Текст книги "Все на продажу. Театральные хроники"

2

Как он оказался в этом самом дальнем закутке за бойлерной, теперь уже никто толком не скажет. Да и говорить особенно некому, потому что мало кто знал все эти долгие годы о самом существовании закутка. И, уж, конечно, мало, кто забредал туда в подвал, миновав оркестровую яму, пройдя коротким, но низким коридорчиком при свете тусклой дежурной лампочки под сцену, умудрившись при этом не набить шишку на лбу, и не вымазаться в пыли и паутине. Затем, миновать помещение с механизмом поворота круга, протиснуться в узкую дверцу того самого закутка за бойлерной, и оказаться в комнате заваленной старой, отслужившей свой век, театральной мебелью.

Но факт, остается фактом. Каким-то образом забрел туда наш Степа, и главное, весь в растрепанных чувствах, и зело под хмельком, после выволочки, что устроил ему новый главный во время репетиции. Забрел. Огляделся при свете тусклой лампочки, не совсем понимая, где находится. Увидел в дальнем углу роскошный деревянный трон, обитый красной медью. И спектакли-то такие давно не шли, где он мог бы пригодиться на сцене. Увидел и умилился.

– И как же ты тут оказался, красавец мой? – Сказал он громко и направился к трону. Трон действительно был хорош. Работы старого театрального мебельщика и бутафора Тимошина-Ходушина, чьи работы из белой жести под хрусталь, до сих пор выставлены в Бахрушинском музее. – Кто же тебя сюда определил? – Вновь умилился Степа, аккуратно расчистил его, от наваленного барахла. Залюбовался. Как мог, стер пыль с сиденья и подлокотников. И уселся в красную плюшевую мякость, приветливо заскрипевшую старыми пружинами. Уселся и задремал. А может, и не задремал. Просто размечтался и расфантазировался. И, незаметно, расстроенные его чувства пришли в порядок. Обрели стройность и легкость. Сколько уж он так просидел, никто не знает. Очнулся, когда в голове зазвучала тихая, но весьма приятная, мелодия, чему он безмерно удивился. Потом сообразил, что мелодия эта звучит вовсе не в его голове, а скорее всего, доносится сверху, со сцены, где в этот момент начинался вечерний спектакль.

– Ну, вот. – Произнес он. – Спектакль начинается. А что у нас дают сегодня? – И сам же ответил.

– «Последние» Горького. – И тут же остановил сам себя на полуслове. – Постой. В «Последних» совсем другая музыка. Я точно знаю. Значит, что? – Он попытался сосредоточиться. – Значит… – Замолчал на секунду. Продолжил. – Значит, что ничего не значит. И музыка эта к спектаклю не имеет никакого отношения. – Сделал паузу. Спросил сам себя. – Я что же, сам с собой разговаривать начал?

– А хоть бы и сам с собой. Что тут такого? – Услышал он голос. – Почему не побеседовать с умным человеком?

– И действительно, почему? Если есть, что сказать. – Хмель еще вовсю гулял в Степином организме. – Почему не поговорить? – И новая мысль образовалась в нетрезвой Степиной голове:

– А, все-таки, музыка. Откуда? – Сам же нашел ответ. – Видно, приснилась. – И тут же возразил. – Но сейчас-то я не сплю. Или все-таки сплю? – Вконец запутался он. Махнул рукой. – Ну, и черт с ней. С музыкой. – Устроился на троне удобнее. Прикрыл глаза. Тихонько. Едва слышно заурчал себе под нос тоненьким голосом.

Как у бабушки козялок.

Как у бабушки козялок.

Козялок, козялок.

Козялок. Козялок.

Подложил под щеку ладошку. Задышал ровно, подчинившись сморившей его дреме. И, сквозь дрему услыхал, все тот же голос, как ему показалось, немного обиженный:

– Ну, вот. Вечно так. В кои веки живая душа забрела, а поговорить не с кем. Эй, парень, хватит ночевать. Давай побеседуем. Выспишься еще. Успеешь.

– Сейчас, сейчас. – Степа завозился на троне, положил под щечку вторую ладошку, зачмокал губками. – Пять минуточек. Только пять минуточек и все. – Внезапно открыл глаза. Мгновенно уселся. Огляделся по сторонам. – Кто здесь? Кто это со мной разговаривает? А ну, выходи. – Завертел головой. Увидел бутафорскую сабельку. Схватил в руки. – Выходи, говорю. А то, хуже будет.

– Да я, вроде, и не уходил никуда.

– Кто здесь? Объявись. – Степа взмахнул над головой деревяшкой. – Выходи на свет. Видеть тебя хочу.

– Ну, на счет видеть, это вы погорячились. А вот, поговорить, пожалуйста. Это мы завсегда готовы. – Степа вновь завертел головой по сторонам, пытаясь разглядеть собеседника.

– Да вы головой-то не вертите. – Прошелестело у самого его уха. – Все равно ничего не высмотрите. Придет время, я сам покажусь. А пока давайте, как есть.

– Ну, уж нет. – Заупрямился Степа. – Хочешь разговаривать, выходи из неизвестности. Я видеть должен собеседника.

– Экий вы, несговорчивый. – Раздраженно ответил голос. – Говорю же, не время еще. Вечно торопыжничаете. Вот и сегодня, ведь за свою торопливость, от главного схлопотали.

– Стопаньки. – Удивился Степа. – А тебе, откуда известно, про главного?

– Что значит, откуда? – И дальше с ехидцей. – Известно, вот. – И уже серьезно, даже с некоторой грустью. – Мне, по должности моей, полагается знать все и про вас, и про то, что в театре творится.

– Погоди, погоди. – Поначалу растерявшийся, Кавалеров, постепенно, начал приходить в себя. И хоть выпитый накануне портвейн все еще играл в его голове и будоражил кровь, а может, как раз, именно поэтому, он перестал чему-либо удивляться и принял все происходящее, как данность.

– Погоди, погоди, – вновь повторил он, – это по какой такой должности? Я, что-то не понимаю.

– Ну, что ж, молодой человек, в силу своего зеленого возраста, вы многого еще не понимаете. А, уж если честно, то, просто, ничего. Ровным счетом, ничего.

– И чего ж такого особенного, я не понимаю? – Обиделся Степа.

– Да вот, взять, хотя бы, ваш сегодняшний инцидент с новым главным.

– Ну и что, инцидент? – Степа насторожился. – Ничего особенного не произошло. Так, творческие разногласия, на тему роли. Обычное дело.

– Конечно, ничего особенного. Только, после этого, вы выдули бутылку портвейного вина. Обычное дело? – Хохотнул голос весело.

– Эй, эй! – Возмутился Степа. – А тебе-то, что до этого? Тебе-то, что? Ну, выпил и выпил. Стресс хотел снять.

– Вот, видите, стресс. А говорите, творческие разногласия. Обычное дело. Себе-то хоть не врите.

– И все-таки, – Степа попытался сменить тему, – это по какой такой должности тебе положено все про меня знать?

– А, не могли бы вы обращаться чуть повежливее. – Не ответил на вопрос голос. – Я ведь вам не тыкаю. И вас попросил бы разговаривать со мной, на «вы». Мы же не в казарме. – В голосе вновь проскользнула обида.

– Без проблем, – легко согласился Степа, – но, давайте про должность. Про должность. Публика ждет. – И громко захлопал в ладоши.

– Ну, вот что, публика. Попробуем успокоиться. И командовать прекратим. Все-таки, не я к вам, а вы ко мне пришли. Вот и ведите себя, как гостю положено.

– Извините, пожалуйста. Действительно, чего это я привязался к человеку, то есть я хотел сказать, привязался к… Стоп. – Вновь оборвал себя на полуслове Степа. – А, в самом деле, к кому же это я привязался? – В недоумении, прикрыл рот ладошкой. – Вы, кто такое? Или что? Нет, пожалуй, все-таки, кто.

– Как сказал один мудрый еврей, – в звучавшем голосе появилась некая торжественность и, я бы сказал, определенная патетика. – Я есьм Альфа и Омега, начало и конец … – Ну, и так далее. Не помню точно, как там по тексту.

– Ничего не понял. – Степа почесал за ухом.

– Так и должно быть. – Ответил голос. – Я, ведь, уже говорил, что вы, молодой человек, ровным счетом ничего не понимаете из того, что происходит сегодня в жизни. А уж в театре, тем более. Не конкретно, в этом, где вы, с некоторых пор, имеете честь служить, а в театре вообще, в глобальном его понимании. В театре, как в храме Мельпомены. Вам, кажется, такое толкование преподавали в училище? И каким вам самому надо стать непременно, чтобы чего-то добиться на театральном поприще. А уж это для вас и вовсе, за семью замками.

– Ну, хорошо. Пусть я не понимаю. А вы-то понимаете? И причем тут Альфа и Омега?

– Ну, Альфа и Омега, может быть здесь и не причем. В смысле, как буквы алфавита. Но очень даже причем, как начало и конец всего сущего. Такие вещи стыдно не знать, молодой человек. Вы с библейскими текстами, похоже, не знакомы. – Пожурил Степу голос.

– Какие тексты? Вы за кого меня принимаете? Я комсомолец. – Гордо ответил Степа.

– Одно другого не исключает. – Спокойно прошелестел голос. – Ваше комсомольское звание, как я понимаю, не мешает вам пороть портвейное вино по случаю, а иногда и без него. Не мешает, не мешает. – Остановил он Степину попытку, что-то сказать. – Я же знаю – не мешает. И, уж поверьте мне, никакого вреда не нанесет вашему комсомолу, если вы библию почитаете.

– Но, ведь, я неверующий. – Попытался возразить Степа.

– А вот это, вы, пожалуй, напрасно, так категорично утверждаете. Это теперь вы не верующий. Хотя, скажу вам откровенно, вы и сами про себя не знаете, какой вы. А, пройдет время, и, глядишь, поменяете свое отношение и к вере, и к богу.

– Ну, уж нет. – Степа чуть не захлебнулся, от нахлынувшего на него негодования. – Что вы такое говорите. Я в партию собираюсь.

– Ну, что ж, партия. Партия сегодня – дело нужное. Богу угодное. Раз существует в этом мире. Но, давайте оставим эту тему.

– Да, да. – Быстро согласился Степа. – Вы там что-то говорили о театральной карьере.

– Разве я что-то говорил о карьере? Не припоминаю.

– А о чем же вы говорили?

– Я говорил о том, каким надо стать, чтобы добиться чего-то путного на театральном поприще. А это, вовсе, не то же самое, что карьера. Но, судя по всему, вам это не нужно. – В голосе появилась насмешка.

– Нет! Нужно! Очень даже нужно! – Отчаянно вскричал Степа. – Мне-то, как раз, и нужно это больше всего на свете. – Недоверчиво покрутил головой. – А вы, действительно, знаете, как это сделать?

– Кому же знать, как не мне. – Внезапно голос замолчал. – Вам, действительно, интересно? Может быть, остановимся. И не будем углубляться в тему.

– Нет. Будем углубляться. Еще как будем. Я просто должен. Нет, я просто обязан знать все, что знаете вы. – Горячо вскричал Степа.

– Э, молодой человек, знать все, что знаю я, вам ни к чему. Но и то, что я поведаю, если все-таки решусь на это, напрочь, переменит вашу жизнь. И не факт, что в лучшую сторону. Вы готовы?

– А это поможет мне добиться, как вы сказали, « чего-то путного»?

– До этого дня помогало. – Произнес голос грустно. – Однако, хочу вас предупредить, многое будет зависеть от вас самого.

– Я готов. Я на все готов. – Вновь отчаянно воскликнул Степа.

– Но, имейте ввиду. – Тяжело и еще более грустно произнес голос. – Если вы, все-таки решите пойти по этому пути, сойти с него будет невозможно. Более того, любая попытка нарушить наш договор, грозит вам потерей всего, чего вы сможете добиться на тот момент. Я повторяю, потерей всего.

– А что, будет какой-то договор?

– Конечно. И очень жесткий.

– То есть, шаг вправо, шаг влево – стреляем без предупреждения. – Попытался пошутить Степа. – Я правильно понял?

– Что-то вроде этого. Только без выстрелов. Хотя, кто знает, может случиться так, не дай бог, конечно, что выстрел будет лучшим выходом из сложившейся ситуации.

– Хватит меня пугать. – Решительно отреагировал Степа. – Давайте, выкладывайте, что надо делать.

– Не так быстро. Экий вы, скорый. Сначала – договор.

– Ну, так давайте заключим его, и дело с концом. Я готов тут же его подписать. Если хотите кровью.

– Так уж и кровью. Вижу, историю доктора Фауста, вы хорошо усвоили. Но, я не дьявол, вы не чернокнижник. А поэтому обойдемся без крови. Мне достаточно вашего слова. Но, только, как быть с комсомолом? тем более, с партией? Вы же сами сказали, что неверующий. А то, о чем вы просите, скорее из области мистики, и к диалектическому материализму отношения не имеет. – В голосе вновь прозвучала откровенная насмешка. – И, как же нам быть? А?

Степа ничего не ответил. Просто вскочил на ноги. Вытянулся в струнку, приложил правую руку к сердцу и торжественно произнес:

– Я, Степан Михайлович Кавалеров, находясь в здравом уме и твердой памяти, обещаю и клянусь, неукоснительно следовать всем рекомендациям и распоряжениям, которые получу от … – и замолчал в растерянности. Спросил:

– А от кого я буду получать эти рекомендации? Эти распоряжения? Кому я клятву свою приношу?

– Получать от меня. По необходимости, мы с вами пообщаемся, тут или в другом месте. Это не принципиально. Я всегда вас найду. А клятву свою…, кстати, я вовсе не просил вас клясться, это ваше доброе желание. Но, за язык вас никто не тянул. Что сказано, то сказано. Так вот, клятву вы приносите не мне, а своей собственной судьбе, которая, правда, во многом, что касается вашей жизни в театре, теперь будет зависеть и от меня. Ну, так что? Не передумали? – И в Степину душу закралось недоброе сомнение, а правильно ли он поступает. Но, тут же и рассеялось, сомнение это.

– Не дождетесь. Я для себя все решил. И не отступлюсь. Так что, не уговаривайте. А лучше, давайте ваши инструкции. Я готов с ними ознакомиться и четко следовать, как вы уже сказали, «всю оставшуюся жизнь».

– Ваша решительность весьма похвальна, молодой человек. Но я обязан был предупредить в последний раз. Только, каких-то особенных инструкций, от меня не ждите. Все по ходу дела. То есть, я хотел сказать, вопросы будут решаться по мере их поступления. Однако кое-какие основные правила, вам необходимо знать уже сейчас. Как бы их донести до вас поточнее. – Голос на секунду замолчал. Продолжил. – Мы, вот как с вами поступим. Нечего изобретать велосипед. Лучше чем в свое время об игре сказал классик, не скажет никто. Правда, он говорил не совсем о той игре, что мы с вами имеем в виду. Но, ведь театр, тоже – игра, да еще какая. И отрицать этого, никто не станет. Так, что я вам просто процитирую кусочек из Лермонотова. – Повисла пауза. – Кстати. Вы все еще можете отказаться, пока я не начал.

– Цитируйте, цитируйте. Я для себя все решил. – Степа вновь уселся на трон. Приготовился слушать.

– Ну что ж, – вздохнул голос. Тогда поехали. Как там в начале? Ах, да. Пожалуй, что, начнем отсюда.

«Два средства только есть:

Дать клятву за игру вовеки не садиться

Или опять сейчас же сесть». – Ну, это к вам, особенно, не относится. Хотя, кто знает. Кто знает. А вот дальше. Это совсем для вас. Слушайте внимательно:

«Но чтобы здесь выигрывать решиться,

Вам надо кинуть все, родных, друзей и честь,

Вам надо испытать, ощупать беспристрастно

Свои способности и душу…» – Не перебивайте, пожалуйста. – Отвлекся голос, заметив Степино желание, вставить словечко. – Ну, вот. Сбился. Как там дальше? Кажется так..

«Все презирать: закон людей, закон природы.

День думать, ночь играть, от мук не знать

свободы,

И чтоб никто не понял ваших мук.

Не трепетать, когда близ вас искусством равный,

Удачи каждый миг постыдный ждать конец

И не краснеть, когда вам скажут явно:

«Подлец!

– Ничего себе. – Степа после этих слов, просто обалдел. – И через все это я должен пройти?

– Не только пройти, но, денно и нощно, соблюдать выше сказанное. Однако, еще не все. – Голос сделал паузу, вспоминая. А, вот это и, вовсе, для вас. И, пожалуй, самое главное. Слушайте внимательно:

«Какой он нации, сказать не знаю смело:

На всех языках говорит,

Верней всего, что жид.

Со всеми он знаком, везде ему есть дело,

Все помнит, знает все, в заботе целый век,

Был бит не раз, с безбожником – безбожник,

С святошей – езуит, меж нами – злой картежник,

А с честными людьми – пречестный человек.

Короче, ты его полюбишь, я уверен…»

Последнюю строчку голос произнес, обращаясь непосредственно к Степе. Нет, он все тексты произносил, обращаясь к нему. Но, на последний сделал особенный акцент. И Степа понял, что влип.

– И что же, – в растерянности пролепетал он, – я таким должен стать? Да это же – безумие, какое-то? И другого пути нет?

– Ну, отчего же. – Голос неожиданно обрел доселе не свойственную ему твердость. Я бы даже сказал, металлическую твердость. И отозвался эхом в Степиной голове. – Есть, наверное, и другие пути. Однако, этот самый короткий и, пожалуй, для вас самый подходящий. Хотя все относительно. Да вы не огорчайтесь. Голос заметил Степино растерзанное состояние и заметно потеплел. – Это только на первый взгляд страшно, и невозможно. Дело в том, – В голосе опять появилась некая обволакивающая мягкость, – дело в том, что в вас, как, впрочем, и в любом другом, все это уже присутствует. Мы с вами только немножко разовьем и усилим выше перечисленное.

– Но, я не хочу. – В ужасе вскричал Степа.

– А вот об этом раньше надо было думать. Я вас предупреждал и отговаривал. Вы почти убедили меня, что на все готовы. Теперь поздно, что-то менять. Слово сказано. Однако, не горюйте. Все скоро встанет на свои места. Конечно, сначала будет тяжело. А кто обещал, что легко будет? Но, пройдет какое-то время, и вы попривыкнете. А потом и вовсе перестанете внимание обращать на такие мелочи. Однако, каждую строчку, – голос вновь приобрел металлический оттенок, – помнить будете ежесекундно. И не только помнить, но и следовать всей своей жизнью.

3

Степан Михайлович Кавалеров затушил сигарету в пепельнице, стоявшей на столике, повернулся к подружке и грустно произнес:

– Вот, такая, вот, история, Валюша. Вот, такая история. А теперь скажи. – Кавалеров глянул ей прямо в глаза. – Почему, все это со мной? – Валюша хотела ответить. – Нет. Стой. Не говори ничего. – Вскинул руку. – Я знаю. – Помолчал. Заговорил медленно, тщательно подбирая слова. – Теперь мне понятно, я сам хотел чего-то такого. Ну, подобной встречи, что ли. Подспудно. Даже представить не мог, что она состоится. Но очень надеялся и верил: произойдет, непременно, произойдет что-то необычное и все изменится. И все придет. Все, и сразу. И это случилось. Я получил то, о чем даже мечтать не мог. И что же? Пустота. Внутри одна пустота. Он выхолостил меня. – Кавалеров внезапно замолчал. Подумал. – Нет не он. Конечно же, не он. Сам я себя выхолостил. Потому что, тогда там, за бойлерной, принял его безумные правила игры. И ни разу не отступил от этих правил. Ты думаешь, мне неизвестно, что в труппе обо мне судачат. Вот, даже ты, только что высказала, мол, набрал, «должностей со всех волостей». Хватает все и ртом, и… Молчи. Знаю, другие так же думают. А что я мог? Что я мог?

– Ну, уж во всяком случае, – перебила его Валюша, – ты, в любое время мог это прекратить.

– Прекратить? Думай, что говоришь. – Возмутился Кавалеров. – Как можно было отказаться от того, что само плыло в руки. Ты-то должна помнить, что я играл в те годы. Одна массовка за другой. Из спектакля в спектакль. Из спектакля в спектакль. «Где мой Вася!?» – Ревел на сцене Васильев. И я тут же выбегал с подносом. И это еще, слава богу. Там хоть какой-то текст был. А в остальном, третий гриб, в пятом ряду.

И, вдруг, все меняется. Приходит очередной главный, и сразу – роль. Не массовка, не эпизод, роль. Я тогда моментально понял, чьих рук, дело. Месяца не прошло после встречи. Он, кстати, тут же о себе напомнил. Захожу к себе в грим уборную, а на столике, вот тут, – Степан Михайлович пальцем показал место, – в углу, рядом с зеркалом, лежит потрепанная книжонка. А на обложке «Маскарад». Откуда она взялась? Знаю, он напомнил мне, какую клятву я тогда сдуру дал. Да я и не забывал. Эти его слова, у меня вот тут, – Кавалеров хотел приложить руку к сердцу, но приложил почему-то к животу. – Вот тут, в душе, каленым железом записаны. На всю жизнь засели. И каждый раз всплывали, когда приходилось принимать, хоть какие-то, решения. Да я их и не принимал особенно. – Перебил он сам себя. – Само собой как-то рассасывалось. Но, знал. Я знал, само собой ничего не бывает. – Кавалеров замолчал на минутку. Перевел дух. Продолжил:

– После того раза, сколько я не ходил вниз, сколько не звал его, он так ни разу не проявился. За все пятьдесят лет – ни разочка. Я уж сомневаться начал. А было ли со мной все это. Может, привиделось с пьяных глаз? Однако, чувствовал. Тут он, рядом. Без его участия ничего в театре не происходило. Во всяком случае, со мной.

И еще. В одном, он тогда был прав, пройдет какое-то время, и все встанет на свои места. Привыкну. И ведь, знаешь, привык. Привык, черт меня подери. Тем более, и привыкать-то особенно было не к чему. Мне даже поначалу нравилось. Вот, думаю, красота. Все, будто по маслу. Все срастается. А что обо мне за спиной говорят – плевать. Друга потерял – плевать. Любовь не сохранил – плевать. А потом, как с Мидасом. Помнишь? К чему не прикоснется, все – золото. И у меня. Я только подумаю, и уже, все получилось. Иногда и думать не успевал. Но, понимал. Моей заслуги в этом – ноль. Даже страшно иногда становилось. Я чувствовал, нет, я просто знал, что все, что я делаю, исходит не от меня. Будто кто-то меня по жизни тащит и за меня все решает. И ведь знал кто. А что я мог?

– Ты, вот что, Степушка. – Валюша все-таки прервала его словоизлияния. – Ты зачем мне все это рассказываешь? Хочешь, чтобы я тебя пожалела? Так не буду я тебя жалеть. Сам выбрал свою дорогу. Правильно ты сказал. Это было твое решение. За все платить надо. И не плачься мне тут о своей горькой судьбинушке. Не такая уж она у тебя и горькая. Тащили его по жизни, видите ли. – Валюша, очень похоже, передразнила Степину интонацию. Посмотрела на него в упор. Улыбнулась. – А то, что ты, на старости лет, решил замолить грехи молодости, так это – нормально. – Еще шире улыбнулась. – Все мы грешим. Кто больше, кто меньше. Однако, если покопаться, у каждого найдется свой скелет в шкафу. Так и происходит. Как там сказал классик? «По молодости грешим, а в старости каемся? Грешим и каемся». Вот и тебе, видно, пришло время, собирать камни, которые ты по жизни расшвыривал. А тут, кстати, я подвернулась под руку. Тебя и разморило, под коньячок. – И вдруг резко сменила тон.

– Только я не поп, Степушка. Грехов не отпускаю. Ты лучше в церковь сходи. Исповедуйся. Глядишь и, полегчает.

– Ходил. Да что толку. – тяжело вздохнул Степан Михайлович и перекрестился.

– И вот, что я тебе еще скажу. – Валюша не дала продолжить Кавалерову. – Верно, тебе тогда голос сказал, что в душе человеческой все есть. И какой выбор человек сделает, зависит только от него самого. Так что, нечего пенять, якобы сбили тебя с пути истинного. Голос, голосом, – Валюша что-то вспомнила. – как ты только что сказал? « Само в руки плыло». Так кажется? Вот ты и не смог отказаться от того, что регулярно к тебе приплывало. И теперь, Степа, поздно что-то менять. Жизнь, фактически, прожита. А уж, каково мы ее прожили, знает только каждый за себя. С тем, друг мой, и до свиданья. Пора мне. – Валюша поднялась с банкетки, тяжело опираясь на Степино плечо. Направилась к двери. В дверях остановилась, оглянулась:

– И напоследок, скажу вам, Степан Михайлович. Вы, я вижу, за бойлерную нынче опять собрались? Собрались, собрались. – Остановила она, пытавшегося, что-то возразить Кавалерова. – Так не ходили бы сегодня. Да и завтра не ходили бы. И, вообще, « не ходил бы ты Ванек, во солдаты». – рявкнула она басом и вышла из комнаты, плотно прикрыв за собой дверь.