Текст книги "Графиня Козель"

X

Старый Столпянский замок, о котором довольно говорилось в одной из глав первой части этого рассказа, представлял самое неприветливое жилище. Прежнее место пребывания мессенских епископов частью было переделано, а частью обратилось в развалины. Комендант замка был Ян Фридрих фон Велен, он занимал неудобную квартиру в одном бастионе, а для несчастной Козель отвели башню, которая еще во время епископов служила тюрьмой; каждый этаж ее состоял из одного обширного каземата со сводами.

Для бывшей владелицы дворца «четырех времен года» должны были служить две комнаты. Нижний этаж башни, засыпанный щебнем, давно уже был необитаем; но два верхних приготовили для графини. В одном из них устроили наскоро кухню и жилье для прислуги, а в другом поместили саму Козель.

Когда графиню ввели в эту шестиугольную комнату, со всех сторон освещенную узкими окнами, с самой скудной и печальной тюремной обстановкой, она оглянулась кругом в страхе и потеряла сознание. Ее привели в себя, но, однако, долго должны были за ней присматривать: как только глаза ее обращались на стены этой тюрьмы и на замкнутые двери, ею овладевало бессильное бешенство, за которым следовали столбняк и слезы.

Велен, старый солдат, никогда не воевавший с женщинами, терял голову и терпение с этой беснующейся гостьей. Первый день рождественского праздника, справляемого во всей Германии с такой радостью у домашнего очага, был отравлен для Велена, и даже его солдаты, стоявшие у дверей каземата, были смущены вылетавшими оттуда стенаниями.

Двое суток Анна провела в таком отчаянном состоянии, что можно было опасаться за ее жизнь, но на третий день она вдруг поднялась с постели и потребовала перо и бумагу. Она хотела писать королю, и желание это было предусмотрено. Ей дали бумагу и перо. Но все письма ее должны были поступать в руки Левендаля со строгим приказом, чтобы прежде него никто не смел их вскрывать.

Август устранил себя от чтения этих отчаянных посланий: он как будто боялся, чтобы они не пробудили в нем чувство сострадания к некогда столь любимой им женщине, и поэтому письма графини заранее были обречены на сожжение. Надо сказать, что и сама Анна ожидала, что такое распоряжение возможно, но она надеялась, что хотя бы одно ее письмо как-нибудь случайно попадет в руки Августа, и потому теперь опять написала письмо и, отдав его коменданту для пересылки, стала спокойнее. Когда первые порывы ее отчаяния улеглись, она с тяжелым чувством стала припоминать окружающую местность, стены замка, которые тогда так устрашили ее своим мрачным видом; гору, покрытую лесом, и голые скалы, и считала себя погребенной здесь заживо.

Слуги обращались с ней сурово, но и это еще казалось слишком мягко, по мнению коменданта, хриплый голос которого беспрестанно гремел по коридорам.

Велен получил из Дрездена приказ содержать узницу как можно строже и исполнял это в точности.

О бегстве отсюда нечего было и думать: башня была очень высока и так испещрена окнами, что часовые чуть не ежеминутно могли видеть узницу, которой некуда было спрятаться от их докучных взоров. Кроме того, чтобы выйти из замка, надо было пройти два двора и двое замкнутых ворот, и в каждых из этих ворот стояли бессменные часовые.

Кроме коменданта и нескольких офицеров и солдат, обреченных разделять эту ссылку с Козель, в замке не было никаких других обитателей. Прислуга же, приставленная к графине, никуда не выпускалась.

Старый Велен, прежде никогда не видевший графиню и думавший, что король оставил ее за старость, был очень удивлен, увидя в своей арестантке красивую женщину. Козель тогда шел уже тридцать шестой год, но она была еще прекрасна.

И в чем же теперь должна была проходить ее жизнь?

Когда в Носсене поспешно собирали принадлежавшие графине вещи, кто-то случайно уложил с ее пожитками растрепанные листы Библии. Таким образом, они были привезены с графиней, и она зачитывалась теперь этой святой книгой, в которой запечатлелись столько человеческих страданий.

Растрепанные и частью утраченные листы возбудили в графине желание иметь целый экземпляр Библии, и она послала к Велену просьбу купить для нее книгу. Комендант сообщил об этом в Дрезден, где и было разрешено исполнить желание арестантки.

С того времени Библия всегда лежала на ее столе, и графиня Козель нашла в ней если не утешение, то силу к перенесению страданий.

Так дожила она здесь до весны. С приближением тепла появились ласточки и стали поправлять свои старые гнезда, потом начали зеленеть деревья. Вокруг пустынного замка дохнуло обновлением и возрождением. На полях появились плуг и рабочие люди, а Козель все сидела одна-одинешенька и, глядя в окна своего каземата, завидовала этим труженикам, евшим в поте лица хлеб свой.

Ее же не видел никто посторонний, кроме солдат. Сам старый Велен, прохаживаясь с трубкой в зубах по замковым залам, не раз пожалел бедную узницу и мысленно осуждал своего повелителя за его продолжительную жестокость.

У подножья башни был маленький клочок земли, огороженный стенами; он был так невелик, что на нем, собственно, можно было только похоронить человека, но тут все-таки теперь цвели полынь, душица и розовая дикая гвоздика. Велен подумал, что не будет большим преступлением, если он предоставит графине возможность выходить хоть в этот крошечный палисадник. Но он побоялся показать строптивой женщине малейшее участие и ограничился тем, что велел убрать этот палисадник, чтобы арестантка могла хоть смотреть на цветы и зелень. Вскоре здесь начались садовые работы, за которыми узница могла следить, и они ее занимали.

Ей казалось, что если бы она могла сойти туда, то это было бы огромным счастьем, и вот это счастье осуществилось: Велен в один прекрасный день позволил ей туда выйти. Когда Анна сбежала с лестницы и ступила на землю, воздух показался опьяняющим, солнце несносным, свет ослепительным. Она вынуждена была постоять несколько времени, держась за стену, и потом села на дерновую скамью и горько заплакала. Это уже было счастье. С этих пор садик сделался для нее большой отрадой, и она проводила в нем целые дни, сажая цветы.

Но кроме этого, в ее положении ничто не изменилось. Прошли весна и лето, а Анну все окружала неизменная глухая тишина; на ее письма не было никакого ответа. Даже Заклик пропал, и лишь осенью, когда садик уже успел завянуть, к графине был допущен, по ее требованию, поставлявший ей некоторые необходимые вещи еврей, который совсем неожиданно шепнул ей, что тот, кто ломал подковы, жив и когда-нибудь явится.

Более еврей ничего не сказал, но и это уже оживило узницу.

* * *

Заклик, однако, не забыл свою графиню и не бездействовал. Обманувшись в своих расчетах освободить ее из Носсена, он должен был обдумать новый план освобождения. Он знал, где она находится и с какой строгостью содержат ее в Столпянском замке.

Суровость, с какой поступал Август, пугала соперницу Анны госпожу Денгоф, которая не могла похвастаться сильной привязанностью к ней короля.

Кружок новой фаворитки, правда, был великолепен, но ее приближенные не имели никакого политического влияния, и, ни на что прочное не рассчитывая, она сама чувствовала шаткость своего положения и даже помышляла о том, как бы тихо и мирно освободиться от опасных ласк короля. С этой целью она посматривала то на Безенваля, то на молодого Любомирского, раздумывая, кого из них взять в мужья.

Холодный и эгоистичный нрав Августа в это время начал внушать многим очень серьезные опасения, и люди, которые как будто бы пользовались его расположением, на самом деле за себя тревожились, и не напрасно. Иные даже искали спасения в бегстве. Так, отставной муж фаворитки Козель, Гойм, в котором король нуждался как в финансисте, наученный судьбой Бейхлинга и Имгофа, продал свои имения в Саксонии и, переведя деньги в чужие края, оставил саксонскую службу и уехал в Силезию, а потом поселился в Вене.

С Денгоф при королевском дворе прекратилось властвование фавориток, и все изменилось. Август старел и терял охоту к шумным развлечениям. Одна еще липская ярмарка его немножко занимала, и то ненадолго.

Заклик при всей скромности своего положения все это знал и принимал в расчет. Время для похищения графини из Столпянского замка ему теперь казалось удобным, но замок ему был почти совсем не известен. Он отправился осмотреть его и познакомиться с ним поближе.

В местечке Заклик мог проживать совершенно безопасно, так как там не обращали особенного внимания на проезжающих. Тут он узнал все порядки в замке и, придя к убеждению, что сразу здесь ничего сделать нельзя, уехал назад в Дрезден с самой смелой и отважной мыслью: он решился поступить на военную службу и потом всячески добиваться зачисления в гарнизон Столпянского замка. Правда, здесь очень многие знали, что Заклик был некогда в штате графини Козель, но он надеялся, что это не помешает ему осуществить свои намерения.

Он смело объяснял теперь всем, что с тех пор, как уехал из Саксонии, он жил в Польше, но не поладил с домашними, как не поладил прежде с Козель, и вернулся в Дрезден, с тем чтобы служить Августу в его саксонском войске. Короткое пребывание в Дрездене Сенявского, куявского епископа, который знал Заклика в молодости, дало последнему возможность хлопотать через епископа о разрешении купить капитанский чин. Епископ помог земляку, но когда об этом доложили королю, Август поморщился, но, однако, приказал представить себе Заклика. Не видя его несколько лет, Август сначала едва его узнал, потом подозрительно посмотрел на него, но, заговорив с ним и видя, что тот отвечает смело и спокойно и вообще держится добрым малым и о прежней своей госпоже говорит простодушно, велел записать его в военную службу. Заклик купил себе капитанский чин и надел мундир саксонской гвардии.

Гвардейские войска и в то время служили более не для боев, а для парадов и других воинских потех, офицеры чуть ли не по целым годам не видели своих полков, а солдаты холодали и голодали, терпя лишения. Современники свидетельствуют, что были целые полки, которые считались по спискам и на содержание которых отпускались деньги, тогда как полков этих никогда в сборе не было. Да и вообще беспорядки были страшные: начальники беспрестанно сменялись; комиссариат крал без всяких церемоний; в личном составе войска преобладали отбросы страны как в отношении умственном, так и во всех других. Что никуда уже не годилось, то шло в войско, здесь были всевозможные искатели приключений, шулеры, плуты и даже особого рода кляузники, разводившие особенного же рода полковые процессы. Споры и скандальные столкновения между офицерами были явлением самым обычным, генералы, офицеры без всяких церемоний жили на солдатскую копейку, солдаты же, доведенные до отчаяния, промышляли воровством, грабежами и даже разбоями.

Маркграф Людвиг Баденский, под командованием которого в 1703 году была часть саксонского войска, терял голову с этими людьми и говорил, что с ними невозможно справиться. История полковника Гертца и его выступления из Польши в 1704 году дают хороший пример того, какова была дисциплина в саксонских войсках. Гертца за его гнусные поступки велено было арестовать, но он сам арестовал посланные за ним войска.

Но зато эта распущенность саксонского войска и была всего более на руку защитнику графини Козель. Ясно, что с такими деморализованными людьми за деньги возможно было сделать все или почти все. Он очень удачно вошел в офицерское общество, проводившее самую разгульную жизнь, и в беспрерывных кутежах скоро перезнакомился со всеми и со многими даже сошелся весьма близко, чему способствовали небольшие ссуды, которыми он умел прислужиться своим новым товарищам.

Устроившись таким образом, он нашел случай дать знать о себе Козель, которая удивилась новому положению своего слуги и не хотела верить, что он, пожалуй, в скором времени будет в числе ее охранителей в Столпянском замке.

Но на самом деле Заклик приближался к этому.

XI

Земля совершила свой оборот, и опять стояла весна; опять зеленел укромный малый садик Козель, и арестантка опять сошла в него и принялась там за цветочные грядки.

И офицеры и солдаты гарнизона, завидя ее, снова стали на нее заглядываться; и графиня, избегавшая их пристальных взглядов, заметила между офицерами одного, который словно сам напрашивался в караул как раз в те часы, когда Анна выходила подышать воздухом. Кое-как ей удалось узнать, что это был молодой Велен, племянник старого коменданта. Старик держал при себе этого молодого человека, чтобы хорошенько его вымуштровать и потом вывести на хорошую служебную дорогу; притом же, будучи страстным шахматным игроком, он имел в нем бессменного партнера.

Этот молодой Генрих фон Велен не имел склонности к военной службе, но его вдовая мать, рассчитывавшая на наследство после бездетного коменданта, которого считали очень богатым, принудила сына надеть мундир и служить по желанию дяди.

Двадцатилетний Велен, разумеется, смертельно скучал в Столпянском замке, тем более что не имел никаких надежд оттуда скоро вырваться.

Он был мечтателен, молчалив, любил уединение и сразу влюбился в Анну, страдальческое положение которой благоприятствовало разгару молодого чувства. Это началось почти с первого же его взгляда на Анну, и к описываемой нами поре любовь молодого человека созрела до серьезного состояния. Анна со свойственной женщинам проницательностью подозревала, или даже лучше сказать, знала эту страстную тайну молодого Велена, потому что влюбленный юноша старался, чем мог, услужить и принести облегчение прекрасной узнице.

Графине нетрудно было догадаться, что теми небольшими льготами, которыми она пользовалась, она была обязана ходатайствам молодого Велена: он выпросил у дяди для нее позволения пользоваться садиком, и когда комендант куда-нибудь отлучался, молодой человек всякий раз находил возможность оказать арестантке какую-нибудь другую услугу. Все это показывало Козель, что молодой человек при случае мог бы быть ей полезен в более серьезном деле.

Всякий легко может представить, как было велико ее удивление, когда она однажды, входя в свой садик, увидела, что Генрих Велен стоит и разговаривает с другим офицером, голос которого Анне показался знакомым. Она взглянула на незнакомца пристальнее и узнала, что это был Заклик. Офицеры говорили между собой так громко, что графиня могла все слышать. Заклик рассказывал Велену, что он прислан сюда, чтобы занять место капитана Зитацера, которого увольняли на родину.

По тону их речей можно было заключить, что Генрих Велен и Заклик были уже немножко приятелями.

– Ну, а что же, капитан фон Велен, – говорил капитан фон Заклик, – как тут у вас живется? Говорят, невесело; да откуда и быть веселью в этих старых монастырских развалинах?

– Э, мой любезный капитан, – отвечал Генрих, – везде жить можно; а, разумеется, кто хочет веселиться, тому сюда не следует забираться. Но природа здесь прекрасная, и тихо жить очень можно. Я уже привык к этому.

Козель слушала этот разговор, и сердце ее сильно билось.

– Ну, а жить, так и будем жить, капитан Велен! – отвечал Заклик. – Только, если это не будет преступлением, вы, как хотите, должны представить меня как вновь прибывшего нашей узнице.

– О, охотно, капитан Заклик, охотно! От всего сердца готов служить вам этим! – воскликнул Велен, которого чрезвычайно обрадовал случай поговорить с графиней, и с этим он взял Заклика за руку и подвел к стене садика, который был значительно выше, чем двор. Отсюда было как нельзя более удобно разговаривать с арестанткой.

– Графиня! – сказал несмело Генрих, и когда Анна, скрывая свое смущение, обернулась к нему, добавил: – Позвольте мне представить вам моего нового товарища – капитана фон Заклика, который только что приехал сюда на службу.

Козель с притворным спокойствием отвечала на поклон Заклика и не проронила ни слова. Однако офицеры не отходили, и она, наклонясь к цветку, который подсаживала, тихо спросила Заклика, надолго ли он сюда прислан.

– На это трудно отвечать, графиня, – молвил Заклик, – я прислан сюда по службе и не думаю, чтобы скоро нашелся охотник заменить здесь товарища.

– О, это верно! Но вы чем согрешили-то и за что сюда посланы?

– Просто так пришлось, – отвечал Заклик. – Впрочем, я уже немолод, и мне почти все равно, где жить.

Анна взглянула на него, поклонилась и отошла, а Велен, взяв Заклика под руку, увел его к себе на двор замка, где он занимал две комнатки рядом с дядей. Тут же вблизи отвели помещение и Заклику.

– Ну что, капитан, – заговорил молодой Велен, – вы ведь, конечно, в первый раз видели графиню Козель?

– Разумеется, первый раз в жизни! – отвечал Заклик.

– Ну, что же вы о ней скажете? Не правда ли, что эта женщина достойна трона? Что за красота! Что за прелестное лицо!

Велен говорил с таким восторгом, что сразу выдал Заклику свою тайну, которую, впрочем, он, может быть, и не хотел скрывать.

Заклик взглянул на Велена и, улыбнувшись, отвечал:

– Ого, как вы о ней говорите!

– А что?

– Ничего, ничего, капитан Велен! Я вам не удивляюсь, но только думаю, что вам, пожалуй, не очень-то по сердцу видеть графиню под охраной стражи, в которой вы служите.

Велен ударил себя в грудь и воскликнул:

– О, капитан, мы оба солдаты и, разумеется, честные люди! К чему же я стану запираться перед вами? Да, я потерял голову и покой и не стыжусь этого. Что делать, что делать? Такой второй женщины на свете нет!

– Хорошо, хорошо, пусть так, но к чему все это? Она узница на веки.

– Навеки! Ничего нет вечного на земле! – перебил Велен. – Она еще очень молода!

– А вы, кажется, еще моложе, – пошутил Заклик.

Капитан Велен слегка сконфузился, но, не обижаясь, протянул руку своему новому товарищу и тихо проговорил:

– В сущности вы правы, я еще юноша, это правда, но ведь, кажется, лучше увлекаться по молодости, чем по старости.

– Это правда.

– То-то и есть, а между тем смотрите: мой дядя старик, но и он…

– Тоже увлекается графиней?

– Увлекаться, может быть, и не увлекается, но тоже… жалеет ее и ради этого отступает от многих своих правил, в которых всегда точен, как педант. Что же после этого говорить обо мне!

– Совершенно справедливо, и я вас в этом не укоряю.

– Я очень рад, что вы на это смотрите таким образом, и надеюсь, что не станете мешать моим заботам, чтобы ей жилось, сколько возможно, полегче.

– О, будьте покойны, этому я не помешаю!

Заклик понимал, что Велен мог быть ему полезен, но мог быть и помехой, если в нем родится что-нибудь вроде ревности или подозрения, а потому он старался быть как можно осторожнее.

Они, однако, очень подружились, и Генрих скоро познакомил Заклика с тайниками замка. Заклик побывал с ним во всех закоулках семиэтажной башни, где содержалась графиня; обошел подземелья и галереи, все выходы и входы.

Занятый всегда мыслью об освобождении графини, он скоро обдумал план, как ее вывести подземельями в часовню, от которой давно заброшенный коридорчик вел в тесный подземный ход, выводивший в довольно уединенное место за оградой замка. Переодетая в мужское платье графиня могла ночью спуститься с лестницы и проскользнуть во внутренний двор, где не было часовых, и никем не замеченная, добраться до дверей подземелья, которое и выведет ее за ограду, а отсюда уже широк путь во все стороны, так как замок стоял на самой границе и дальняя погоня была невозможна.

Велен и не подозревал всего этого коварства и с легкомыслием молодого человека сам подсказывал Заклику подходящие мысли.

– Черт знает, что настроено! – говорил он. – А несмотря на всю эту городьбу и высокие стены, которые со всех сторон окружают замок, бежать отсюда совсем нетрудно!

Заклик притворился, что он этого не слышал.

Несколько дней спустя он увиделся с графиней с глазу на глаз, но они говорили мало, она укоряла за медлительность, он оправдывался невозможностью действовать скорее, и потом графиня шепнула:

– Вы должны знать мой план. Молодой Велен сослужит нам службу: он…

– Влюблен в вас?

– Да, и этим надо воспользоваться: он хорошо знает замок.

– Это не особенно важно, потому что и я его теперь тоже знаю.

– Да, но вас я должна беречь до последней крайности. Побег может не удасться, и тогда мы оба попадем в их руки; я этого не хочу. Нет, я должна бежать с ним!

– С ним! – воскликнул Заклик.

– Да, непременно с ним: это и удобнее и безопаснее; он здесь почти хозяин, и его всюду пускают, тогда как вы можете навлечь на себя подозрение. Это решено: я убегу с ним!

– Но он неосторожный и почти сумасшедший молодой человек!

– Это-то и дорого: только сумасшедшим и удаются такие сумасшедшие предприятия.

– А если оно ему не удастся?

– Что же, мое положение так дурно, что ничего худшего быть не может! – холодно отозвалась Козель.

– А уверены ли вы, что этот молодой человек отважится на это дело?

– Он должен отважиться! – отвечала Козель. – Но тс-с! Я слышу на лестнице чьи-то шаги, – добавила она и отошла в сторону, а Заклик спустился на нижний этаж. Ему было досадно, что Козель отказывалась от его помощи. Но, дорожа ее пользою, он беспрекословно ее слушался и играл смешную роль поверенного сердечных тайн молодого Велена, который вскоре же признался ему, что для освобождения графини он готов пожертвовать своей жизнью.

– Вы ведь, конечно, не выдадите меня, капитан Заклик?

– Да, в этом-то, мне кажется, вы можете быть вполне уверены. Только смотрите, сами себя не выдайте!

Заклик замечал, что Велен учащает тайные прогулки с графиней в садике и даже проникает к ней в башню, а вместе с тем становится беспокоен и озабочен.

Чтобы старый дядя не замечал отлучек племянника и происходящих в нем перемен, Заклик заменял Генриха на службе и играл вместо него в шахматы с комендантом. А в это время в молодом человеке любовь забила ключом, и затея побега близилась к исполнению.

Нетерпеливая Козель, конечно, спешила как можно скорее отсюда вырваться и торопила влюбленного юношу. Заклик об этом догадывался и, пробравшись однажды в башню графини, сказал ей:

– Осмотрительно ли вы поступаете, графиня?

– Не знаю, но прошу вас, чтобы и вы были слепы и глухи ко всему, что я делаю. Одно, о чем я прошу вас – играйте как можно чаще в шахматы с комендантом, и если случайно поднимется какая-нибудь тревога, делайте все, чтобы помешать ему выбежать.

– Хорошо, я сделаю все, что могу, а вы скажите же мне скорее, что я должен делать, если вам удастся бежать?

– Немедленно бежать самому и явиться туда, куда я укажу. До свидания!

И она подала ему руку и тихонько направила его к двери.

Заклик вышел с каким-то тяжелым предчувствием и зорко смотрел за молодым Беленом, который был очень беспокоен и почти ежеминутно поглядывал на солнце, при закате которого и сам скрылся.

Старый комендант ничего не подозревал, он пригласил к себе на пиво Заклика и преспокойно играл с ним в шахматы. Игра длилась долго; вот и ночь спустилась; подали огни; пришел дежурный унтер-офицер, запиравший ворота, и принес ключи, а комендант и Заклик все еще играли; но Заклик нынче против обыкновения играл неудачно и делал ходы самые нерасчетливые. Комендант это заметил и спросил его:

– Что с вами сегодня, капитан, вы так худо играете?

– А у меня, признаться, голова болит, господин комендант.

– А голова болит, так перестанем играть!

– Нет, отчего же, будем играть, – настаивал Заклик, настораживая свой слух, как заяц, и боясь, чтобы капитан, оставив игру, не задумал пройтись по замку.

Велен набил трубку, и они сыграли еще несколько партий, а потом стали беседовать.

Было уже поздно, но Генрих, обыкновенно приходивший в эту пору, не возвращался.

– Верно, удрал сорванец в местечко! – проговорил вспомнивший о нем комендант. – Ну, да что делать, парень молодой, надо и пошалить.

– Разумеется, – отвечал снисходительно Заклик, громоздя из шахмат какую-то прихотливую пирамидку.

– Да, – отвечал комендант. – Да я, по правде сказать, и предпочитаю, чтобы парень лучше где-нибудь позабавился, лишь бы не вздыхал об этой… знаете, той… ну, что вот под башней.

– A-а, понимаю!

– Не правда ли, что я говорю дело?

– Конечно, конечно! – отвечал Заклик, но сам тотчас же переменил разговор и начал плести, что приходило в голову. В замке было тихо, но вдруг кто-то осторожно постучал в двери, и показалась голова старого солдата, с виду более похожего на разбойника. Это был наемник, послуживший чуть ли не во всех немецких войсках. Имя его было Вурм. Заклик взглянул на него, и выражение его лица показалось ему подозрительным; солдат, просунув голову сквозь створ двери, прошептал:

– Господин комендант!

– Ну что еще? – сухо спросил не любивший его комендант.

– Я имею честь донести вам о самоважнейшем происшествии…

– Что такое? Пожар? Где горит? – вскричал, вскочив с кресла, Велен.

– Нигде ничто не горит, но ваш племянник в эту самую минуту уводит из каземата графиню, чтобы бежать с ней.

Старый комендант зашатался и прохрипел:

– Куда?

– Ну, уж это вы хотите, чтобы я очень много знал, а с меня довольно и того, что я знаю: ваш племянник бежит, господин комендант, и уводит арестантку; а Вурм вам об этом доносит, потому что ему известно более, чем вам…

– Ты врешь, бездельник! – закричал комендант.

– Нет, я не вру, а я исполнил мои обязанности, а ваш племянник с арестанткой бежали, и в эту самую минуту солдаты держат их в проходе за каплицей. Да, теперь капитан Генрих больше уже не будет бить меня по лицу и сам поплатится за эту штуку своей головой.

Комендант совсем растерялся и хватался то за оружие, то за ключи и кричал:

– Спасайте, капитан Заклик! Спасайте!

Но напрасны были все эти хлопоты старика о спасении племянника: по направлению от башни слышен был уже большой шум со стороны подземелья семиэтажной башни, это солдаты вели схваченных беглецов. Графиню просто держали за руки, а Генрих был связан, потому что он успел уже ранить себя из пистолета, и если бы у него не отняли оружие и не связали ему руки, то он, наверно, лишил бы себя жизни.

Бедный комендант велел отвести арестантку снова в старый каземат, а племянника запер в другой и немедленно послал донесение о происшествии в Дрезден. Диктуя писарю рапорт, старик был достоин глубокого сострадания: едва произнося за рыданиями слова, он просил принять во внимание молодые годы племянника и его, коменданта, старые заслуги и молил о снисхождении к несчастному. Рапорт был послан с нарочным курьером, караулы везде удвоены, и унтер-офицер Вурм, который, вместо того чтобы предупредить несчастье, выжидал, пока оно случилось, также был арестован.

На следующий день в Столпянский замок явились из Дрездена присланные королем генерал фон Бодт и несколько чиновников.

Старый Велен, встретив их, тотчас же подал свою шпагу фон Бодту; но Бодт ее не взял и объявил ему, что, по велению короля, военному суду будут преданы только капитан Генрих фон Велен и унтер-офицер Вурм. И следствие и суд, по полевым законам, должны были окончиться прежде, чем зайдет солнце, и приговор немедленно должен быть исполнен.

Так было и сделано: все просьбы старого коменданта о помиловании остались втуне, и Козель, услышав донесшийся до нее ружейный залп, вздрогнула недаром, это стоило жизни влюбленному в нее юноше, за душу которого она могла прочесть теперь самые теплые молитвы.

Старый Велен хотя и не был арестован, но, однако, в тот же день оставил службу, а унтер-офицера послали в кандалах на крепостные работы в Кёнигштейн, но Заклик пока еще оставался в гарнизоне.