости, а ради господства друг над другом: кто же кого создал?

Не возьмут никак в толк, что курица, от которой яйцо производится, сама же из яйца и вылупилась…

Притча о сапожнике

Он чистит сапоги самому Ему.

Он – неболтливый и добросовестный сапожник средних лет, и Он всегда мечтал чистить сапоги самому Ему.

Она – жена того, кто чистит сапоги самому Ему, и очень этим гордится. Она старается всегда напоминать своим собеседникам, что Она является женой того, кто чистит сапоги самому Ему.

И брат жены того, кто чистит сапоги самому Ему, никогда не упускал момента рассказать всем вокруг о том, что он – брат жены того, кто чистит сапоги самому Ему. И поэтому брат жены того, кто чистит сапоги самому Ему, частенько не платил в ресторанах за себя и за своих друзей, которые распевали на все лады о том, что они дружат с братом жены того, кто чистит сапоги самому Ему.

И вот брат жены того, кто чистит сапоги самому Ему, открыл общественную приёмную, в которой стал брать деньги за то, чтобы передать любую просьбу самому Ему через того, кто чистит сапоги самому Ему.

И всё это было бы замечательно, если бы не одно «но»…

Он, который чистит сапоги самому Ему, никогда не обращался ни с одной просьбой к самому Ему, поэтому Он и чистит сапоги самому Ему!

Притча про того, кому должны

Мается во сне Тот, кому должны.

Не спит с тех пор, как дал в долг. А не дать не мог. Ведь все знали, что у Того, кому должны, деньги есть.

Прошло время, а Тот, кому должны, маяться так и не перестал: он ведь так не хотел давать в долг, хоть просили свои и ненадолго…

И вот сын Того, кому должны, пришёл к сыну Того, кто должен. Они не дружили и знать не хотели друг друга с тех пор, как отец одного из них стал должником отца другого. Но сын Того, кому должны, очень сильно нуждался в деньгах. И просить теперь пришел Тот, кому должны. И пришёл не для того, чтобы просить взаймы, а для того, чтобы вернуть отцовское обратно…

Чтобы твои сыновья не ходили по твоим должникам, не становись Тем, кому должны!

Боевые руки

…Передо мной сидел мужчина, мой приятель. Его богатырские руки впервые для меня были неподвижны и лежали горными хребтами на небольшом канцелярском столе. Левой рукой он сжимал в кулаке мебельную стамеску. Правой ладонью поглаживал сжатый до белого кулак. И его большие, как у былинного богатыря, руки офицера были готовы нанести удар. Он плакал. Слезы стояли в глазах у этого богатыря, как капли берёзового сока в надрезах векового березового ствола. От тишины резало в ушах. На столе стояла бутылка водки и два стакана. Бутылка была открыта, но пить не хотелось. Сильные мужчины не напиваются, когда им плохо. Молчали станки. Никто не бегал из кабинета в цех. Чёрный экран компьютера и молчащий телефон говорили о том, что в этот дом пришла беда.

– Суки… – тихо произнес богатырь.

Став офицером запаса, он очень тяжело поднимал на ноги этот цех по производству мебели. Продал автомобиль – единственный купленный за всю службу, потом влез в кредит, теперь ещё и долги поставщикам. Всё это душило мозг, стучало по темечку, и хотелось выть от безысходности.

Два часа назад пришли те, кто имел право остановить его производство. Первый раз такое, что пришли сразу трое. И пришел даже тот, с кожаной папочкой и в туфлях от «Mario Bruni», который регулярно заглядывал и брал свой дежурный червонец. Они безжалостно и без эмоций опечатали все двери работающего цеха и ушли, не оглянувшись и не попрощавшись.

– Приезжай, – коротко услышал я в трубке те же два часа назад.

И приехал. Но было поздно. Они сделали своё дело очень быстро. Мне тоже не хотелось водки. Я сидел напротив этого связанного бедой богатыря, и мне было так обидно за него, за страну, за тех, кто это сделал, что я тоже начал глазами искать какой-нибудь предмет для нападения. Защищать было уже нечего. Мы оба понимали, что завтра к этому событию подключится суд, приставы, и молох государственной машины, как девятый вал, оставит моего приятеля на его собственном кресте умирать посреди океана несправедливости и кабинетной суеты.

– Суки… – опять тихо, сквозь зубы, выдавил он.

Ненавидящими глазами он смотрел мимо меня. Рука продолжала сжимать стамеску. В глазах его боролись добро и зло. На секунду в них мелькнула искра мести, и на лбу появились морщинки решительности. Голова слегка наклонилась. Так настраивали себя гладиаторы перед неминуемым кровавым сражением, так из-под каски начинал смотреть в сторону вражьих окопов солдат в траншее перед тем, как встать в полный рост. Таким я помнил его, когда он был ТАМ, на горных хребтах Афганистана и Чечни. Глаза его неожиданно высохли, напряглись желваки. Он встал и ушел в ночь, не закрыв дверь кабинета. Теперь кабинет ему был уже не нужен.

Всего сутки назад он решительно потребовал от должника, чтобы тот наконец-то рассчитался за отгруженную ранее какому-то начальнику мебель, сделанную его собственными руками. Боевыми руками…

Гнездовье белки

Я рванул дверь отдельного кабинета придорожного кафе. Я уже там бывал однажды. В общем зале садиться не хотел, запах соляры и кирзы отбивал желание кушать. А это был отдельный уютный кабинет. Стол на четверых, официант, тишина и музыка негромко бурчит. Хотелось быстро перекусить и мчаться дальше в Москву. Я рванул дверь и застыл. На меня испуганно смотрели два белых лица и четыре чёрных глаза. Глаза хищных зверьков на человеческих лицах. Глаза зверьков, которые секунду назад разоряли гнездовье белки и вдруг попали в свет фары. Нет, не фары, а фароискателя.

Бедная белка, она такая несчастная, что не видела всего этого. На столе лежала не кучка и не куча, а гора! Гора мелко-мелко скомканных денежных купюр. Скомканные разноцветные комочки. Несчастные купюры! Если бы центральный банк страны понимал, как иногда тяжело скомкать деньги, которые надо спрятать в норке про запас…

Чёрные глазки замерли в неподвижности, вцепившись в меня невидимыми паутинками. Они оценивали ситуацию и бешено искали выход из столь нелепой ситуации. Но неожиданность продолжала держать парализованными всех участников немой сцены. Из нарушенного внутреннего пространства кабинета дыхнуло на меня дешёвой водкой и кислой капустой. Есть захотелось ещё больше. Движение воздуха потревожило на денежной горе несколько цветных комочков, и они медленно прикатились на ближний ко мне край стола. Разглядеть, из каких купюр они были скомканы, всё равно было невозможно, да и не хотелось. Я понимал, что на меня цепко смотрят застывшие и застигнутые врасплох чёрные испуганные глазки. Пока еще испуганные. Сколько надо времени, чтобы испуг в этих звериных глазках перерос в боевой блеск?

Руки их, начавшие было распрямлять всю эту гору скомканных бумажных купюр, тоже застыли в скульптурных позах. Где же маэстро Микеланджело, чтобы в мраморе передать порыв этого застывшего движения?! Порыв земледельцев, измождённых на полях сбором осеннего урожая и торопящихся перебрать собранное, чтобы, заплатив положенную для всех, кто работает на земле, ренту хозяевам, спрятать всё оставшееся в тёмном погребе на пропитание семье и на чёрный день.

Я оказался здесь не вовремя. Я не Микеланджело, да и им явно не хотелось, чтобы их изваяли в мраморе. Они даже отпечатков своих не хотели бы нигде оставить. А тут мрамор.

Секунда молчания заканчивалась, наступала уже вторая. Так надолго я еще не застывал в немой позе. Я глуповато улыбнулся. И, слегка по-лакейски склонив голову, тихо обронил:

– Извините-с-с-с, и мне показалось что «с-с-с» получилось как-то уж очень длинно…

Должна была наступить развязка. И я, не успев рассмотреть под ремнями портупей званий, так же резко закрыл дверь. Было ощущение, что наступил в небрежно выплюнутую жвачку. Причём большую и липкую. Мне невольно захотелось посмотреть на подошвы ботинок. Но надо было бежать. Я прыгнул в свой автомобиль и помчался в сторону Москвы. Я вспомнил, что, подъезжая к кафе, издалека увидел стоявшую около него машину с синей полосой на борту, но в ней не было никого, а значит, она не представляла для меня никакой опасности. И я тут же про неё забыл. Теперь же я лихорадочно вспоминал: что это была за машина, чьи номера? Местные или соседи приехали поработать на трассе? Было ощущение, что за мной неотступно продолжали следить чёрные звериные глазки с прозрачных белых лиц. Они жгли мне затылок. Я не оглядывался, но в зеркалах заднего вида лихорадочно вылавливал все машины с синей светящейся полосой. Я не мог вспомнить ни марки, ни номера того автомобиля, что был у кафе. И подошва почему-то продолжала подозрительно липнуть к педали…

Кара

Увесистая и небрежно окрашенная белой масляной краской дверь была не заперта, и Карен легко, но осторожно потянул её на себя, затем неслышно шагнул внутрь гостиничного номера. Высокие потолки и сводчатые перекрытия дышали ещё советскими временами коммунистической эпохи. В глубине комнаты пахло сигаретами, вчерашним застольем и женщиной. В голове у Карена была только одна мысль: успеть сегодня вечером на самолёт в Москву, прилететь надо было к завтрашнему дню «кровь из носу», как любил говорить Артём, давний его приятель по институту.

Оксана только приняла душ и укладывала мокрые волосы с помощью огромной деревянной расчёски под гудение еле-еле работающего гостиничного фена. Карен лениво растянулся на диване и стал через полуоткрытую дверь в туалетную комнату, которая сочетала в себе туалет и душ одновременно, наблюдать через отражение в зеркале, как Оксана «собирала себя в кучу», так она полчаса назад ответила по мобильнику.

«Собрать ей в кучу, пожалуй, удалось только разбросанные вчера по всему номеру вещи, – подумал Карен, – сама-то она даже через запотевшее отражение в зеркале напоминала крестьянку, только что оторвавшуюся от стирки белья красноармейцам».

Карен был водителем своего родного дяди, который вчера совершил нехитрую сделку с Оксаной по покупке бронированного автомобиля для гаража своего шефа.

«Какие всё-таки эти русские дебилы, когда подкладывают своих баб под листки контрактов, чтобы после его подписания сразу же, не снимая его со спины… Чёрт побери, а может, наоборот, молодцы…» – подумал Карен и чуть было не присвистнул: Оксана вышла из душевой на шпильках, но в одной лишь тоненькой маечке. Сквозь гладкий и блестящий атласный материал лёгкой верхней части пижамки, нижнюю часть которой она никогда не носила, можно было разглядеть уже полнеющие и потасканные силуэты бёдер, грудей и свисающий уже животик, разрезанный тугими узенькими стрингами. Карен немного заёрзал, но не рискнул даже пошутить, кадык его дернулся во внезапно пересохшем горле, когда он попробовал проглотить немного воздуха. На этот звук Оксана и обернулась. Пауза была секундная, но с ощущением невидимо падающего снаряда, разорвавшегося нервным и резким окриком Оксаны:

– Что уставился? Ты как сюда попал, Кара? – назвав его по кличке, Оксана посмотрела почти ненавидящим взглядом.

– Ты должен был сидеть в машине и ждать, как сказал дядя, а ты чего приперся? Да ещё по-тихому, как крыса, сквозь дверь просочился.

Она стояла на шпильках, продолжая волновать неустойчивую мужскую психику Карена, который по малолетству хоть и домушничал, но сегодня совершенно честно зашел в открытую, вернее, в незапертую дверь. Лицо Карена горело, как будто попало в духовку. Кара был не из блатных или крутых, но самого себя, как и любой южанин, уважал безмерно.

– Одевайся, я не смотрю! – буркнул он, ещё долго не отворачиваясь. – Да и не убудет с тебя! Вчера любого готова была принять на себя, лишь бы машину сбагрить и деньги получить, а сегодня топыришься, как будто завтра больше не приедешь! – достаточно резко и не игриво парировал Карен, сопроводив слова привычным жестом кавказца: выбросил руку вперёд, слегка повернув ладонь кверху, растопырил три пальца и будто подбил вверх невидимый воздушный шар. Слово «крыса» его полоснуло, как острое лезвие, и он ещё продолжал соображать, как же она ему ответит за это. Дядя, которого упомянула Оксана, именно родной дядя, стоял сейчас между ними непроходимым Кавказским хребтом, и не было ни одного ущелья, сквозь которое Карен мог бы немедленно просочиться и отомстить обидчице. Увидела бы она тогда, как люди отвечают за небрежно брошенное слово. Дядя, родной брат матери Карена, долгие годы был ему за отца – тот погиб при странных обстоятельствах.

Карен наконец отвернулся, но не вышел. Оксана и не стала требовать, а начала натягивать колготы, краем глаза контролируя непрошеного гостя. Она не помнила точно, где он был вчера, когда она вместе с его дядей возвращалась из ночного клуба, вчерашние события немного путались по времени и месту.

Нравилось Оксане бывать на Кавказе. И в галантности кавказским мужчинам не откажешь, и застолье они умеют устраивать не чета братьям славянам. Москвичи же, особенно те, что в погонах, обычно требуют прямо в кабинете все вопросы решать, авансом, даже не подписав бумаг.

И всегда это как-то грубо, по-хамски… Хорошо, когда вторая комната в кабинете предусмотрена с диваном для пересыпа во время ночных дежурств. Оксана аж поморщилась от внезапного воспоминания и сравнения.

Вчера же всё было как всегда: сначала ресторан с шефом и дядей Карена, потом шеф подхватился проводить в гостиничный номер, Оксане хотелось переодеться перед ночным клубом: сменить официальное платье на джинсы. Шампанское, правда, забыли в машине, но у всесильного шефа оказался с собой прекрасный коньяк, и не просто местный… Шеф сказал, что из бочки, предназначенной только для «Самого», и показал указательным пальцем в потолок, закатив при этом глаза и нахмурив брови так многозначительно, что не согласиться пить такой коньяк вместо шампанского было нельзя, это значило бы, что тот самый «Сам» оскорбился бы…

Потом вспомнили про дядю Карена, который уже приготовился коротать ночь в вестибюле отеля, накрывшись заботливо поданным сотрудниками гостиницы пледом, уставившись в мерцающий телевизор. Спустились в вестибюль и, шумно допив коньяк, направились в ночной клуб. Оксана пыталась вспомнить: когда же исчез шеф и как дядя оказался с ней в номере, но это уже было выше её сил. Хорошо помнила прохладный песок, глубокий и рыхлый, потом потерянную туфлю, морские волны, огромную луну и лунную дорожку. Прожектор луны высветил из памяти чьи-то короткие и крепкие руки, которые тащили её от воды, а она всё вырывалась, хохотала и хотела прямо в джинсах пойти купаться. «Странно, а где же был Кара в это время?» – подумала она, но не получилось выхватить его из памяти ни на секунду.

– А ты где вчера был? – как-то примирительно вдруг спросила Оксана и перестала натягивать колготы на второю ногу. Опять повисла пауза. И хотя снаряды уже не падали, Карен не повернулся. Помолчав, ответил с обидой:

– «Где, где»! Башмак твой искал в песке! – Карену явно не хотелось вспоминать, как дядя его отправил искать туфли своей женщины, которая вдруг решила освежиться после ночного клуба в море. Карен брался быть водителем, а не лакеем, а тут как возразишь, когда такое государственное дело делали, а туфли так – мелочь. Ему всегда казалось, что при словах «государственное дело» возникала абсолютная защита от всего – от бога, от дьявола и даже от самого себя. Не так давно, окончив год назад Московский универ, он бросил искать счастья по рынкам и, не найдя работу по профессии у себя дома, устроился к родному дяде в помощники. Тот дал какие-то корочки с гербом и флагом, вручил ключи от машины, и новая жизнь понеслась. Начал часто с небольшими пакетами и коньяком «от дяди» летать в Москву, стал часто встречаться с Артёмом, лучшим приятелем по студенческим годам, даже договорились с ним что-нибудь замутить по бизнесу параллельно с дядиными делами.

Вот к Артему и торопился слетать Карен сегодня вечером, выпала параллельно и посылочка от дяди. У Артёма наконец-то дело реальное появилось, не терпелось узнать Карену: что же придумал Артёмище (так они его звали когда-то в универе)? А тут ночью толком поспать не дали, крысой незаслуженно обозвали, да ещё и эти туфли проклятые… Никто даже спасибо не сказал!

Оксана фыркнула и захохотала:

– Что, действительно потеряла? А что же мы там делали на песке? – она не могла поверить, что луна и море ей не приснились, а были реальными. Да и туфли. Карена это не развеселило, но лёд в его сердце начал плавиться: смеялась Оксана по-доброму и без издёвки. Вторая часть колгот ей никак не поддавалась, пришлось их опять снять для того, чтобы расправить перед новой попыткой. Карен не выдержал такой длительной возни и начал торопить:

– Мне в Москву надо успеть на вечерний самолёт, а ты как медведица в тесной берлоге возишься, я поторопить тебя зашёл, времени совсем нет. Ты же обещала, что будешь уже готова в это время, думал, только вещи помогу забрать, и рванём. Твой самолёт уже на взлётке, наверное, стоит, – съязвил Карен, не удержавшись от такой шпильки, и продолжил: – Может, просто тебе понравилось и хочешь задержаться на пару денёчков?

От такой перспективы Оксане стало немного не по себе.

– Не-е-ет, спасибо! Для меня и того, что было, многовато! Тем более что даже половины не помню. Полетим лучше побыстрее, я уже почти готова. – И она начала опять штурмовать вторую часть колгот.

Наступила шуршащая пауза, Карен продолжал чувствовать лёгкую обиду, ощущая одновременно движение где-то рядом крепкого, готового на мужскую похоть женского тела. Вчера он даже не завидовал дяде, а ужасно хотел спать. Сейчас же накрученный и всклоченный его организм требовал ответного движения. Пауза становилась тугой.

– Твоя машина, кстати, не имеет брони под педалями и за торпедой, я проверял, когда сегодня утром ставил на учёт в полиции, – низким басом вдруг разрезал воздух Карен, сказав это куда-то в сторону дверей, продолжая сидеть отвернувшись. Оксана насторожилась и опять запуталась во второй части колгот.

– Я в других местах серьёзно не проверял, но впереди бронезащиты у машины точно нет, – кавказский акцент как будто усилился в его голосе, и Оксане показалось, что она падает в пустоту.

– Кара, миленький, ты что такое говоришь, ведь там и под крыльями, и перед радиатором есть же какие-то железные листы… – и тут Оксана поняла, что у совершённой вчера сделки наступает печальная развязка и колготы в ближайшие часы ей могут больше не понадобиться…

Карен не любил, когда его, кроме близких людей и дружков, называли по кличке Кара, а когда женщины, то тем более. Но вновь и вновь вмешивался в этот вопрос в его сознании родной дядя, с которым ему после смерти отца никак нельзя было ссориться, да и уважал он его безмерно, как и положено на Кавказе. Как старший брат его матери, дядя после похорон погибшего отца Карена взял на себя многие заботы семьи сестры. Уже давно в горах всё перемешалось: тот, кто вчера был против новых порядков, теперь за, а тот, кто был за, теперь против. И потом сколько раз это все переворачивалось и перемешивалось, сами горцы никак не разберутся с этим до сих пор, да и вряд ли разберутся через многие годы в будущем. А тут какая-то Оксана тыкает ему «Карой» и недовольно фыркает в его сторону.

На плечи Карену мягко легли женские руки… И хоть сначала пахнуло как от пепельницы (Оксана курила как портовый грузчик), но затем легкие поцелуи шеи ниже затылка взвели на мине замедленного действия тикающий последними секундами взрыватель. Карен не стал противиться голосу крови, в которой уже долгое время эта женщина замешивала свой капризный коктейль…

Оксана улетала первая. Помахав у самой линии досмотра, Карен ещё долго смотрел ей вслед. Она не оглядывалась, потому что оставалось буквально несколько минут до окончания посадки в самолёт – они еле-еле успели. Душ теперь был мечтой для обоих. «Не оглянулась, – подумал Карен, – значит не расстались, – улыбнулся он про себя.

В Москве приедет, если позову, куда теперь денется!» – и, довольный собой, побежал к машине. Его рейс был через три часа, посылка от дяди уже в машине, надо только к матери съездить, как обещал.

Машину Карен решил не сдавать в гараж и не менять на свою, не было времени. Дядин шеф не звонил, сам дядя был занят где-то в правительстве, а на бронированном внедорожнике, хоть и тяжелом, но с правильными блатными номерами всё равно будет быстрее к матери за город смотаться. Так и решил. Машина легко рванула и понесла его на окраину города. Два поста с полицейскими Карен пролетел, не снижая скорости, и был приятно удовлетворён тем, как они неохотно отворачивались при виде кучи одинаковых букв и нулей одновременно на одном номере. Начиналась галька, и наиболее крупные камни, как из-под копыт, ударялись в днище машины, выскальзывая из-под колёс под тяжестью внедорожника и одновременно брызгая мелкой галькой во всё живое вокруг. Дядин пакет лежал на соседнем сиденье, неслышно работал кондиционер, за бронированными окнами не было слышно ни хруста гальки под колесами на горной дороге, ни шума приближающегося водопада, к которому всё детство Карен с мальчишками бегал купаться.

Через стремительную речушку, берущую начало в падающей с гор хрустальной воде и переливающуюся в лучах заходящего солнца, пролегал небольшой мост, который частенько разрушался тяжелыми военными машинами, появившимися с недавних пор и поселившимися, казалось, здесь уже навсегда. Но местные жители опять добросовестно его восстанавливали как единственную дорогу жизни в этих краях.

Карен пообещал матери пообедать и выслушать ряд просьб. Пора было думать о судьбе подросшей сестры, семья готовилась к возможному её замужеству. О будущем своей сестры Карен обязан был думать как старший мужчина в семье, но сейчас он вспоминал Оксану и её горячее тело. Деревья уже сбрасывали свою красно-оранжевую листву, хоть местами и были по-летнему зелёными, сопротивляясь наступающей зиме. А между карабкающимися вверх по склонам деревьями чернели огромные каменные валуны, поросшие плотным мхом. Мобильник мирно и молчаливо лежал на панели приборов. Оксана так и не позвонила, и он решил не звонить тоже, пока не прилетит в Москву, а там видно будет!

Мост был в уже в десятке метров, на видимых участках дороги встречных автомобилей нет, и ничто не мешало, не снижая скорости, его перемахнуть.

Мама Карена, скорее всего, даже не услышала, а почувствовала взрыв.

Сердце защемило, а в нем заныла, заскулила, застонала беда. Грудь начали жечь угли, не стало хватать места для воздуха в лёгких от прилива близкой беды, и тело рванулось на ещё неслышимый из дома взрыв, о котором подсказали стекла в окошках. Подсказали, как и тогда, когда на растяжке около дома подорвался её муж, отец Карена. Стёкла хоть и часто дребезжат в домах жителей гор от маленьких и больших землетрясений, но от взрывов они дребезжат особенно – страшно и резко, непродолжительно и безжалостно. Муж умер у неё на руках, оставив несовершеннолетнего сына и двух младших дочерей. А теперь в дом постучалась новая взрывная волна. Чутьём поняла: это у моста, а сын вот-вот должен приехать!

…Специалисты потом определят, что это был небольшой артиллерийский снаряд, начинённый всякой металлической гадостью для увеличения эффекта поражения, и что подрыв был не очень большой силы, но снаряд оказался под колесом автомобиля, а взрывная волна своими безжалостными осколками разорвала корпус машины на уровне ног и панели приборов, где Карен накануне не обнаружил брони.