Текст книги "HOMO Navicus, человек флота. Часть первая"

З.Х. Травило
Homo Navicus, человек флота

Часть первая

Наш ответ Травило.

В этой, с позволения сказать, книге, рассказанной нам З.Травило, нет ничего особенного. Это не книга, а, скорее всего, бездарная запись баек и случаев, имевших место быть. Безусловно, наглость З. Травило в настойчивом предложении себя на рынок современной работорг…ой, литературы, не может не возмущать цивилизованного читателя, привыкшего к дамским детективам, дающим великолепную пищу для ума. Или писал бы, как все, эротические рассказы, все интереснее. А так ни тебе сюжета, ни слезы, одно самолюбование. Чего только отзывы (наверняка купил) стоят! Впрочем, автор и не скрывает, что задействовал связи и беззастенчивый блат для издания своих пустых россказней. Увы, все нынче покупается и продается. Рекомендуем категорически не трогать руками эту пошлую книжонку, спрятать ее от детей, сжечь не читая, купить и выбросить в ближайшую урну. И плюнуть ей вслед.

Краткие сведения об авторе: подозрительная и сомнительная личность.

Группа критиков.

Отзывы

*************************

«Ай да Травило, ай да сукин сын!» А. Пушкин

***************************

«Какое счастье, что я убил Джульетту раньше. Travilo наверняка отбил бы ее у Ромео, изнасиловал, а потом бы бросил. Простите, отвлекусь, кажется, только что родился сюжет новой пьесы…» В. Шекспир

***************************

«Конечно, это не тот великий и могучий русский язык, как у меня в «Войне и мире», но искушенному уму эти записи если не принесут пользы, то и не навредят» Л.Толстой.

**************************

«Здесь мало кораблей, но много морской соли и ветров. Вырос Максимка!» К. Станюкович.

**************************

«Рассказам не хватает спокойной рассудительности и глубины, неожиданной любви и трагизма, вызванного ею, надрыва в диалогах… Все слишком просто. На уровне гения…» В. Набоков.

****************************

«Все успешные писатели похожи друг на друга. Травило выпал из общей серой массы на обочину современной литературы. И обочина стала главной дорогой». И. Ильф, Е. Петров.

********************************

«Мы с Травило черпали вдохновение в сходных условиях, ведь Камчатка и Сахалин почти рядом. Отсюда и проистекает его неистовый литературно-художественный успех». Ф. Достоевский.

******************************

«Легкость сочинения сравним с прыжками сазанчика по воде, когда он добывает себе пропитание в погоне за мухами. Чтение занимательное, но в прыжках сазана пользы для желудка больше. Травило печется лишь о насыщении ума, упуская практическую выгоду». К. Прутков.

***************************

«Эту ересь читать нельзя! Ей можно только зачитываться, однозначно!» Мнение Госдумы.

 
«Тихо роптала река,
огибая подножье вулкана:
Видно, Травило прошел:
Даже вулкан не дымит…
 
 
Старый чабан зарыдал,
Пастбище взглядом окинув:
Даже трава не растет,
Видно, Травило прошел…
 
 
Рукопись бросив в огонь
Плакала Дарья Донцова:
Не о чем больше писать,
Если Травило пришел…
 
 
Химик глотнул кислоты,
С жизнью никчемной
прощаясь.
Что остается ему,
Если Травило пришел?
 
 
Песню прервал соловей,
Слушая байки героя,
Рыбки застыли в пруду-
Люди, Травило пришел!
 
 
Юноша, книгу открыв,
Чресла оставил в покое,
«ЭТО» не нужно ему,
Если Травило пришел.
 
 
Гениев в прах разгромив,
Глыба восстала из пепла…
Что ж, трепещи, литератор,
Захер Травило пришел.
 
 
Музы избранник, герой,
Новое прозы светило,
Спросите Вы – кто такой?
Это – писатель Травило».
 

(Прошу прощения, подпись неразборчива, то ли Гомер, то ли неизвестный японский поэт XIV века, закорюка какая-то стоит, и размер стиха сомнительный, а деньги-то взял…)

Комментарий З.Х. Травило.

Тореадор, смелее в бой!

Фамилия старлея была Соловьев. Он перехаживал в звании уже полтора года. Это несколько раздражало и отнюдь не грело сердце. Хотелось обмануть злодейку-судьбу каким-нибудь героическим подвигом. Но совершить подвиг начальнику продовольственной службы бригады подводных лодок достаточно проблематично. Что героического может быть в выписке накладных и выдаче пайков?

Конечно, можно было бы нагло сожрать накладные на глазах изумленного японского или американского десанта, скрыв таким образом численность бригады. А потом принять героическую смерть от супостата и быть отмеченным и причисленным к сонму героев.

Посмертно. Но это, во-первых, не привлекало. Во-вторых, десант не проявлял желания нападать и высаживаться.

Оставалось одно – надеяться, что начальство вспомнит и вручит вожделенный приказ.

Однако время шло, начальство не вспоминало, а груз взысканий, которых достаточно у любого уважающего себя офицера, не просто рос, а уже давил к земле и заставлял сутулиться.

Но! Судьба благосклонна к терпеливым.

– Товарищи! Сегодня мы успешно прошли 12-ю проверку из Москвы за этот месяц.

Одно плохо – икра кончилась. У кого есть? – спросил начпо на очередном внеочередном совещании. Тишина оглушала. Молчали «штабные», молчали командиры и замы подводных лодок. Молчали даже помощники, у которых обычно есть все. Москва за предыдущие 11 проверок съела и увезла все. В воздухе явственно запахло скандалом. Этот запах очень похож на запах маленького жучка – его в простонародье называют «американская вонючка». «ВЫ ЧЁ! ЕБТЬ!» – включился комбриг. Он выходил свое контрадмиральское звание в бесконечных походах в отдаленные точки мирового океана и был чужд дипломатии.

Это про него ходили ужасные слухи в рядах американских моряков. Якобы, бродит в водах Тихого океана дизельная подводная лодка, на борту которой сущий зверь. Он небрит, грязен, с полотенцем вокруг шеи – чирьи замучили, – и к тому же туг на ухо. На любое проявление морской солидарности при встрече в море у этого монстра один ответ: «Боевая тревога! Торпедная атака!»

Однажды американский фрегат и лодка с комбригом на борту находились в море в непосредственной близости, так, что морды вероятного противника можно было рассмотреть до таких деталей, как прыщи и прижженные квасцами бритвенные порезы. Командир фрегата тактично разглядывал Чудо-юдо, появившееся на мостике русской субмарины. Чудо-юдо яростно и молча сверлило его глазами. Вынести такой взгляд могут разве что лодочные химик или доктор. Они закаленные.

Командир фрегата не выдержал, робко взмахнул рукой и неуверенно произнес: «Хелло!»

Комбриг повертел головой, осматриваясь, никого не нашел (сигнальщик прятался за устройством работы дизеля под водой, т. н. «шнорхелем»), и сурово вопросил американца: «Это я – х… йло?»

На мостик выбрался старпом лодки в таком же виде, что и комбриг – без знаков различия на плечах и шапке без «краба».

Командир фрегата растерялся вконец и подписал себе приговор. Он еще шире улыбнулся голливудской улыбкой на все тридцать два зуба и крикнул: «Хелло, рашен!»

– Товарищ комбриг, вы слышали – х…во покрашен, – возмутился старпом.

– Перед походом красились.

Комбрига больше возмутила голливудская улыбка – у него от большинства зубов, благодаря отечественной стоматологии и лодочной пище, остались гнилые корешки.

– Боевая тревога! Торпедная атака! – взревел комбриг.

Командир фрегата понял все кожей, а не ушами, изменился в лице и фрегат по его команде бросился наутек.

– Обосрался, супостат, – констатировал, почесываясь, комбриг и спустился в центральный.

И вот сегодня эта живая легенда просила помощи у него – старлея Соловьева!

– У меня … есть, – прошелестел Соловьев враз пересохшим от такой удачи языком.

– Сколько? – вступил начпо.

– Две банки, – доложил Соловьев и после паузы добавил: – Трехлитровых -Неси! Бегом!

И он побежал.

Надо сказать, что поселок был невелик: пять домов да три казармы. Женатый народ жил у нас в домах, а неженатый – в «чудильнике».

Так называлось офицерское общежитие, где коротали ночи молодые лейтенанты и мичманы. Много чудес видели его стены. Иногда лейтенанты на пару ублажали жену какого-нибудь командира БЧ, находившегося в море. Иногда этот же командир сначала бегал с кортиком за этими лейтенантами по трем этажам, а потом пил с ними «мировую», кляня женское непостоянство и всю их подлую природу. Гарнизон был дружный, почти все общее.

Иногда здесь пытались убить призового поросенка, но не ножом -подводники люди сентиментальные и не живодеры, – а с помощью взрывчатки или стрельбы из табельного пистолета. Как правило, животное не страдало и, с визгом выпрыгнув в окно или дверь, возвращалось на родное подсобное хозяйство. Дырки от пуль в стенах, копоть от взрыва ликвидировала стройбригада береговой базы, попутно вставляя выбитые стекла. Раны лечили медики, не сообщая об этом в гарнизонный госпиталь. Клятва Гиппократа, сами понимаете, не противоречит круговой гарнизонной поруке.

Кстати, кроме свиней, в подсобном хозяйстве были и коровы. Семьи с малолетними детьми получали молоко даже в пургу, когда к нам не ходил транспорт «Авача» с продовольствием и в магазине не было ничего, кроме кукурузного крахмала.

Стадо в пятнадцать голов водил по поселку огромный племенной бык Васька. Коровы повсюду оставляли круглые лепешки, и мат в них вступивших довольно часто звучал на улицах поселка. Некоторые подводники возвращались домой «на автомате». Это когда голова уже не соображает ничего от огромного количества употребленного спиртного, а ноги идут в нужном направлении. Лепешки играли подлую и коварную роль противопехотных мин. Правда, ноги и руки оставались целы, однако и так неважное равновесие убивалось наповал. Для человека, который в этот момент был не гомо сапиенсом, а гомо автоматикусом, так как мозг в процессе ходьбы не участвовал, это было равносильно контрольному выстрелу в голову. Раздавалось мощное, а иногда и дохлое восклицание «хе!ккк…», звук падения «тяжелого тупого предмета», как пишут в милицейских протоколах, и всякое движение прекращалось.

Упавшие в лепешку лицом, как правило, не матерились, а по-детски мирно засыпали в теплом. Страдали, правда, те, кому приходилось доставлять тела домой, и жены, эти тела обмывающие. Хуже всех, конечно, было их соседям по комнате в «чудильнике». Здесь тело, пришедшее в себя, только утром смывало заскорузлый навоз с физиономии. А в комнате так воняло хлевом, что хотелось замычать самому.

Соловьев вбежал в подъезд, пулей метнулся на второй этаж, схватил по банке икры в каждую руку и скатился по лестнице. Дверь подъезда, даже при сильном нажатии плечом, не открывалась. Соловьев приналег покрепче, упираясь ногой в косяк изо всех сил, и протиснулся в щель.

На крыльце стояла корова, увлеченно удобряя бетон прямо под козырьком подъезда. Ее глаза были задумчивы и грустны. Соловьев ухватил банки покрепче и совершил роковую ошибку. Он с размаха, со всей силы наподдал ногой по тощему коровьему заду!

Корова, жалобно мукнув, соскочила с крыльца. Но это «му» было не жалобой боли, а вскриком оскорбленной самки. Соловьев понял это, когда огромная туша Васьки с разгона пригвоздила его к двери. Слава богу, старлей был поджар и застрял МЕЖДУ рогами.

Бык разошелся не на шутку. Он яростно старался поддеть обидчика кончиком рогов, но Соловьев был начеку и вертелся как уж.

Далее события развивались стремительно. Васька, не достав врага, мотнул головой снизу вверх и располосовал штанину Соловьева по шву снизу до самого паха, трепетно остановившись в полутора миллиметрах от мошонки. Пожалел, видимо, неразумного.

Соловьев, почувствовав боль и теплую струйку крови, побежавшую по ноге, тоненько завизжал и разбил на голове у быка банку икры. Пока бык, тряся башкой, избавлялся от соленой жижи, попавшей в глаза, старлей, нырнув под рога, бросился бежать. Он бежал очень быстро, продолжая визжать (тоненько), прижав к груди ПОСЛЕДНЮЮ БАНКУ ИКРЫ В БРИГАДЕ и оставляя за собой икорный след. Васька бежал по этому следу как собака-ищейка, опустив голову, раздувая ноздри и издавая страшный рев.

Коровы, продолжали жевать жвачку и томно следили за ходом погони.

Соловьев, в силу своей худобы, явно лидировал. Он прижимал к груди банку с икрой, прижимал, как знамя части, как мать прижимает дитя. Вид забега портила резво мелькающая голая нога и парусом раздувавшаяся где-то сзади распоротая штанина. Гонка закончилась у дубовых дверей пищеблока, которые Соловьев успел закрыть перед носом Васьки. От удара задрожали стены, но дверь выдержала.

Утерев пот, заливший глаза, рукавом шинели, старлей обессилено сполз по стене.

Ноги не держали, все тело била нервная дрожь. Особенно рана беспокоила. А вдруг, гад, самое драгоценное повредил? Однако осмотр и прощупывание успокаивали.

За дверью столовой продолжал бесноваться Васька, во всю мощь своих бычьих легких излагая Соловьеву, что он с ним сделает, когда поймает. Свои угрозы он подкреплял мощными ударами в двери. Дрожало все здание. Показав быку дулю в качестве компенсации за пережитый ужас, старлей нашел путь отхода. Все-таки он был намного умнее быка.

Выбравшись через окно и в обход продравшись через стланик, Соловьев добрался до штаба и ворвался в кабинет комбрига.

– Вот! – поставил он на стол банку икры.

В кабинете было человек семь: проверяющий из Москвы, лощеный, упитанный и чистенький капраз, комбриг, начпо, начштаба, секретарь парткомиссии и мелкие штабные. Все воззрились на это нагло заявленное «вот».

Со стенок банки на полированную столешницу стекали медленные грязно-бело-красные потеки, расплываясь на полировке и превращаясь в безобразные лужицы. То ли сперма с кровью, то ли клей БФ с клюквой…

Такие же лужицы обозначили периметр шинели Соловьева. Икринки сначала скапливались на выпуклостях лейтенантского тела, а затем, набрав критическую массу, нежно, с сочным шлепком ложились на паркет. Безобразные пятна слизи, еще недавно бывшие деликатесом, пропитали черное сукно шинели и распущенную штанину, превратившуюся в бесформенный грязный жгут.

Особенно не по-уставному выглядела бледная, голая волосатая нога с кровоточащей царапиной с внутренней стороны. Зрелище было прегадкое. Первым пришел в себя проверяющий. Брезгливо пожевав губами и сложив их в трогательную обиженную трубочку, он вопросил вдруг ставшим тонким голоском:

– А где же вторая банка?

Дело в том, что москвичам, проверяющим готовность ВМФ к ведению боевых действий, приходилось делиться итогами командировки с начальником, с кадрами, с коллегами.

Одной банки явно не хватало. Себе не оставалось. Это было серьезно.

Проверяющий уже начал искать справку по бригаде, чтобы восстановить часть найденных замечаний, вычеркнутых в честь икры.

Комбриг и начпо первыми поняли возможные масштабы происходящей трагедии.

Прощай, Академия Генштаба, прощай перевод в советскую Европу – Прибалтику.

– Соловьев! – голос комбрига заставил дрожать стекла. – В санчасть, быстро, на перевязку.

– И новенькую фельдшерицу пришли, пусть зайдет, – все же он был мудр, наш комбриг.

Фельдшерица появилась через секунду после этих слов. Еще раскаты эха блуждали по кабинету, а она тут как тут. Мистика! Правый рукав халата у нее был закатан до плеча – она была акушером и, очевидно, только что прервала осмотр очередной подводницкой жены. Пока воображение присутствующих дорисовывало соблазнительные картины, вызванные этим закатанным рукавом (флагманский штурман даже прикрыл глаза и затряс головой, отгоняя наваждение), комбриг что-то шепнул ей на ухо. Кивнув и забрав со стола банку с икрой, она удалилась.

Через несколько минут опаснейшая ситуация была гениально разрешена. Дело в том, что только в санчасти можно было найти баночки из-под майонеза. Для чего они там использовались, скромно умолчим. Но двенадцать баночек, горлышки которых были заботливо прикрыты вощеной бумагой и перетянуты резиночками, а внутри светился, зернился и переливался нежным цветом рыбный деликатес, благотворно подействовали на настроение москвича. Он опять стал благодушен и спрятал справку по бригаде. При такой упаковке икры хватало. На всех.

– Вот, чтобы, значится, удобней везти было, и вообще… – вступил начпо. Все закивали головами, делая вид, что упаковка икры в баночки для анализов – дело обычное. Такая вот фирменная бригадная упаковка. Проверяющий был зачарован содержанием и форму пропускал через него, а потому напрашивающихся аналогий не провел. Соловьев появился из санчасти с остекленевшими глазами и медицинской лопаткой в руке – он ею икру в эти баночки перекладывал. Бедняга был чем-то так потрясен, что порывался нарушить субординацию и произнести пару фраз без разрешения.

Из состояния грогги его вывел начштаба, объявив выговор за неопрятный внешний вид и выгнав из кабинета с обещанием потом разобраться.

Иногда неведение лучше знания. Фельдшерица появилась у нас недавно. До нее в лучших традициях домостроя к телам женщин гарнизона, особенно в вопросах гинекологии, врачи-мужчины не допускались. На аборты, если позволяли срок и погода, бедняжки отправлялись в Петропавловск, в госпиталь. Те, кому не повезло, были вынуждены рожать.

И вот, наконец-то, появилась женщина-акушер. Все заинтересованные бросились в санчасть. Весь майонез с прошлого привоза продовольствия (ящик) был раскуплен. Баночки были чисто вымыты, а анализы сданы волнующимися от задержки месячных гарнизонными дамами. Других баночек не было. Кстати, именно во время перекладки «рыбьих яиц» слесарь бербазы что-то ремонтировал. Воды в городке не было. Ни руки помыть, ни, совершенно верно, баночки.

Этим и объяснялось внезапное появление медработницы в кабинете комбрига. Жаловаться приходила. Так что, братцы, никакой мистики, суровая проза жизни.

А что же Соловьев? Да ничего особенного. Он почти не изменился. Ну разве что голова трястись начала да глаз левый подергивается. Доктор сказал, тик.

Но мы думаем, это от жадности. Простить себе не может ту банку, что быку об голову разбил, жлоб. На подсобном хозяйстве он не появляется – видно, боится не сдержаться, чтоб на быка не набросится. Так нет на Ваське той икры, и давно уже.

Правда, иногда, по пьянке, после второй бутылки, особенно если в компании есть женщины, он ставит ногу на стол, задирает штанину и демонстрирует длинный тонкий шрам на икре. И плачет. После третьей – расстегивает штаны, спускает их до тощих щиколоток и показывает, насколько бык не достал до «хозяйства». И снова плачет.

Его даже пару раз за это били. Во-первых, нечего ноги на стол громоздить.

Во-вторых, подумаешь, икра, нашел о чем плакать. И более ценное люди теряли, и ничего. Той икры в рыбе – как грязи, не стоит она офицерских слез. Вон Коля Бурысов трехлитровую банку спирта разбил, а как держится!

Бык Васька – тот молодец, обид не помнит, днями у соловьевского подъезда со всем стадом стоит. То ли извиниться хочет, то ли поиграть. Люди довольны, в городке чище стало – коровы-то от чудильника не отходят, а он на краю стоит. Только Соловьев недоволен – видите ли, неудобно ему каждый вечер домой через окно первого этажа лазить.

Ах, да. Если раньше мы его Соловьем звали, то теперь – Тореадором.

Заслужил.

А звание ему через два месяца все же дали. Когда взыскание сняли за неопрятный внешний вид во время московской проверки. И в другую часть перевели, чтоб быка не раздражал. Хотя знающие люди говорят другое: чтобы про баночки не проболтался.

Настоящий комбриг

Наш комбриг был личностью легендарной не только на Камчатской флотилии, но и на всем Тихоокеанском флоте. А то и всем Военно-морском. Звание адмирала он заслужил честно, в морях выходил, а не по паркету вышаркал. С лодочного лейтенанта начал, лодочным адмиралом закончил.

Он был высок, крепко сбит, громогласен, пучеглаз и усат. Дипломатии чужд, в решениях скор, но справедлив. Командиры лодок, эти гарнизонные небожители, – особая каста в иерархии военного городка, его боготворили.

Распорядок дня его работы был своеобразен. Подъем в 10.00. Час на лыжах. Душ и подготовка к обеду, выражавшаяся в парочке рюмок коньяка. Обед и «адмиральский час». 16.00 – работа в штабе. 17.00 – прием вечернего доклада от командиров лодок и определение, у кого и в каком составе сегодня гуляют. 21.00 – 04.00 – гульня, причем обязательно с песнями. 10.00 – подъем. И цикл начинался снова.

Конечно, он мог меняться в зависимости от обстоятельств, но ночная часть была почти нерушимой константой.

Он знал жизнь и людей.

Однажды, посещая подсобное хозяйство, адмирал заметил, что одна из свиней, не в пример другим, чиста и ухожена до безобразия, только что духами не пахнет. «Е…т он ее, что ли…» – риторически произнес адмирал и приказал установить наблюдение. Разведка донесла, что матрос-подсобник действительно использует свинью как любимую женщину.

Решению комбрига позавидовал бы и Соломон. На утреннем построении бригады в весьма крепких выражениях была дана оценка морально-политического состояния личного состава береговой базы, подкрепленная подробностями «свинского» сношения. Комбриг был мастером слова и не упустил ни мельчайшей детали. Это было устное учебное пособие по скотоложству. Считавшие себя искушенными в вопросах секса капитан-лейтенанты понурили головы, признавая неискушенность в этом вопросе. Седые старшие офицеры роняли скупые слезы, осознав, как много в этой жизни упущено и уже невосполнимо. Лейтенанты и мичманы целомудренно краснели, пытаясь представить процесс и себя в роли участников. Правда, их пыл был немедленно остужен кратким выступлением начальника медслужбы о передаче венерических заболеваний животными человеку, в частности возбудителя сифилиса – бледной спирохеты.

– А еще любимое животное может наградить вас глистами, особенно при поцелуях. В общем, двумя уколами бициллина не отделаетесь, – констатировал он.

Последнее замечание вызвало в последних шеренгах ожесточенную дискуссию.

Одни яростно доказывали, что бициллин все лечит. Другие – что доктор прав, два укола от глистов не помогут, надо минимум четыре.

Третьи спорили с четвертыми, когда нужно целовать животное – до или после, и не могли определиться. Пятые пытались узнать, что такое бициллин и где его взять.

Третьи спорили с четвертыми, когда нужно целовать животное – до или после, и не могли определиться. Пятые пытались узнать, что такое бициллин и где его взять. Штатные острословы-гаеры тут же объяснили молодым лейтенантам, что это неотъемлемая часть «личного набора офицера-подводника». Туда входят: упаковка презервативов, упаковка боевых шприцев с бициллином, 100 граммов спирта для дезинфекции, пластиковая мензурка, набор порнографических карт, русско-английский разговорник. Первые четыре позиции составляют повседневный комплект, а вкупе с двумя последующими – боевой. Повседневный получается по рапорту на имя начальника медслужбы бригады, до боевого пополняется по рапорту на имя начальника политотдела, как правило, перед выходом в море. В рапорте подробно указывается, для чего испрашивается каждая позиция. Например, карты – «для снятия напряжения в дальнем морском походе», разговорник – «для общения с женщинами легкого поведения в иностранном порту», ну а предыдущие – «для сохранения здоровья»

– Кстати, политотдел жмется – в последнее время карты одни и те же выдает, мы уже к этим женщинам привыкли, как к женам …

– Как всегда, все новенькое себе оставляют…

– А я вообще в прошлом походе бэушную колоду получил, отомстили за неготовность к политзанятиям, – пробасил кто-то и в подтверждение помахал в воздухе засаленными картами.

– Да и не хватить может перед походом-то. Я лично после построения пойду получать, да и вы, ребята, можете, по аттестату раз положено, пусть дают…

Волшебное слово «аттестат» сыграло свою роль. Еще в училище каждого курсанта инструктируют, что снабженцы часто не додают положенное по аттестату… (Тех, кто написал рапорта, потом проверяли на венерические заболевания. Другим, сделавшим заявку на «боевой» комплект, и шутникам в том числе, политотдел занес в личные дела такую инфекцию…).

Первая шеренга, лишенная возможности дискутировать, рыдала от смеха…

Смех перешел в конвульсии после: «Равняйсь, смирно! Слушай приказ…»

Комбриг жестом остановил начальника штаба – и так все ясно, да и народ подзамерз. И выдал. Конгениальное:

– Приказываю: е…ря сослать на Шумшу, а его б… сегодня же зарезать!

Плац взорвался таким громовым хохотом, что контуженые вороны попадали с веток, в домах захлопнулись форточки, жалобно замычали коровы на подсобном хозяйстве, военно-морской пес Шкентель укакался, а у жены минера с Б-33 преждевременно (на 2 месяца раньше) отошли воды.

– Не пойму, что здесь смешного, – обиженно сказал командир береговой базы, незаслуженно причислявший себя к бригадному начальству, потому считавший себя вправе подать голос на общем построении без разрешения.

– Мы и раньше непригодных к службе матросов отправляли на остров Шумшу…

После этого смех достиг силы ударной волны ядерного взрыва, лодки закачались у причалов, а люди начали падать на холодный, припорошенный поземкой асфальт и корчится, шевеля конечностями, как шевелит жук, перевернутый на спинку.

Приказ был выполнен.

Свинья оказалась на удивление вкусной.

Правда, на некоторое время экипажи лодок отказались от получения призовых поросят.

Есть такая, еще с войны, традиция. После успешной боевой службы или зачетных стрельб экипажу лично командир бригады вручает розово-золотистого, благоухающего, зажаренного до хрустящей корочки молочного поросенка.

Причину очень популярно раскрыл наш старпом:

– С-с-сука, а не матрос. Ну не могу я после него наших бригадных поросят жрать. Каннибалом себя чувствую…

Зато командиры лодок, очень не любившие командира береговой базы, получили убийственную аргументацию в опровержении его докладов о неубранной территории, пропаже вилок и ложек из офицерской столовой на столах такого-то экипажа.

– А у вас свиней е…, – говорили они, и тот замолкал. Комбриг посмеивался в усы.

Он тоже не любил выскочек.

Женился комбриг тоже оригинально. Дело в том, что, дожив до сорока двух лет и став адмиралом, он ни разу не осквернял себя браком. Как у всякого старого холостяка, у него были устоявшиеся вредные привычки. На выходные он летал в Магадан. Пить пиво.

В Петропавловске не было пивзавода. Пиво было деликатесом, как, скажем, икра на материке. Его привозили из Магадана в малых количествах. Очередь за пивом всегда сопровождалась в Петропавловске грандиозной дракой. Поэтому комбриг летал в Магадан. К истокам. Рейс был коротким. Экипажи самолетов знали пассажиров, а пассажиры – экипажи. Вылет после полудня, возвращение после полудня на следующий день. В бухте Завойко, в Петропавловске, всегда к этому времени стояла подводная лодка, готовая доставить комбрига в базу.

Но однажды в экипаже самолета появилась новая стюардесса, и бастион пал. Впрочем, неважно, кто первым пал, кто кого на себя затаскивал. Но явно не комбриг. Что его потрясло, так это высота, на которой произошло знаменательное событие.

Никогда он о личном не говорил.

А тут вдруг с задумчивым видом он начал спрашивать записных бригадных ловеласов, кто из них имел женщину на высоте 10 000 метров. Когда оказалось, что никто, комбриг женился. На этой стюардессе. Видно, потрясения пережить не смог. В этой подводной лодке она и прибыла.

Видно, много пива было выпито перед падением бастиона. Да и высота может подействовать неадекватно, если ты привык к глубине.

Наши женщины ее сразу невзлюбили. Ведь раньше как было: пора мужу в академию, на классы, на повышение, да и просто звание получить – знали, куда идти. Такса известная, да и не без приятности. А тут сложности, а вдруг новая глаза за комбрига выцарапает?

Однако обошлось. Жена-то не глупая оказалась, не видела, что не надо. Даже дружить с ней начали. Пока одна дружит, другая с комбригом кадровые вопросы решает. В общем, все тихо, по-семейному, как и должно быть в гарнизоне.

Иногда комбриг устраивал гарнизонным кумушкам семейную выволочку, чтобы они не забывались. Бербаза получала приказ: все неуставное, что будет найдено под окнами домов, а так же извлечено из забившихся труб и унитазов, сдавать в клуб.

Начальник клуба монтировал пару-тройку стендов, на которых размещал полученные предметы, снабжая их бирочками. А так как он был человек творческий и не чужд юмора, он эти бирочки детализировал.

Например: «Трусы женские, рваные. Дом 3, кв. 7. Карманова», «Вата использованная постменструальная. Дом 4, кв. 6. Воробьева». Презервативы висели гроздьями на одном гвоздике, но гвоздиков на стенде было много.

Комбриг собирал женщин в клубе, стенды выставлялись на сцене, и начиналось. Сначала в благопристойных тонах и по-доброму, по-отечески: «Дорогие женщины, подруги наши боевые…» Потом комбриг входил в раж, указкой приподнимал презервативы, зачитывая фамилию той, под чьим окном они были найдены. «А ведь лодка-то Вашего мужа была в море», – подводил он безжалостный итог. Женщина вскакивала и начинала верещать, что это под ее окно подбросила проклятая Людка, что презервативами они с мужем не пользуются, так как даже слово такое произносить стесняются в аптеке, а аптеки нет в гарнизоне, а…

Тут вскакивала Людка и переводила стрелки на Катьку, не забыв облить грязью предыдущую ораторшу. Начинался женский гвалт, который прекращался комбригом всегда одинаково: «Молчать, б… отродье! Вы, б… владивостокские, ленинградские, урюпинские и мухосранские, можете свою п… как хотите использовать, но матросов развращать не позволю! У них из-за вас и так после утренней приборки под домами головы назад закинуты, з…лупа в подбородок упирается! Еще раз повториться с кем-нибудь, отправлю с мужем в Приморье!»

В Приморье не платили двойного камчатского оклада, и угроза была действительно страшной. Посему, чтобы упредить удар, обиженные женщины звонили командующему флотилией или ЧВСу и жаловались на грубость комбрига. Особенно неистовы в жалобах были прежние жительницы мухосрансков: «Вы представляете, наши родные Петривцы он назвал Мухосранском! Как он может командовать бригадой и не знать географии! А презервативы не мои были, а Люськины… А еще он нас б… обозвал, а мы не такие…»

Командующий устало поднимал трубку и мягко журил комбрига: «Женщины говорят, ты их опять обматерил…»

В ответ раздавалось бодрое: «Пиз…т, товарищ командующий!»

С ЧВСом было сложнее. Комбриг вызывался в политотдел флотилии. «Член» (сокращенно-ласкательное от «Член военного совета») обращал внимание на необходимый такт в обращении с боевыми подругами, несущими нелегкую службу наравне с мужьями, подчеркивал, что на карте СССР нет города Мухосранска и люди справедливо обижаются за страну, и что долг начальника такого ранга – изжить мат из лексикона.

– Товарищ Член военного совета, я уже говорил по поводу жалоб этих б…й командующему, все галимый п…ж. По поводу мата – изживаю – после вашей беседы из меня матерное слово х…й не вытянешь. А с Мухосранском исправлюсь, бля буду.