Текст книги "Духовка Сильвии Плат"

– Что ты так печёшься? Ты мне не нянька!

– Я беспокоюсь, – признаюсь я тихо, отодвигаясь, потому что твои губы, находящиеся так близко, меня слегка отвлекают.

– Не сто́ит, – ты начинаешь неловко разбирать бумажки. – Я того не стою.

Я молчу. Иногда ты меня жутко пугаешь. Вообще-то в последние дни почти всегда. Ты не смотришь на меня, полностью сосредотачиваешься на том, что мы успели сделать ещё на тех выходных. С одной из бумажек замираешь на пару минут, а потом кладёшь её к остальным. Я успеваю заметить, что на ней написано.

– «Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему»[10]10
  Цитата из романа Льва Толстого «Анна Каренина», начинающая произведение.


[Закрыть], – цитирую я, вынимая вырезку из общей кучи. – Для тебя это сейчас как никогда актуально, да?

Мне действительно хочется знать, ведь видеть тебя в таком состоянии и не понимать, что происходит, болезненно.

– Не надо, – умоляешь ты, понимая, что я буду допытываться. Впервые в жизни ты просишь так искренне и так обречённо. – Пожалуйста. Не надо.

– Пообещай, что такой я тебя больше не увижу. И договоримся на этом, – предлагаю я серьёзно, хотя, конечно, надеюсь, что смогу выведать всё позже, когда ты отойдёшь.

Ты поджимаешь губы, пытаясь улыбнуться, и киваешь.

Больше мы не произносим ни слова. Приступаем к работе. Почти целый час мы сидим молча. Это мучительно, потому что мне не терпится поговорить с тобой хоть о чём-нибудь. Пусть я и не скажу тебе этого, но всё же мы не виделись целые выходные, и я скучал.

Молчание прерывается, когда в комнату заползает Молли. Сегодня она в в голубом платье, которое ей очень идёт. У неё в руках рисунок.

– Фло… можно я войду? – и это могло бы быть очень вежливым, если бы она уже не вошла.

– Ты уже тут, Пупс, – усмехаешься ты. Тебе явно становится лучше, когда ты её видишь. И мне, кстати, тоже.

Она хлюпает носом и неуклюже подходит к тебе.

– У меня не получается, – говорит она расстроенно, – помоги мне… пожалуйста. – От её «пожалуйста» даже у меня разрывается сердце.

Ты берёшь её рисунок.

– Привет, Сид, – вдруг говорит она, словно только что меня заметила.

– Привет… – мне тоже хочется назвать её Пупсом, потому что мне кажется это милым и ей это прозвище подходит, но тут же осекаюсь, – …Молли.

– Некрасиво. Правда? – спрашивает она по поводу своего рисунка.

Ты поворачиваешь рисунок, чтобы я смог высказать своё мнение эксперта, хотя в живописи я разбираюсь примерно как свинья в апельсинах. Да и к тому же что бы Пупс ни нарисовала, я бы заверил её, что она в тысячу раз лучше всяких там Леонардо да Винчи и неважно, что она не знает, кто такой этот дядька со странным именем.

– Мне очень нравится, – говорю я, глядя на её рисунок.

На нём изображена вся твоя семья. Взгляд ребёнка не подделать. По этому рисунку можно многое сказать о вашей семье. Вот мистер Вёрстайл. Он в костюме, с галстуком, деловым портфелем и мобильным в руках. Видимо, всегда занятой.

Рядом с ним твоя тётя. В одежде Джейн меня ничего не смущает, больше напрягает тот факт, что она стоит за твоим отцом, хотя обычно дети, не задумываясь, рисуют всех на одной линии. Значит ли это, что твой отец полноправный и неоспоримый глава семьи?

Возле Джейн Молли изобразила саму себя в том самом синем платье, в котором она сейчас. На рисунке она единственный человек с улыбкой, хотя опять же, помню, что Пит тоже рисовал что-то подобное и у него поголовно все улыбались, а я был весь в веснушках. Он рисовал их и на одежде, хотя очевидно же, что там их быть не должно.

С правого края на рисунке находишься ты – самый интересный персонаж, которого даже Молли трудно разгадать, хотя всех остальных она показала очень точно. Ты в темно-бордовой юбке по колено и в жакете такого же цвета, судя по всему, это форма какого-то учебного заведения. Рядом с тобой стопка книг. Ты в очках. И, в принципе, это всё, что я вижу в твоём образе, хотя всё же одна интересная деталь присутствует. Несмотря на то, что в левом углу светит солнце, над тобой большая черная туча, из которой дождь льётся прямо на тебя. И что бы это могло значить?

– Молли, а это что? – я тыкаю пальцем в тучу.

Ты отворачиваешь от меня рисунок, но снова на него не смотришь, потому что, скорее всего, знаешь, почему над тобой туча.

– Фло в последнее время грустная. С ней такое бывает. Это все из-за дождевых туч. Дождь никто не любит. Ну а потом тучи проходят, и всё снова становится хорошо, – объясняет она, забирая рисунок. Детская наивность. Даже не знаю, кто её на это надоумил, если не ты.

– У тебя замечательный рисунок. Тебе абсолютно не нужна моя помощь, – говоришь ты искренне, пытаясь перевести тему.

– Я тоже так думаю, – поддерживаю я.

Молли чуть призадумывается.

– Вы правда так считаете? А то ведь у меня должно быть лучше, чем у этого Бакли. Он такой противный.

Насколько я понял, Бакли – одноклассник Молли, с которым она вечно соперничает за звание лучшей в классе.

– У тебя по-любому лучше, – говорю я с улыбкой.

Она пожимает плечами.

– Пойду покажу маме, – она разворачивается и, не отрывая взгляда от своей работы, идёт к выходу. – Но если ей не понравится, я вернусь, и ты мне всё перерисуешь, – по-детски мило угрожает она тебе.

Ты киваешь, и она скрывается за дверью.

– Она прелесть.

– Но почему же ты ей врёшь?

Ты делаешь вид, что не понимаешь, о чём это я.

– Дождевые тучи никто не любит бла-бла… В дожде нет ничего плохого.

– Можно промокнуть и заболеть, – парируешь ты.

– Да, а ещё можно нечаянно подавиться завтраком и задохнуться.

– Ей шесть. Её мир должен быть сказкой, и я не вправе это рушить.

– Как благородно.

– Кроме неё, мне никто не важен.

Я молча негодую.

– Все врут детям. Говорят, что их принесли в капусте, что есть Санта-Клаус и Зубная Фея. Так что теперь? Эта ложь во спасение, если хочешь.

– Не хочу, спасибо. Как же до тебя не дойдёт? Я злюсь не от того, что ты врёшь ей, а от того, что ты ведёшь себя со мной так же, как с ней, будто мне шесть. Но если ты не заметила, я несколько старше. И если уж на то пошло: ты впустила меня в свой мир и постоянно провоцируешь на подобные разговоры, тогда будь добра посвяти меня в свои тайны.

– Ты всё время забываешься, – ты встаёшь с пола, – я впустила тебя лишь на время.

Я тоже встаю, потому что иначе кажусь себе слишком мелким, чтобы с тобой бороться.

– Ты не просто та, с кем я делаю это дурацкое задание. Боже! Ты кажешься такой умной, но не понимаешь очевидных вещей. Ты… меня интересуешь. Ещё с того момента, как я увидел тебя в церкви.

– Не смей! – ты пытаешься закрыть уши руками.

– У меня никогда не было никого, с кем я мог бы вот так поговорить, с кем не нужно было бы притворяться. Мы постоянно спорим. Но за эти выходные я кое-что понял: как бы плохо нам ни было вместе – порознь нам в тысячу раз хуже.

– Почему ты не можешь просто игнорировать меня?

– Ты мне интересна. Думаешь, в округе слишком много интересных людей? Как бы не так! Все пустые. А ты, что бы ты там о себе ни думала и ни говорила, ты, – я выдыхаюсь, – вулкан мыслей, эмоций, чувств, информации, который… вот-вот взорвётся.

– Тогда беги, пока не поздно, – в твоих глазах стоят слезы. От этого у меня внутри всё переворачивается.

– Я не желаю прятаться от чумы. Я хочу её остановить.

– Мой организм уже полностью ею пропитан. Такова моя защитная реакция на это общество. Не чувствовать проще.

– Не чувствовать невозможно, только если ты не робот, а видя, как ты смотришь на Молли, я знаю, что это не так.

– Люди жестоки. Я пытаюсь уберечь её… и себя. Люди – монстры, единственные монстры на этой планете, единственные существа, которые могут причинять вред ради удовольствия, единственные, кто убивает себе подобных ради выгоды. Я жалею, что принадлежу к такому виду, как человек.

– Тогда представь себе, что ты не человек, и мы пойдём дальше, если тебе так будет проще.

Ты тяжело вздыхаешь.

– Ты ведь не отвяжешься?

– Нет.

Ты опускаешь взгляд. И тут в комнату снова вбегает радостная раскрасневшаяся Молли.

– Фло! Фло! Папа пришел. Ему понравился мой рисунок. Идём познакомим Сида с ним.

– Он уже уходит, детка, – говоришь ты ей.

– Да, Сид уже уходит, – отзываюсь я эхом.

Молли это не нравится, но расстроиться она не успевает, так как Джейн зовёт её снизу. Она тут же убегает.

– Пока, Сид! – кричит она, уносясь.

– Давай на сегодня закончим, – говоришь ты, начиная складываться. – И чтоб ты знал, я не хочу делать тебе больно, но иногда не получается так, как хочется… Ну, ты и сам знаешь.

Октябрь

Сид Арго

В начале октября в школе, как это всегда бывало, начинают поговаривать о предстоящей театральной постановке. Подобные вещи в Корке проводятся каждый год. Например, в прошлый раз ставили «Отелло» (честно говоря, вообще не припомню постановок не по Шекспиру). Представляют спектакль перед Днем благодарения[11]11
  День благодарения (англ. Thanksgiving Day) – государственный праздник в США, отмечается в четвёртый четверг ноября. С этого дня начинается праздничный сезон, который включает в себя Рождество и продолжается до Нового года.


[Закрыть], в четвёртую среду ноября (в этом году двадцать третьего ноября). Готовиться начинают обычно за полтора месяца, поэтому прослушивания проходят строго в начале октября и длятся несколько дней. Я на них, конечно же, никогда не ходил и в этом году тоже не собираюсь. А всё потому, что жутко боюсь сцены. Перспектива нахождения перед сотнями людей, включая родителей, преподавателей и учеников, меня совсем не привлекает. Но со временем всеобщее помешательство всё же охватывает и меня. Тебя же это, похоже, совсем не интересует.

Я больше не пытаюсь допрашивать тебя, потому что понимаю, что ты не готова открыться. В последнее время мы общаемся несколько реже, по большей части из-за того, что ты меня избегаешь. Но я знаю, что рано или поздно ты вернешься, хотя бы из-за проекта по литературе, поэтому не паникую.

После уроков я иду на спортивную площадку, где ребята играют в баскетбол. Я помощник тренера, а попросту говоря, мальчик на побегушках. Не то чтобы мне слишком нравилась эта работа, но зато она даёт возможность присутствовать на городских чемпионатах бесплатно и играть в баскетбол, пока никто не видит, к тому же это запишут в мою школьную активность, а это важно при поступлении в колледж.

Я устраиваюсь на ступенчатых сиденьях возле тренера, который наблюдает за играющими, время от времени вскакивая и крича на них. Начинаю писать черновой вариант сочинения по «Гамлету». Иногда поглядываю на ребят из команды. По правде говоря, мне нравится смотреть, как они бегают по площадке, передавая друг другу мяч и закидывая его в корзину. Просто потому, что мне кажется, будто на какое-то время я бегаю вместе с ними. И только по дороге домой я понимаю, что это невозможно. Причина тому – больное сердце, с которым, как говорили врачи, я могу не дожить и до пятнадцати, но вот мне семнадцать, и я всё еще тут.

Баскетбольная команда в нашей школе существует сравнительно недолго, около десяти лет. И вот уже на протяжении четырёх лет капитаном, разыгрывающим защитником и лучшим игроком этой команды, гордо именуемой «Соколы», является мой старый «друг» Кевин Рэм, получивший негласное звание местного Коби Брайанта[12]12
  Американский профессиональный баскетболист.


[Закрыть].

Также в составе наших «Соколов» на позиции атакующего защитника играет и Брэндон Реднер, который из кожи вон лезет, чтобы стать лучшим. На баскетбольной площадке они с Рэмом постоянные соперники, из-за чего команда проиграла несколько игр. Брэндон ни в какую не хочет давать Кевину возможность забить победный мяч. Тренер пытается исправить ситуацию, но у него мало что выходит.

Я не понимаю, зачем Брэндон пытается стать лучшим игроком. Ему не нужен спорт, чтобы поступить в колледж. У него и так, судя по всему, будет с десяток предложений, включая два университета «Большой тройки»: Принстон и Йель, о которых он так мечтает. Да и в спорте он на порядок ниже Кевина. Ведь скауты[13]13
  В профессиональном спорте человек, который занимается сбором информации, наблюдением, разведкой и вербовкой спортсменов для своего клуба.


[Закрыть], приходящие на игры, смотрят именно на Рэма, потому что, как бы плохо он ни учился, в баскетболе он довольно неплох. Настолько неплох, что, вероятно, сразу после школы начнёт карьеру в НБА[14]14
  Национальная баскетбольная ассоциация – мужская профессиональная баскетбольная лига Северной Америки, в частности США и Канады.


[Закрыть] или получит спортивную стипендию и поступит в колледж. Возможно, даже в приличный, если, конечно, подтянет свой средний балл. Я стараюсь не думать об этом – если бы у меня не было проблем со здоровьем, я бы тоже мог получить такую стипендию.

– Готовишься к прослушиванию? – интересуешься ты, опускаясь на сиденье рядом. Задумавшись, я не заметил, как ты подошла.

– Реднер, передавай! Передавай, чёрт тебя дери! Да что же это такое? – тренер вскакивает, подходя ближе к площадке. Он переживает даже за тренировочные игры так сильно, что иногда я всерьёз начинаю беспокоиться о его здоровье.

– С чего бы это?

– Оно разве не сегодня? – удивляешься ты.

– Да, кажется, – отвечаю я нарочито неуверенно, хотя точно знаю, что сегодня, – я отметил этот день в календаре.

Ты вопросительно поднимаешь брови.

– Я не пойду, – говорю я, опуская взгляд в книгу. Пытаюсь сосредоточиться на чтении первой попавшейся строчки: «Век расшатался – и скверней всего, что я рожден восстановить его!»[15]15
  Цитата из «Гамлета» (акт 1, сцена 5).


[Закрыть]

– Что с вами сегодня творится? – кричит тренер. – Вы что, хотите тут до ночи сидеть? Никто не уйдёт, пока я не увижу нормальной игры.

– Но ты хочешь, – это не вопрос, а утверждение.

– С чего ты взяла? – фыркаю я в ответ, делая вид, что погружён в книгу: «Век расшатался… и… расшатался… я рождён…» Чёрт!

– Да брось, я же видела, как загораются твои глаза, как только Прикли заводит разговор о прослушивании.

Я пару секунд молчу, думая, что всё же смогу игнорировать эту тему, но, не выдерживая твоего пристального взгляда, с силой захлопываю книгу.

– Я не пойду, – выпаливаю я.

– Почему? Это ведь то, что ты хочешь, так иди и получи это.

Качаю головой.

– Нет. Такое пристальное внимание убьёт меня.

– Откуда ты знаешь? Ты даже не пробовал.

Я снова молчу, потому что, будь ты хоть на двести процентов права, я туда не пойду. Ты понимаешь моё состояние и больше не пристаёшь.

– Как знаешь, Арго, но всё же подумай ещё раз. Твой Гамлет тоже не сразу на убийство решился, – ты впервые называешь меня по фамилии. Меня это слегка коробит.

– А что ты тут делаешь? Разве вы не занимаетесь? – у девушек в это время должны быть занятия на стадионе.

– У меня освобождение, – объясняешь ты, и во взгляде тут же появляется хитрый блеск.

– И кто же тебя освободил?

– Я сама себя освободила.

– И это говоришь мне ты, ученица с максимально высоким средним баллом, которая не пропустит уроки, даже получив пулевое ранение?

– Да ладно тебе, они выбирают новых болельщиц. Я им по определению не подхожу.

Исходя из физических данных, я думаю, ты вполне могла бы стать болельщицей, но я не решаюсь сказать тебе об этом.

– Когда мы продолжим работу над проектом? – интересуюсь я, переводя тему.

– Сегодня не получится. Среда – день Молли, так что мы, наверное, пойдём по магазинам, где она будет до самого закрытия мерить платья.

– Можно с вами? – тут же вырывается у меня.

– Ты шутишь? – твои брови от удивления ползут вверх.

Я молчу в ответ. А что я могу тебе сказать? Мне не нравятся магазины и тряпки, но мне нравишься ты и Молли. Что непонятного?

– Как хочешь, – заключаешь ты, в конце концов.

– Спасибо за позволение, госпожа, – саркастически покорно благодарю я.

– Это только из-за Молли, – говоришь ты серьёзно, – ты ей нравишься. Не знаю почему.

– Может, у неё просто хороший вкус? – предполагаю я, сардонически глядя на тебя.

Ты чуть задумываешься, не пытаясь ответить на мои ироничные замечания.

– Иногда она меня пугает, – вдруг говоришь ты. – Она такая светлая, наивная…

– Ей шесть. Какой, по-твоему, она должна быть?

– С виду она обычный ребёнок, но это не так, и я говорю это не потому, что она моя сестра. Она многое замечает, возможно, сама этого не осознавая. Хотя это не то, что меня в ней пугает…

Я молча смотрю на тебя.

– Её отношение к церкви. Боже, никогда в жизни я такого не видела. Иногда дети хорошо ведут себя на службах просто потому, что боятся наказания, или потому, что за это им обещают сладости или что-то ещё, но Молли… Ты хоть раз замечал, как она ведёт себя в церкви?

– Тихо.

– Она полностью поглощена процессом, внимает каждому слову Патрика. А её взгляд? Как только она оказывается в церкви, в её взгляде появляется такое благоговение, что мне становится страшно от того, что творится в это время в её голове. Она ребёнок, чистый лист, на котором можно написать всё что угодно. Я боюсь, что такие, как Патрик, повлияют на неё не лучшим образом.

– Пита мы начали водить на службы с шести, то есть он во всём этом варится года четыре, но церковь терпеть не может. Да и я туда хожу больше десяти лет, и, как видишь, не слишком религиозен. Так что дело не в возрасте.

– Я не хочу, чтобы Бог был единственным, во что она верит.

– Если она действительно придёт к вере, то это только её выбор. Попытавшись навязать своё мнение, только навредишь.

– Я не хочу навязывать своё мнение, только хочу понять, откуда эта вера. Я знаю, что верить неплохо – плохо, когда вера – это единственное, что у тебя есть.

– У неё есть ты, а значит, с ней ничего не случится.

– Я ничего не значу.

Ты снова погружаешься в размышления и долго молчишь. Я не трогаю тебя, выжидая.

– Мы выйдем сегодня в три, – говоришь ты, встрепенувшись.

– Я подойду без десяти.

Ты киваешь, всё ещё находясь где-то в своих мыслях.

– Не переживай. Я не знаю Молли слишком хорошо, но, судя по тому, что я видел, она куда сообразительнее, чем ты думаешь. Она справится, и вера ей только поможет. Знаю, ты не веришь в Бога, и поэтому я не хочу говорить, будто из-за её отношения к церкви Бог будет к ней благосклонен. Совсем нет. Но это нужно не для него, а для неё. Иногда вера и надежда, к сожалению, единственное, что у нас остаётся, но пока они есть, ничто не потеряно.

Уж не знаю почему, но мой совет вызывает в тебе лёгкую усмешку, но глаза всё равно остаются печальными.

– Не забывай мои слова, – прошу я, зная, что ты и не забудешь. Ты, как мне кажется, никогда ничего не забываешь.

 
– «Я их замкнула в сердце,
И ключ от них уносишь ты с собой»[16]16
  Фраза, принадлежащая Офелии – возлюбленной Гамлета (акт 1, сцена 3).


[Закрыть].
 

И всё-таки ты не упускаешь момента уколоть меня по поводу пьесы. Я недовольно морщусь, а ты хитро улыбаешься. На этом и расходимся.

* * *

– Шалтай-Болтай[17]17
  Герой книги Льюиса Кэрролла «Алиса в Зазеркалье», который выглядит как большое человекоподобное яйцо с галстуком.


[Закрыть] сидел на стене, – начинает Молли, ужасно довольная сама собой.

– Шалтай-Болтай свалился во сне, – подхватываешь ты.

– Вся королевская конница, – снова продолжает она.

– Вся королевская рать, – добавляешь ты наигранно солидно.

– Не может Шалтая.

– Не может Болтая.

– Шалтая-Болтая.

– Болтая-Шалтая, – говоришь ты таким тоном, будто поправляешь её.

– Шалтая-Болтая собрать!

– Не может! – подтверждаешь ты серьёзно.

– Нет! – хором заключаете вы, давая друг другу пять. Это кажется чуть более громким, чем можно, но зато это весело.

Молли радостно убегает вперед. Не знаю почему, но ей нравится этот стишок.

– Я читала ей «Алису в Зазеркалье» перед выходом, – объясняешь ты тихо, хотя Молли и так не до нас. В ней, как обычно, бурлит энергия: она передвигается прыжками.

Я, улыбаясь, киваю, но ничего на это не отвечаю. Я не могу понять тебя. Ты кажешься такой холодной и строгой, но явно же человек, читающий сказки младшей сестре, не может быть монстром. Чем больше я об этом думаю, тем больше противоречий у меня возникает, и тем больше мне хочется узнать тебя.

– Фло! Давай поиграем в игру, – вдруг предлагает Молли, при этом не останавливаясь и продолжая прыгать впереди нас.

– В какую, Пупс? – спрашиваешь ты, пряча руки в карманы ветровки.

– Я буду называть тебе книгу, а ты будешь говорить мне её автора. Это нам сегодня миссис Фрэнч предложила.

Миссис Фрэнч – учительница Молли.

– Давай, только я тоже буду спрашивать автора.

– У меня, что ли? Так я не знаю никаких взрослых книжек.

– У Сида, – говоришь ты, хитро глядя на меня.

– Ладно, – я усмехаюсь, судя по всему, я, как и Молли, не знаю ничего из того, что читаешь ты.

– Так какие правила? – интересуешься ты у неё.

– Я задаю вопрос тебе, ты – Сиду, потом Сид – тебе, а потом я – снова тебе.

– Двое на одного? – усмехаешься. – Ладно.

– Если мы выиграем, то ты купишь нам мороженое. Банановое, – говорит Молли, хотя ты купишь ей его, даже если мы проиграем, а так и будет.

– «Остров сокровищ»? – начинает Молли.

– Роберт Стивенсон, – отвечаешь ты, после чего чуть призадумываешься.

– Эмм… «Ярмарка тщеславия»?

Не так уж и сложно, видимо, ты всё-таки не собираешься выставлять меня полным дураком, хотя с лёгкостью сможешь, если захочешь.

– Теккерей.

– «Маленький принц»?

– Антуан де Сент-Экзюпери, – отвечаешь ты спокойно. – «Преступление и наказание»?

Я усмехаюсь.

– Ты понимаешь, что это может продолжаться до бесконечности?

– Не отлынивай, Арго!

– Достоевский.

– «Ромео и Джульетта»? – вдруг выдает Молли.

Мы исподтишка переглядываемся, пытаясь скрыть удивление.

– А это ты откуда взяла? – интересуешься ты.

Она пожимает плечами.

– Не знаю. Я просто помню, что там несчастливый конец. Они не будут вместе? – спрашивает она серьёзно, глядя на тебя.

– Нет, – отвечаешь ты в таком же тоне.

– Когда я научусь читать так же хорошо, как и ты, это будет первая книжка, которую я прочитаю, – она шмыгает носом. – А почему они не вместе?

– Вот научишься читать и узнаешь.

– Ну так это ещё так долго ждать, а мне интересно сейчас.

– Не так уж долго, ты уже неплохо читаешь.

Повисает пауза, но Молли опять начинает разговор:

– А вы? – вдруг выдаёт она.

Что в голове у этой девчонки? Полный хаос. Вопросы никак не связаны друг с другом. И как к этому привыкнуть?

– А что мы?

– Вы поженитесь? – выдаёт она без тени смущения.

– Мы ведь едва знакомы, – объясняешь ты спокойно, словно вы здесь только вдвоём.

Я в это время молча смотрю на тебя. Меня удивляет то, что ты тут же не кричишь «нет» и не морщишься, а в глубине души даже радует.

– Я бы так не сказал.

– Да ладно? И какая, например, у меня любимая книга? – спрашиваешь ты хитро.

– Не знаю, ты же мне не говорила.

Ты победно ухмыляешься.

– Но я знаю кое-что поважнее, – парирую я.

Молли наблюдает за нашей непонятной беседой, но непонятна она только для нее.

– Давайте уже играть! – восклицает Пупс. И мы продолжаем.

Всю дорогу мы играем в «авторов». Никто не проигрывает, потому что Молли просто не может, так как только задаёт вопросы, но не отвечает, а ты делаешь мне поблажки, и я с лёгкостью справляюсь.

* * *

– Так какая у тебя всё-таки любимая книга? – интересуюсь я, когда Молли скрывается в раздевалке с парой-тройкой новых, выбранных лично ею платьев.

Ты в это время перебираешь детские тряпки на вешалке у окна.

– То был вопрос с подвохом, – ты поднимаешь на меня взгляд, – у меня нет любимой книги.

– Как это?

– А что ты так удивляешься? Вот у тебя какая любимая книга?

– «Коллекционер» Фаулза[18]18
  Роман, главными персонажами которого являются Миранда Грей и Фредерик Клегг, которого Миранда зовет Калибаном. По сюжету Клегг похищает Миранду и держит в подвале. Клегг убежден, что, живя у него в доме, девушка сможет полюбить его.


[Закрыть].

Ты странно хмыкаешь.

– Она тебе не нравится? – интересуюсь я, не зная, как интерпретировать подобную реакцию.

– Она меня пугает.

– Почему же?

– Иногда я чувствую себя точно так же, как Миранда, словно я заперта в подвале, и для этого мне совсем не нужен Калибан.

– А я рядом с тобой чувствую себя как Калибан, словно я так низко по сравнению с тобой, что смотри ты вечно себе под ноги, а меня всё равно не заметишь.

– Это далеко не так, – протестуешь ты.

– А как же?

– Я вижу в тебе современного Гамлета.

Я фыркаю.

– Опять ты за своё?

– Не жалеешь, что ты сейчас здесь, а не на пробах?

– Нет. Да и если уж на то пошло, то из нас двоих ты куда больший Гамлет…

Я не успеваю договорить, потому что Молли выходит из раздевалки в ярком розово-фиолетовом платье. Ты подходишь к ней, чтобы помочь застегнуть молнию на спине.

– Как тебе? – спрашиваешь ты, поворачивая её к зеркалу.

– Будто на меня Барби вытошнило, – отвечает она, понуро глядя на себя.

Мы оба усмехаемся.

– Со всей этой пьесой я совсем забыл спросить, как тебе живется в совете, – говорю я, когда Молли скрывается в примерочной.

Ты тяжело вздыхаешь.

– Всё так плохо?

– Ты же знаешь о результатах, зачем спрашиваешь?

Естественно, я в курсе. Обо всех изменениях в Уставе мы узнаем посредством объявлений директрисой и распечаток на информационной доске. Но штраф за хождение по газонам и прочие мелочи – это не то, что меня волнует, и ты это знаешь.

– Что ты предлагала?

Ты понимаешь, что проиграла. Мы оба это понимаем. Поэтому ты мешкаешь с ответом.

– Отменить запрет на цвета. И на всё, что касается одежды.

– Уж и не помню, когда в последний раз одевался не по Уставу, – признаюсь я с горькой усмешкой, – но… всё же почему это для тебя так важно?

– Цвет одежды?

– Дело в нём?

– Да нет, конечно, – признаёшься ты, словно отмахиваешься от мухи, – одежда – только начало. Сперва ограничили цвета и ткани, потом заставят нашивать на всё герб школы или придумают другие отличительные знаки. Вне Корка подобному не придаёшь значения. Вне Корка это совсем неважно. Но тут… тут дьявол кроется в деталях. Они контролируют наш внешний вид, говорят, что мы должны делать, а в итоге – что думать. Поэтому я и пытаюсь начать с мелочей. Отмена базовых цветов – это первый шаг к глобальным изменениям.

Молли выходит снова и снова в зелёных, розовых и голубых платьях, но ей ничего не нравится, а ведь магазин не резиновый, и вскоре тут не останется вещей, которые бы она ни померила.

– Допустим, ты права, – спокойно заключаю я, из-за чего ты укоризненно смотришь на меня, – но если ты хочешь добиться изменений, то надо, чтобы к тебе прислушивались в совете, а это значит найти союзников.

– Это вряд ли, – хмыкаешь ты, качая головой. – Они слишком ограничены средневековыми правилами Корка. К тому же зациклены на Реднере, а он меня ненавидит.

– Я не думаю, что он тебя ненавидит.

Снова осуждающий взгляд твоих прекрасных (на этот раз жёлто-серо-зелёных) глаз.

– Мне казалось, что если я покажу им свои знания, то это впечатлит их, заставит прислушиваться к моему мнению, брать в расчёт мои аргументы, которые, к слову, не лишены логики, – объясняешь ты, будто пытаясь защититься и одновременно оправдаться, – но, как бы ни тяжело мне было это признать, я ошиблась.

Я снисходительно смотрю на тебя.

– И что теперь? Сдашься?

– Нет. Приступлю к плану «Б».

– У нас есть план «Б»?

– У меня есть план «Б».

– Фло! – зовёт Пупс, прерывая наш разговор.

На этот раз она выходит из примерочной в светло-жёлтом платье простого покроя, которое, по моему мнению, ей идёт.

– Очень красиво, Пупс, – говоришь ты, с улыбкой глядя на неё.

– Да… – отвечает она, видя свое отражение. – Сид?

– Не то чтобы я в этом много понимал… – начинаю я, но ты тут же кидаешь на меня укоризненный взгляд. – Здорово, я считаю, – тут же поправляюсь я.

Мы все сходимся на том, что это самый лучший вариант. Но платье вы так и не покупаете.

– Она знает, что мы не можем себе этого позволить, – объясняешь ты, пока Молли переодевается в примерочной.

– Тогда почему мы здесь?

– Ей нравится ходить по магазинам, всё мерить и щеголять перед зеркалами. Она потом рисует себя в этих платьях, но мы редко что-то покупаем. У нас не слишком много денег, тем более на новые вещи.

– Но Молли всего шесть. Она это понимает?

– Она понимает, – говоришь ты горестно, почти со слезами на глазах, – поверь мне, она понимает.

Вместе мы молча выходим из магазина. На душе у меня неприятно ноет. Я не говорю ничего почти всю дорогу в кафе. Кафе, кстати, называется «Пирожки», хотя пирожков там никогда не продавали.

Когда мы добираемся и усаживаемся за столиком у окна, ты даёшь Молли деньги и сразу же предупреждаешь, что на этой неделе мороженого больше не будет. Она идёт к витринам выбирать, как она говорит, самое вкусное, потому что сегодня только среда и надо продержаться до следующей недели.

Ваша по-детски глупая, но милая беседа меня забавляет. И в то же время у меня сжимается сердце от осознания того, насколько паршиво ваше материальное положение.

– Я чувствую себя неправильно, – говоришь ты, когда Молли уходит, – мы продержали тебя весь вечер в магазине, а ты даже не позволил мне купить тебе кофе.

– Я сам напросился, – отзываюсь я, понимая, что мне стало бы ещё хуже, если бы ты потратила на меня хоть цент.

– Зачем?

– Ты знаешь зачем.

Ты тяжело вздыхаешь

– Сид, ну почему ты такой упрямый? Я тебе уже говорила…

– Да-да, я помню что-то про ужасного человека.

– Ты ничего не знаешь, – начинаешь ты, – я сумасшедшая. Чем дальше от меня, тем лучше для тебя.

– Не ожидал, что ты начнешь использовать настолько избитые клише.

– Но это правда!

– А что, если мне нравятся сумасшедшие?

Ты отрицательно качаешь головой.

– Ты не знаешь, о чём говоришь.

– Так объясни мне.

– Я… – ты прикусываешь губу, словно коришь себя за то, что делишься со мной, – я устала.

– От меня?

– От себя. От жизни. От навязчивого желания копаться в старых воспоминаниях, безумных мыслях, несуществующих диалогах и несбыточных мечтах. Я задыхаюсь. Мне нужен отдых, потому что я катастрофически устала от компании самой себя.

– Это не делает тебя сумасшедшей.

– Это далеко не всё.

– Что ещё? Я хочу узнать больше.

– Я не могу рассказать тебе больше.

– Не можешь или не хочешь?

– Не хочу.

– Почему? – я ставлю локти на стол, чуть подаваясь вперёд.

– Этот город… я покину его рано или поздно. Лучше, конечно, рано. И я не хочу, чтобы ты или кто-то ещё держал меня тут.

– А я могу тебя удержать?

Ты переводишь взгляд на окно. И в этот момент ты становишься другой, не похожей на себя, такой, какой я и хотел увидеть тебя: человечной.

– Надеюсь, что нет.

– Но я тоже поступлю куда-нибудь и уеду, так что если вдруг ты захочешь меня увидеть, если такое вообще возможно, то тебе не нужно будет возвращаться в Корк.

– Я не думала об этом, – признаёшься ты.

Оказывается, это больно. В моей голове не укладывается, что когда-то мы не были знакомы. Но если раньше я мог спокойно жить, так как не знал тебя, то что будет со мной, когда закончится школа? Неужели после этого я тебя больше не увижу?

– Я понимаю, что не нужен тебе, но, к сожалению, ты нужна мне. И я не знаю, что с этим делать.

Ты смотришь на меня с жалостью. Это отвратительно. Я не хочу вызывать жалость. Мне нужна не жалость.

– Ты меня даже не знаешь. Всё, что ты видишь, – это моё лицо. Поверь, я знаю, как выгляжу. И я вполне могу поверить в то, что тебя привлекает это чёртово лицо. Но ты не знаешь, что у меня внутри.

– Так расскажи мне! – с досадой прошу я.

Возможно, ты и права, потому что мне безумно нравится твое лицо: твоя ровная кожа, высокий лоб, чуть изогнутые тёмные брови, постоянно меняющие цвет глаза, длинноватый, слегка вздёрнутый нос и сухие губы, к которым я хочу прикоснуться с тех пор, как увидел твоё лицо вблизи. Но это не всё, что мне нужно. Мне нравится в тебе не только это. И я действительно хочу узнать тебя. Что бы там ни было.

– Я тебе не верю. Я тебя совсем не знаю.

– Я открыт для вопросов.

– Как мне убедиться, что тебе можно доверять? – спрашиваешь ты после довольно продолжительного обдумывания.