Текст книги "Миссия. Эликсир"

– Дусенька, девочка, – тихо проговорила она, с укоризной взглянув на парня, – иди домой, папа уж серчает.

– Хорошо, мама, уже иду, – девушка бросила прощальный взгляд на Мишку и, улыбнувшись, поспешила вслед за матерью.

На следующий день всё повторилось, а потом и на следующий, пока их прогулки под луной не стали нормой. Теперь маленькая проныра Галинка называла их не иначе как «жених и невеста», на что Дуся притворно злилась и шутливо пыталась догнать малявку, чтобы отшлёпать. Это доставляло радость младшей сестрёнке и оживляло приятные воспоминания о встречах с Михаилом у старшей. Отец больше не ругался, лишь строго поглядывал на дочь, когда та возвращалась, по его понятиям, уж слишком поздно, а мать прятала улыбку, тихонечко радуясь за свою старшенькую дочь.

В один из вечеров подогреваемый пламенем своих чувств и подгоняемый ритмом своего влюблённого сердца Мишка бодро шагал к месту встречи со своей возлюбленной. Вдруг его окликнула молодая черноволосая девушка, стоявшая возле двора, мимо которого он проходил. Мишка не раз видел её на сельских молодёжных посиделках, и она так же, как и многие другие девчата, бросала недвусмысленные взгляды на музыканта. От взглядов этой девушки у парня по спине почему-то всегда пробегала непонятная, еле заметная дрожь. Звали девушку несколько необычно – Гертруда, и была она не местная, а из немецких переселенцев, приехавших в их село накануне войны в сорок первом году. Все приезжие семьи местное правление совхоза обеспечило жильём. Ей с матерью тоже выделили старенький домик, где они и проживали до сих пор. Во время войны, когда германская армия оккупировала Донбасс, все немецкие семьи уехали в неизвестном направлении, а Шульцы – такая фамилия была у матери с дочкой – каким-то чудом задержались. За всё время оккупации немцы, как ни странно, не проявили к этим женщинам никакого интереса, как, впрочем, и советское НКВД в послевоенное время.

– Мишань, не подсобишь, – спросила чернобровая немочка, одарив парня лучезарной улыбкой, и в её тёмных и глубоких, как бездна, глазах, точно искры, вылетевшие из костра, закружили, заиграли бесенята.

– А чего нужно-то? – поинтересовался тот, притормозив у недавно поставленного нового забора и исподволь окидывая оценивающим взглядом стройную фигурку девушки.

Про эту семейку ходили разные не очень хорошие слухи. Поговаривали, что, якобы, мать Гертруды ведьма, и что она насылает на не угодивших ей односельчан всякие порчи и прочие сглазы. Но только комсомолец, да ещё бывший боец Красной Армии, в эти сплетни, конечно же, не верил: «Мало ли о чём народ судачит…»

– Да вот, карниз новый приобрели, прикрепить не поможешь? – спросила Гертруда, продолжая лукаво стрелять глазками.

– Так, я это… – замялся было Мишка, но тут же, словно забыв, что хотел сказать, произнёс: – Помогу, конечно.

– Тогда пошли, – девушка, не сводя с парня глаз, сделала приглашающий кивок головой и, изобразив изящный разворот, первая направилась в сторону дома.

Своими мыслями Мишка был сейчас где-то у реки, рядом со своей Дусей, однако цепкий взгляд молодого мужчины и разведчика не смог не оценить ладную фигурку хозяйки дома, подчёркнутую приталенной блузкой. Вслед за ней он вошёл в старенькую, но довольно ухоженную избу. В небольшой комнате с двумя кроватями, в которую они попали, миновав гостиную, возле окна действительно стоял новый карниз, а возле него лежали молоток и гвозди. Оценив опытным взглядом объём и порядок выполнения работ, Мишка в течение нескольких минут водрузил карниз на положенное ему место, один лишь раз поинтересовавшись у хозяйки, ровно ли он его расположил. Та, облокотившись спиной на лутку двери и скрестив на груди руки, с таинственной улыбочкой наблюдала за тем, как ловко парень справляется с заданием. Закончив работу, Мишка, отойдя в сторону, сам критически взглянул на простенькую деревянную конструкцию и, убедившись, что всё сделал правильно, кивнул сам себе в знак одобрения.

– Ну, я пойду, – буркнул он, поворачиваясь к двери.

– Куда ж ты так торопишься, Мишенька? – проворковала Гертруда ангельским голоском, – я уж и на стол накрыла, мастерового ведь угостить полагается.

– Да что там я такого сделал, – вяло попытался протестовать мастер, но хозяйка мягко, но настойчиво подталкивала его в соседнюю комнату, где действительно был накрыт стол. «И когда только успела, – подумал Мишка, – всё время ведь возле меня крутилась?» Он присел на край табурета, всё ещё чувствуя неловкость и за угощение, которого он, практически, не заработал, и за то, что сейчас в условленном месте его уже давно ждёт Дуся и, наверное, волнуется.

Хозяйка за стол не садилась, она сняла крышку с чугунка, стоявшего на столе, и оттуда повеяло аппетитным запахом овощного рагу с мясом, приправленного ароматными травами. Начерпав деревянной ложкой в Мишкину миску ароматное блюдо из чугунка, Гертруда пододвинула ему пару ломтиков чёрного хлеба и налила в стаканы красного вина из небольшого глиняного кувшина.

– Спасибо тебе, Мишенька, что не отказал в моей просьбе, – сказала девушка и подняла свой стакан.

Парень хотел было отказаться от вина, но только лишь открыл рот, чтобы сказать об этом хозяйке, как та опередила его:

– Не обижай меня, Мишенька, выпей со мной за то, чтобы карниз исправно служил, да за моё здоровье.

– Ну, если за здоровье, – промямлил парень и, подняв свой стакан, чокнулся им с хозяйкой.

Вкус у вина был несколько необычный. Приятная терпкость сочеталась с чем-то ещё, едва уловимым, а потому парень не смог определить, что именно придавало напитку этот привкус, да и не та ситуация была, чтобы в этом разбираться. Он выпил половину стакана и принялся за рагу. Девушка же лишь пригубила и, не спеша вкушая свою стряпню, с интересом поглядывала на то, с каким аппетитом поглощает пищу её гость. Управившись с едой, Мишка допил оставшееся вино и, поблагодарив Гертруду за угощение, направился к выходу. Остановившись у дверей, оглянулся и сказал:

– Спасибо, хозяйка, за хлеб да соль, пойду я. Будь здорова.

– Иди, Мишенька, иди, – улыбнулась ему радушная хозяйка, а когда за гостем затворилась дверь, сама себе тихонько произнесла, – иди, всё равно ко мне вернёшься, никуда ты теперь от меня не денешься.

– Прости, что задержался, – неловко оправдывался Мишка, крепко обхватив подбежавшую к нему девушку за талию.

Сделав со своей возлюбленной оборот вокруг своей оси, парень аккуратно опустил Дусю на землю и, сняв с себя пиджак и накинув на плечи девушке, вновь обхватил её хрупкое податливое тело своими сильными мозолистыми руками. Она не стала слушать больше никаких объяснений, а, взяв Мишкину шею своими жаркими ладошками, притянула его голову к себе и прильнула к шершавым, обветрившимся на ветру губам. В предвкушении наслаждения Дуся прикрыла глаза, однако слиться в сладострастном поцелуе не получилось. Парень неожиданно отпрянул от её лица и как-то удивлённо на неё посмотрел. Та не поняла, в чём дело и, предположив, что он с ней так играет, решила ещё раз попытаться его поцеловать. Мишка снова отстранил её и, взяв девушку одной рукой за талию, как-то невразумительно пробурчал:

– Дусь, ты извини, давай просто погуляем.

– Ну, хорошо, – недоумевая по поводу произошедших изменений в любимом человеке, согласилась девушка, и они пошли по тропинке, спускающейся к озеру. «Может, это он из-за выпитого вина постеснялся со мной целоваться?» – предположила девушка, учуяв лёгкий запах перегара, исходивший от жениха. Они никогда, оставаясь наедине, не были многословны: Мишка – по складу своего характера, Дуся – из-за природной стеснительности, однако сегодня разговор вообще как-то не клеился. Девушка несколько раз пыталась заговорить, расспросить о том, как прошёл день, но каждый раз сталкивалась с молчаливым равнодушием собеседника, и вскоре и сама замолчала. Михаил, не спеша продвигаясь по извивающейся пыльной тропке, тоже словно позабыл о том, что сегодня так много хотел сказать своей девушке, о чём хотел с ней сегодня поговорить. У него на губах до сих пор оставался противный и тошнотворный запах протухшего мяса, который он почувствовал во время прикосновения к губам своей будущей невесты. Он еле сдержал возникшие в организме позывы к рвоте, и сейчас изредка поворачивал голову в сторону Дуси и бросал на неё недоумевающие взгляды, а в его голове появлялись какие-то, будто чужие мысли. В серебристом свете взошедшей из-за горизонта огромной луны с его глаз будто упала всё время застилающая их пелена. «Как я мог влюбиться в эту длинноносую, с большими ушами страхолюдину, да ещё с таким тошнотворным запахом изо рта» – , удивлялся про себя Мишка, стараясь незаметно увеличить дистанцию между собой и девушкой. Он вспомнил свои мысли и мечты, которые посещали его в последнее время всё чаще, и на миг представил их двоих в интимной обстановке. От этой мысли Мишку передёрнуло от отвращения, и к горлу вновь подступила тошнота. Девушка, почувствовав эту кратковременную дрожь, спросила:

– Миша, тебе холодно?

Тот, погружённый в свои думы, сначала не понял, о чём Дуся его спрашивает, и неопределенно пожал плечами. Однако, сообразив в чём смысл её вопроса, он прикинул, что это может быть хорошим поводом для окончания свидания, поэтому, придав голосу немного страдальческих ноток, ответил:

– Да, знобит что-то. Может, приболел? Давай я отведу тебя домой и пойду, прилягу.

Они повернули назад в сторону села. В этот раз прощание было коротким. Подойдя к Дусиным воротам, Михаил коротко буркнул:

– Ну, пока.

– До свиданья, – всё ещё удивляясь таким переменам в своём женихе, ответила девушка, и они разошлись в разные стороны, даже не подозревая, что уже навсегда.

Дуся списала такое поведение возлюбленного на его недомогание, а Мишка, возвращаясь домой, через минуту уже вовсе позабыл ту, с которой только что расстался, зато перед его глазами теперь постоянно стояло лицо красавицы Гертруды. Его словно магнитом потянуло к ней, и лишь большим усилием воли он отказался от безумной мысли навестить обаятельную немочку прямо сейчас. Всю ночь Мишка проворочался, не сомкнув глаз. Всю ночь ему мерещилась черноволосая и черноглазая Гертруда, а утром, не выспавшись, он пошёл на работу в совхоз. В дневной суете мысли в голове немного упорядочились, но к вечеру, с ещё большей силой, вернулись к предмету своей новой страсти. Еле дождавшись положенного времени, Мишка схватил за ремень гармошку и поспешил к месту сбора молодёжи. Пришёл, конечно, раньше всех и, не в силах сдерживать свои эмоции, запел лирическую песню из любимого довоенного кинофильма: «Тёплыми стали синие ночи, чтоб сияли, чтоб не спали молодые очи…» Песня хотя и исполнялась в оригинале женским голосом, но его голос также неплохо подходил для её исполнения.

К тому времени как Мишка закончил песню, подошли несколько человек, среди них была и Дуся, которая теперь прибегала на посиделки одной из первых. Никто даже не сомневался, для кого старается гармонист. Дуся, по обыкновению, присела рядом с музыкантом и пожирала его влюблёнными глазами. Осадок от неудачного вчерашнего свидания сразу улетучился, лишь только она увидела своего возлюбленного. Вскоре собрались все завсегдатаи вечеринок, но та, которую Мишка ждал, так и не появилась. Его вновь начали упрашивать рассказать о буднях разведчика, но сегодня он был непреклонен. Не помогли и просьбы Дуси. Он исполнил ещё одну лирическую песню, а когда понял, что ждать больше нечего, то, вопреки обыкновению, взял гармонь и, сказав в оправдание что-то невразумительное, покинул компанию. Дуся поспешила за ним, но, когда они отошли на некоторое расстояние, Михаил вдруг остановился и, развернувшись к девушке, негромко прошипел:

– Что ты увязалась за мной, как собачонка? Тебе что, делать больше нечего?

Он резко развернулся к Дусе спиной и зашагал в направлении дома Гертруды. Не ожидая такого поворота событий, девушка сначала в растерянности остановилась, а затем из её глаз брызнули слёзы. Она стояла и смотрела в спину удаляющегося возлюбленного, видела, как поблёскивает старым лаком за спиной гармонь, а по щекам бежали горько-солёные струйки обиды и горя. Девушка протянула вперёд правую руку, будто пытаясь неведомой силой остановить свою любовь. Она сделала попытку его окликнуть, но из горла донёсся лишь слабый хрип: «Мишенька».

Прошла неделя с того злосчастного вечера. Мишка на вечеринках больше не показывался, не слышно было ни его гармошки, ни его голоса, собирающих по вечерам молодёжь. По селу пошли слухи, что ведьмина дочка его приворожила. Слухи явно были не беспочвенные, так как, отработав смену в совхозных мастерских, парень торопился к дому Гертруды, где, словно тень, бродил вдоль забора в ожидании, когда его позовут. Услышав окрик хозяйки дома, он, точно преданный пёс, спешил на голос и, пожирая её влюблёнными глазами, ждал команды. И команды следовали незамедлительно: то вскопать огород, то накосить сена, то наколоть дров на зиму. После добросовестно выполненных работ хозяйка иногда поощряла своего бесплатного работника и любовными утехами, изматывая парня до полного изнеможения.

Прошла ещё неделя, и Мишку перестали узнавать. На некогда здоровом и крепком теле одежда начала свисать, как на жерди, его лицо посерело, а в глазах появился нездоровый блеск, присущий или маньякам, или умалишённым. Дома он почти ничего не ел, а его новая возлюбленная больше не отягощала себя заботой о его желудке. Зато работы по дому всегда было предостаточно, и парень, отработав смену в совхозе, продолжал без передышки трудиться ещё и у Гертруды.

Дуся тоже ходила сама не своя, но ничего не могла поделать. Она пыталась пару раз заговорить со своим теперь уже бывшим женихом, но разговора так и не получилось. Тот то ли делал вид, что её вовсе не знает, то ли действительно лишился ума и памяти. В последний раз Михаил всё же ответил девушке, да так, что лучше бы она этого не слышала. Обозвав бывшую возлюбленную весьма нелестными словами, он сильно толкнул её в спину. Девушка упала, разбила себе коленку, но парень лишь отвернулся и, не обращая внимания на горькие слёзы, в который раз за последнее время брызнувшие из Дусиных глаз, спокойно зашагал прочь.

Как-то после этого происшествия Дуся встретила на улице и саму разлучницу. В этот миг захотелось высказать всё, что наболело на душе за последние дни, да только, лишь они обменялись с Гертрудой взглядами, Дусе почему-то сразу перехотелось это делать. В глазах соперницы она увидела такую ненависть и такое презрение, что ей стало жутко страшно, и девушка поспешила ретироваться, чтобы не накликать ещё большей беды. Вослед ей полетели до боли обидные слова и громкий злорадный смех.

На исходе сентября в поседевшем худом мужчине с ввалившимися грустными глазами и впалыми морщинистыми щеками трудно было узнать ещё недавно весёлого, полного сил Мишку-гармониста. Теперь его сил вряд ли бы хватило даже на то, чтобы поднять свою любимую гармонь. Односельчане только тяжело вздыхали, видя, как этот ходячий скелет, обтянутый кожей, словно призрак, бродит вдоль забора, где проживала ведьмовская семейка. Во двор его пускать перестали, не говоря уже о доме – брать с него уже было нечего. Всю силу, молодость и жизненную энергию у него отняли, высосали до последней капли, и теперь парень стал ненужным, как отработанный материал. Вот только для Мишки по-прежнему не было другого места, куда бы его тянуло с такой непреодолимой силой, как этот злосчастный двор.

Его всё чаще стали замечать возле прилавка магазина, где продавали спиртное. Сначала он покупал бутылку, шёл домой, выпивал, а после направлялся к дому ведьмы. Чуть позже, домой уже не заходил, выливая алкоголь прямо в горло у самого порога сельторга. Несколько раз он, напившись, пытался устроить у дома Гертруды скандал, однако лишь та появлялась из ворот, как вся его агрессия словно куда-то улетучивалась, и он опять превращался в покорного безобидного ягнёнка.

В конце октября бригадир трактористов из совхоза, проходивший возле бревна, на котором летом устраивала посиделки молодёжь, нашёл труп старика, лежавшего на сырой осенней земле лицом вниз и широко раскинувшего руки в стороны. О том, что это некогда был Мишка, можно было догадаться лишь по знакомой, хотя и изрядно потрёпанной одежде да большой родинке на шее. Был и ещё один немаловажный признак – гармонь, лежавшая рядом с этим стариком, и которую он неизвестно как сюда притащил.

Похоронили Мишку скромно, за счёт совхоза. На могилке установили деревянный крест с табличкой, указывающей необходимые в таких случаях данные. После этого и в семье Дуси началась чёрная полоса. Сначала от воспаления лёгких умерла её младшая сестрёнка, а затем, не пережив такую потерю, ушли из жизни сначала мать, а за ней вскоре и отец. Девушка не стала дожидаться наступления лета, а собрав свои вещички, уехала из своего села в город.

* * *

Света вышла из забытья, услышав звук льющейся воды. Слушая старушку, она живо представляла себе описываемые события, целиком погрузившись в далёкое и не известное ей прошлое. Евдокия Нестеровна, меж тем доев кашу и видя состояние девушки, не спеша отнесла свою тарелку к мойке и сейчас полоскала её под горячей струёй воды.

– Баба Дуся, – встрепенулась Света, – ну, вы же обещали!

– Что? – переспросила та, прикрыв кран.

– Я говорю, что вы обещали не браться за посуду.

– Да-да, конечно, не буду, – словно находясь под действием наркоза, как-то задумчиво тихо ответила старушка, опуская вымытую тарелку на столешницу.

Света быстро поднялась со своего места и, протерев тарелку сухим полотенцем, поставила её на своё место в кухонный шкаф. Проделав эту манипуляцию, на которую у старушки ушло бы гораздо больше времени – и не факт, что очередная тарелка не попала бы в мусорное ведро в виде осколков – Светлана вновь присела на табуретку и, уже без всякого интереса, быстро доела остывшую кашу. Присела на своё место и старушка.

– Баба Дуся, ну почему есть на свете такие люди, – прервала тишину девушка, – почему им всегда нужно сделать так, чтобы другим было плохо?

– Не знаю, деточка, – задумчиво ответила Евдокия Нестеровна, – я много думала об этом, да только не понять мне замысла Божьего. Не понимаю я, для чего допускает он такое. Умом понимаю, что Господь не может ошибаться, а значит, всё, что не даёт, то всё к лучшему. Да вот только сердечко не желает принимать это, болит сердечко-то. Не может оно отыскать во всём этом хорошее, как ни уговаривай.

Старушка замолчала, уставившись на рисунок клеёнки, расстеленной на столе. Её худенький, с прозрачной кожей палец водил по нарисованному цветку, повторяя контуры ярко-красных лепестков. Порыв ветра за окном ударил по стеклу каплями дождя. Небо затянуло чёрными тучами, и в комнате ещё больше потемнело. Две женщины: одна молодая, только начинающая взрослую жизнь, и другая, её уже почти прожившая – тихонько сидели за столом, задумавшись каждая о своём.

Глава 6

Тяжёлое тёмное осеннее небо за окном, которое, словно серый, потерявший от старости свою прежнюю окраску и надёжность брезент, время от времени протекало на землю холодным дождём. Такая погода всегда навевала Димке тоску и уныние. Не радовало его сейчас даже наличие старенького ноутбука, подключённого к интернету. Эти подарки ему сделал сосед по лестничной площадке, дядя Андрей, который жил этажом ниже и являлся хозяином его друга – домового Казимира. Уезжая на обучение к какому-то лекарю, он отдал Мите давно неиспользуемый и пылившийся на тумбочке ноутбук и оплатил два месяца интернета. Всё это, несомненно, было здорово, но огорчало мальчика то, что, несмотря на все его старания, у него уже давно не было прогресса в лечении своего недуга. Своими неимоверными усилиями, а также при помощи домового Кузи, как Димка называл Казимира, он смог научиться шевелить некогда безжизненными пальцами ног, однако дальше дело не шло. Пальцы по-прежнему шевелились, но подняться на ноги он до сих пор так и не сумел. Казимир подбадривал его, говорил, что нужно продолжать тренировки, и он верил другу и продолжал, но ничего не менялось. Отсутствие результата, да ещё и изменившаяся за окном погода, совсем испортили Мите настроение. Всё чаще он предавался унынию, и в такие часы ему ничего не хотелось делать.

Вот и сегодня, как когда-то ранее, ещё до появления в его жизни Кузи, Митя всё также сидел в своей каталке и, не мигая, смотрел в окно, на котором, будто капельки пота, несмотря на холодную погоду, появлялись и беззвучно стекали струйки дождя. Домовой молча сидел на своём любимом подоконнике и, покрытым густой шерстью пальцем, рисовал на пожелтевшей от времени краске какие-то невидимые и непонятные символы.

– А когда дядя Андрей вернётся? – прервал затянувшееся молчание Димка, переведя взгляд со стекла на друга.

– Я не знаю, – честно признался тот, – выучиться на лекаря – дело непростое и небыстрое. Но он человек умный, так что, надеюсь, у него это не займёт слишком много времени.

– Ну, хотя бы приблизительно, ну, например, через месяц приедет?

– Нет, через месяц он точно не приедет, разве, что только в гости.

– А когда он вернётся, он сможет мне помочь встать на ноги?

– Я же говорил тебе, что сможет. Он от рождения очень сильный целитель, только знаний у него не хватало – не знал, как это делать. Как научится, так и вылечит тебя. Он же тебе обещал?

– Обещал, – невесело протянул мальчик, вновь уставившись в окно.

Теперь его внимание привлекла муха, которая, попав между оконных рам, то появлялась и кружилась, жужжа и ударяясь о стекло, то вновь на некоторое время куда-то пряталась и умолкала. Сейчас она вновь совершала свои хаотические движения, которые были гораздо медленнее, чем это делали мухи в летнее время, но всё-таки она могла это делать. Димка внимательно следил за всеми её нелепыми передвижениями, и на глаза вновь навернулись слёзы. Ему вновь стало обидно, что все вокруг двигаются: либо занимаясь какими-нибудь делами, либо просто, как вот эта муха, проводят время впустую, а он остаётся всё таким же беспомощным калекой, который даже стоять не может на своих ногах.

– Не завидуй ей, – Казимир будто прочёл его мысли, – ей недолго осталось жить, а у тебя ещё вся жизнь впереди, и ты обязательно научишься ходить и даже бегать. Наберись терпения и продолжай заниматься.

– Тебе легко говорить, ты вон, не то, что ходить, ты летать можешь, а я сижу здесь, как бревно неподвижное. Ну почему всё так нечестно?

– Понимаешь, в жизни вообще не всё так просто, как кажется, и как хотелось бы. Я уже много лет нахожусь в вашем мире, всякое повидал, и могу сказать одно: для того, чтобы чего-то достичь, нужно много трудиться. Одного желания мало. Только самые настойчивые могут избавиться от любого недуга. Вера и усердие – вот залог любого успеха, как в лечении, так и в жизни. Не будет чего-то одного и всё – ничего не добьёшься.

Димка слышал эти слова уже не первый раз, и хотя старался изо всех сил, но, в сущности, он был ещё ребёнок, который после упорных занятий хотел просто побегать, попрыгать… Но именно этого он сделать и не мог. У него ещё сохранились в памяти волшебные сказки, читаемые на ночь его бабушкой. В них всегда имелись какие-нибудь волшебные предметы, которые помогали героям преодолевать трудности и препятствия. Но у него, к сожалению, не было этих предметов.

– А почему никто не придумает такой эликсир, чтобы выпил, и сразу выздоровел? – спросил Митя, оторвавшись от созерцания мухи.

– Эликсир, говоришь? Да, эликсир нам бы не помешал, – ответил домовой, в свою очередь задумавшись о чём-то своём, – дал выпить, и ты уже знаешь, кто перед тобой.

– Это ты о чём? – не понял Димка.

– Да вот, послушай…

***

Вечернюю тишину спящего города разбудил гомон приближающихся голосов. Ведагор не спал. Он уже два дня ожидал визита горожан. Укутавшись потеплее в волчью шкуру, старый лекарь, не мигая, смотрел на незапертую входную дверь, в которую, и это он уже знал наверняка, с минуты на минуту должны были войти незваные визитёры. Долго ждать ему не пришлось, дверь без стука отворилась, и на пороге появилась делегация, состоящая из нескольких стариков, входящих в совет правления города. Гомон, сопровождающий шествие людей, сразу стих, как только первый человек появился в проёме дверей. Пятеро мужчин ввалились в слабо освещённое помещение и, отвесив низкий поклон хозяину дома, остановились у порога, переминаясь с ноги на ногу и всё не решаясь начать разговор о том, что же их сюда привело. В тёплое, согреваемое большой печью, жилище, вслед за людьми, словно тайный лазутчик, проскользнул сырой и холодный уличный ветерок. Пробежав по полу и не найдя для себя ничего интересного, он вскочил на массивный деревянный стол и попытался задуть стоявшие на нём свечи, однако, уже изрядно растеряв свои силы по пути к ним, сделать это не смог. Поднатужившись в последний раз, он лишь слегка взволновал горячее пламя, сделавшееся на миг чуть ярче, и исчез неизвестно куда.

– Здрав будь, Ведагор! – наконец произнёс старейший из пришедших, мужчина с тёмно-русой густой бородой и взъерошенными на осеннем ветру длинными волосами, – вижу, что свет горит, вот и вошли без спросу.

– Здрав будь, Ратибор, здравы будьте и вы, добрые люди, – ответил старый лекарь, давно уж позабывший какого лета точно он родился. – С чем пожаловали?

Зоркие, несмотря на возраст, глаза старца прищурились в лукавой усмешке, которую, впрочем, никто не заметил. Оживлённо беседовавшие по пути сюда старики, войдя в дом, будто оробели перед старцем, который, несмотря на их богатырский рост, был на пару голов выше самого высокого из пришедших. Не много осталось тех, кто когда-то выходил с обозом из Гипербореи. Старый лекарь был одним из них. С тех пор как был построен город, прошло немало лет, сменилось не одно поколение. Год от года люди, населяющие хлебнувшую горя и увеличившую силу притяжения планету, становились всё ниже ростом. В обмен на уменьшившийся рост, население получило мощный скелет с сильными, увеличившимися в объёме, мышцами тела. Это были настоящие богатыри, и всё же, когда они встречались с этим древним жителем, то на его фоне казались всего лишь подростками.

– Думаю, что ты и сам ведаешь о цели нашего прихода, – словно смущаясь перед старцем, произнёс Ратибор.

Чуть скрипнула боковая дверь, и в образовавшуюся щель просунулось заспанное лицо молодого парнишки с коротким, ещё мягким пушком вместо бороды. Все, как по команде, повернулись в ту сторону, только Ведагор продолжал смотреть на делегацию. Не отрывая взгляда от людей, стоящих у входа, он тихо и спокойно произнёс:

– Ступай спать, Богумил, чего вскочил, как взбалмошный.

– Так, я это, голос услышал… – прокашлявшись от хрипоты в голосе, ответил парень.

– Ступай, мне с мужами потолковать надобно. Ступай, говорю, – повторил старик уже более строгим голосом, зная, что юноша сейчас начнёт упрашивать его, чтобы остаться.

Дверь тут же затворилась, и в комнате вновь воцарилась тишина, нарушаемая лишь потрескиванием в печи сухих головешек.

– Ведаю, конечно, почто вы пришли, – обратился он к делегатам, – кому-то из старейшин, видать, худо стало. Не иначе, как поел чего нездорового.

– Ты прав. Остромысл захворал, по всему телу короста пошла. Мы звали его к тебе, да не захотел, сам, говорит, справлюсь с болезнью.

– Ой, ли? Осилит ли сам?

Ведагор ухмыльнулся в усы и не спеша обвёл взглядом всех присутствующих. Старики опустили головы, словно нашкодившая ребятня перед строгим родителем.

– Видать, прав ты был, – извиняющимся тоном ответил Ратибор, – зря мы тебя не слушали.

В том, что среди старейшин много лет назад появился инородец, ничего необычного не было. Не каждый может заслужить это право, ну а коль заслужил, значит, мил оказался люду его избравшему, а, стало быть, будь добр, управляй на благо города и его жителей. Остромысл был из потомков инородцев, некогда прибившихся к последнему обозу, покидающему замерзающую среди ледников Гиперборею. Ведагор хорошо помнил первых двух мужчин, которых они подобрали на своём долгом и трудном пути. С тех пор его постоянно посещали мысли о каких-то, невидимых с первого взгляда, особенностях этих пришлых. Что в них было не так, кроме некоторых привычек, которые присущи любым чужакам, несмотря на свои недюжинные способности, он понять так и не смог. Сначала лекарь внимательно присматривался к этим людям. Потом же, когда суета во время построения города и борьбы за выживание заняли в его сознании первое место, он позабыл про чужаков, тем более, что в пути к ним присоединилось ещё немало потерявшихся после катаклизма жителей планеты.

Шли годы, покинул этот мир их первый лидер – Арий, приведший из Гипербореи в эти места и своё племя и тех, кто к нему присоединился, а также заложивший первый каменный блок нового города. Управление после смены мерности вожака перешло к совету, избираемому жителями города. Чужаки, которые потерялись из поля зрения Ведагора, давно обзавелись семьями, женившись на таких же чужеземках, и нарожали множество наследников, продолжая и укрепляя свои Рода. Когда сменился не один десяток поколений, один из их потомков по имени Остромысл, проживший уже довольно долгую жизнь, вошёл в совет старейшин, управляющих их городом. И вновь, как и много столетий назад, древнего, как этот мир, Ведагора начали посещать почти забытые, где-то в том далёком прошлом, сомнения. Не нравился ему Остромысл. Вроде бы и не отличался ничем от остальных, да только мысли, которые ему не удалось укрыть от проникновенного взгляда лекаря, были у него какие-то тёмные. Всё он старался продвинуть в устоявшуюся спокойную жизнь горожан законы или правила, не присущие изначально великому племени Асов. Всё он придумывал какие-то нечеловеческие взаимоотношения и расчёты за труд. Остальные члены правления не поддерживали нового члена совета, отвергая его предложения при голосовании, душой не принимая его инициативы, но тот вновь придумывал что-то новое и вновь озадачивал совет.

Ведагор, проживший к этому времени столь долгую жизнь и имеющий в своём багаже огромный жизненный опыт, а также сохранивший все свои сверхспособности, понимал, что его подозрения – это не пустой вымысел. Привыкший с давних пор полагаться на свою интуицию, которая уже давно не подводила старого волхва, он решил провести собственное расследование (благо людей, требующих лечения было немного) и, наконец-то, разобраться со своими давними сомнениями. То, что он разузнал, было малоприятным. Подключив, без объяснения причины, к своему дознанию своего ученика Богумила, парня смышлёного и скорого на любую поручаемую ему работу, лекарь выяснил, что Остромысл поднялся к верхушке правления вовсе не благодаря людской любви и искреннему желанию видеть этого старца во власти. Всё было гораздо серьёзнее, чем он предполагал. Возвысился этот горожанин благодаря многочисленным, незаметным на первый взгляд, подкупам отдельных мужей и их семей. Имея в своём распоряжении хорошие плодородные земли, которые, к слову сказать, также были приобретены довольно сомнительным путём, он «помогал» в долг менее успешным землякам семенами, маслом и прочими мелочами. Оказывая такую помощь, он ненавязчиво намекал тем, кому помогал, что те теперь немного обязаны своему добродетелю. Когда же пришло время очередных выборов, Остромысл вновь слегка намекнул, что хотел бы пройти в совет, и доверчивые, по своей природе, жители той местности не отказались его поддержать.