Текст книги "Духовка Сильвии Плат"
Автор книги: Юстис Рей
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
По результатам теста выбирается самый умный старшеклассник, который впоследствии станет членом школьного совета. А значит, сможет влиять на происходящее в школе. В том числе и предлагать свои правила, которые в итоге войдут в школьный Устав.
Эта система кажется довольно запутанной, но на самом деле всё проще простого, потому что с тех пор как мы перешли в старшую школу, членом совета неизменно оказывается Брэндон Реднер. Не то чтобы я настолько глуп для предлагаемого теста, но, честно говоря, у меня никогда не возникало желания победить Брэндона. Каждый в школе давно свыкся с тем, что Реднер тут главный. Для нас всех это почти так же естественно, как дышать, и никто не пытается оспаривать его превосходство. Хотя, я полагаю, было бы здорово изменить пункты школьного Устава, предложенные им. Например, в школе запрещено носить вещи любых цветов, кроме черного, серого, зеленого, синего и коричневого (будто это отвлекает от процесса получения знаний?). Девочки могут ходить только в юбках (будто это поможет нам бороться с феминизмом?). И многие другие средневековые безумства.
В этом году, конечно же, никто не ждёт сюрпризов. Поэтому, когда мистер Прикли, также являющийся членом школьного совета, собирает нас в библиотеке, Реднер (с Дороти) усаживается поближе к проходу, готовясь предстать перед всеми.
– Не скрою, с начала подсчёта результатов никто не ожидал никаких сюрпризов, – начинает Прикли, держа в руках один-единственный лист, – однако в этом году всё пошло не по привычной схеме, чему я, честно признаюсь, несказанно рад.
Брэндон явно недоволен последней репликой, но Прикли никогда не скрывал своего холодно негативного отношения к нему. Все остальные с опаской воспринимают подобное заявление учителя. Поменять одного из членов школьного совета – большое дело. Вот только кто решится на такую глупость? Противостоять Реднеру – очевидная форма социального самоубийства в школе Корка.
– В этом году у победителя рекордное количество баллов: девяносто два.
Максимум теста – сто баллов (по десять баллов за каждый предмет, которых тоже десять), так что кто-то на задних рядах громко присвистывает. По библиотеке разносится шёпот.
– Как все знают, в прошлом году лучший результат показал Брэндон Реднер, получив восемьдесят семь баллов.
Все снова начинают перешептываться. Я сижу тихо, ни с кем не переговариваясь, но мысленно торжествую: даже подгоревшая индейка будет лучше Брэндона на этой должности.
– Что ж, давайте поздравим нашу новую ученицу Флоренс Вёрстайл.
Все тут же впиваются взглядом в тебя, и в библиотеке воцаряется тишина. Никто не хлопает, хотя, если бы объявили Брэндона, аудитория тут же разразилась бы бурными аплодисментами.
– Брэндон Реднер в этот раз занял второе место, набрав восемьдесят пять баллов.
Брэндон откидывается на спинку стула, облегченно выдыхая. Он глядит на тебя с превосходством, спокойно улыбаясь. Вот уж не знаю, что заставило его так радоваться.
Чуть позже он, не дожидаясь объявления третьего места, встает с таким видом, словно вот-вот получит корону. Прикли чуть сникает. Похоже, мало кто понимает, что происходит в этот момент. Все знают Устав наизусть, но правила, касающиеся школьного совета, а тем более выборов в него, никто не запоминает, потому что никто не посмеет конкурировать с Брэндоном.
– Это в какой такой вселенной девяносто два меньше восьмидесяти пяти? – интересуешься ты, не вставая с места, находящегося почти у самого выхода.
– Таков школьный Устав, – заявляет Реднер спокойно.
– Игнорирующий законы математики?
– Нет, – отзывается Брэндон подчеркнуто вежливо, понимая, что в его кармане непонятный пока никому козырь. – Согласно Уставу членом совета не может стать ученик, который не проучился в школе Корка больше года.
– И с самого начала это не было упомянуто, потому что очевидно, что… – на пару секунд ты карикатурно изображаешь задумчивость, – …выиграешь ты?
Никто не отвечает на этот выпад. В глубине души все знают, что это правда.
– К сожалению, такое правило действительно существует, – подтверждает Прикли, не желая, видимо, доводить дело до скандала, – но, получив результаты, мы посоветовались с остальными членами совета и решили, что в наши правила пора внести некоторые поправки. Мы проведем нечто вроде эксперимента: в этом году в состав совета войдут двое учеников.
Все шокированы новостью, поэтому тут же начинают живо обсуждать её в полный голос. Довольны все, кроме виновников торжества.
– Когда вы это обсуждали, я всё ещё был одним из членов совета. Вы сделали это за моей спиной! – начинает заводиться Реднер.
– Да, но ты в этом вопросе слишком заинтересованное лицо, чтобы иметь право голоса, – отвечает Прикли.
– О чём мы вообще здесь говорим? Я выиграла. Он второй. Почему я должна делить с ним своё законное место? – возмущаешься ты, вставая со стула.
– Единственный, кому придётся делить свое законное место, – это я, – парирует Реднер. – Ты не имеешь права быть в совете. Скажи спасибо и за это.
– Это правило такое же абсурдное, как и все остальные, придуманные тобой, – заявляешь ты, надевая красный вырви глаз портфель на плечо.
Остальные внимательно наблюдают за вашей перепалкой. Уверен, к завтрашнему дню эта ссора обрастёт кучей новых несуществующих подробностей.
– Смени рюкзак, Вёрстайл, – говорит Брэндон, видимо, пытаясь почувствовать остатки прежней власти. – Красный цвет в школе запрещён! – напоминает он тебе вдогонку.
– Не переживай, это ненадолго, – отвечаешь ты, глядя на него так, словно готова придушить, и выходишь из библиотеки.
Как выясняется чуть позже, третье место занимает Синтия Милитан, но после произошедшей ссоры это никого не волнует.
Пожалуй, именно решение принять в совет одновременно двух учеников послужило открытию «военных действий» в школе Корка.
4
Флоренс Вёрстайл
Первое собрание школьного совета, как и все последующие, проходило в кабинете директрисы, превосходящем по размерам почти любой кабинет в школе. На первой встрече выяснилось, что школьный совет, не включая меня и Брэндона, состоит всего из шести человек: директрисы Тэрн, ее заместителя, Прикли, мисс Блейк, школьного психолога и мистера Супайна. Прикли оказался единственным, кто внушал хоть какое-то доверие.
Самым ярким, если не сказать ярым, поставщиком новых правил был Брэндон Реднер. На первом собрании он предложил внести кардинально новое изменение в школьный устав. Он считал, что в Корке пора ввести строгий дресс-код: белый верх, черный низ. Будто с прежним ограничением по цветам он недостаточно взял всех за горло. Честно говоря, к тому времени любые вопросы, касающиеся одежды, меня так раздражали, что казалось, проще прийти в школу голой, нежели пытаться угодить школьному совету.
– Думаю, школьный дресс-код сделает всех нас равными. Ни у кого больше не будет лучших джинсов или кроссовок. Ученики смогут сосредоточиться только на учёбе, – говорил Реднер, выступая перед остальными.
Мистеру Прикли идея не пришлась по душе, а вот школьный психолог и все остальные, включая заместителя директрисы, восприняли идею положительно.
Закончив, Брэндон вернулся на место, судя по виду, жутко гордый сам собой. Следующей и последней выступала я. Моя позиция была предельно проста:
– Я понимаю, что мы не можем сделать нормой декольте и прозрачные ткани, но ограничение базой из шести цветов – это безумие. Поправка насчёт юбок – это прошлый век. Я считаю, что мы должны отказаться от любых правил, запрещающих какие-либо цвета и ткани.
– Мисс Вёрстайл, вы, кажется, заблуждаетесь насчёт того, чем именно мы занимаемся, – ответила директриса. – Мы занимаемся принятием законов, а не их отменой, – продолжила она, чётко выделив слово «принятием».
– Что же это за бесполезная система, где ничего не предпринимается для устранения того, что не работает? – так же серьёзно парировала я. Ответа не последовало. Впрочем, и вопрос был риторическим.
Моё выступление оказалось самым коротким и самым неуслышанным.
В итоге в устав внесли поправку о штрафе за хождения по школьному газону. Мистер Тэрн также заявил, что предложение Брэндона будет рассмотрено, и если бо́льшая часть совета проголосует «за», то в Корке введут школьный дресс-код.
Сид Арго
В пятницу к нам на ужин приходят Рэмы. На этот раз мистер Рэм в компании не только своей жены, брюнетки с ехидным лицом, но и сына Кевина. Стоит признать, что Кевин – пожалуй, самый приятный член этой семьи. Мистер Рэм же высокий, крупный, с непропорционально длинными руками и чересчур массивной шеей, работает в полиции, сколько я себя помню, поэтому почти всегда ходит в форме. Он не отличается ни умом, ни сообразительностью. За него это делает миссис Рэм, невероятно отталкивающая особа. Она мечтает о том, чтобы сын получил стипендию за достижения в баскетболе и поступил в колледж. Поэтому она только и занимается тем, что пилит Кевина за оценки, которые, в отличие от спортивных навыков, у него хромают на обе ноги.
В конце недели я абсолютно вымотан и к приходу Рэмов не готов ни морально, ни физически. Но, приглашая их, отец не спрашивает моего мнения.
Перед ужином мы как обычно молимся, теперь уже с Рэмами, потом принимаемся за еду. Тем для беседы не счесть, но Рэмы говорят в основном о мистере Вёрстайле. Отец присоединяется к обсуждению, хоть и без прежнего энтузиазма. Все родители, кроме моей мамы, сохраняющей благоразумный нейтралитет, жутко им недовольны, потому что он чихать хотел на правила Устава.
После ужина мы с Питом и Кевином идём в гостиную. Родители остаются разговаривать на кухне. Мы смотрим одну из документалок National Geographic. Что-то про инженерию. Я не слишком вникаю. Этим у нас увлекается Пит. Брат пересматривает этот фильм уже в десятый раз, так как у нас их немного. Каждый раз, когда мы выезжаем в Филадельфию, обычно за подарками на Рождество, Пит чуть ли не умоляет родителей купить ему хотя бы один диск с новым фильмом, ведь в Корке подобного не достать.
– Сид, – вдруг обращается ко мне Кевин, и по его тону я понимаю, что сейчас начнёт что-то просить. – Ты эссе по французскому не писал еще?
– Нет, – тут же без зазрения совести вру я, хотя на самом деле сделал его ещё три дня назад, потратив на это полдня, ведь я и сам не слишком хорош во французском.
– Жалко, – говорит он, серьезно задумываясь, видимо, не ожидая такого категоричного ответа. – А когда сделаешь, дашь мне ну… посмотреть?
Я укоризненно смотрю ему в глаза.
– Издеваешься? – повышаю я голос. – Блейк будет читать их, и, может, ты и не знаешь французского, но она знает, и, я думаю, заметит, что ты всё скатаешь слово в слово.
Блейк – наша учительница французского, элегантная блондинка лет сорока.
– Так я не слово в слово, – тут же находится он.
Я фыркаю.
– Нет, Кевин. Так не пойдёт.
– И что ты за друг такой? – недовольно надувается он, скрещивая руки на груди.
Он всегда так делает, когда я ему в чем-то отказываю, а в последнее время это происходит всё чаще. По правде говоря, мы никогда не дружили, а общаемся только потому, что отец нашёл общий язык с мистером Рэмом.
– Если я и французский завалю, меня попрут из команды, и тогда прощай, сборная. Мама меня убьет…
Ближе к концу вечера мы начинаем все вместе смотреть наши семейные фотографии, а миссис Рэм так ими восхищается, будто видит впервые. Это самая отвратительная часть вечера. Одна из фотографий мне почему-то врезается в память больше всего. На ней мне лет шесть, и это день, когда я в первый раз иду в школу. Я на ней совсем маленький, но глаза у меня серьёзнее некуда, и на следующих фотографиях то же самое. Раньше я этого не замечал.
Я смотрю на себя со стороны, медленно проникаясь отвращением к самому себе. Мне никогда не нравилось, как я выгляжу. Сейчас, конечно, ситуация немного лучше, чем в детстве. Но всё равно, в отличие от тебя, я далёк от идеала: не слишком высокий, худощавый, с рыжими, постоянно торчащими в разные стороны волосами, бледный, покрытый с ног до головы веснушками, со стеклянными серо-голубыми глазами и с белесыми ресницами. В общем, как говорит Пит, тот ещё чудик. И почему, собственно говоря, я решил, что такая, как ты, обратит внимание на такого, как я? Скорее тебе понравится Кевин, выглядящий благодаря высокому росту почти что моделью.
Из-за всех этих фотографий и мыслей, которые они за собой влекут, на меня накатывает грусть. Я говорю родителям, что у меня болит голова, и удаляюсь в свою комнату, захламлённую в основном учебниками и тетрадями. Рассматриваю себя в зеркале, тихо выругиваюсь, морщусь, а после ложусь спать, накрываясь с головой.
* * *
Утром в воскресенье я объясняю родителям, что мы с тобой готовим задание по литературе и поэтому после службы пойдём к тебе. Папа воспринимает эту новость с недовольством, но ничего не говорит – учёба превыше всего. Мама радуется, что у меня, наконец, появился друг (хотя я сказал, что мы не друзья), и заодно отчитывает за то, что я не пригласил тебя к нам в ответ. Я обещаю ей, что обязательно это исправлю, но, конечно же, этого не сделаю.
Мы с тобой уходим из церкви вместе, из-за чего, я думаю, по всему городу поползут сплетни. Но тебя это, как я вижу, не слишком волнует. Не знаю почему, но именно в то утро я замечаю, как тебе идёт чёрное платье, которое ты надеваешь только на службы.
– Можно у тебя кое-что спросить? – интересуюсь я, когда мы отходим от церкви на приличное расстояние.
Ты пожимаешь плечами. Я прочищаю горло.
– В первый раз, когда мы увиделись в церкви, ты на меня так странно посмотрела. Что ты подумала?
– Что я подумала? – бестолково переспрашиваешь ты.
– Ну… обо мне.
– С чего ты взял, что я о тебе вообще что-то думала?
– Ты посмотрела прямо в упор на меня, естественно, ты должна была что-то подумать.
– В тот день… – ты чуть запинаешься, но после продолжаешь: – В тот день я впервые пришла в эту церковь на службу. Я этого не хотела. Я ненавидела весь мир за то, что отец заставил меня это сделать. Я сидела тогда, глубоко задумавшись, злясь на всех окружающих и саму себя, а потом вдруг у меня будто спина загорелась. Я почти физически почувствовала, что на меня кто-то смотрит. Но, конечно, я не знала кто. И когда увидела тебя… ты отличался от других, – ты вспоминаешь, глядя вдаль, – ты сидел там, но тебя там не было, так же как и меня.
– И всё?
– И всё.
– И даже не подумала: «Что это за придурок на меня смотрит?»
– Нет, – отвечаешь ты строго. – Ты не показался мне придурком. Ты показался мне интересным.
– Интересным? – удивлённо переспрашиваю я.
– Что такое?
– Я сейчас просто немного потерял дар речи.
– Я открыла для тебя что-то новое?
– Извини… – начинаю я, пытаясь вернуть разговор в понятное для меня русло, – но разве не я буквально пару дней назад назвал тебя стервой?
– А я пару недель назад назвала тебя засранцем. Мы квиты.
– Значит ли это, что ты всё-таки хочешь со мной общаться?
– Мы просто работаем над общим проектом, забыл?
– Это да, – непонятно бурчу я.
Поднимается ветер, не щадящий твои аккуратно уложенные волосы.
– Ну а… ты уже привыкла к службам?
– Знаешь, я как-то решила послушать Патрика и поняла, что мозги он мне промыть не сможет. Я все равно этим не проникнусь, сколько бы служб мне ни пришлось посетить.
– И в Бога, я так понимаю, ты тоже не веришь?
– А с чего бы? Я его никогда не видела.
– Жирафов ты тоже не видела, но это не значит, что их нет.
– Так ты, оказывается, верующий?
– Я всегда верил, – признаюсь я совершенно искренне.
Я верю в Бога, хотя и не имею понятия, каков он, но я верю. Другое дело, что я не считаю, что он связан с церковью.
– Без доказательств? Просто так?
– Да.
– А я верю в свою семью: в отца, в Джейн, в мою Молли, даже в этого безухого кота Августа. Как-то проще получается, когда ты что-то видишь. Действительно видишь.
– Значит, в воздух ты тоже не веришь?
– Это другое.
– Чем же? Его же ты тоже не видишь.
– Да, но я могу опытным путем доказать, что он есть.
– И как же? – хмыкаю я.
Ты останавливаешься и, не задумываясь, закрываешь мой рот ладонью, зажимаешь нос и держишь так почти целую минуту, пока я не вырываюсь, начиная задыхаться. Освободившись, я глубоко вдыхаю.
– Видишь, – победно и вместе с тем спокойно заключаешь ты, продолжая путь.
– В любом случае я верю в Бога, независимо от того, увижу ли я его когда-нибудь. Можно поверить во что-то и не видя, ведь вера идёт изнутри.
– И где же находится твой Бог, когда в мире творятся такие страшные вещи?
– Я обязательно поинтересуюсь у него, когда, – я осекаюсь, – если… я его встречу.
– И это все, что ты можешь противопоставить?
– Слушай, я не знаю. Пути Господни неисповедимы. Так же как Адаму и Еве, нам всем даётся выбор. Может, потому что жизнь на земле – это лишь переход к духовному.
– Не существует ничего духовного! Нигде! Ты тянешь жилы, со временем стареешь, а потом гниёшь в земле, попутно поедаемый червями. И всё тут.
– Очень… позитивно. И почему в твоей точке зрения больше смысла?
– А почему ты везде ищешь смысл? – парируешь ты, отвечая вопросом на вопрос.
– Наверно, потому что мне хочется верить, что все эти семь миллиардов, включая и меня, появились не напрасно.
– Довольно самонадеянно, тебе так не кажется?
Ты останавливаешься. Мне приходится сделать то же самое. А вот ответить я не успеваю.
– Вы не верите в Бога, вам на самом деле всё равно, как он выглядит, и встретитесь ли вы с ним когда-нибудь. Вам просто легче существовать с осознанием того, что есть кто-то могущественнее вас, кто скажет, что нужно делать, любящий вас, несмотря ни на что. И куда проще жить, осознавая, что любые проблемы и душевные метания будут решены, если очень долго просить. А самое главное – куда проще мириться со смертью, зная, что прощение за что угодно будет даровано, стоит только покаяться. Но всё это притворство.
– Да, ты права, мы настоящие лицемеры, – отзываюсь я язвительно, но спокойно. – А допустим на минуту, что Бога не существует. Тогда почему ты здесь вся такая аккуратная и правильная, желающая поступить в Гарвард? Почему, скажем, не придешь в школу и не перестреляешь всех нас?
– Думаешь, я на это способна? Думаешь, я сумасшедшая? – спрашиваешь ты хладнокровно, без малейшей обиды в голосе.
– Нет, – отвечаю я, помешкав несколько секунд.
– А я сумасшедшая, – ты чуть ближе подаёшься ко мне. – Если ты думаешь, что желание получить чуть больше знаний, чем остальные, делает меня правильной, то ты глубоко ошибаешься. Я не святая, никогда не была и не буду. И я делала такие вещи, о которых жалею до сих пор, которые грызут меня изнутри каждый день. У меня много недостатков, но за последнее время я приобрела одно очень важное достоинство: умение оценивать собственные поступки. Я знаю, когда совершаю ошибки. Я знаю, что хорошо и что плохо. И для этого мне не нужна вера в невидимое что-то за облаками, которое, может быть, лишь может быть, существует там. Я не замаливаю свои грехи, мне не нужно прощение, потому что так или иначе они останутся со мной, как и память о них. Я думаю, это серьезное наказание, ведь они мучают меня и по сей день. Так что вот почему я не приду и не перестреляю всех вас, хотя не буду отрицать, что иногда мне этого хочется.
– Не скажу, что это сильно меня успокаивает.
– Оно и не должно.
– Может, тебе это и не понравится, но, несмотря на то, что ты считаешь себя плохим человеком, у тебя есть как минимум ещё одно хорошее качество.
– Умение чётко строить сложные предложения?
– Нет. Совесть.
Ты на это ничего не отвечаешь, и на какое-то время повисает тишина. Но рядом с тобой она не кажется неловкой. Мы снова начинаем идти.
– В таком случае я вот чего не пойму: зачем тебе членство в совете? Тебе плевать на этот город, он тебе не нравится.
– Я не привыкла отчитываться за каждый свой чих. Меня это напрягает.
– И что же ты собираешься делать?
– Реформацию. Или революцию. Как пойдёт, – говоришь ты, – я изменю ситуацию, чего бы мне это ни стоило, потому что происходящее здесь в корне неправильно. В итоге останется два варианта: либо я изменю этот город к лучшему, либо уничтожу его.
– …Либо он уничтожит тебя, – бубню я себе под нос, не в силах противостоять твоему напору.
– Я должна постараться ради своей сестры. Я смогу выбраться отсюда через год, она – нет. Она должна жить в лучшем месте.
– Пару секунд назад ты говорила, что делаешь это для себя.
– Я не думаю, что Молли понравится сложившаяся ситуация, когда она начнёт соображать чуть больше.
– Не хочу тебя расстраивать, но у тебя ничего не выйдет.
– С чего ты взял? Ты пытался?
– Говорю тебе, ты потерпишь поражение.
– Значит, пытался?
– Просто я знаю это место! – я чуть повышаю голос.
– Так ты пытался?
– Нет!
– Вот что меня бесит в современном поколении: сдаётся, даже не попробовав.
– Слушай, я не Мартин Лютер[6]6
Знаменитый германский церковный реформатор, основатель евангелическо-лютеранской церкви.
[Закрыть]. Я всего лишь подросток, и ты тоже. И я говорю тебе, никто не станет слушать, как бы права ты ни была.
Ты молчишь, зная, что спорить с этим бесполезно, потому что я прав.
– Почему вы все такие лицемеры?
Я не отвечаю на этот выпад.
– Я уверена, что многих не устраивает происходящее. Но вы как живые стены, – заявляешь ты недовольно, – что бы плохого или несправедливого ни случалось, от вас это либо отскакивает, либо пачкает, но вы всё равно стоите дальше, не пытаясь ничего изменить.
– Говорю тебе, не ввязывайся в это. Тебя уничтожат. Они тебя сломают, – продолжаю я, пытаясь тебя образумить.
Ты задумываешься о чём-то своем, тихо негодуя. Я молчу, потому что не хочу больше ссориться.
– Сид! – раздаётся сзади.
Я удивлённо оборачиваюсь. Кому бы это я мог понадобиться? Ты тоже оборачиваешься и, судя по твоему виду, задаёшься примерно тем же вопросом.
– Привет, как дела? – спрашивает Милитант.
Синтия Милитант живёт прямо напротив твоего дома с фиолетовой крышей, а ещё она ходит со мной на физику и биологию. Рядом с ней её младший брат Том, как обычно смотрящий на всех с опаской не по годам взрослым взглядом.
– Вот со службы идём, – я киваю в твою сторону. – Синтия, Том, это Флоренс…
– Я знаю, – тут же прерывает она.
Я слегка теряюсь.
– Мы живем по соседству, – тут же объясняешь ты.
Мне становится не по себе, и всё потому, что отец Синтии и Тома, мистер Милитант – воинствующий католик. Он ходит на все службы. Молится всегда и везде, по любому поводу. Соблюдает все католические посты. И самое главное – он не приемлет атеистов, вообще за людей их не считает и к этому же постепенно приучает своих детей. Поэтому мне страшно, ведь услышь они, что ты говорила пару минут назад, и для тебя бы уже готовили милитантский костер инквизиции. Да и меня бы на дрова пустили, как знающего о твоём отношении к Богу и никому не доложившему об этом.
– Нам пора, – говоришь ты, тоже чувствуя, что лучше с ними не связываться.
– Хорошего дня, – желает нам Синтия вежливо, но при этом подозрительно глядя на тебя.
– Спасибо, и вам тоже, – отзываюсь я, пытаясь смягчить ситуацию, но ты ей всё равно не нравишься. Уж не знаю, как они это делают, но у Милитантов нюх как у собак: таких, как ты, они чуют за версту.
– Живо уходим отсюда! – тихо шепчу я. Ты и не думаешь сопротивляться.
Когда мы отходим от них на безопасное расстояние, я считаю нужным провести для тебя небольшую лекцию.
– Знаю, что моё мнение ты ни во что не ставишь, – начинаю я, – но сейчас слушай внимательно и не перебивай. Не вздумай с ними связываться и вообще ни с кем в этом городе! Они съедят тебя и не подавятся. Им даже жевать не придётся. Они будут тебе улыбаться и желать хорошего дня, возможно, позовут тебя к себе на обед, но это все потому, что они чувствуют в тебе угрозу.
– А в тебе они её не чувствуют?
– Я не угроза, – шепчу я.
– Может, ты и сам этого не осознаёшь, но благодаря таким, как ты, их система никогда не будет работать. Для них главное не только, чтобы ты ходил на службы, а чтобы верил, а в церковь ты никогда не поверишь. Она для тебя такой же инородный элемент, как для меня.
– Прошу, последуй моему совету, иначе вы тут надолго не задержитесь. Её отец – член городского совета, а тётя – директриса, как ты понимаешь, далеко не последние люди в Корке.
– Я не верю не потому, что мне так хочется. У меня на это много причин. Я знаю, что говорю. Церковь – один из главных источников всего порочного, что только существует на земле. А этот город почитает её как святыню. Этот город отнял у меня слишком много…
Ты отводишь взгляд, глядя вдаль, живо о чём-то размышляя.
– Нам нужно писать про Толстого, – говорю я через минуту, пытаясь перевести тему. Ты, не глядя, следуешь за мной вперёд.
– Можно тебя кое о чём спросить?
Ты поднимешь на меня усталый взгляд.
– Только ни слова о церкви.
– Нет, сегодня с нас хватит.
– Тогда валяй.
– Молли… – я чуть мнусь. – Кто её отец?
Ты осуждающе смотришь на меня. Конечно же, понимаешь, к чему я клоню. Ведь если она дочь твоего отца и Джейн, то, возможно, именно в этом кроется причина ненависти к ней, а если нет, то тогда я не понимаю, почему ты так относишься к своей тёте.
– Я не буду обсуждать мою Молли.
В этот момент мы заходим во двор. Я останавливаюсь у калитки.
– Но если ты мне не скажешь, я буду долго ломать над этим голову и придумаю себе невесть что.
Ты поворачиваешься и пару мгновений что-то обдумываешь, а потом резко поднимаешь на меня взгляд.
– Флоренс…
– Моя тётя – жена моего отца. Молли – их дочь, – ты сжимаешь челюсти так, что, кажется твои, зубы раскрошатся, как корка свежеиспеченного хлеба, – и больше мы к этой теме не возвращаемся, – ты быстро поднимаешься по лестнице на крыльцо, попутно снимая с себя ветровку.
Похоже, зря я спросил тебя об этом – теперь мне хочется узнать ещё больше.
* * *
Работа над Толстым стопорится, так как в следующие выходные у нас нет возможности встретиться. Ты не приходишь в школу уже в пятницу и говоришь, что твои выходные будут заняты подготовкой к академическому оценочному тесту для юридических вузов[7]7
LSAT (а также «Law School Admission Test», дословно «Вступительный тест для юридических вузов») – это стандартизированный тест, который проводится четырежды в год в специализированных центрах по всему миру. Данный тест рассчитан на потенциальных поступающих в юридические вузы США.
[Закрыть], который пройдёт в понедельник и результаты которого требует в том числе и Гарвардская юридическая школа.
Мы договариваемся, что я приду к вам вечером во вторник.
Выходные проходят в пронзающей до костей меланхолии, от которой к воскресенью мне становится дурно. Никто не язвит, не философствует, не хает Бога (хотя это я больше всего терпеть не могу), не испепеляет меня недовольным взглядом и не каменеет на службе. Вас просто нет, словно тебя и твоей семьи никогда не существовало. Это больно.
Мы встречаемся на английском, точнее встречаемся только взглядом, ведь ты заходишь в класс ровно со звонком, и у меня не остаётся времени, чтобы сказать тебе что-нибудь. Я сразу же замечаю, что с тобой что-то не то. Ты сегодня бледнее, чем прежде, вся растрёпанная, хотя обычно в школе твои волосы аккуратно заплетены.
После занятий я не успеваю тебя нагнать и в толпе тебя не замечаю – ты сегодня без красного портфеля.
Я прихожу к вам к шести часам вечера, как мы и договаривались. Дверь мне открывает твоя тётя. Она тоже осунулась. Я начинаю серьёзно беспокоиться.
– Добрый вечер, Сид, – её губы трогает лёгкая улыбка.
– Здравствуйте. А где Флоренс?
– Она в своей комнате, – говорит Джейн просто.
Я растерянно гляжу в сторону второго этажа.
– Второй этаж, прямо, а потом вторая дверь направо, – объясняет она, даже пытаясь показать мне путь руками.
Я улыбаюсь и киваю. Всё-таки твоя тётя очень хорошая. Конечно, я не Лакан[8]8
Жак Лакан – французский философ и психиатр. Одна из самых влиятельных фигур в истории психоанализа.
[Закрыть], но я так чувствую.
Вешаю куртку в коридоре и поднимаюсь. Останавливаюсь у твоей двери. Спокойно вдыхаю и выдыхаю. Захожу. Будь что будет.
Твоя комната – отдельный мир или даже вселенная. Всё загромождено и заставлено, но при этом видно, что ничего нигде не валяется. Всё на своих местах. Книги, лежащие на полу, находятся там, где и должны, а другого места им и нет, ведь книг у тебя больше, чем шкафов, где их можно было бы разместить.
На улице светло и, несмотря на ветер и холод, всё ещё светит солнце. Его лучи освещают всю твою комнату. Видно, как в воздухе пляшут частички пыли.
В этой комнате мне многое нравится, но многое меня и удивляет. Во-первых, здесь нет зеркал. Вообще. И это для девчачьей спальни мне кажется очень странным – девчонки же любят на себя пялиться. Разве нет? Во-вторых, нет никаких баночек и коробочек с косметикой, разве что пара флакончиков на твоем прикроватном столике. Ничего яркого и кричащего, а также розового, хотя я думал, что у всех девчонок что-нибудь в комнате должно быть розового цвета. Твоя комната больше напоминает кабинет древнего сумасшедшего учёного, нежели старшеклассницы. Вокруг одни книги. Они везде.
– Привет, – после чуть затянувшегося осмотра местности говорю я.
Ты сидишь на кровати ко мне спиной и крутишь в руках что-то мелкое. Ты не сразу замечаешь меня, но спустя пару секунд всё же одариваешь безжизненным взглядом, а потом снова смотришь в окно, хотя, скорее всего, даже не видишь, что за ним происходит.
– Что случилось? Ты в порядке? – интересуюсь осторожно, подходя ближе к твоей кровати.
Ты продолжаешь что-то крутить в руках. Этим чем-то оказывается кольцо с ярким зелёным камнем. Интересно, чьё оно? На тебе я его никогда не видел. Ты открываешь выдвижной ящик прикроватного столика, кидаешь в него кольцо и со злостью закрываешь.
– Флоренс?
– Почему все так зовут меня, я ведь никогда не была во Флоренции?[9]9
В английском языке имя Флоренс омонимично названию города Флоренции (англ. Florence).
[Закрыть] – почти срываешься ты.
– Что случилось? Как прошёл твой тест?
Ты тяжело выдыхаешь.
– Я не хочу об этом говорить. Давай работать над заданием, – ты хватешь очки и водружаешь их на переносицу. Я не знал, что у тебя проблемы со зрением.
Ты живо поднимаешься с кровати, стряхиваешь с джинсов невидимую пыль и берёшь со стола ноутбук, мои записи и свои рисунки, которых стало больше (видимо, ты работала, пока меня не было). После чего раскладываешь это всё на полу и садишься рядом, опираясь спиной на кровать.
Я сажусь напротив и неотрывно смотрю прямо в твои глаза – кажется, они сейчас вылезут из глазниц, настолько больными смотрятся. Ты делаешь вид, что моментально погружаешься в работу. Я на коленях живо подвигаюсь к тебе, осторожно беру за подбородок и поднимаю твое лицо так, чтобы лучше видеть глаза. Ты опускаешь взгляд, хотя знаешь, что не отстану. В таком положении мы замираем секунд на тридцать. В конце концов ты всё же решаешься взглянуть на меня. Белки пронизаны красными лопнувшими прожилками. Что же ты с собой сотворила?
– Глаза красные, – выдаю я тихо, но чётко. Глупо, конечно, получается, будто ты сама об этом не знаешь.
– Я не плакала, – отвечаешь ты в таком же тоне. – Просто мои новые линзы мне не подходят. К тому же из-за бессонницы я не спала всю ночь.
– Так нельзя. Будешь продолжать в том же духе и рано или поздно заболеешь.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?