Книга: Зимний скорый. Хроника советской эпохи - Захар Оскотский

Лет после сорока я понял, что из книг современников меня (за редкими исключениями) больше всего интересует именно такой сорт литературы. Увы, но с книгами большинства современников у меня выходит та же история, что у Шкловского с писателем N:

У Гоголя черт входит в избу — верю! У N учитель входит в класс — не верю!

Поэтому я больше всего ценю не тех авторов, в рекламу которых вложились крупные издательства, и которые в силу этого вынуждены штамповать книги, пока их имя еще на слуху, а авторов, которые пишут из иных побуждений.

Меня интересуют те, кто пишет, чтобы разобраться в себе, чтобы с помощью художественного исследования найти ответы на волнующие лично их вопросы, чтобы написать книгу, которую им самим хотелось бы прочитать (графоманов в расчет не берем, разумеется).

Пока мне попалось лишь несколько таких книг. Это "Дождь в Париже" Сенчина, "Город Брежнев" Идиатуллина, "Хроники Раздолбая" Санаева, "Город не принимает" Пицык, "Не здесь и не сейчас" Новикова.

Тем ценнее для меня стало открытие такой книги, как "Зимний скорый". Эта книга того же сорта — из тех, которые пишутся десятилетиями, пишутся не для издательства, а для себя и для вечности.

Однако если перечисленные выше книги писали авторы моего поколения, то "Зимний скорый" написан человеком, который родился в 1947-м, то есть в один год с моим отцом.

Отец часто рассказывает мне о каких-то бытовых подробностях прожитой им жизни, и эти рассказы мне очень интересны. В них есть уют и тепло, они помогают мне чувствовать то, что пафосно называется "связь времён".

Но в рассказах отца мне не хватает информации о том, как люди относились к различным фактам и явлениям советской жизни в пятидесятые, шестидесятые, семидесятые, восьмидесятые. Как воспринимали пропаганду, как и ради чего трудились, во что верили. В общем, не хватает анализа, рассуждений и выводов.

Всё это я нашел в книге Захара Оскотского. Это действительно хроника советской эпохи, как и обещано в подзаголовке. История жизни обычного советского подростка, родившегося в семье заводского мастера, недавнего фронтовика. В книге прослеживается судьба не только этого мальчишки, но и двух его друзей. Друзья заканчивают школу, пытаются поступить в вузы, у кого-то получается, кто-то пролетает и попадает в армию. Потом один идет работать и женится, другой халтурит, гуляет и пьет, третий ставит крест на личной жизни ради науки, ну, и так далее — не ЖЗЛ, одним словом, а вполне себе типичные биографии.

Автор рассказывает о надеждах и энтузиазме 60-х, и о том, как это все из-за лицемерия и отсутствия здравого смысла незаметно превращалось в абсурд конца 70-х и начала 80-х. А еще — о советских методах хозяйствования и управления (то есть отчасти это производственный роман), о первом сексе в условиях дефицита квадратных метров, о праздниках и похоронах, об антисемитизме и очковтирательстве, о том, как жили осужденные, посланные "на химию", как советские командированные мотались по стране, и как молодые семьи снимали жилье и строили себе кооперативы (то есть покупали квартиру). В общем, как было сказано о другой книге, роман Оскотского — это "энциклопедия русской жизни" второй половины XX века. Той жизни, которую прожило поколение моих родителей, и на которую я, благодаря "Зимнему скорому", смог взглянуть глазами их современника.

Главное — не читать предисловия к книге. Оно написано в такой патетически-слезливой манере, что я сразу почуяла недоброе: похоже, ждет меня творение очередного непризнанного гения-графомана — и долго с подозрением вчитывалась, ища приметы этой самой графомании. Персонажи какие-то больно типичные? Периоды какие-то больно старательные? К счастью, вовремя опомнилась.

Книга словно бы ни о чем. Григорьев учится, работает, встречается, расстается, пробует себя в писательстве. Музыка фоном (оказывается, у «крепче за баранку держись, шофер» был не один вариант текста. Вот, например: У тебя глаза золотистого цвета/Возишь ты беду на фургоне своем/Хочешь, мы поделим одну сигарету/И по белу свету покатим вдвоем? Но народной стала «баранка»), нравы и подробности быта — мое старшее поколение штамп «с подлинным верно» поставило, не колеблясь. И умонастроения эпохи, от порыва шестидесятых к болоту застоя, и разлитое в воздухе — не диссидентство, а тоскливое недоумение вполне себе благонамеренных обывателей: почему? — так и было, говорят.

Тебе не понять. Дело не в том, что мы верили лозунгам, над пропагандой мы тоже посмеивались. Но молодости нужна иллюзия цели. И так всё сошлось, что наше поколение оказалось последним, у которого была эта общая иллюзия. И единственным, от которого для достижения цели не требовалось ни крови, ни, как нам казалось, лжи. Только талант и труд… И когда потом мы поняли, что обманулись, что нужно просто жить, а вернее — существовать… Вашему поколению было легче, вы ни к чему и не готовились, кроме этого самого существования. А в нас всегда боль от нашего излома и тоска по цели, — то, что для вас непонятно и смешно.

Никаких тебе резких сюжетных поворотов или экзистенциальных кризисов, стандартно-свинцовые мерзости и редкие радости жизни. Действительно хроника, повесть временных лет на шестьсот с лишним страниц, которая начинается примерно в 1952 и обрывается в 1984. Разумно выстроенный (инженер писал!) психологический роман — и близко нет постироничных кукишей в кармане — с типичной сквозной метафорой: «Русь, куда мчишься ты?», и структурой, которая эксплуатировалась советской литературой постоянно: жизнь страны через жизнь главного героя. Только ближе к финалу автор не удержался от приступов морализаторства — тоже очень в духе отечественной словесности. В остальном это неспешное и меланхоличное повествование — эпитафия последнему советскому поколению:

Он так живет — наперекор всему, — Как будто жить рассчитывает вечность И этот мир принадлежит ему.

***

О книге я узнала из рецензии Владислава Толстова (осторожно, спойлеры). Он надеется, что роман, провалившись в щель времени, рано или поздно триумфально вернется в литературу. Насчет «триумфально» не уверена, но то, что это хорошая литература, — безусловно.