Текст книги "Графиня Козель"

VII

В небольшой тесной улице маленького города Галле, в невзрачном мещанском доме неподалеку от здания, где давались скромные общественные балы местных жителей, поселилась привыкшая к дворцам Козель. Она здесь многих интересовала, но никому не была известна.

Хозяева дома, которых немало допрашивали об их квартирантке, отвечали, что они о ней решительно ничего не знают, и все сведения ограничивались тем, что это «какая-то больная иностранка, приехавшая издалека». Но, разумеется, не все этим удовлетворялись, и о незнакомке в городе ходили самые разнообразные толки.

Эта последняя катастрофа сломила мужество Козель. Она уехала с тревогой; ясно, что здесь в Галле она была уже настоящей пленницей, и в этом ее еще более утверждал Заклик, который на другой же день своего приезда сюда обнаружил признаки учрежденного за графиней постоянного и строгого военно-полицейского надзора. Она не могла никуда ступить шагу, чтобы за ней не смотрели. В один воскресный день она пошла в церковь, но, заметив, что за ней издали следуют шаг за шагом, рассердилась и вернулась домой.

Однажды, совершенно неожиданно, ее посетил Ван Тинен.

Анна, как и можно было ожидать, встретила его весьма сухо и резко сказала:

– Прошу вас, господин камергер, сразу объявить мне, зачем вы пожаловали.

Тот было что-то заговорил об участии, но она снова его оборвала:

– Я не верю ни в чье участие и прошу вас сообщить, зачем вы пришли?

– Снова повторяю, что я вам сочувствую, и не хотел, чтобы неприятная обязанность, которая мне поручена, была исполнена другим человеком, менее меня способным беречь ваше спокойствие.

– Прекрасно, но теперь оставьте сочувствие и говорите прямо. Я вам помогу, как это должно начинать: «королю угодно» или «король требует» – чего от меня хочет ваш король, господин камергер?

– Мой король хочет облегчения вашей участи, которое возможно…

– …с тем условием, чтобы… Ну, говорите, пожалуйста, скорее!

– Да, к несчастью, графиня, действительно с тем условием, чтобы вы вручили мне, для передачи его величеству, письмо, которое он вам дал когда-то…

– И ваш король полагает, – прервала графиня, – что я ему отдам это письмо, особенно теперь, после всех вынесенных мною унижений?.. Нет, любезнейший Ван Тинен, если вы приехали сюда только за этим, то уезжайте скорее назад и скажите, чтобы король никогда и не надеялся иметь в своих руках это письмо. Это мое твердое решение, которого я не изменю ни за что, ни перед какими требованиями.

Проговорив это, она поклонилась и добавила:

– Я вам, господин камергер, все сказала.

Ван Тинен, однако, не хотел этим ограничиться и не спешил сократить свидание с графиней, но он все-таки ничего не добился. Он еще промедлил несколько дней в Галле и еще приступал к Анне с теми же доводами и просьбами, но наконец должен был все это оставить и возвратился ни с чем к своему королю, которого роковой клочок бумажки, после долгих нашептываний, наконец стал, кажется, очень серьезно раздражать и беспокоить.

На другой же день по отъезде Ван Тинена Заклик доложил графине, что надзор за ними, кажется, усилен.

– Это весьма вероятно, – отвечала Анна, – нас стерегут строго и скоро могут начать стеречь еще строже. Теперь Заклик, если хотите, вам настало время сослужить мне самую большую службу.

– Я хотел бы их не мерить, графиня, все службы мои для вас мне одинаково и легки и малы.

– Благодарю вас.

Заклик моргнул глазами, желая скрыть слезы.

– Благодарю вас и никогда, никогда вас не забуду, – продолжала графиня, – но теперь мы должны расстаться.

– Как!.. Что такое? Я не расслышал или не так понял, графиня, что вам угодно было сказать?

– Нет, вы хорошо меня поняли: нам нужно расстаться, вы должны меня оставить.

– Ни за что на свете!

– Постойте, мое заключение, может быть, не кончится до моей смерти…

– Это все равно, пусть будет, что будет, но я хочу разделять с вами вашу участь.

– Благодарю, но вы напрасно меня перебиваете, вы должны оставить меня для моей же пользы.

– Для вашей пользы?

– Да, вы должны быть на свободе, когда я буду в неволе.

– Зачем?

– Потому что иначе моя неволя никогда не кончится.

Заклик поник головою и прошептал:

– Это другое дело.

– Да, это так, и потому слушайте же, что вы должны для меня сделать: вы должны спешить с моей запиской в Дрезден к Леману; взять у него все мои деньги, обратить их в золото и иметь все при себе; а между тем… зорко следить за тем, что будут делать со мной, и употребить все средства меня выручить. Согласны ли вы это исполнить?

– Как бы я мог быть на это не согласен, графиня?

– Благодарю. Теперь здесь делайте вид, что мы друг другом недовольны и что вы не хотите мне больше служить, и разыграйте это как можно аккуратнее.

– Постараюсь.

– Потом, о той бумаге, которую я вам отдала, уезжая из Пильницы…

– Она всегда на моей груди.

– Когда мы не будем видеться и, может быть, не будем знать, где искать друг друга, мы должны знать, как с ней поступить на всякий случай. Возможно все: возможно, что и вашей свободе будет что-нибудь угрожать; возможно, что и на вас нападут с тем, чтобы отнять бумагу… то вот, – она сжала своей дрожащей рукой его руку и прошептала: – Тогда, при крайней опасности выдать эту бумагу, ввиду полной невозможности ее спасти…

– Уничтожить ее?

– Да, да, уничтожить, но…

– Уничтожить так, чтобы этого никто не знал?

– Чтобы никто не знал, чтобы все думали, что бумага цела, и чтобы король ее боялся и не торжествовал свою победу надо мной.

– Будьте уверены, что он ее торжествовать не будет.

И с этим Заклик вышел; весь следующий день он не приходил назад, а к вечеру явился с новым слугой, которого ставил на свое место. Но он в этот день не тем только был занят, что искал слугу на свое место, а побывал также и в местном управлении, с жалобой на притеснения и капризы своей госпожи, и просил позволения ее оставить.

Его выслушали и, принимая его за недальновидного простака, отвечали, что дело в его госпоже, а не в нем, и что он может отправляться на все четыре стороны.

Заклик купил себе коня, еще раз выслушал наставления своей госпожи и, поцеловав ее руку, уехал в Дрезден.

* * *

Следовавший теперь по этому же самому пути Ван Тинен был очень недоволен и собою и теми, которые послали его к Козель.

Он прибыл в Дрезден в такой шумный день, когда было не до дел, потому что двор отправлялся на большой праздник в Морицбург. Небольшой морицбургский замок тогда только что был заново отделан, и в его окрестностях любили отдыхать и охотиться дрезденские горожане. За королем туда, разумеется, ехала вся его обычная свита, и туда же отправился Тинен на тот случай, чтобы там же, если будет удобно, представить и свои донесения. В числе дам короля при нем тут были княгиня Тешен, графиня Кенигсмарк и Денгоф с ее сестрою Поцей. Денгоф была не в духе, потому что Тешен была ей неприятна, а Тешен и Кенигсмарк, в свою очередь, презрительно поглядывали на Денгоф.

Август был очень занят праздником, которым хотел сам распоряжаться, и вздохнул только, когда вся программа была исполнена, и король от трудов своих сел отдохнуть за бокалом доброго вина.

– А что это, мне кажется, что я как будто видел здесь сегодня этого голыша Ван Тинена? – спросил он.

– Как же, ваше величество, он вернулся из Галле, – отвечал Левендаль.

Август посмотрел на него вопросительно и вскоре отошел с ним в сторону и спросил весьма резко:

– С чем вернулся Ван Тинен?

– Ни с чем, государь.

– Опять ни с чем? Он ничего не может сделать!

– С графиней, ваше величество, ничего добром нельзя сделать.

– Да какое, к черту, ей там добро; она терпит, и изрядно терпит, и, я думаю, весьма могла бы оценить теперь свободу!

Август поморщился:

– Ах, как это мне стало противно!

– Всем это уже опротивело, ваше величество.

– Ну, так надо же это кончить!

– Для того, чтобы все было кончено, нужно только одно ваше слово.

– Хорошо, я даю вам это мое слово! – воскликнул гневно Август. – Я не хочу этого больше терпеть и требую, чтобы это было кончено, кончено и кончено!

Он при каждом слове пристукивал нетерпеливо ногой и, глядя из-под бровей, докончил:

– Нынче же приготовить от меня письмо к королю Прусскому о ее выдаче! Написать, что я… прошу ее выдать… как покусительницу на мою жизнь…

– Слушаюсь.

– Написать, что она сама этим похвалялась и теперь живет с этими похвальбами… и вообще вытребовать ее как преступницу на нашу границу.

– А с границы?

– В Носсен! Этот старый замок в пустыне очень хорош для тех, в ком надо сбить спесь и безрассудство.

Письмо было отправлено в Берлин с курьером, а король Фридрих, конечно, не колебался ни одной минуты, выдать ли беспокойную даму. По его приказанию к Анне немедленно явился поручик полка князя Ангальт-Дессаусского по фамилии Духармой и объявил ей королевское приказание выехать на границу в его сопровождении.

Анна в первую минуту была поражена этим известием, как громом, а потом воскликнула:

– Боже! Что же это за несправедливость! – И, упав к столу, она заплакала. Этим временем наскоро собрали ее вещи и подали карету.

В отчаянии Анна бросилась в глубину экипажа, лошади поскакали, эскорт прусской конницы под командой Духармоя последовал за каретой.

Всю дорогу до саксонской границы графиня не подавала никакого признака жизни, но чуть экипаж остановился и в его окно заглянула голова в шляпе саксонской формы, графиня вздрогнула и, торопливо достав из кармана часы и кошелек с деньгами, предложила их офицеру и солдатам.

Офицер отказывался, но она его упросила взять, чтобы не видеть, как все это у нее отнимут саксонцы.

VIII

С той минуты как графиня Анна попала на саксонскую территорию, она сделалась в полном смысле арестанткой. В Липске, правда, ей дали провести одну ночь, но зато тут же рано утром к ней явился чиновник и, предъявив ей письменный приказ короля подвергнуть все вещи тщательному осмотру, тотчас же принялся за дело. Все сундуки, шкатулки были перерыты, бумаги и драгоценности отобраны и опечатаны, и потом ее повезли далее. Куда лежал путь, об этом ей не говорили ни слова.

Конный отряд солдат так плотно окружал карету, что она не могла ни распознать местность, ни получить какие бы то ни было сведения от посторонних.

Опять ехали быстро и безостановочно и к вечеру достигли какой-то равнины, на горизонте которой показались очертания, похожие на стены и башни. Очертания эти становились все яснее, и наконец карета въехала на двор замка.

Замок казался давно необитаемым, но в его главных дверях, однако, показались люди, которые вынули ослабевшую графиню из экипажа и повели ее под руки вверх по узкой лестнице в довольно просторное помещение, по-видимому, несколько приведенное в порядок. Комнаты имели огромные камины, высокие узкие окна, ободранные стены и самую скудную, чисто арестантскую, меблировку.

Измученная Козель, окинув взглядом свое неприглядное жилище, бросилась на кровать и провела в ней ночь без сна, но в страшных грезах, которые почти у каждого порождает с непривычки неволя.

Чуть на небе засерело, она встала и, пока приставленные к ней слуги спали, бросилась к окнам, чтобы определить, что за местность, куда ее заживо похоронили? Повсюду была еще глубокая тишина, только в коридоре у дверей гулко отдавались шаги часового. Анна, поместившись в глубокой нише окна, припала лицом к оправленным в олово, мелким стеклам оконной рамы. Сколько позволял слабый свет, она видела перед собой равнину, которая сливалась с синевшим на дальнем горизонте лесом. Внизу откуда-то шел дымок, очевидно, поднимавшийся с очага.

Графиня поняла, что замок стоит над обрывом и что у подножья обрыва есть жилье; но это открытие еще немного говорило. Зорче всматриваясь в разъяснявшуюся даль, графиня увидела, что по долине шла широкая, обсаженная вербами дорога, на которой, однако, теперь не было заметно никакого движения. Графиня оставила оконную нишу и перешла из спальни в другой покой, где стояли большой дубовый стол, две лавки и несколько стульев, а на мрачных стенах висели два запыленных портрета. Тут же был и камин с гербовыми украшениями, которые были, впрочем, так беспощадно сглажены временем, что утратили все геральдические особенности, по которым можно было бы определить, чью родовую гордость должно было напоминать это изображение. За комнатой была еще третья, круглая, находившаяся уже в самой башне; окно этого покоя выходило на другую сторону замка, но и из этого окна виднелись только леса – ничего такого, что могло бы навести на мысль, что это за место.

В круглой башне был пустой шкаф, на одной из полок которого валялась старая Библия, сильно пострадавшая от времени и от мышей; Козель жадно схватила книгу, но она выскользнула из рук и рассыпалась на листочки.

Тут же, в этой комнате, были запертые тяжелым замком железные двери, которые, вероятно, вели в какие-нибудь подземные помещения замка.

Пока графиня уныло обошла все это, на дворе уже посветлело; у окон запорхали ласточки и внизу, в долине, показалось тихо выходящее на пастбище стадо. Козель поспешила вернуться в спальню, и хорошо сделала, потому что состоявшие при ней женщины уже проснулись. Анна выпила поданное ей теплое питье и снова уселась на каменной лавочке в нише. Что же ей было делать? Уже первые часы заключения в этой тюрьме были ужасны, а что ждало ее в будущем? Анна просидела весь день у своего окна и видела, как в поле далеко тянулись какие-то возы, люди перегоняли какое-то стадо; далее кружилось по дороге пыльное облачко и потом развеялось… Так шли часы за часами, и вот снова появились служанки и подали обед – плохой, настоящий арестантский. Козель расплакалась и ни к чему не прикоснулась. И снова она подходила к окнам и снова смотрела на дорогу, не видно ли на ней Заклика; но верного слуги не было.

Так шли день за днем, пока она не заметила, что внизу под стенами какой-то ободранный детина собирал траву. Анна бросила ему уцелевшую у нее каким-то образом монету и, высунувшись в окно, тихо спросила, как называется замок. Парень не сразу понял, о чем его спросили, а потом не сразу собрался робко вымолвить: Носсен… Для Анны название было совершенно незнакомо.

Гораздо более отрадного доставил ей всадник, которого она однажды увидела после полудня из своего окна.

Это был человек, который держал путь со стороны Дрездена; он ехал тихо, опустив поводья, и, по-видимому, если не с любопытством, то с интересом осматривал окрестность. Анне даже показалось, что он старался быть замеченным из замка и сам хотел там что-то высмотреть и заметить.

«Милосердный Боже! Неужто ты так ко мне милостив, неужто это Заклик?» – подумала графиня и, не размышляя более, махнула белым платком.

Всадник тотчас же достал платок и, как будто отирая им запыленное лицо, дал знак, что он видел сигнал и на него отвечает. Это был не кто иной, как Заклик, и сердце ее сильно забилось; друг и притом единственный в мире, преданный и верный друг был близко: он ее помнил, о ней заботился и, может быть, что-нибудь придумал для ее спасения…

Всадник между тем тихо обогнул замок и скрылся за обрывом горы.

* * *

Вернемся теперь к Заклику и посмотрим, что стало с добрым парнем с тех пор, как мы его потеряли из виду.

Заклик, оставив дом Анны, еще несколько дней пробыл в Галле. Он хотел понаблюдать, что будут творить с графиней, но пруссаки нашли, что ему здесь нечего делать, и приказали убираться. Он повиновался и поехал в Дрезден, а прибыв сюда, тотчас же отправился к Леману.

Банкир, конечно, трусил и не рад был такому гостю, однако, приняв нужные, по его мнению, предосторожности, сообщил Заклику, что Анне, вероятно, грозят беды, потому что король на нее очень зол, а раз он начал кого-нибудь преследовать, то уже не устанет в этом, пока не доканает.

– Вот и теперь, – продолжал он, – ее имущество разыскивается и конфискуется. Пильница уже взята в казну, другие имения тоже. Все отбирают как будто для ее же детей. Даже и у меня забрали все, что ей принадлежало… Да, да, забрали! Король присылал… ну, что же было делать, я не мог сопротивляться. Они взяли осмотрели мои книги, а там все записано, я не мог, не мог скрывать и отдал.

– Полноте, пан Леман!

– Что вы… не верите?

– Право, не верю.

– Напрасно, напрасно не верите, отдал, ей-богу, отдал.

– Все?

– Ну, разумеется, все.

– И ничего, ничего не припрятали для моей бедной графини?

– Нельзя было, пан Заклик, невозможно.

– Вот так поздравили вы ее! – проговорил Заклик. – А она было поручила мне теперь взять у вас большую сумму.

Говоря это, Заклик достал зашитую у него в рукаве записку и подал ее Леману.

Банкир взял дрожащими руками листок и, пробежав его, молвил:

– Хорошая бумажка: она зараз может спровадить меня в Кёнигштейн, а Флемминга с Левендалем припустить к моим сундукам. Исчезни она совсем! И он ее быстро сжег на свечке, прежде чем Заклик успел остановить его.

– Полно, – сказал он, – не волнуйся. – И достав из бюро, вероятно, данный ему кем-нибудь в залог небольшой золотой, усыпанный драгоценными камнями крест, сказал:

– Поклянись-ка прежде мне перед этой штукой, что ты даже на пытке меня не выдашь!

Заклик взял крест, поднял вверх пальцы и сказал:

– Я в этом присягаю, но вы могли бы мне верить и без присяги.

– Ну, ничего, а этак все лучше. Положите же теперь опять эту штуку назад и слушайте. Что, если бы я вам дал деньги, а вас поймают и эти деньги у вас найдут?

– Что же за беда! Во-первых, я могу иметь свои деньги, а во-вторых, и графиня могла мне дать эти деньги.

– Правда, правда, но все, что принадлежит графине, теперь конфискуется. Однако, впрочем, я не король, и что мне доверено, то я должен возвратить. – И он отворил железный сундук, достал оттуда мешок и начал считать деньги. У Заклика отлегло от сердца, он видел, что дело пошло на лад, и пока банкир копался в мешках, Заклик положил свою усталую голову на руки и крепко уснул. Окончив, Леман слегка тронул Заклика за плечо. Тот сию же минуту очнулся, протер глаза, загреб выложенные Леманом деньги и стал прощаться.

– Прощайте! – отвечал Леман. – Не осуждайте меня, что я осторожен… может быть, даже труслив, у меня есть дети, надо и их пожалеть.

– Что об этом и говорить, пан Леман!

– Да, я с большим, большим трудом и риском сберег деньги графини. Наши счеты с ней теперь кончены, я выплатил ей все, что у нее взял. Но в наших руках деньги растут. Вот, возьмите и то, что наросло. – И он сунул в руки Заклика еще мешок и молвил: – Ну, теперь все. Затем пусть будет так, что вы у меня как будто и не были, никаких дел со мной не имели и даже совсем меня не знаете, а я вас не знаю.

– Пусть будет так, если хотите.

– Я вас об этом покорно прошу.

– Извольте, пан Леман, извольте.

Леман сжал руку Заклика и выпроводил его от себя через садовую калитку.

В городе Заклику тоже казалось небезопасно, и потому он приютился в предместье над Эльбой, где в те времена жили еще неонемеченные венды. У одного из них и пристал Заклик.

Человека этого звали Гавлик. Это был бедный честный рыбак, который давно знал Заклика и потому и теперь нашел у себя хлев для его лошади, а в хате уголок для самого Заклика.

Ни Гавлик, ни его жена не имели никаких понятий о Козель, о ее падении, а потому им не было никакого дела, зачем Заклик появился в Дрездене.

Отдохнув, Заклик встал рано утром и, поплотнее закутавшись, отправился к дому шута. Он надеялся дождаться, когда Фрёлих выйдет на улицу, чтобы разузнать, что угрожает графине Козель.

Расчет был верен: старый Фрёлих в свой урочный час вышел из дома и был очень удивлен, когда увидел на ступеньках своего крыльца сидящего человека.

– Эй, приятель, кто вы такой? – закричал Фрёлих. – Позвольте мне полюбопытствовать, что вам тут нужно?

Заклик обернулся.

– Ба, ба, ба! Кого я вижу? Что с вами сделалось, почтеннейший господин Унглюк, что вы тут прилипли к моему дому? Э, да вы, кажется, опять что-то невеселы, точно как будто вы недавно женились. Откуда вы теперь?

– С дороги.

– Да, да, да; с дороги-то вы, с дороги, но только с какой? Вы ведь католик, так, пожалуй, странствуете, держа путь в чистилище. Ну что же, оно интересно. А с землею-то, видно, все-таки жаль расстаться, а? Любопытство небось, влечет, про что-нибудь хочется сведать?

– Хочется, – отвечал, улыбнувшись, Заклик.

– А о чем, например?

– Да обо всем, что тут делается!

– Где это «тут»: при дворе нашего благочестивого Августа или во всем Дрездене, или во всей Саксонии или наконец на всем земном шаре?

– Что мне земной шар!

– Да, конечно, земной шар это пустяки в сравнении с тем, чем заняты наши мысли; но при всем том я думаю, что вы, однако, ведь не имеете намерения сделать меня историографом событий счастливого царствования Августа, которые не могут быть описаны на целой воловьей шкуре, так скажите попрямее, что вы хотите знать?

– Не знаете ли вы, что сделали или хотят сделать с моей прежней госпожой?

Фрёлих оглянулся и, приложив к губам палец, отвечал:

– Неужто вы о ней ничего не знаете?

– Ничего не знаю.

– Я полагаю, что та, во власти которой был наш король, теперь сама в его власти…

– Но где же она заключена? – спросил Заклик.

– Говорят, будто в каком-то замке Носсен; но это, должно быть, ненадолго.

– Почему вы так думаете?

– Да уж, верно, для нее выстроят что-нибудь попараднее, – засмеялся Фрёлих и сейчас же добавил: – Нет, черт возьми, не хотел бы я родиться женщиной! Правда, что и мужчиной быть не лучше, ну да все-таки… А впрочем, если бы от меня зависело, то я, верно, пожелал бы родиться ослом. Чудесное, право, положение: мяса ослиного не едят; шкура у этих почтенных животных такая толстая-претолстая, что оберегает его от побоев как нельзя лучше; а когда долгоухие запоют свою арию, от них все убегают и оставляют их в покое. Прибавьте к этому их неизменный аппетит и неприхотливый вкус, и вы должны сознаться, что они имеют много прав быть счастливыми.

– Носсен! Носсен! – в задумчивости повторял Заклик. – Что же это за Носсен, и где этот Носсен?

– Вона! Прошу рассуждать с этим человеком! Я ему говорю об осле, а он отвечает о Носсене!.. Эй, приятель! Что у вас застряло в этом Носсене? А не будем-ка лучше говорить о таких скучных местах, как Носсен! Говорят, что там скверно, и я там ни за что не хотел бы очутиться, чего, кстати, и вам пожелать честь имею!

И Фрёлих со своей официальной улыбкой откланялся.

Через своего хозяина Заклик доведался кое-как, где находился Носсен, и расспросив о ведущей к нему дороге, в тот же день выехал туда, держась русла Эльбы.

Он не только благополучно нашел Носсен, но был так счастлив, что тамошняя узница тотчас же его заметила. Заклик был счастлив уже тем, что его появление могло утешить Козель.

Оставив свою лошадь на постоялом дворе под вывеской «Золотой подковы», он сказал, что торгует кожами и приехал за товаром.

Прежде всего, разумеется, надо было хорошенько познакомиться с замком.

Порядки были довольно строги, и в замок никого не впускали, а потому проникнуть туда было мало надежды. Окна комнат в башне были высоко, и, вероятно, это внушало страже так много уверенности, что она даже не оберегала наружных стен. Караул содержался только внутри, на дворе и в коридорах при покоях графини.

С задней стороны замка была некоторая возможность пробраться под самые окна; но зато голая скала была так открыта со всех сторон, что на ней издали можно было увидеть всякую движущуюся точку.

Чтобы прийти к какому-нибудь определенному плану действий для избавления носсенской пленницы, нужно было много времени, а для этого прежде всего требовался предлог жить в здешних окрестностях.

Заклик притворился больным и щедро платил ухаживавшим за ним хозяевам сельской гостиницы.

Теперь они сами старались удержать его у себя как можно долее.

Этот же хозяин, которого звали Вуйехом, сообщил Заклику, что к ним в замок на днях привезли ту отчаянную даму, которая покушалась на жизнь короля.

От него же Заклик узнал, сколько солдат составляют стражу и какие приняты меры предосторожности против побега арестантки. Ей прислуживали две женщины, экономка и камеристка, и двое мужчин, повар и чернорабочий.

Не торопясь выздоравливать от лихорадки, от которой хозяин лечил его медвежьим салом, Заклик, выходя подышать чистым воздухом, все более и более знакомился с местностью замка. Но ему важно было познакомиться с лицами, окружающими, или лучше сказать, стерегущими Козель, и случай ему не отказал в этом.